Государевы дела и бабское счастье 18 страница
Марфа тоже была готова во всем поддержать сестру, оказывая гостеприимство гонцам, которые привозили ей стрелецкие письма и забирали ее ответы. Правда, она поостереглась отдавать выборным стрельцам подлинные письма Софьи, которые поторопилась сжечь, и сказала только на словах, что негоже делить шкуру неубитого медведя. Вот придете в Москву, тогда и поговорим, но вообще Софья зла за прошлое предательство на них не держит и готова принять из их рук царский венец, который носили ее брат Федор и отец Алексей Михайлович, цари добрые и справедливые.
Стрельцы немного поупрямились, что, мол, чего же ради они будут рисковать своими шкурами, коли царевна не хочет дать им свое письменное согласие, но потом согласились и отправились назад, в свои полки.
Для царевен начались тревожные дни. Почти ежедневно служанки с корзинками всякой снеди бегали туда-сюда под носом у страшного князя-кесаря, как приказал величать его уехавший царь.
По Москве меж тем поползли слухи, что царь - это не царь, а сын покойной царицы и патриарха Иоакима, а может, и не патриарха, а вообще одного из ее братьев. Особо одаренные фантазией обыватели договорились до того, что немцы царя подменили, а настоящего убили. Одним словом, царь не настоящий, и бей немцев!
Между тем челобитчики вернулись в свои полки и зачитали перед сослуживцами воззвание Софьи идти на Москву и звать ее на царство. Возможно, такое письмо действительно существовало, но не похоже, чтобы мудрая Софья, зная стрелецкое непостоянство, стала давать им документы, которые могли бы оказаться ее смертным приговором. Если уж Петр казнил своего сына, родную кровь, то расправиться с ненавистной сестрой ему было бы только в радость. Похоже, что выборные просто пересказали стрельцам все, что говорила Марфа. Но и этого оказалось достаточно.
|
|
|
И вот четыре полка двинулись к Москве. Шли быстро и восемнадцатого июня остановились в сорока верстах от города. Новость об их появлении всколыхнула город, прекрасно помнивший предыдущий Стрелецкий бунт.
Особо впечатлительные москвичи, заперев двери московских домов, бросились в свои вотчины, чтобы быть подальше от неприятностей.
Но князь-кесарь не собирался сидеть, сложа руки и дожидаясь, пока город не окажется захваченным своими же стрельцами. Навстречу бунтовщикам вышел московский гарнизон во главе с Шеиным и генералами Гордоном и Массальским.
Дальнейшее хорошо известно. Стрельцы, пребывая в благостном настроении от мысли, что скоро окажутся дома, улеглись почивать, не выставив караулов, а когда проснулись поутру, то обнаружили перед собой хорошо обученных воинов, поддержанных артиллерией.
|
|
|
Гордон предложил бунтовщикам возвратиться туда, откуда пришли, предварительно выдав зачинщиков.
Те ответили отказом и, вместо того чтобы построиться в боевой порядок, начали переругиваться с противником. Гордон приказал дать залп по столпившимся перед его полками стрельцам. Пушки дружно рявкнули, затем еще раз, и стрельцы бросились врассыпную, оставляя на поле убитых и раненых. Так закончился «стрелецкий бунт», который, по большому счету, таковым не являлся. Пока шла перебранка, стрельцы всего лишь просили, чтобы их на три дня пустили в Москву, обещая потом вернуться на Литовскую границу. Был ли это хитрый маневр, или они действительно хотели только повидать стрельчих, остается загадкой.
Но только за свое неповиновение они были жестоко наказаны. После произведенного боярином Шеиным дознания несколько десятков человек были повешены, а остальные разосланы по дальним тюрьмам и монастырям.
Стрельцы умирали, но о венценосной пленнице Новодевичьего монастыря не сказал никто.
Софья была в отчаянии. Столько надежд, столько бессонных ночей, и все закончилось каким-то кровавым балаганом. Мечась по маленькой комнатке, она заламывала руки, оплакивая свои несбывшиеся надежды. То, что ее саму может коснуться следствие, Софью совершенно не волновало. Более того, зная о жестокости петровского собутыльника, она ждала, что Ромодановский потащит ее в пыточную камеру, как и несчастных стрельцов, но князь-кесарь, сложив руки на толстом чреве, посмотрел не нее снисходительно:
|
|
|
- Ништо, царевна. Со дня на день твоего брата ждем. Вот приедет Петр Алексеевич, с ним и говорить будешь, лебедь белая.
