Для знавших К. П. ответ на этот вопрос был ясен. 5 страница

1) в ней обращалось огромное внимание на религиозно-патриоти­ческое воспитание и

2) подмечались талантливые ученики, кото­рых затем С. А. направлял дальше для получения среднего и высшего образования в школах, отвечавших их индивидуальным способностям и призванию. Из татевских мужичков, благодаря этой школе, вышли известный художник Богданов-Бельский, цар­ский духовник прот. А. П. Васильев и много др. Всем вообще ученикам школа С. А. Рачинского старалась дать не одну голую грамотность, но и разные практические знания, полезные в сель­ском быту.),

с которою хорошо был знаком, развив свой взгляд на школу. Мои рассуж­дения понравились Сытину и он обратился ко мне:

— Давайте устроим такую школу! Ваши знания и труд, а мои деньги и всякая другая помощь, какая толь­ко потребуется.

В дальнейшей беседе мы решили, что такую школу лучше всего устроить в Царском Селе и назвать ее именем Наследника, ибо она должна воспитывать доб­рых людей для его царствования. Наша школа должна будет не только учить, но и воспитывать, развивая в питомцах своих разумные, здоровые религиозность и патриотизм, талантливых же детей направлять дальше соответственно их индивидуальным дарованиям. В пер­вую очередь она предназначается для солдатских сирот и детей.

— Вот я и доложу Государю о нашем разговоре, Может быть, эта случайная наша беседа и выручит вас, — сказал, я улыбаясь.

{214}   — Тогда скажите Государю и то, что я жертвую на эту школу миллион рублей. Еще потребуется, — най­дем деньги, я гарантирую вам сумму до пяти миллионов, — ответил мне Сытин.

Признаюсь: у меня тогда сердце перевернулось от такого размаха. Ведь тогда миллион был не советским, а настоящим, — на него можно было кой-что сделать.

На другой день мы прибыли в Ставку, а вечером после высочайшего обеда я передал ген. Воейкову свой разговор с Сытиным о школе. Воейкову мысль о созда­нии новой национальной школы очень понравилась, и он обещал поддержать перед Государем мою просьбу об отводе в Царском Селе участка земли для этой школы. В пятницу перед завтраком, здороваясь со мною, Госу­дарь говорит мне:

— Вы вчера ехали с Сытиным? После завтрака расскажете мне.

По окончании завтрака Государь сразу подошел ко мне, и я дословно передал ему разговор с Сытиным о школе, закончившийся предложением последнего сейчас же пожертвовать миллион и нашим решением немед­ленно приступить к созданию новой школы. Государь слушал с огромным вниманием.

— Я всецело сочувствую вашему делу, — сказал он, когда я закончил рассказ. — Начинайте с Божьей помощью !

       — Нам, ваше величество, необходим для школы небольшой участок — десятин пять — земли в Царском Селе. Может быть, вы найдете возможным повелеть, чтобы дворцовое ведомство отвело его нам? — обра­тился я.

— К этому не встречается препятствий, — ответил Государь.

— Еще одно обстоятельство. Может быть, {215} вминистерстве народного просвещения и в Св. Синоде про­ектируемая школа не встретит такого сочувствия, ка­кое она встретила у вас. Тогда развитию ее этими ве­домствами могут ставиться разные преграды. Я просил бы поставить нашу школу в совершенно независимое положение от обоих ведомств, — сказал я.

— Обещаю вам это, есливы возьмете школу в свои руки, — ответил Государь.

Когда я рассказал Сытину о своей беседе с Госу­дарем относительно школы, старик обезумел от радости.

В субботу, в 10 ч. утра Сытин был принят Госу­дарем. Государь говорил только о школе и отпустил Сытина, пообещав ему полное свое содействие при ее устройстве. Сытин уехал очарованный Государем, со­всем забыв о Штюрмере.

При первом же моем приезде в Петроград у меня собралась группа педагогов, которых я познакомил со своей идеей новой школы и которые сразу же присту­пили к разработке плана, программы и всех деталей устройства школы. Весной 1917 года должна была на­чаться постройка здания, но революция прервала наши начинания.

