ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ВЕЛИКИЙ РАЗРУШИТЕЛЬ 4 страница
– Люди и их друзья – живые существа?
– Как и разрушители.
– Самосохранение – важнейшая черта живого. Страх смерти объединяет живущих. Ты согласен со мной, человек? Я понял, что он приговаривает нас к смерти. Эта надменная скотина жаждала нашего смятения и отчаяния. Я знал, что никто из нас не доставит ему такой радости.
– Страх смерти велик, он объединяет живущих. Но людей еще больше объединяет гордость своей честью и правотой. Многое, очень многое для нас важнее, чем существование.
– Но вы не жаждете смерти, как радости? Я почувствовал, что мне расставлена западня, но не знал, как избежать ее.
– Разумеется, смерть – не радость… Теперь его голос не гремел, а звучал бесстрастно, как голос Орлана, – это был вердикт машины, а не приговор властителя:
– Ты обречен на то, чтоб желать недостижимой смерти, как радости. Ты будешь мечтать о смерти, в глупом человеческом неистовстве призывать ее. И не будет тебе смерти! После этого он пропал. Я остался один в огромном зале.
9
Тот же безучастный Орлан увел меня назад. Петри пожал мне руку, Камагин кинулся на шею. Я переходил из объятий в объятия, выслушивал поздравления.
– Вы всыпали этому державному подонку, будь здоров! – шумно ликовал Камагин. Я не понял странного выражения «будь здоров», но восторг Камагина тронул меня.
– Будут репрессии, надо готовиться! – сказал Осима. Он был энергичен и деловит, словно собирался немедленно отражать посыпавшиеся кары. А Ромеро проговорил с печальной бодростью:
|
|
|
– Вы, без сомнения, держались правильно. Но одно дело – декларации, другое – дело. И поскольку жизнь ваша объявлена неприкосновенной… то нас будут мучить. Покажем, что муками человека не сломить. Он смотрел на меня ласково и скорбно.
– Мне кажется, Эли, вы ожидаете грядущих мук с нетерпением, как недавно ожидали битвы. Вы – удивительный человек, друг мой. Впрочем, если бы вы были иной, вас не избрали бы в руководители армии человечества…
– Не будем об этом. Как вам нравится известие о рамирах, Павел? Ромеро согласился, что главным в моей дискуссии с верховным зловредом является новость о существовании еще одной высокоразвитой галактической цивилизации. К сожалению, рамиры слишком далеки от нас и на помощь против разрушителей их не позвать.
– Отдохните, Эли, – посоветовал Павел. – Неизвестно, что ждет нас в следующий час. Я опустился возле Мэри, рядом присел Лусин. Бедного Лусина терзали противоположные чувства: восхищение моим мужественным поведением – так он выразился, и страх, что я навлек на себя жестокое наказание. А надо всем тяготело отчаяние – Лусин все не мог прийти в себя от встречи с Андре. Притихший Астр глядел такими испуганными и восторженными глазами, что я попросил Мэри отвлечь его. Она отослала Астра, а мне с упреком сказала:
|
|
|
– Ты преувеличиваешь разум и знания своего сына, но недооцениваешь его человеческие чувства. Когда ты спорил с владыкой разрушителей, у тебя не было лучшего слушателя, чем Астр. Лусин сказал со вздохом:
– Андре, Эли. Дешифратор тоже.
– Говори одними мыслями, – попросил я. – Мысли твои я разбираю легче, чем слова. Он объяснил, что Ромеро надел на Андре дешифратор, но мысли Андре тоже не радуют. Я настроился на излучения Андре, он сидел в стороне от всех, покачивая головой. В мыслях Андре тоскливо повторялась одна фраза: «Жил-был у бабушки серенький козлик, ах, серенький козлик, ах, серенький козлик…»
– Сколько же должны были его мучить, чтоб весь мир сузился до какого-то паршивого козла, – сказал я.
