Западная Римская империя Восточная Римская империя 2 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 2 из 55Следующая ⇒

Разумеется, выпуская в свет первое в своем роде фундаментальное издание, Юлиан Андреевич волновался, запоем вычитывая корректуру, спешил увидеть его изданным, закрывал глаза на многое, что необходимо было исправить и на что впоследствии с таким негодованием (и, кажется, несколько завистливо) обращали его внимание придирчивые рецензенты, сами к тому времени не взявшие на себя составление труда, столь ответственного и грандиозного. «Он духом там — в дыму столетий».

Юлиан Андреевич завершает ответ на замечания А. А. Васильева патетическим восклицанием, снимая многие замечания последнего или превращая их в риторические. «Пока нашим студентам предлагается лишь препарат из науки и конспект заменяет собою ученую книгу, до тех пор не будет ученого духа в нашем университетском преподавании, а с ним и науки — quod absit! Я писал свою историю Византии пред лицом ученого мира для всех тех, кто хочет проникнуть в уразумение истории тех времен, и не определял заранее круга моих читателей (курсив наш. — А. П.). Я верю, что оживление интереса к судьбам Византии, а также и к греческому языку будет живым свидетельством о подъеме нашей русской культуры и нашего русского самосознания»^{^[16]}.

То, что А. А. Васильев отнесся в конечном счете к труду Кулаковского благожелательно, по мнению А. Г. Грушевого, было заложено в его мягком, беззлобном характере. «Надо заметить, — пишет И. В. Куклина, — что Васильев был “человеком чрезвычайно доброжелательным и ни о ком не написал плохого слова... Можно вспомнить, как он мучился, когда в 1911 г. писал отрицательную рецензию на 1-й том “Истории Византии” Юлиана Кулаковского. “Ужасно не люблю руготни”, — признавался он [С. А.] Жебелёву”^{^[17]}. Это утверждение действительно похоже на правду вот еще почему.

В 1917 г., выпуская в свет первый том «Лекций по истории Византии» (тип. Я. Башмакова и К°), в первой главе «Краткий очерк разработки истории Византии» А. А. Васильев говорит о труде Юлиана Андреевича уже в иных интонациях: «Первая попытка написать серьезное сочинение по общей истории Византии принадлежит профессору Университета св. Владимира Ю. А. Кулаковскому... С необыкновенным трудолюбием и неослабной энергией автор изучил византийские источники, греческие, латинские и восточные (в переводах), и, на основании их и хорошего знакомства с литературой предмета, подробно изложил внешнюю историю Византии... Явления внутренней истории, которых также касается проф. Кулаковский, теряются в массе подробностей из жизни внешней... Сочинение проф. Кулаковского может принести немалую пользу тому, кто захотел бы на русском языке познакомиться подробно с фактическою историей Византии или прочитать в русском изложении главнейшее содержание источников; попутно читатель ознакомится и с некоторыми выводами современной исторической литературы по главнейшим вопросам византийской истории, как внешней, так и внутренней. Чересчур подробное изложение фактического материала повело к тому, что в трех первых вышедших томах, то есть более чем на 1400 страницах], события доведены лишь до начала VIII века»^{^[18]}. (Сам Васильев таким томом — на 355 страницах — охватил историю Византии с IV по XI век. Видимо учитывая «печальный» опыт Юлиана Андреевича, Александр Васильев решил быть более кратким.)

Впрочем, на ответе Кулаковского на замечания Васильева научная «дуэль» двух ученых не прекратилась. А. А. Васильев со своей стороны счел необходимым отреагировать на «ответ» Юлиана Андреевича, напечатав в следующей — ноябрьской — книжке «Журнала Министерства народного просвещения» новую статью, значительно меньшую по объему против предыдущей и значительно более, так сказать, «объяснительную»^{^[19]}. Однако на этом «ответе» мы останавливаться не станем.