Возвращаюсь, однако, к прерванному рассказу.

Поезд, в котором я ехал, прибыл в Могилев 6-го но­ября с опозданием. Когда я подымался по лестнице в свое помещение, то встретил возвращавшихся с вы­сочайшего завтрака двух свитских генералов Б. М. Петрово-Соловово и гр. А. Н. Граббе. Слухи о петроград­ских настроениях в Государственной Думе и обществе, уже долетели до Ставки.

Оба генерала поэтому набро­сились на меня с расспросами: что и как в Петрограде? Я рассказал, что знал. Они, в свою очередь, рассказали мне о происходившем в Ставке в мое отсутствие. 1-го ноября к Государю нарочно приезжал из Петрограда великий князь Николай Михайлович.    Он в самых {216} мрачных красках обрисовал Государю внутреннее по­ложение России, как и грозящую катастрофой политику распутинского правительства, и умолял его, пока не поздно, спасти положение.

       — Если не веришь мне, спроси других, которых ты знаешь и которым ты веришь! — между прочим сказал великий князь и при этом назвал пять или шесть чело­век. В том числе меня и вас, — добавил Петрово-Соловово.

Какое впечатление произвела на Государя беседа с великим князем, генералы не могли сказать: Государь не имел обыкновения делиться с лицами свиты подоб­ными впечатлениями.

Не ограничившись устной беседой, Николай Михай­лович вручил Государю письмо. И беседа, и письмо вызвали взрыв возмущения в Императрице.

В мое же отсутствие, — сказали мне генералы, — Государь два дня провел в Киеве. Там старалась повлиять на него Императрица Мария Федоровна, много говорившая с ним о внутреннем положении государства. С неменьшим возмущением Императрица Александра Федоровна реагировала и на беседу Императрицы-ма­тери. Чего именно добивалась Императрица-мать и ве­ликий князь Николай Михайлович — смены ли отдель­ных лиц в правительстве или назначения нового ответ­ственного министерства, — этого генералы не объяснили. Судяже по тому, что доселе никаких новых реше­ний Государем не было принято, генералы предпола­гали,что натиск Императрицы-матери и великогокнязя оказался бесплодным.

       — Теперь вся наша надежда на вас. Может быть, вы сможете повлиять на Государя, — обратился ко мне гр. Граббе.

— Я готов говорить с Государем, чего бы это ни {217} стоило. И чем скорее, тем лучше. Вы, наверное, поедете сегодня с ним на прогулку? Попросите, чтобы он при­нял меня! — ответил я Граббе. Граббе обещал.

В пять часов вечера мне позвонили по телефону из дворца, что Государь примет меня сегодня в 7 ч. 20 м. вечера. Мне, таким образом, давалось всего десять ми­нут: в 7 ч. 30 м. начинался обед.

Решаясь на беседу с Государем, я сознавал, что делаю насколько ответственный, настолько же лично для себя опасный шаг. Но сознание необыкновенной остроты данного момента и массы соединенных с ним переживаний сделали меня совершенно бесчувственным и безразличным в отношении собственного благополу­чия. «Выгонит, — и слава Богу!». Так тогда я думал.

Никакой программы, никаких определенных требо­ваний я не собирался навязывать. Своей задачей я счи­тал: раскрыть глаза царю на ничтожества, которым он отдал свое сердце и которые правят страной и заста­вить его задуматься над внутренним состоянием госу­дарства, грозящим катастрофой прежде всего ему и его семейству. Что надо было дальше предпринять, чем и как исправить дело, — это должны были решить другие.

В 7 ч. 15 м. вечера я стоял в зале дворца, а равно в 7 ч. 20 м. камердинер Государя пригласил меня в ка­бинет его величества.

Государь встретил меня стоя, почти у самых две­рей.

На нем был мундир царскосельских гусар, который очень молодил его.

       — Как вы съездили в Петроград? — обратился он ко мне и сейчас же пригласил меня сесть. — Вот сюда садитесь, по-архиерейски! — сказал он, улыбаясь и по­казал рукой на стоявший налево от входных дверей диван.