Вернувшись в свои палаты при Напрудной башне, она упала на колени перед образами:
- Господи, за что мне все это? Зачем поманил надеждой и бросил? Изнемогаю я под твоим бременем, и нет сил идти дальше.
- Сказано в Священном Писании: «Каждому дается по силам его», - раздался за спиной мягкий девичий голос.
Софья обернулась. В дверях стояла совсем юная инокиня, смотревшая на царевну глазами с совершенно иным, чем у обычных людей, выражением.
- Прости меня, Софья Алексеевна, что потревожила тебя за молитвой, но мне передали для тебя записку. - Девушка протянула Софье в несколько раз сложенный кусочек бумаги, на котором незнакомой рукой было написано «Конец света через неделю. Будь готова».
Скомкав листочек, Софья внимательно посмотрела на девушку, не понимавшую, что рискует своей жизнью, общаясь с ней.
|
|
|
- Как тебя зовут? И как ты сюда попала?
- Мария я. Попросила солдат пропустить меня к тебе.
- Что? - У Софьи даже горло перехватило. - Ты понимаешь, что с тобой теперь сделают?
- Значит, такова Божья воля, - опустила ресницы девушка. - Ну, я пойду, а то меня сестры ждут.
И видение растворилось за дверью, зато в комнату заскочила возбужденная Верка:
- Ой, матушка-государыня, чуть сейчас не попалась! Иду, значит, я с корзиной от Марфы Алексеевны, а тут князь-кесарь: «Дай-ка посмотреть, что ты там несешь». Хорошо, что его окликнули, а я опрометью к вам побежала.
- Давай письмо сюда! - Она протянула руку. - Кстати, ты не знаешь, что за девушка от меня сейчас вышла?
Копавшаяся в корзине в поисках письма Верка изумленно посмотрела на хозяйку.
- Отсюда никто не выходил, Софья Алексеевна. Я пока шла, никого не видела. Да и кто пойдет сюда, если инокиням строго-настрого запрещено с нами разговаривать? Кстати, на рынке говорят, что скоро Петр Алексеевич приедет. Через неделю или около того.
Софья еще раз повертела в руках записку и перечитала шесть написанных в ней слов. Не привиделась же ей юная монахиня! Но Верка стояла на своем: никого не было, никого не видела.
Так Софья и не поняла, кого же она принимала у себя в гостях.
Петр примчался из-за границы как Ангел Смерти: злобный, решительный, не знающий милосердия. Всех сосланных стрельцов вернули из тюрем и монастырей для новых пыток. Софье было запрещено сношение с внешним миром, а Марфа посажена под домашний арест в своем тереме.
Москва замерла от ужаса, передавая шепотом из уст в уста страшные рассказы о том, что делалось в Преображенском. Рассказывали, что там бичевали людей, сдирая с них кожу вместе с мясом, а тех, кто выдерживал нечеловеческие муки, клали на раскаленные угли. И часто среди палачей видели царя, самолично занимавшегося допросами несчастных.
Спустя несколько дней в Софьины палаты вдруг ввалилась толпа преображенцев и увела всех ее слуг, включая Верку, которая, не желая добровольно идти на мучения, брыкалась так, что с ней едва справились шесть здоровенных преображенцев. В конце концов, ее торжественно вынесли за дверь, держа за руки - за ноги, четверо дюжих молодцев, а она ругала их такими словами, о которых царевна даже не слыхивала.
Софья осталась одна, глядя в раскрытую дверь, как ветер гонит по дорожкам жухлую листву. Опять осень, и опять сердечная боль за близких людей. Как там Марфа? Что с ней сделал живодер-братец?
С трудом переставляя ноги, она закрыла дверь, чтобы не выдувалось последнее тепло. Спасибо отцу Симеону, который заставил ее учиться готовить, а то теперь некому ей приготовить еду. Подойдя к стоящему у окна столу, она налила себе стакан воды и выпила его залпом. Странно, но вместо того, чтобы впасть в отчаяние, она испытывала чувство душевного подъема.