После сказанного остается искренне подивиться утверждению А. Г. Грушевого, что труд Кулаковского «нельзя назвать научным в строгом смысле слова, а яркость и эмоциональность изложения не заслоняют очевидного — многочисленных недостатков, которых чаще всего можно было с легкостью избежать»^{^[20]}. Во-первых, не совсем ясно, какой смысл вкладывает исследователь в понятие научности (и где рамки научности науки вообще?), а во-вторых, — какие недостатки, кроме опечаток и иногда неточного (или неполного) использования летописи, могут быть инкриминированы Кулаковскому? И притом, если этих недостатков можно было «с легкостью» избежать, Юлиан Андреевич, без сомнения, такой возможностью не преминул бы воспользоваться.

Гораздо обиднее оказалась рецензия другого византиниста — Павла Владимировича Безобразова (1859-1918), — но не на первый том «Истории...» (который был воспринят этим же рецензентом благожелательно!^{^[21]}), а на следующий, второй, вышедший в Киеве в 1913 г. Маленькая рецензия П. В. Безобразова на первый том, напечатанная в «Византийском временнике», сводится примерно к тем же замечаниям, что и у А. А. Васильева.

Именно П. В. Безобразов первым назвал стиль изложения истории Византии летописным. И этим, пожалуй, исчерпывается все, что он смог сказать о ней хорошего. Его рецензия на первый том, в отличие от рецензии на второй том, была выдержана в благожелательно-нейтральном тоне и завершалась выражением одобрения и сочувствия автору, хотя и содержала множество указаний на неточности, погрешности и, конечно, опечатки.

Рецензия П. В. Безобразова же на второй том «Истории...» уже разгромна. И как всякая разгромная рецензия, во-первых, грешит натяжками, вызванными бессильной злобой, и потому — во-вторых, — чрезвычайно уязвима.

А. Г. Грушевой уделил этой рецензии тоже достаточно места, чтобы вновь к ней подробно обращаться. Остановимся на наиболее выразительных фрагментах этой рецензии.

П. В. Безобразов начал с того, что манера изложения и подачи материала у Кулаковского не изменилась, оставшись летописной. — Почему она должна меняться? Странно, если бы такое действительно случилось: первый том «летописный», а следующие — в угоду рецензентам — выдержаны в другом жанре. Но, по Безобразову, «История Византии проф. Кулаковского имеет еще другую особенность. Автор не желает пользоваться ученой литературой, совершенно не признает трудов своих предшественников и этим добровольно ставит себя в самое невыгодное положение. Больше половины тома занимает царствование Юстиниана, которое довольно подробно и полно разработано как в западной, так и в русской литературе. К многочисленным исследованиям о покорении Италии и вандальского царства трудно прибавить что-нибудь существенное. Кроме того, существует две монографии о времени Юстиниана — [Ш.] Диля, которую Ю. А. Кулаковский в своей единственной цитате называет прекрасной, но которой он не пользуется, и [У.] Хольмса (W. Holmes. The Age of Justinian and Theodora. London, 1907), о которой он не упоминает... Проф. Кулаковский предпосылает своей Истории список ученой литературы, именно 20 книг и статей по истории империи и 18 книг и статей по истории Востока. Из этого, однако, не следует, что он пользовался перечисленными тут сочинениями. На 300 страницах, отведенных им царствованию Юстиниана, имеется всего 31 ссылка на литературу, причем только 13 цитат относятся к книгам, приведенным в библиографическом списке»^{^[22]}. Надо же, почти как в известной детской сказке, — посчитал! А вот дальше: «Некоторые отделы Истории проф. Кулаковского можно было бы изложить лучше, чем они изложены у него»^{^[23]}. Действительно, можно: возьми и сам изложи, как хочется... Вот еще смешное место: «Главу о [храме] св. Софии проф. Кулаковский обработал самостоятельно, в чем не было никакой надобности (курсив наш; вот уж действительно: мог бы списать у кого-нибудь, ан нет, — сам возился! — А. П.). Автор не мог не располагать новыми материалами, и у Диля он нашел бы совершенно достаточное и вполне удовлетворительное описание этого замечательного храма. Правда, у нашего автора есть довольно много лишнего против Диля, но это басни, которым совсем не место в общей истории. Глава о Св. Софии написана проф. Кулаковским по Прокопию, Павлу Силенциарию и [Павлу] Кодину»^{^[24]}. П. В. Безобразов призывает Кулаковского переписать главу о храме св. Софии у Шарля Диля, и тогда бы он — Безобразов — был удовлетворен; но нет — Кулаковский, верный своему методу, только опирается на летописные источники. Это, по мнению критика, уж вовсе никуда не годится. Красивым легендам, связанным с возведением храма св. Софии, оказывается, тоже не место на страницах «Истории Византии»: следовало бы ограничиться «научной» тягомотиной. Строг рецензент, строг; впору бы и самому взяться за перо.

