Обозрение русской литературы за 1831 год
Наша литература — ребенок, который только начинает чисто выговаривать.
Несмотря на то, ни в какой земле текущая словесность не имеет такой значительности, как в России, и, между тем как в других государствах литература есть одно из второстепенных выражений образованности, у нас она главнейшее, если не единственное.
… все, даже самые первые стихии частной жизни почти во всех странах Европы сосредоточивают деятельность умов на дела государственные, которые потому могут одни служить полным представителем общественной образованности, указателем господствующего направления и зеркалом текущей минуты.
В России напротив. Литература наша в первой весне: каждый цвет ее пророчит новый плод и обнаруживает новое развитие. Между тем как в других государствах дела государственные, поглощая все умы, служат главным мерилом их просвещения, у нас неусыпные попечения прозорливого правительства избавляют частных людей от необходимости заниматься политикой, и, таким образом, единственным указателем нашего умственного развития остается литература. Вот почему в России следовать за ходом словесности необходимо не только для литераторов, но и для каждого гражданина, желающего иметь какое–нибудь понятие о нравственном состоянии своего отечества.
Так, если самая бездарность в нашей литературе может доставить нам любопытные сведения о нашей первоначальной образованности, сколько же данных о нашем просвещении вообще, сколько новых показаний об отношениях нашей литературы к обществу и к чужеземным влияниям, сколько предзнаменований о характере наших будущих успехов открывается внимательному наблюдателю в изучении наших писателей первоклассных, которых каждое слово служит образцом для всего строя рядовых литераторов и каждое произведение отзывается участием отборнейшего круга читателей.
|
|
|
«БОРИС ГОДУНОВ»
Каждый народ, имеющий свою трагедию, имеет и свое понятие о трагическом совершенстве. У нас еще нет ни того ни другого. Правда, что, когда французская школа у нас господствовала, мы думали иметь образца в Озерове; но с тех пор вкус нашей публики так изменился, что трагедии Озерова не только не почитаются образцовыми...
Чего же требуем мы теперь и чего должны мы требовать от трагедии русской? Нужна ли нам трагедия испанская, или немецкая, или английская, или французская, или чисто греческая…? Сколько каких элементов должно входить в нее? И нет ли элемента, нам исключительно свойственного?
Не чужие уроки, но собственная жизнь, собственные опыты должны научить нас мыслить и судить. Покуда мы довольствуемся общими истинами, не примененными к особенности нашего просвещения, не извлеченными из коренных потребностей нашего быта, до тех пор мы еще не имеем своего мнения либо имеем ошибочное; не ценим хорошего приличного потому, что ищем невозможного совершенного, либо слишком ценим недостаточное, потому что смотрим на него из дали общей мысли, и вообще меряем себя на чужой аршин и твердим чужие правила, не понимая их местных и временных отношений.
|
|
|
Только тогда, когда новые поколения, воспитанные на образцах отечественных, получат самобытность вкуса и твердость мнения, независимого от чужеземных влияний, только тогда может критика утвердиться на законах верных, строгих, общепринятых, благодетельных для последователей и страшных для нарушителей. Но до тех пор приговор литературным произведениям зависит почти исключительно от особенного вкуса особенных судей и только случайно сходится с мнением образованного большинства.
Вот одна из причин, почему у нас до сих пор еще нет критики....нет ни одного критического сочинения, которое бы не обнаруживало пристрастия автора к той или другой иностранной словесности, пристрастия по большей части безотчетного, ибо тот же критик, который судит писателей наших по законам чужим, обыкновенно сам требует от них национальности и укоряет за подражательность.
|
|
|
Самым лучшим подтверждением сказанного нами могут служить вышедшие до сих пор разборы «Бориса Годунова». Иной критик, помня Лагарпа, хвалит особенно те сцены, которые более напоминают трагедию французскую, и порицает те, которым не видит примера у французских классиков. Другой в честь Шлегелю требует от Пушкина сходства с Шекспиром, и упрекает за все, чем поэт наш отличается от английского трагика, и восхищается только тем, что находит между обоими общего...