Я попросил разрешения сесть в стоявшее около {218} дивана кресло. Государь сел в другое кресло, лицомкомне. Не более шагу разделяло нас.

— Ваше величество! — начал я, — я четыре дня пробыл в Петрограде и за это время виделся со мно­гими общественными и государственными деятелями. Одни, узнав о моем приезде, сами ко мне поспешили, к другим я заезжал. Всё это — честные, любящие вас и Родину люди.

— Верю! Иные к вам не поехали бы, — заметил Государь.

— Так вот, все эти люди,—продолжал я, — обви­няют нас, приближенных ваших, называя нас подлыми и лживыми рабами, скрывающими от вас истину.

— Какие глупости! — воскликнул Государь.

— Нет, это верно! — возразил я. — Не стану го­ворить о других, — скажу о себе. В докладах о поезд­ках по фронту и вообще в беседах с вами приятное я всегда вам докладывал, а о неприятном и печальном часто умалчивал. Дальше я не хочу навлекать на себя справедливое обвинение и, как бы ни отнеслись вы к моему докладу, я изложу вам голую правду. Знаете ли вы, ваше величество, что происходит в стране, в армии, в Думе? Изволите ли прочитывать думские отчеты?

— Да, я читаю их, — ответил Государь.

— В «Новом времени»? — спросил я.

— Нет, более подробные, — сказал он.            

— Изволили вы читать речи Милюкова, Шульгина?

— Да, — ответил он.

— Тогда вы, ваше величество, знаете, что творит­ся в Государственной Думе. Там в отношении прави­тельства нет теперь ни левых, ни правых партий, — все правые и левые объединились в одну партию, недо­вольную правительством, враждебную ему. Пока вас, ваше величество, отделяют от вашего правительства, но {219} кто поручится, что вскоре не изменится и в этом отно­шении дело. Вы, конечно, знаете, против кого именно главным образом направлено возмущение Думы. Вы знаете, что в Думе открыто назвали председателя Со­вета Министров вором, изменником и выгнали его вон.

— Какие гадости! — с возмущением воскликнул Государь.

— Почему же он не оправдывался, если он прав? — возразил я.

— Да как будешь оправдыватьсяпротив таких не­суразностей! — сказал Государь.

— Если бы кто-либо меня назвал вором или из­менником, я не только перед Думой, я перед целым светом закричал бы, что это ложь, — опять возразил я.

— Я давно знаю Штюрмера, знал его, когда он еще был Ярославским губернатором, — сказал Госу­дарь.

— Его, ваше величество, обвиняют и за то время... Затем. Министр внутренних дел Протопопов... Его бли­жайшие сотрудники с ужасом уверяют, что он сума­сшедший.

— Я об этом слышал. С какого же времени Протопопов стал сумасшедшим? С того, — как я его назначил министром?

Ведь, в Государственную Думу выбирал его не я, а губерния. В губернские Симбирские предводители дворянства его избрало Симбирское дворянство; това­рищем председателя Думы, а затем председателем по­сылавшейся в Лондон комиссии его избрала Дума. Тог­да он не был сумасшедшим? А как только я выбрал Протопопова, все закричали, что он с ума сошел, — несколько волнуясь, возразил Государь.

— Но, ваше величество, действия Протопоповаго­ворят об его ненормальности, — ответил я. Государь молчал.

{2 20 }   — Дальше. Обер-прокурор Раев, — продолжал я, — Разве может он делать что-либо путное для Церкви.

— Он всего два месяца обер-прокурором, — раз­ве мог он сделать что-либо за это время? — возразил Государь.

— А я решаюсь уверять вас, что, если он и двад­цать лет пробудет в этой должности, он ничего не сде­лает, ибо он не способен что-либо серьезное в этой об­ласти сделать, — ответил я. — Но самое ужасное в том, что на Петроградском митрополичьем престоле си­дит негодный Питирим...

— Как негодный? У вас есть доказательства для этого? — почти вскрикнул, подпрыгнув в кресле, Го­сударь.