Но вот, кажется, место менее забавное: «Мы знакомимся с множеством легендарных подробностей о Св. Софии, но не находим того, что мы вправе искать в общей Истории Византии, не находим ответа на вопрос, к какому архитектурному стилю надо отнести этот знаменитый храм? Что такое Св. София — первый памятник византийского искусства или последний памятник эллинского искусства?»^{^[25]} Но и этот упрек не вполне корректен. Выяснять предлагаемый Безобразовым вопрос Кулаковский не считает себя вправе, отсылая читателя к специальным работам. Храм св. Софии интересует его с точки зрения роли в политической истории Константинополя, а никак не в связи с развитием искусства и строительного дела, которому он отводит последнее место, справедливо полагая, что это забота специалистов иного профиля.

Конечно, выбирая из рецензии П. В. Безобразова наиболее выразительное, мы тоже становимся на не вполне честную стезю: ведь человек потрудился в поисках несуразиц и ошибок. Но, читая рецензию, на достижение иной цели трудно себя настроить. Есть справедливые замечания, в сторону которых едва ли можно отделаться ухмылкой. Вот, скажем, такой пассаж: «Проф. Кулаковский как филолог, по-видимому, мало знаком с церковными вопросами. Он употребляет такие неподходящие выражения, как пострижение в клир, сообщает нам сведения об одной довольно странной комиссии... Впервые узнаем мы, что в Византии существовали какие-то комиссии, имевшие право низлагать патриархов»^{^[26]}... Здесь нечего возразить.

Но замечания, которые мы процитируем ниже, носят сугубо риторический характер и — сколь ни парадоксально — едва ли в половине случаев имеют отношение к существу дела. «Отвергнув ученые пособия, проф. Кулаковский пишет почти исключительно по первоисточникам, то пересказывая их, то сокращая, вполне довольствуясь теми сведениями, которые он находит в византийских хрониках, не стараясь их дополнить (чем? — А. П.) и проверить (как? — А. П.) (с. 56)... Проф. Кулаковский передает источники почти без всякой критики (с. 57)... Проф. Кулаковский очень часто буквально передает то, что он вычитал в источниках, хотя смысл передаваемых им слов неясен, а иногда очень неискусно переставляет фразы византийского источника (с. 59)... Иногда, чтобы понять изложение проф. Кулаковского, необходимо взять в руки источники, откуда он почерпал свои сведения (с. 59-60)...

Автор до такой степени прикреплен к своим источникам, что очень часто не в силах изменить их летописного изложения на более систематическое (с. 61)... Слепо следуя источникам, автор, не задумываясь, буквально переводит непонятные слова (с. 61-62)» и т. д.

