И придумал. Оформил меня на ДЖД помощником мастера производственного обучения, то есть своим помощником.
Это означало, что и после окончания школьных каникул за мной останутся обеды в подвале ДК.
Первого сентября я пошёл в шестой «б».
Глава шестнадцатая
Незабвенные
Подлинными героями моего горьковского детства стали учителя-предметники.
С первого же своего урока «русачка» Лариса Фёдоровна ошарашила наш класс полным нежеланием напрягать свои голосовые связки. Привыкнув к сквернословию и дракам, к стрельбе из резинок, к смоченным в чернилах бумажным самолётикам, летавшим во время уроков по классу, к «театру» Шаньгина и истерикам Клары Исааковны, бегавшей за помощью к директору, мы долго не могли взять в толк: почему мы умолкаем и сосредотачиваемся на каких-то там частях речи, предлогах или окончаниях, если умолкает эта маленькая, бледнолицая и внешне не слишком выразительная женщина. Умолкает и из-за учительского стола усталыми глазами смотрит на нас как на расшалившихся зверёнышей.
-- Пойдем дальше? – только и произносила она, дождавшись тишины.
Это она, Лариса Фёдоровна, чуть ли не на каждом уроке устраивала короткие диктанты: в пятом классе выговаривая по слогам каждое слово, а в десятом – беглые и безынтонационные. Это она составляла для нас литературные композиции, с которыми мы выиграли не один смотр художественной самодеятельности. Она организовала литературный кружок, в котором мы рассказывали друг другу о писателях, не включённых в школьную программу, и даже пробовали сочинять сами. Она же поведёт нас в горьковские театры: в ТЮЗ -- на «Барабанщицу», в оперный -- на «Князя Игоря», в драматический – на «На дне».
|
|
|
И поныне я вижу, как в коричневом платье с белыми манжетами на рукавах и белым воротничком, будто гимназистка, зябко кутаясь в серую шаль, она стоит у учительского стола и читает «Анну Снегину»:
Далекие милые были!
Тот образ во мне не угас.
Мы все в эти годы любили,
Но значит,
Любили и нас.
За окном осенний дождь, в классе холодно – ещё не начался отопительный сезон, в животе пусто. Но забыв про голод, холод и скорую перемену, мы слушаем Ларису Фёдоровну. И сколько бы раз потом я ни слышал этих стихов, прочтение нашей «русачки» остаётся в моей памяти самым проникновенным.
В восьмом и девятом классах она проведёт нас по горьковским музеям, а в десятом, после смерти Сталина, будет отвечать на наши вопросы, связанные с уходом из жизни Горького, Есенина и Маяковского. Когда же поймет, что так и не рассеяла сомнений в сознании ещё одной юной поросли, вступающей в жизнь, улыбнётся своими усталыми глазами и прочтёт еще одну есенинскую строфу:
|
|
|
Мы многое ещё не сознаем,
питомцы ленинской победы.
И песни новые
По-старому поём,
Как нас учили бабушки и деды...
Екатерину Васильевну Вершинину называли в школе «перпетуум мобиле». Ботанику, зоологию и химию она преподавала одновременно. К тому же в школе на ней «висели»: живой уголок с кроликами, певчими птицами, аквариумом и террариумом, скелет человека по прозвищу «Кащей бессмертный», чучела животных, химический кабинет, школьный сад-огород и партийная организация. В своём неизменном тёмно-синем жакете, одетом на голубое шёлковое платье, всегда чуть растрёпанная, с папкой под мышкой, она вечно куда-то спешила, с кем-то встречалась, кого-то распекала, а её голос звучал не только в классах, но и в школьных коридорах, в учительской и даже в директорском кабинете.
Ботанику и зоологию, считала Екатерина Васильевна, следует постигать на практике. А потому от пятых до восьмых классов включительно ученики получали от неё конкретные задания по уходу за обитателями живого уголка. На этот счет существовало расписание. И горе тому классу, ученики которого его нарушали!
Весной и осенью под руководством Екатерины Васильевны мы работали в школьном саду-огороде. Здесь она снимала с себя привычную озабоченность текущими делами и вместе с нами копала, сажала и собирала урожай. И казалась вполне свойской. Но с началом занятий по химии мы в полной мере ощутили на себе характер «перпетуум мобиле».
|
|
|
-- Когда ученик ведёт конспект, -- провозгласила Екатерина Васильевна, впервые введя класс в химический кабинет, -- он задействует сразу три вида памяти: зрительную, слуховую и моторную. Поэтому конспект ведут все!