Наконец ее память может выйти из летаргического сна, в который она погрузила ее усилием воли. Федя, ее Феденька поможет ей выстоять в борьбе с Петром и не сломаться. Она была готова к любому исходу, потому что это была жизнь, а не душевная смерть.
Но царевне пришлось прождать несколько дней, пока к ней в светелку не ввалились два человека, которых она ненавидела больше всех на свете: ее сводный брат Петр и князь-кесарь Ромодановский.
При виде незваных гостей Софья оторвалась от вышивания, к которому пристрастилась, чтобы убить время, и поднялась, не опуская глаз.
- Что вылупилась?
Пододвинув к себе стул, Петр плюхнулся на него, широко разведя ноги в разные стороны. «Преет у него там, что ли?» - мелькнуло у Софьи в голове. Эта мысль была так некстати, что царевна чуть улыбнулась, глядя в круглые глаза своего брата. «Ну точно, кот. Недаром его так прозвали!»
При виде улыбки Петр совсем вышел из себя и грохнул кулаком по столу.
- Я тебя спрашиваю, чего вылупилась? Думала, раз царевна, так я тебя пальцем не трону, сука Милославская.
- Романова, - поправила она его спокойно. - Но и Милославская, конечно, тоже. И не кричи так, горло сорвешь.
У Петра задергалась левая щека, что свидетельствовало о крайней степени его волнения. «Может, помрет?» - со слабой надеждой пронеслось в голове.
Но нет, все обошлось, хотя Петр орал как сумасшедший и тряс у нее перед лицом листами с показаниями стрельцов, которые якобы видели написанные ею письма.
- Ни о каких письмах я не знаю, - холодно пожала она плечами. - И к бунтовщикам никакого отношения не имею. А если б ты их кормил, то и к тебе бы они хорошо относились.
- Знаю я, как ты их кормила! Помню, все помню! На твоих руках кровь моих дядьев!
- А на твоих моего мужа невенчаного!
- Это Федьки, что ли? Ты бы еще попа-расстригу Медведева сунула к себе в постель!
- Федор был умным и верным человеком. Не чета твоим бабам из немецкой слободы!
- Сука!
- Мартовский кот?
- Государь! Государь! Петр Алексеевич! - пытался вклиниться в словесную перепалку Ромодановский, но его никто не слушал.
- Повешу, змея, вместе со стрельцами твоими!
- Побоишься царскую кровь пролить!
- Это ты, ты привела сюда стрельцов! У меня есть показания твоей прислуги. У меня палачи очень хорошо умеют выбивать показания двумя-тремя ударами бича.
- У меня же спальница была беременная! - похолодела Софья. - Ты ее тоже посмел бить?
- А что? Она лучше других, что ли? Смотри, и тебя выдеру с ними за компанию!
- Попробуй только, трус паршивый! Молодец среди овец. Воевать с бабами - это как раз по тебе, а как только услышал, что стрельцы идут, аж в исподнем деру дал!
- Государь! Государь! - надрывался Ромодановский, пытаясь вернуть Петра к предмету, ради которого они явились в Новодевичий монастырь.
Неимоверным усилием воли царь взял себя в руки, поглядывая на сестру налившимися кровью глазами.
- Можешь забыть о своей прислуге, а тебя я здесь сгною. Сегодня же станешь инокиней, да не под своим именем, чтобы и духу от тебя не осталось! И никто о тебе никогда больше не вспомнит. Что, нравится? И сестрицу твою ненаглядную к ногтю прижму!
- Что ты собираешься сделать с Марфой? Она-то здесь совсем ни при чем.
- Ни при чем? А кто тут с корзиночками бегал?… Говорил же я тебе, что за этой гадиной следить в шесть глаз надо, - набросился он уже на князь-кесаря, но тот и ухом не повел.
- Собирайся, царевна, идти пора, - проговорил он утробным голосом. - Уже все готово к пострижению. Да и нам обедать пора.
Невзирая на Софьино сопротивление, она была пострижена в монахини под именем Сусанны. Теперь ей предстояло жить и умереть в стенах монастыря, за которые инокинь, никогда не выпускали и только в дни праздников позволяли пройти по верху стены, чтобы с высоты посмотреть на жизнь, текущую за стенами этого склепа.