Конечно, в потоке информации, которой владел Юлиан Кулаковский и которую стремился направить в нужное ему летописное русло, за всеми сообщениями источников уследить сложно, еще труднее провести их сравнительно-исторический анализ. П. В. Безобразов справедливо подмечает, например, такую путаницу: «Довольствуясь тем, что находит он в том или ином источнике, и передавая эти известия по большей части без всякой критики, проф. Кулаковский не обратил внимания на довольно странное обстоятельство, что некий перс Мебод появляется в его истории много раз в течение целого столетия. Это какой-то бессмертный Мебод... При внимательном чтении источников можно догадаться, что Мебод совсем не собственное имя, хотя и догадываться об этом незачем, так как таинственный Мебод разъяснен около 50 лет тому назад известным ориенталистом де Лагардом, заметившим, что в Мебоде надо видеть персидского mobal [воинское звание]» (с. 62-63). Однако П. В. Безобразов не дает себе труд понять, что он — как вольный критик — имеет дело с одной книгой, которую подробно разбирает, Ю. А. Кулаковский же, ставя себе аналогичные научные цели, трудился над книгами многими, где пропуски и недочеты неизбежны по природе самого труда.

П. В. Безобразову кажется, будто он прав в утверждении, что «мелочная критика по отношению к общему труду была бы совершенно неуместна, если бы автор не переполнил своей Истории Византии множеством мелочей» (с. 67). Ведь именно в мелочи и состоит искусство летописи, которую, как сказал сам Безобразов, пишет Юлиан Андреевич. И таких мелочей в его «Истории. ..» ровно столько, сколько требуется, чтобы читатель смог ощутить — почти физиологически — дух живописуемой эпохи.

Хронологией Кулаковского Безобразов тоже недоволен: «Проф. Кулаковский излагает историю Византии в хронологическом порядке, но в то же время обращает недостаточное внимание на хронологию. Он любит указывать на дни, когда случилось какое-нибудь мелкое событие, но не всегда ясно, откуда он ведет счет годов» (с. 64)... — Все-таки следует думать, — от Рождества Христова или по годам хиджры (относительно арабов), что в тексте второго тома оговаривается (может быть, даже излишне часто).

Заключительные инвективы Павла Безобразова непререкаемы. Читателю, не знакомому с разбираемой книгой, может показаться, что рецензент останавливается на всевозможных подробностях и ничего не говорит об общих вопросах, которые должны же иметь место в общем труде по истории Византии. Не останавливаться на общих взглядах автора было бы, конечно, непростительным промахом со стороны критика. Но в данном случае рецензент лишен возможности остановиться на том, что представляется ему наиболее важным, и вынужден довольствоваться указанием на существенные пробелы в этом отношении (интересно бы узнать, чем именно “вынужден”. — А. П.). Проф. Кулаковский выбрал самую устаревшую манеру изложения — по царствованиям. Для подобного исключительно хронологического изложения политической истории можно найти некоторое внутреннее и внешнее оправдание. Направление дипломатических отношений и военных действий часто зависело от личности императора. Однако и фактическая история протекала нередко вне всякой зависимости от того, кто сидел на престоле. К таким явлениям принадлежало заселение славянами Балканского полуострова, и проф. Кулаковский совсем напрасно разделил славянскую колонизацию на мелкие кусочки; от этого теряется единство явления, имевшего громадное значение в византийской истории. Давно уже историки вслед за изложением политических фактов отводят отдельные главы, расположенные по эпохам и посвященные обозрению тех культурных и социальных явлений, которые не укладываются в тесные рамки отдельных царствований. Ничего подобного не находим у проф. Кулаковского. Он довольствуется изложением отдельных фактов, не считает нужным в них углубляться, избегает самого элементарного прагматизма»^{^[27]}. Во-первых, манера изложения по царствованиям, быть может, действительно устарела к тому времени, но этот упрек никак не должен бы касаться рецензируемого труда, поскольку до монографии Ю. А. Кулаковского связной истории Византии на русском языке не существовало ни в какой «манере»: ни по царствованиям, ни как-либо еще ^{^[28]}. Во-вторых, «элементарный прагматизм», как можно заметить, Кулаковскому был чужд еще со студенческой скамьи. Он — филолог-историк и историк-филолог — всегда находился где-то между «небом и землей» (если позволительно здесь перефразировать высказывание А. И. Доватура, что «историк без филологии витает в воздухе, филолог без истории — прижат к земле»), отдавая должное тому, что находил нужным. Недаром А. Н. Деревицкий назвал Юлиана Андреевича «идеалистом, который проникнут возвышенным гуманитарным настроением».

