А я думаю, о чём бы спросить своего приятеля ещё, чтобы не идти домой...
На другой день после посещения санпропускника я украл тёткин кисет и бросил его в уборную. Ни слова не говоря, она сшила себе новый. Его, также молчком, я отправил вслед за первым. Но тем самым лишь себе сделал хуже. Бросив курить, тётка обзавелась табакеркой и начала нюхать табак. Теперь тётя Шура чихала за стеной, а Юлинька -- на «хозяйской» половине дома.
Гоняя шайбу на уже непрочном болотном льду, в начале марта того года я провалился под лёд, с трудом выбрался из болота, тут же помчался домой и переоделся в сухое, но всё же схватил воспаление легких. Приведённая матерью врачиха сказала, что нужно в больницу. В больницу мне не хотелось, и я уговорил мать оставить меня дома. С температурой и книгами валялся на печи.
Восьмого марта к тётке пришёл гость.
-- Здрассьте, Юлия Васильевна! – произнёс он, переступив порог, и я узнал в нём того самого мужчину, что приходил свататься.
-- Здравствуй... – сухо ответила тётка и с каким-то вызовом спросила: -- Зачем пришел?..
-- Поздравить хочу... так сказать, с Международным женским... Может, чайку попьем? – и мужчина достал из-за пазухи коробку конфет.
-- Ладно... раздевайся, -- смягчилась Юлинька. – Хотя зачем?.. холодно у нас... садись так... а чай я сделаю.
Когда на печке я зашёлся в кашле, тётка объяснила:
-- Племяш... по-од лёд угодил... бо-олеет, -- и принесла мне в стеклянной банке чай и две шоколадных конфеты. А вернувшись за стол, сказала: -- Зря пришел, Вениамин... другая я теперь... со-овсем другая.
|
|
|
-- Я понимаю... ты не думай... я всё-всё понимаю... но нельзя же так... в тридцать-то пять лет!..
-- Да что ты можешь понимать... – вздохнула тетка, -- бездомная я теперь... нищая... и... грязная.
-- Переберёшься ко мне... комнатка у меня небольшая... но ванна есть... как-нибудь проживём.
-- Опять ты не понял...
-- Чего?..
-- Там, в лагере-то, надругались надо мной.
-- Как надругались?
-- Очень просто... яму я рыла... вместе с мужиками... зуб видишь?.. Уходи, Вениамин... – и моя тётка зарыдала глухо и безутешно.
Лёжа на печи, я видел, как в модном полупальто с косыми карманами тёткин гость топтался какое-то время перед дверью и мял в руках шапку, не зная, что сказать. Но ушёл.
А мне всё-таки пришлось лечь в больницу.
Весной материно терпение лопнуло: она сказала сестре, что пора искать работу. И даже сходила ради неё к отцу Юрки Юдина. Он-то и помог Юлиньке устроиться нормировщицей в кузовной цех Горьковского автозавода.
Глава восемнадцатая
Шурик приехал
Третья неделя каникул, но Нина по-прежнему дома: копается в огороде, помогает матери по хозяйству. Тётя Шура стучит по полу пятками, носится по лестнице «чёрного хода», командует дочерью. С Канавинского рынка в мешке она принесла ещё одного поросёнка. К своему новому местожительству поросёнок пока не привык: целыми днями бегает по свинарнику и визжит.
|
|
|
А по вечерам за стеной до темна сидят за самоваром.
-- В театр сходим... по О-откосу прогуляемся... – слышу я мечтательный Идочкин голос.
-- На пароходике про-окатимся... – добавляет Нина.
Вчера тётя Шура остановила меня на «парадной» лестнице:
-- По-огоди-ка! – и скрылась за дверью.
Из двери она вылетела с целой тарелкой пирожков с луком:
-- И не го-овори ничего... радость у меня... Шурик приезжает!
В день приезда Шурика за стеной был пир, на который позвали и Юлиньку. Она долго плескалась под рукомойником, надела платье с кружевным воротником и села причесаться перед зеркалом. Пока она собиралась, тётя Шура поторапливала её из-за стены.
-- Невтерпёж ей... – ворчала про себя тётка, а громко неестественно высоким голосом отвечала: -- Да иду я, и-иду!
Среди голосов за стеной впервые в дедовом доме звучал настоящий мужской бас.