Жизнь оборвалась, наступило безвременье. Петр категорически запретил любые посещения и передачи инокине Сусанне, и она узнавала новости с большим опозданием.
В монастыре же, только в Успенском, что в Александровской слободе, оказалась царевна Марфа.
Постриженная под именем Маргариты, она скончалась там от скорбута и голода спустя девять лет.
Софья покинула этот мир на три года раньше. Незадолго до смерти она приняла схиму под именем Софьи, так что ей удалось перехитрить Петра и оставить о себе память.
Но все это будет позднее, а пока Петр сводил счеты со стрельцами, заставляя всю Москву участвовать в массовых казнях. На Красной площади, в Белом городе и на болоте за Москвой-рекой людей десятками вешали, четвертовали, рубили им головы. Особенно зверствовали в Преображенском, где кровь лилась потоком. Чтобы повязать всех кровавой порукой, царь заставил стать палачами всех вельмож и служилых чинов, и сам тоже не погнушался отрубить пятерым стрельцам головы. Москва содрогнулась от ужаса и, покорно склонив голову, наблюдала, как по Тверской едет в компании пьяных и довольных приятелей русский Калигула.
Внезапно среди стоявших по сторонам улицы зевак появился юродивый. Приплясывая на месте, он вдруг встретился глазами с царем и, отшатнувшись, закрыл лицо руками.
- Что случилось, Алешенька? - спросила его сочувственно стоящая рядом боярыня.
- Антихрист идет, Антихрист! - завопил вдруг юродивый и кинулся бежать по Столешникову переулку.
Меншиков дернулся его догнать, но насмотревшийся на кровь царь махнул рукой, и Алексашка придержал коня. Компания поехала дальше, только царь больше не улыбался, а перед ним уже катилась молва:
- Антихрист идет, Антихрист…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Чем дальше, тем больше убеждаюсь, что история, за немногими исключениями, - всего лишь сборник сказок, мало чем отличающихся от мифов Древней Греции или «Илиады» Гомера.
Почитайте любое письменное свидетельство далекой от нас эпохи. Сразу же возникает множество вопросов. Почему летописец рассказал о событии так, а не иначе? Хорошо ли он знал описываемый им факт или кое-что напутал, страдая старческим склерозом? Был ли он беспристрастен или оболгал князя, который накануне отказался выделить его монастырю дрова на зиму? Да и сам князь, мечтающий остаться в истории благодетелем Отечества, скорее всего, внимательно следил за творчеством своих «писарчуков», уничтожая компрометирующие его факты и выпячивая недостатки противников.
А потом на эти «ошибки» накладывались трактовки образов исторических личностей, принятые учеными в соответствии с собственным пониманием истории или требованиями современного им исторического момента.
После сидения в Троице все архивы Милославских и их сподвижников достались Нарышкиным, которые не отличались большой щепетильностью, когда дело касалось семейных интересов. Что из документов было истинным, а что сфальсифицированным? Где в показаниях, полученных под «гестаповскими» пытками, правда, а где оговор? Что правдивого рассказали Петру в Троице прибежавшие из Москвы стрельцы и бояре, а что измыслили, чтобы втереться ему в доверие? Ведь не секрет, что проще всего подольститься к негодяю, сказав, что вокруг него одни мерзавцы.
Кроме того, это непростое время стало предметом политических спекуляций потомков Петра, жаждущих доказать, что их предок занял трон по праву и принес много пользы Отечеству. Надо было убедить всех, что Нарышкины радели за интересы страны, стремились к ее процветанию, а Милославские оказались ужасными ретроградами. То, что Петр своими замашками напоминал кровожадного параноика Калигулу, скрывалось или упоминалось только мельком. Зачем акцентировать внимание на том, что он разорил страну, привел ее к демографической катастрофе и превратил в полицейское государство со страшнейшим крепостным правом. Как известный персонаж Салтыкова-Щедрина, он умел только «хватать и не пущать», а его хваленые демократизм и трудолюбие на поверку оказались дикими оргиями, пьянками, безграмотностью и навыками на уровне посредственного ремесленника.