Трагедия Пушкина есть трагедия историческая, следовательно, не страсть, не характер, не лицо должны быть главным ее предметом, но целое время, век. Пушкин то и сделал: он представил в трагедии своей верный очерк века, сохранил все его краски, все особенности его цвета. Жаль только, что эта картина начертана поверхностно и не полно, ибо в ней забыто многое характеристическое и развито многое лишнее, например характер Марины, и т. п. Если бы Пушкин понял глубже время Бориса, он бы представил его полнее и ощутительнее, то есть, другими словами, подражая более Шекспиру, Пушкин более удовлетворил бы требованиям Шлегеля. Очевидно, что и Борис, и Самозванец, и Россия, и Польша, и народ, и царедворцы, и монашеская келья и государственный совет — все лица и все сцены трагедии развиты только в одном отношении: в отношении к последствиям цареубийства. Тень умерщвленного Димитрия царствует в трагедии от начала до конца, управляет ходом всех событий, служит связью всем лицам и сценам... Доказывать это значило бы переписать всю трагедию.
|
|
|
Но если убиение Димитрия с его государственными последствиями составляет главную нить и главный узел создания Пушкина, если критики, несмотря на то, искали средоточия трагедии в Борисе, или в Самозванце, или в жизни народа, и т. п., то очевидно, что они по совести не могли быть довольны поэтом и должны были находить в нем и нестройность, и неполноту, и мелкость...
Но если бы вместо фактических последствий цареубийства Пушкин развил нам более его психологическое влияние на Бориса, как Шекспир в «Макбете», если бы вместо русского монаха, который в темной келье произносит над Годуновым приговор судьбы и потомства…, тогда, конечно, он был бы скорее понят и принят с большим восторгом. Но чтобы оценить «Годунова», как его создал Пушкин, надобно было отказаться от многих ученых и школьных предрассудков, которые не уступают никаким другим ни в упорности, ни в односторонности.
Большая часть трагедий, особенно новейших, имеет предметом дело совершающееся или долженствующее совершиться. Трагедия Пушкина развивает последствия дела уже совершенного, и преступление Бориса является не как действие, но как сила, как мысль, которая обнаруживается мало–помалу то в шепоте царедворца, то в тихих воспоминаниях отшельника, то в одиноких мечтах Григория... Это постепенное возрастание коренной мысли в событиях разнородных, но
связанных между собою одним источником дает ей характер сильнотрагический и таким образом позволяет ей заступить место господствующего лица, или страсти, или поступка.
Такое трагическое воплощение мысли более свойственно древним, чем новейшим.
Согласимся, однако, что такого рода трагедия, где главная пружина не страсть, а мысль, по сущности своей не может быть понята большинством нашей публики, ибо большинство у нас не толпа, не народ, наслаждающийся безотчетно, а гг. читатели, почитающие себя образованными: они, наслаждаясь, хотят вместе судить и боятся прекрасного непонятного, как злого искусителя, заставляющего чувствовать против совести.
Таково состояние нашей литературной образованности. Я говорю это не как упрек публике, но как факт и более как упрек поэту, который не понял своих читателей. Конечно, в «Годунове» Пушкин выше своей публики; но он был бы еще выше, если б был общепонятнее.
«НАЛОЖНИЦА»
Поэма Баратынского имела в литературе нашей ту же участь, какую и трагедия Пушкина: ее также не оценили, также не поняли... … те же самые критики, которые поступали таким образом с Баратынским, большую половину статей своих о его поэме наполнили рассуждениями о нравственных и литературных приличиях.
По моему мнению, «Наложница» отличается от других поэм Баратынского большею зрелостью в художественном исполнении. Объяснимся.
Читая «Эду», мы проникнуты одним чувством, что в целом создании чего–то недостает и есть что–то недосказанное, что–то некончанное как в первом порыве чувства, еще не объясненного воспоминаниями. В «Бальном вечере господствующее чувство проистекает из них не довольно ясно и звучно, и если в «Эде» недостает пластической определенности и симметрии, то в «Бальном вечере» мы хотели бы видеть более лирического единства и увлекательности.
То и другое соединено в «Наложнице», где главной мысли соответствует одно чувство, выраженное ясно и сильно, развитое в событиях, соответственных ему и стройно соразмеренных.
Но эта художественная зрелость… не составляет еще главного достоинства изящных произведений. Художественное совершенство, как образованность, есть качество второстепенное и относительное… Потому, чтобы оценить как должно поэму Баратынского, постараемся определить общий характер его поэзии и посмотрим, как она выразилась в его последнем произведении.