— Так точно, ваше величество. Есть и сколько угодно, — спокойно ответил я. — Я более года заседаю с ним в Синоде и пока еще ни разу не слышал от него честного, правдивого слова. Окружают его лжецы, льстецы и обманщики. Он сам, ваше величество, лжец и обманщик. Когда трудно будет вам, он первый от­вернется от вас.

— Но ведь любили же его в Грузии? — спросил Государь.

— Да, известные круги любили, — ответил я. — Но за что? За то, что он обещал Грузии автокефалию церковную, автономию государственную, на что едва ли он был вами уполномочен, ваше величество! Гроза на­двигается! — продолжал я. — Если начнутся народные волнения, — кто поможет вам подавить их? Армия? На армию не надейтесь! Я знаю ее настроение, — она может не поддержать вас. Я не хотел этого говорить, но теперь скажу: в гвардии идут серьезные разговоры о государственном перевороте, даже о смене династии. Вам может показаться, что я сгущаю краски. Спросите {221} тогда других, хорошо знакомых с настроением страны и армии людей!

И я назвал имена кн. Волконского и ген. Николь­ского.

— Пора, ваше величество, теперь страшная. Если разразится революционная буря, она может всё смести: и династию и, может быть, даже Россию. Если вы не жалеете России, пожалейте себя и свою семью. На вас и на вашу семью ведь прежде всего обрушится народ­ный гнев. Страшно сказать: вас с семьей могут разо­рвать на клочки...                                 

— Ужель вы думаете, что Россия для меня не до­рога? — нервно спросил меня Государь.

— Я не смею этого думать, — ответил я, — я знаю вашу любовь к Родине, но осмеливаюсь сказать вам, что вы не оцениваете должным образом страшной об­становки, складывающейся около вас, которая может погубить и вас, и Родину. Пока от вас требуется немно­го: приставьте к делу людей честных, серьезных, го­сударственных, знающих нужды народные и готовых самоотверженно пойти на удовлетворение их!

Затем я попросил у Государя прощения, что осме­лился резким и неприятным разговором обеспокоитьего.

— Верьте, ваше величество, что только любовь к вам и Родине заставили меня сделать это, — закончил я.

— Вы совершенно правильно поняли свой долг и впредь так поступайте! Помните, что двери моего каби­нета всегда для вас открыты, — ласково сказал мне Государь, протягивая руку.

Ген. Н. И. Иванов рассказывал мне, со слов фрей­лины А. А. Вырубовой, что по приезде Императрицы в Ставку Государь передал ей весь разговор.

— И ты его слушал! — с раздражениемсказалацарица.

{ 222 }    — Еще рясу носит, а говорит мне такие дерзости, поддакнул ей Государь.

Таков был наш Государь: добрый, деликатный, при­ветливый и смелый — без жены; безличный и безволь­ный — при жене.

Вышедши из кабинета, я нашел зал наполненным прибывшими на высочайший обед. Было уже 8 час. ве­чера. Когда я проходил мимо стоявшего у дверей вели­кого князя Сергия Михайловича, он вполголоса спросил меня :

— Говорили?

— Всё сказал, — ответил я.

— Молодец! — одобрил он.

Почти вслед за мною вышел Государь. Всем он по­казался чрезвычайно взволнованным.

7-го ноября ожидалось прибытие в Ставку великого князя Николая Николаевича. 6-ое ноября было днем его рождения и полкового праздника царскосельских гу­сар, которыми он когда-то командовал и мундир кото­рых носил. В Ставке говорили, что ему было поведено прибыть 7-го ноября с целью причинить ему неприят­ность, заставив его провести в вагоне день своего праздника.

Утверждали, что Государь сделал это под влиянием Воейкова, с некоторого времени враждебно относивше­гося к великому князю. Как бы то ни было, но великий князь не по своей воле провел 6-е ноября в пути.