Разве мог он тягаться с царевной Софьей, получившей наравне с братьями, которых Алексей Михайлович с младых ногтей готовил к управлению государством, блестящее по тем временам образование?
Когда же «Тишайший» захотел и младшего сына отдать в обучение Сильвестру Медведеву, то именно патриарх отговорил царя от этого решения, боясь, что сын Нарышкиной вырастет просвещенным государем, ориентированным на вхождение в Европу, куда потом Петр весьма странно «рубил окно», запретив свободный въезд и выезд из Московского царства, позволив сжечь книги Симеона Полоцкого и его сподвижников и заставив своих подданных курить неизвестный в России до того времени табак.
Многое из того, что приписывается Петру, было начато еще до него царями Федором Алексеевичей и Алексеем Михайловичем, но об этом стыдливо умалчивается. Да, он сделал в своей жизни гораздо больше Софьи, к но Петр, самодержец Всея Руси, принимал решения, не считаясь ни с чьим мнением, а его сестре, бывшей всего лишь правительницей, приходилось учитывать мнение Думы и Церкви, которая совсем не жаждала появления в Православной Руси протестантско-католической ереси.
Но даже в этих условиях Софья сделала много полезного, наводя порядок в делах управления, борясь с мздоимством, подписав Вечный мир с Польшей, упорядочив систему мер и весов и пр. Симеон Полоцкий мог бы гордиться своей ученицей, ставшей одной из лучших правительниц в истории Российского государства - выдержанной, умной, дальновидной, стремящейся вывести страну в ряд первых государств Европы.
Самое обидное, что даже историки и писатели, занимающие «промилославскую» позицию, все заслуги правления Софьи Алексеевны приписывают Василию Голицыну, а неизбежные жестокости и промахи - царевне.
Как видите, гендерный шовинизм, цветущий махровым цветом в XVII веке, продолжает цвести по сию пору.
Таким образом, при написании книги приходилось больше ориентироваться на внутреннюю логику событий, чем на канонический образ Софьи (кстати, ее реальный портрет тоже мало похож на творение Ильи Репина, висящий в «Третьяковке»), а ее поступки плохо сочетаются с характером, описанным Алексеем Толстым.
Не могла воспитанница «паписта» Полоцкого быть ретроградкой. Не могла! И если она была готова идти по трупам к власти, то почему не начала с убийства своего единственного соперника Петра Алексеевича? По-боялась? Конечно, нет! Когда она считала нужным, то ни перед чем не останавливалась. Казнь Хованских тому свидетельство.
Конечно, Голицын оказал на нее большое влияние, но если бы Софья слушалась его беспрекословно, то не приказала бы рубить Хованским головы, и не было бы ее правления. Оказалась бы девушка в монастыре, а то и в могиле.
Что касается самого князя, то его роль в жизни Софьи нельзя назвать ни позитивной, ни негативной. Да, его мысли и мечты, описанные в воспоминаниях Нёвилля, были прекрасны, но Голицын оказался кабинетным ученым и совершенно не годился на роль канцлера - человека, по-определению, энергичного, человека действия. Да и слишком часто совершал он поступки, от которых попахивало предательством, в отличие от Федора Шакловитого, российского д'Артаньяна, который был предан своей Софье до последнего, хотя прекрасно понимал весь ужас ожидавшей его участи. Кто ему мешал, подобно Медведеву, покинуть Москву? Да никто!
Но он остался рядом с Софьей, показав этим поступком величие своей души. На этом фоне очень странными выглядят «показания», полученные от него под пыткой. То, что Голицын писал покаянные письма - похоже; то, что «сума переметная» Цыклер оболгал Шакловитого и Софью, чтобы втереться в доверие к новому царю, - верю; а в предательство Шакловитого - нет, простите великодушно…
Давно уже покоятся в могилах участники тех событий, но не замолкают споры вокруг первой царевны, сумевшей вырваться за мрачные стены теремов, «утишить» измученное бесконечными бунтами и войнами Московское царство и красиво уйти со сцены, не замарав свои руки убийством брата. А очистить ее имя от грязи, набросанной на нее завистливыми Нарышкиными, ромодановскими и иже с ними, задача ее потомков, к которым принадлежим и мы с вами.
Дата добавления: 2021-07-19; просмотров: 65; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!