… человек с душевною проницательностью будет поражен в ней именно теми качествами, которых не замечает толпа.
Вот отчего нередко случается нам встречать людей образованных, которые не понимают всей красоты поэзии Баратынского и которые, вероятно, нашли бы его более по сердцу, если бы в его стихах было менее простоты и обдуманности, больше шуму, больше оперных возгласов и балетных движений...
Но эта обдуманность и мерность, эта благородная простота и художественная докончанность… не составляют случайного украшения стихов его; они происходят из самой сущности его поэзии... Вся правда жизни представляется нам в картинах Баратынского в перспективе поэтической и стройной; самые разногласия являются в ней не расстройством, но музыкальным диссонансом, который разрешается в гармонию.
Однако, несмотря на все достоинства «Наложницы», нельзя не признаться, что в этом роде поэм… есть что–то бесполезно стесняющее, что–то условно–ненужное, что–то мелкое, не позволяющее художнику развить вполне поэтическую мысль свою. Уже самый объем поэмы противоречит возможности свободного излияния души, и для наружной стройности, для гармонии переходов, для соразмерности частей поэт часто должен жертвовать другими, более существенными качествами. Так, самая любовь к прекрасной стройности и соразмерности вредит поэзии, когда поэт действует в кругу, слишком ограниченном. … многие ли способны оценить те трудности, с которыми должен бороться Баратынский?
… мне кажется, что публика наша до тех пор не поймет всей глубокости и всей поэзии оригинального взгляда на жизнь, которым отличается муза Баратынского, покуда он не представит его в произведении, более соответственном господствующему направлению его воображения. Баратынский, больше чем кто–либо из наших поэтов, мог бы создать нам поэтическую комедию, состоящую не из холодных карикатур, не из печальных острот и каламбуров, но из верного и вместе поэтического представления жизни действительной, как она отражается в ясном зеркале поэтической души, как она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, перед судом вкуса разборчивого, нежного и счастливо образованного.
Н. Надеждин
О "Евгении Онегине"
Надеждин видит в романе «лишь пародию на жизнь, ветреную и легкомысленную». При том,что он уточняет, что «Евгений Онегин не был и не назначался быть в самом деле романом, несмотря на то, что имя сие осталось в заглавии. Надеждин не видит в романе ни единства содержания, ни цельности состава, ни стройности изложения, ни каких-либо черт высшего эстетического значения. На его критический взгляд, Пушкин не имел ни цели, ни плана, а действовал лишь по свободному внушению играющей фантазии. «С каждою новую строкою становилось очевиднее, что произведение сие было не что иное, как вольный плод досугов фантазии, поэтический альбом живых впечатлений таланта, играющего своим богатством» - излагает свою мысль Надеждин.
«Евгений Онегин» для Надеждина – «рама», в которую поэту заблагорассудилось вставить свои фантастические наблюдения над жизнью, представлявшуюся ему не с степенного лица, а со смешной изнанки! Сама рама смастерена неудачно, но картинки большею частью прелестны». Таков взгляд Надеждина на композицию и жанр романа.
Однако консерватизм Надеждина не позволил ему верно понять идейную направленность и романа, и реалистического творчества Пушкина в целом. Критик считал, что Пушкину «не дано видеть и изображать природу поэтичеки – с лицевой ее стороны, он может только мастерски выворачивать ее наизнанку. Надеждин слишком узко и поверхностно подошел к рассмотрению романа, поэтому не видит за ним ничего, кроме «воздушной легкости» и «пародии на жизнь»
"Борис Годунов" - сочинение А. Пушкина
Письмо к издателю: «М. г. Прочитав в вашей "Молве" неожиданное известие о моем присутствии на детском бале, где хотелось сохранить строгое инкогнито, я возымел о вас высокое понятие. Вы умели отличить меня в толпе танцующих по моим скудельным ногам: я отличаю вас в толпе журналистов, по вашей истинно телескопической зоркости. Рыбак рыбака видит издалека. Я имею несчастную страсть писать и еще несчастнейшую -- видеть в печати свои писания. Вероятно, их читывали в "Вестнике Европы". Над ними истощены были всевозможные насмешки и ругательства; так что я могу сказать теперь с Наполеоном: "чего мне бояться? сказать нового обо мне уж нечего!" Это еще более усилило страсть мою: и я продолжаю писать с большим рвением и совершенною безопасностию. Осиротев без "Вестника Европы", я обращаюсь теперь к вашему "Телескопу": не позволите ли вы мне иногда сквозь его стекла показывать себя публике? Может быть, вы побоитесь, что я слишком болтлив и люблю иногда пускаться в мелочные подробности, но я думаю, что это нужно для репутации вашего журнала, который -- между нами сказать -- слишком уже степенен и важен. Если препровождаемая к вам теперь статья будет предана тиснению, то я сочту это за дозволение беспокоить вас новыми присылками. Поверьте, что вы скорее устанете получать, чем я писать и - уважать вас. Ваш покорнейший слуга, Н. Надоумко».