И ведь приучила вести! Ослушаться «перпетуум мобиле» не смел никто. От вспышки праведного гнева она и указку могла сломать. О парту ослушника или о собственный стол.
На комсомольском собрании девятого «б» Екатерина Васильевна скажет:
-- Всё в облаках витаете... а вы посмотрите, кто на горьковских предприятиях работает! Старики да мальчишки-фэзэушники... Вот где вы действительно нужны!
После чего класс побывает в сборочном цеху Горьковского автозавода, на Заводе фрезерных станков, на «Двигателе революции», на стапелях «Красного Сормова», на бумажном и спиртовом производствах в Балахне, на Борском стекольном заводе. И даже на том предприятии города Дзержинска, где выращивались рубиновые пластины для звёзд московского Кремля. Организовать такие экскурсии по тем временам было под силу только «перпетуум мобиле».
|
|
|
Не только мне казалось, что, кроме школьной жизни, проходившей у всех на виду, никакой иной у этой, тридцатилетней тогда, красивой и энергичной женщины никогда и не было. Лишь через много лет я узнаю, что муж Екатерины Васильевны погиб на фронте, а жила она в послевоенные годы вместе с сыном, двумя годами младше меня, в барачной комнатушке на станкозаводе.
У художника Коровина есть небольшой холст под названием «Портрет артистки Татьяны Спиридоновны Любатович». Молодая женщина в нарядном розовом платье, украшенном чёрным поясом и чёрными бантиками у воротника и на полурукавах, с раскрытой книгой в руках сидит на подоконнике распахнутого окна, за которым цветущий сад. Кто-то вошёл в комнату -- и опустив книгу к коленям, женщина смотрит на вошедшего. Она вся ещё во власти только что прочитанного, в каких-то радужных мыслях, но одновременно и в предвкушении встречи с гостем, на которого и направлены её живые полные доброжелательного внимания глаза.
Репродукция этого коровинского полотна висела над столом нашей математички в её опрятной комнате в деревянном доме, что стоял напротив входа в Сад 1-го мая со стороны Канавина. Валентина Петровна говорила, что на Таню Любатович похожа её дочь, которую я никогда не видел. Мне же казалось, что, прежде всего, она сама; разве что в свои сорок пять математичка была несколько полнее коровинской модели. В нашей школе Валентина Петровна была единственным Заслуженным учителем РСФСР, и все знали, что происходила она из семьи потомственных нижегородских педагогов, дружившей когда-то с семьёй Ульяновых. У неё и фамилия была соответствующая: Нижегородцева.
В строгой чёрной юбке и белой кофточке с чёрными бантиками у воротника и на длинных рукавах, математичка входила в класс, выкладывала на стол метровую линейку, подстать линейке треугольник и циркуль, а также набор цветных мелков. На свои близорукие глаза она надевала старомодное пенсне в золотой оправе, доставшееся ей, как и близорукость, по наследству от матери. И начинался урок, более похожий на театральное действо, в котором артист сам создавал декорации, на фоне которых выступал.
-- Нарисуем треугольник а-а... бэ... цэ, -- на доске появляется белый треугольник. – Чтобы вписать в треугольник окружность, нужно найти её центр. Центр вписанной окружности находится на пересечении биссектрис углов треугольника. -- На доске появляются синие биссектрисы, а затем и розовая окружность.
Когда Валентина Петровна заканчивала урок, за её спиной оставались совершенно законченные разноцветные геометрические фигуры. И самый придирчивый наблюдатель не смог бы обнаружить на них ничего лишнего или впопыхах исправленного.
Став нашим классным руководителем, она однажды скажет:
-- Некоторые упрекают меня в том, что я лишь учу своему предмету, но не читаю никаких нотаций... Однако математика – лучший воспитатель, какого я знаю. Разве она не приучает к трудолюбию? Разве в ней можно солгать? И разве не научает она уважению к человеку независимо от его социального статуса?.. Индийская легенда гласит, что сын могущественного магараджи, обучаясь математике у старого учителя и не справившись однажды с трудной задачей, вышел из себя и в гневе воскликнул: «Нельзя ли попроще… для меня... будущего магараджи?». На что получил ответ: «Ваше величество, царского пути в математике нет».
С восьмого класса я стану частым гостем канавинского жилища Валентины Петровны с репродукцией портрета артистки Любатович на стене. Математичка будет угощать меня чаем с вишнёвым вареньем, которое она варила по особому рецепту, а на прощанье с лукавой улыбкой подбрасывать очередную математическую задачку:
-- Такое заковыристое уравнение!.. полночи просидела, но так и не решила... Может, у тебя получится?..