Для встречи великого князя на вокзал к приходу поезда прибыли представитель Государя, — насколько помню, — ген. Воейков и служившие с великим князем в Барановичах чины Ставки. Выйдя из вагона, великий князь приветливо поздоровался со всеми, после чего пригласил меня к себе в вагон. Мы прошли в его каби­нет. Великий князь закрыл двери, попросив меня { 223 } ориентировать его в положении дел. Я рассказал ему о пе­тербургских настроениях, о событиях в Ставке, передал и свой разговор с Государем. По поводу последнего ве­ликий князь заметил:

— Конечно, вы хорошо сделали, переговорив с Государем. Но... дело не в Штюрмере, не в Протопопове  и даже не в Распутине, а в ней, только в ней. Уберите ее, посадите ее в монастырь, и Государь станет иным, и всё пойдет по-иному. А пока всякие меры бесполезны!

— Всё же, вы обязаны говорить с Государем, — сказал я.

— Да, я непременно буду говорить с ним. Если он не начнет разговора, я начну, — ответил великий князь.

Вел. князь прибыл в Ставку для разрешения ряда вопросов, касавшихся Кавказского фронта и края. Ко­нечно, всех интересовало, как будет относиться Госу­дарь к своему гостю. Я наблюдал их за завтраками и обедами 7 и 8 ноября. Деликатность и приличие реши­тельно ничем не были нарушены. Но холодность отно­шений чувствовалась. Уже такая краткость гощения ве­ликого князя в Ставке после столь продолжительной разлуки с Государем свидетельствовала, что прежних родственных, теплых отношений между царем и вели­ким князем не стало.

Отъезд великого князя был назначен в 10 ч. веч. 8-го ноября. В половине 10-го вечера к великокняже­скому поезду собрались, как и перед приездом, старые сослуживцы великого князя. Сам великий князь после высочайшего обеда задержался на несколько минут у Государя и приехал к поезду около 10 ч. вечера.

Быстро простившись со всеми, он пригласил меня зайти на несколько минут в его вагон. Тут, в своем кабинете, он рассказал мне о своем прощальном разго­воре с Государем.

— Сам Государь ни намеком не обмолвился о { 224 } нашем внутреннем положении. Я заговорил: «Положение катастрофическое, — говорю я ему. — Мы все хотим помочь вам, но мы бессильны, если вы сами не помо­жете себе. Если вы не жалеете себя, пожалейте вот это­го, что лежит тут!

И я указал ему на соседнюю комнату, где лежал больной Наследник.

— Я только и живу для него, — сказал Государь.

— Так пожалейте же его! Пока от вас требуется одно: чтобы вы были хозяином своего слова и чтобывысами правили Россией. Государь заплакал, обнял и по­целовал меня. Ничего не выйдет! — помолчав немного, с печалью сказал великий князь и безнадежно махнул рукой. — Всё в ней, она всему причиной...

       Мы расстались.

9-го ноября, в 10 ч. утра, ко мне зашел член Госу­дарственного Совета П. М. Кауфман, состоявший приГосударе в качестве лица, объединявшего все учрежде­ния Красного Креста на фронте. Раньше мы с нимне были знакомы, а в недавнее время близко сошлисьна почве одинакового отношения к Распутину и к распутинской клике. Он первый подал повод к нашему сближению.

— Я, кажется, обращаюсь по адресу, — сказал он, явившись ко мне в первый раз, и сразу, волнуясь, на­чал говорить о той страшной беде, какой представляет­ся ему распутинская история.

Государь, по-видимому, сердечно и с уважением от­носился к Кауфману.

Теперь Кауфман пришел ко мне расстроенный, взволнованный.

— Благословите меня! Сейчас я иду к Государю. Выскажу ему всю горькую правду, — обратился он ко мне.

{ 225 }    Около 11 ч. Кауфман снова пришел ко мне еще больше взволнованный, раскрасневшийся, со слезами на глазах.

— Нучто? — спросил я.

— Всё, что накопилось на душе я высказал ему, — ответил он. — Между прочим я сказал: ваше вели­чество, вы верите мне? Верите, что я верноподданный ваш, что я безгранично люблю вас? Отвечает: верю. — Тогда, — говорю, — разрешите мне: я пойду и убью Гришку!

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!