Слава, нас учили, дым:
Свет -- судья лукавый!
Жуковский
Вечер у князя Любославского. Рассказчик сидит рядом с приятелем Тленским. Разговор за обедом.
Некий старик с камергерским ключом (ст.): «..я думаю, что все беды происходят от ученых и стихотворцев». Сосед просит не смешивать учёных и поэтов: «Теперь стихотворство сделалось синонимом невежеству. Невежество, конечно, беспокойно: но есть ли творение смирнее и безвреднее ученого?» Хозяин: «Знаю я ваше смирение. Но - за что такая клевета на стихотворцев? По-моему -- это мокрые курицы!». О старых и новых поэтах. Какая-то дама: «нам скучно читать вашу «Россиаду». Хозяин: «Легко ли - сам Пушкин, которого я прежде читывал с удовольствием... что с ним сталось... что он так замолк?..» Стихи насчет Бориса Годунова.
И Пушкин стал нам скучен,
И Пушкин надоел,
И стих его не звучен,
И гений охладел.
Бориса Годунова
Он выпустил в народ:
Убогая обнова,
Увы! на Новый год!
Все расхохотались. Разговор о бесталанности Пушкина. «Тленский молчал, утупив глаза в тарелку». Кто-то: «...вернее и безопаснее приостановить свое суждение - до решения "Московского телеграфа"».
Тленский (обороняется от общественного мнения): «..."Московский телеграф" не выскажет... не может высказать откровенно... истинное мнение о "Борисе Годунове". У него теперь столько врагов... авторитет Пушкина еще так велик... коротко сказать... я думаю... что он ограничится общими выражениями и не пустится в подробности». На него нападает хозяин. Дама защищает. Рассказчик удивлён таким поведением Тленского.
Обед кончился. Ссора с рассказчиком.
В кабинете князя.
Тленский (Т.): Борис Годунов – дрянь.
Рассказчик (Р.) не согласен.
Т.: «Ты любишь плавать против воды, идти наперекор общему голосу, вызывать на бой общее мнение. Тогда, как все благоговело перед Пушкиным, ты почитал удовольствием и честию нещадно бранить его, но теперь, когда он пал и все ополчается против него, ты себе наверное поставишь в удовольствие и честь принять его под свою защиту». «Борис Годунов» зарезал А.С.П., как царевича Дмитрия.
Р.: «А ты с братиею - верно, хочешь разыгрывать самозванца?» Почему Б.Г. упал в его глазах?
Т.: Её не поймёшь – комедия ли, трагедия ли?
Р.: «Сшутил же над вами Пушкин шутку пробелом, который сделал на заглавном листке "Бориса Годунова"!»
Т.: Произведению требуется «фамильный тип» (= жанр).
Р.: «Это - ряд исторических сцен... эпизод истории в лицах!.. Не он первый, не он и последний затеял этот новый способ поэтического представления событий, неизвестного нашим дедам». Вальтер Скотт и его «трилогия, представляющая в широкой панораме сцен историю Лиги, со дня Баррикад до смерти Генриха III породили тьму подражаний. + «...и замечательнейшие моменты народной жизни перекладываются в разговоры и сцены». «Вот фамилия, к которой принадлежит "Годунов"».
Т.: «Ну, а есть ли хотя тень целости в этой связке разговоров, которая соединена в один переплет под именем "Бориса Годунова"?» «У него конец в середине, а начало -- бог весть где...»