Ну как после такого предисловия, по возвращении домой, было не взяться за уравнение!..
Личные отношения в учительской среде, если последние всплывали на поверхность, становились предметом пристального внимания учеников нашей школы. В послевоенной мужской школе с преимущественно женским учительским составом такое внимание едва ли могло быть здоровым. Вся школа знала, что учитель физики Александр Сергеевич Стародуб, прозванный Смирновым «дубом у лукоморья», влюблён в молодую учительницу начальных классов Капиталину Викторовну Фуфачёву, тем же Смирновым прозванную «фифой Капой». Не было перемены, на которой не обсуждалось бы то, как «дуб у лукоморья» подавал недавней выпускнице педучилища пальто в раздевалке и как при этом смотрел на неё, как провожал в дождь от школьного подъезда до трамвайной остановки, заботливо прикрывая зонтом. И как однажды в той же раздевалке, как мальчишка присев на корточки, помогал снять резиновые боты. На дверях школьных туалетов регулярно появлялась нарисованная мелом пышногрудая русалка, чем-то похожая на Капиталину Викторовну, в обнимку с человеко-дубом, чем-то похожим на Александра Сергеевича. А чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, кому именно посвящено художество, под рисунками ставились поясняющие подписи, не всегда цензурные. Зубоскаля над скабрезными изображениями, большая часть юных сплетников сочувствовала всё же физику, ибо считала, что шансы на взаимность у него невелики. Поскольку «фифа Капа» сразу же завоевала славу первой красавицы школы, в то время как «дуб у лукоморья» горел на фронте в танке, отчего на его правой руке остались лишь два пальца, указательный и большой, а правая сторона его лица была изуродована рубцами и послеоперационными стяжками.
Сентября 1949 года, войдя после перемены в физический кабинет, я увидел на доске известный всей школе туалетный шарж. Следом в кабинете появился Александр Сергеевич. Художество за своей спиной он заметил не сразу и, начав урок, какое-то время увлеченно говорил о ядерной физики, о том, что советские физики непременно создадут советскую атомную бомбу. Но в кабинете висела столь напряжённая тишина, что не почувствовать приготовленного ему подвоха он не мог. Увидев, наконец, рисунок, демонстративно спокойно учитель взял двумя пальцами тряпку, сунул её под кран с водой и, ни слова не говоря, очистил доску. И всё бы, наверное, в очередной раз сошло Смирнову с рук, если бы по старой привычке через некоторое время он не влепил мне в затылок проволочку. На его беду стоявший у доски с куском мела в двупалой руке физик именно в тот момент повернул своё изуродованное лицо от доски к классу. И класс увидел, какими пятнами побагровела правая половина лица бывшего командира танкового батальона. Отшвырнув мел, он подлетел к Смирнову, белыми от мела пальцами, будто клювом, ухватил его за шиворот, вытащил из-за парты, протащил меж рядами парт, а когда до двери оставалось не более трёх метров, приподняв над полом, гневным толчком послал вперед. С тех пор я хорошо знаю, что значит вышибить лбом дверь.
В последующие дни поступок физика где только не обсуждался. Но заврайоно пришлось-таки перевести своего сына в другую школу. Так наш класс «потерял» Смирнова…
В тот октябрьский день моросил мелкий дождь, но было не холодно. С клёнов вдоль школьного забора опадали последние листья. А с Оки доносились прощальные гудки трудяг-буксиров, тащивших по реке последние в очередной навигации баржи и плоты. Когда я выбежал из школьной калитки, слева, от остановки «Клуб Луначарского», зазвенев, тронулся трамвай. Переждав его, я поднялся на рельсы. На краснокирпичной стене клуба висела фанерная карикатура: держа в правой руке окровавленный топор, кривоногий толстяк в маршальском мундире открывал левой рукой дверь с надписью «ООН». Под мышками толстяка были пропущены нити, которые держала сверху чья-то большая рука. Надпись под карикатурой гласила: «Здесь нарисовано для ясности: вход в зал Совета Безопасности и как туда проводят Тито – американского наймита». Под карикатурой, прислонясь спиной к стене, в не знакомом мне светлом плаще на корточках сидела моя мать.
Пока я переходил через трамвайные рельсы и спускался с насыпи, она продолжала сидеть всё в той же босяцкой позе, глядя на меня снизу вверх некогда голубыми, а теперь белёсыми глазами, в которых застыло не известное мне ранее в этих глазах виноватое выражение.
Подойдя к стене, я протянул ей руку:
-- Пошли домой...
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 163; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!