Может быть, единственное, с чем можно согласиться в многостраничной и эмоциональной рецензии П. В. Безобразова (не может же он и вправду во всем быть неправым), — с тем, что «Ю. А. Кулаковский довольствуется поверхностным изложением фактов. Он не старается найти в византийской истории то, что для современного историка наиболее ценно, не вскрывает социальные и культурные основы византинизма, не интересуется общественными движениями, вызывавшими разные события, отмеченные летописцами. Проследить те корни, из которых в V и VI веках развивалось византийское древо, — интереснейшая задача, почти обязательная для ученого, решившегося написать историю Византии. Несомненно, что в византинизме переплелись и объединились три ветви, — азиатский Восток, эллинизм и романизм. Проф. Кулаковский с удовольствием передает подробности придворного церемониала, но не останавливается на вопросе, единственно важном в этом случае: не есть ли византийский этикет порождение Востока. Он очень продолжительно говорит о монофиситах, но из его книги можно вынести только одно заключение, что монофиситы — еретики, которых преследовали византийские императоры»^{^[29]}. О том же говорил и А. Н. Деревицкий: «Это труд, основанный исключительно на литературном материале. Конечно, было бы лучше, если бы во всей полноте были использованы также многочисленные археологические памятники и если бы наряду с политической, военной и церковной историей Византийской империи, на которой сосредоточен главный интерес автора, были с надлежащею рельефностью выдвинуты различные стороны культурной ее истории, — ее искусство, литература, если бы, далее, как это было указано в иностранной (и не только. — А. П.) критике, была установлена более тесная, органическая связь истории Византии с историею эллинистического Востока»^{^[30]}. Действительно, эти упреки справедливы в отношении работы, которая претендует на современный (даже для нас) уровень разработки вопроса. Ю. А. Кулаковскому такая работа была просто физически не под силу, хотя он, конечно же, четко себе представлял объем того, за что взялся.

Заключение рецензии П. В. Безобразова несправедливо и обидно. «Всякий, работавший над византийскими источниками, понимает, как тяжело написать историю Византии вполне самостоятельно, не пользуясь трудами своих предшественников. С этой точки зрения нельзя не оценить исключительного трудолюбия проф. Ю. А. Кулаковского. Но в то же время нельзя не пожалеть, что он потратил много времени на работу не нужную, давно сделанную другими и не хуже его»^{^[31]}. Вероятно, естественное чувство зависти овладело Павлом Владимировичем, понудив вынести столь безапелляционный приговор труду своего коллеги, который затратил на его свершение много лет. Ничем иным объяснить это нельзя. До Кулаковского никто работы такого масштаба ни в России, ни за рубежом не предпринимал, и потаенное обвинение в каком-то призрачном плагиате («сделано другими») беспочвенно; ну а последняя приписка — «не хуже его» — заставляет прийти к прискорбному заключению, что Безобразов не слишком искушен в вопросах научной этики и что даже местами был дурно воспитан. Тем удивительнее позиция А. Г. Грушевого, который расценил рецензию Безобразова на второй том «Истории Византии» как «справедливую по сути»^{^[32]}. Подлинной справедливости, как мы имели возможность убедиться, в этой рецензии немного, — пара абзацев. И даже если Безобразов взялся бы «громить» работу Кулаковского, сам будучи автором чего-то аналогично грандиозного по охвату материала и объему, даже тогда у него — на наш взгляд — не было бы права столь беспардонно выказывать свое недовольство на страницах ведущего византиноведческого журнала.

Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 218; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!