Р.: «Не Борис Годунов, в своей биографической неделимости, составляет предмет ее; а царствование Бориса Годунова - эпоха, им наполняемая, мир, им созданный и с ним разрушившийся, - одним словом -- историческое бытие Бориса Годунова». Годунова не стало с его сыном. «...царствование сына Иоаннова, несмотря на то что держалось рукою Борисовою, не представляет никакого изменения в физиономии царства Московского.<...> Борис зачал новую жизнь для себя и для Москвы тогда, когда утвердил на себе венец, который прежде держал на главе Феодора. С того времени начинается его историческое существование: с того времени должен он являться на позорище». «На его глаза, душа Бориса была не что иное, как отшельническая пустынь виновной совести, борющейся с призраками преступления, кои всюду ее преследуют: и с этой точки зрения, коей верности я совсем защищать не намерен, лице Годунова, если не совершенно отделано, то, по крайней мере, резко очеркнуто в сценах Пушкина». «Настоящий его [Б.Г.] характер, по образу воззрения поэта, обнаруживается во всей наготе вторым монологом, после тайного совещания с кудесниками (28-30)». «...вот пламя, пожиравшее душу Бориса, которое отливалось багровым заревом на все Московское царство!».. «...Борис, под карамзинским углом зрения, никогда еще не являлся в столь верном и ярком очерке. Посмотри даже на мелкие черты: они иногда одною блесткою освещают целые ущелия души его!»
Шуйский: «Бесстыдная угодливость царедворца выливается ярко на всех его речах и поступках. Ему не стоит ничего отпереться от собственных слов пред прямодушным Воротынским (12); он выманивает у Пушкина тайну о самозванце и сам несет ее к Борису (42-50, 52-60). Ничто не могло дать лучше и вернее об нем понятия, как эти слова Бориса, задержавшие клятвы, на которые он готов был рассыпаться:
Нет, Шуйский, не клянись,
Но отвечай!.. (68)
«Лукавый оборот, коим Шуйский отклоняет добродушное предложение патриарха о перенесении мощей Димитрия (101, 102), показывает всю ловкость его в искусстве цареугодничества и заслуживает ему вполне имя молодца, который умеет выручить... (103)».
Патриарх: «В разговоре с игумном (25, 26), он является во всей простоте доброго старца; при совещании, на царской Думе (97-101), возвышается до боголепной святительской торжественности». Недостатки: «Существенный недостаток "Бориса" состоит в том, что в нем интерес раздвоен весьма неудачно; и главное лице - Годунов - пожертвовано совершенно другому, которое должно б играть подчиненную роль в этом славном акте нашей истории. Я разумею Самозванца». «В лице Лжедимитрия есть богатейшее сокровище для искусства. Оно так создано дивною силою, управляющею судьбами человеческими, что в нем история пересиливает поэзию». «Но у Пушкина, по несчастию, Самозванец стоит на первом плане; и - Борис за ним исчезает: он становится посторонним незаметным гостем у себя дома». «Я согласен, что эта сцена [сцена с Пименом], взятая отдельно, есть блистательнейшее произведение поэзии». Но ей недостает исторической истины. Противоречивость лица Лжедмитрия: детская чистота в келье Пимена, разбойник в корчме, донкихотство перед Мариной у фонтана. «Видно фонтаны закляты для Пушкина!». «Самозванец для того заслонил собою Бориса, чтобы показаться уродом!»
Т.: «Скажу только тебе одно слово: поэзия есть творчество; а здесь нет ни одного оригинального создания. Борис и Шуйский, которых ты хвалишь, переложены только в стихи из певучей прозы "Истории государства Российского"!»
Р. А как же молодой Курбский?
Т. «Нулиным» до сих пор публика зачитывается, а «Годунов»...
Р.: «Публики! <...> Правду сказать, Пушкин сам избаловал ее своими "Нулиными", "Цыганами" и "Разбойниками". Она привыкла от него ожидать или смеха, или дикости, оправленной в прекрасные стишки, которые можно написать в альбом или положить на ноты. Ему вздумалось теперь переменить тон и сделаться постепеннее: так и перестали узнавать его!»
Тленский прерывает речь рассказчика и уходит из комнаты.
Р.: Блажен, кто про себя таил
Души великие созданья
И от людей, как от могил,
Не ждал за песни воздаянья!
Дата добавления: 2016-01-04; просмотров: 25; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!