-- Шу-урик, ми-илай! Какой же ты бо-ольшой стал!.. А помнишь, как я тебя нянчила?.. – воскликнула Юлинька, войдя в тёти Шурину дверь.
Вернулась Юлинька совершенно счастливой и, засыпая, повторяла:
|
|
|
-- Бо-ольшой, кра-асивый, капитан-лейтенант... а я его на руках носила.
Я увидел Шурика, выскочив утром во двор. По пояс голый, босиком, в старых брюках, подвернутых до колен, он стоял посреди зелёной лужайки с двухпудовой гирей в руке. Я эту гирю едва от земли отрывал, а он с ней делал, что хотел: выжимал, вырывал с земли на вытянутую руку, перебрасывал из одной руки в другую.
Бросив гирю на траву, Шурик спросил:
-- Так ты и есть мой сталинградский брат... младший?
Вспомнив книжку об Иване Поддубном, прочитанную мной в читальном зале Дворца культуры имени Ленина, я поинтересовался:
-- А перекреститься можете?
-- Перекреститься?.. когда-то получалось.
Взяв двухпудовик за «ухо», Шурик вырвал его в вертикальное положение и, удерживая в таком положении, сначала опустил до уровня живота, а затем коснулся гирей по очереди своих плеч.
-- Вот это да! – восхищенно выдохнул я.
Снова бросив гирю, Шурик спросил:
-- А ты каким спортом занимаешься?
-- Я?.. плаваю.
-- Это хорошо... но недостаточно... гирями займись.
-- Я эту гирю не могу...
-- А тебе эту и не надо... – Войдя в сарай, Шурик вышел из него с двумя гантелями – такими же, как у Рудика-«клюковки»: -- Дарю!.. А на рыбалку ходишь?
|
|
|
-- Иногда.
-- Со мной пойдешь?
-- Пойду.
-- Нажива за тобой...
Мы с Шуриком на рыбалке. Только-только появившись над горой, светлая полоска наступает на ночное небо, и звёзды перед ней тают. Над водой белое молоко. Из него грибами торчат головы сидящих в лодках рыбаков. Всякий раз неожиданно всплёскивает играющая в предрассветный час рыба. У нас два подпуска, на каждом по полсотне крючков, а Шурик сожалеет, что второй лодки нет. Рыба, мол, сейчас у поверхности: натянули бы подпуска между лодками -- и вся она наша, а с грузилом на конце лески много не наловишь. Но мне всё равно, сколько мы наловим – мне нравится сам процесс. Я никогда не ловил с лодки на середине Оки, никогда не насаживал червей на столько крючков сразу, а главное, никогда не рыбачил в компании капитан-лейтенанта Северного военно-морского флота, к тому же настоящего силача и моего двоюродного брата.
Впрочем, в гражданской кепке и в старом ватнике Шурик сейчас вовсе и не похож ни на военного моряка, ни на силача. Поджидая, пока под покровом тумана рыба проглотит наши крючки, мы поглощаем тёти Шурины пироги и пьём приготовленный ею чай из настоящего капитанского термоса.
-- Брат-то... на Волге?
-- Угу... – отвечаю я. – Летом у него практика.
-- Ты, стало быть, последний остался.
-- Почему последний?
-- Последний мужик в дедовом доме...
-- Выходит так.
-- А я помню, как мы с отцом... вот так же сидели.
-- Шурик, а отчего дядя Миша умер?..
-- А тебе мать не говорила?
-- Нет.
-- Ну и не надо... Чай ещё будешь?
-- Напился уже... Шурик... а почему тётя Шура говорит, что с тридцать седьмого воюет?
-- А она так говорит?
-- Когда с моей матерью ругается.
-- Ай-яй-яй... -- качает Шурик головой, -- стареет мать, бдительность теряет... Хотя всё верно: табак нюхать и в крике заходиться она начала с того момента, как отца взяли.
-- А за что взяли?
-- Письмо он написал... Жданову... за друга вступился... думал, поможет... А думал так потому, что родственница Жданова... приятельницей, кстати, твоей матери была... одно время в дедовом доме квартиру снимала... После письма его и взяли.
-- И что?
-- Через неделю отпустили... мать его домой привела... Но он уже не поднялся.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!