– Муки были, – ответил Лусин мыслью и добавил: – И сколько их еще будет, Эли! К Андре подошел Астр. Андре встрепенулся, поднял голову, мне показалось, что на его тупом лице появился отблеск мысли. Астр о чем-то его спросил или спрашивал, Андре не отвечал, но и не отшатывался в испуге
– он вслушивался. Я вскочил, Лусин задержал меня.
|
|
|
– Не надо нам подходить, – посоветовал он через дешифратор. – Астра, единственного, он не боится, пусть Астр с ним повозится. Поверь мне, я разбираюсь в поведении Андре.
– Да, конечно, – возразил я с горечью. – Андре низвели до состояния животного, а животных ты изучил лучше нас. Лусин ушел, и мы остались вдвоем с Мэри. Она молчала, до меня не доносились ее мысли, но и без слов и мыслей я мог сообразить, что мучает ее. Я сказал:
– Не надо, Мэри. Над обстоятельством мы не властны. Немного первобытного фатализма нам теперь не помешает – будет то, что будет. Она слушала меня, грустно улыбаясь, и так рассеянно покачивала головой, что мне показалось, будто она и вовсе меня не слушает и лишь притворяется внимательной, чтобы не обидеть. В дни перед пленом я мало встречал ее, а сейчас видел, что в ней произошла перемена. И я не сомневался уже, что перемена будет неожиданной. Не раз я с недоумением убеждался, что я жду от Мэри одних поступков, а реально происходят совсем другие. Она сказала, отвернув лицо:
– Не то, Эли. Разве мы не считались с возможностью трагических неудач, когда начинали поход? Я слушала тебя сегодня и думала о том, что была слишком эгоистична.
– Непонятно, Мэри…
|
|
|
– Сейчас объясню. Я хотела разделить твою судьбу, какая бы она ни была. Где ты, Кай, там и я, Кая, – так это мне воображалось.
– Ты уже говорила об этом.
– Но я не просто разделяю твою судьбу, а воздействую на нее, и в плохую сторону. Я знаю: тебе сегодня было бы проще с тем зловредом, если бы не было меня и Астра.
– Ты преувеличиваешь, Мэри.
– Правда, Эли. Я знаю, как ты ответил Эдуарду: «Если бы не было рядом семьи, я принял бы решение о плене гораздо раньше». Нет, не перебивай, мне не легко будет снова… Я хочу сказать: я не облегчила, а отягчила твою участь. Мне надо поправить свою ошибку. Пока мы в плену, я тебе не жена, а такая же пленница, рядовой член экипажа. Я не хочу занимать твоего времени больше других, не хочу особого отношения… И Астр тебе отныне не сын, он не больше обязан значить для тебя, ни на одни атом не больше, чем любой наш товарищ! Ты должен быть полностью свободен в своих решениях! Я молчал. Ничего нельзя было изменить, события стали нам неподвластны. И еще я с отчаянием думал о том, что взвалил ношу, непосильную моим плечам.
– Слова, слова! – сказал я потом. – Разве из памяти, из клеток мозга вытравить душу живую?.. И разве от того, что я объявлю тебя такой же, как все, ты уже не будешь для меня особой? И если Астр обратится ко мне со словами: «Адмирал Эли!», а не «отец», он перестанет быть моим сыном? Не будем усложнять существование и без того нелегкое! Но Мэри слушала лишь себя, а не мои возражения.
– Поцелуй меня, Эли! И пусть это будет наш последний поцелуй. Я освобождаю тебя от нас. Я поцеловал ее. Она минуту обнимала меня, потом оттолкнула. У меня разошлись нервы, я пошел поговорить с кем-нибудь, кто поспокойней. Я выглядывал Осиму и Ромеро, но натолкнулся на Андре с Астром. Андре покорно ковылял по залу, куда тянул его под руку Астр.
– Я говорю с ним, а он не понимает, – сказал Астр с печалью. – Слушает и не понимает. Я схватил руку Андре, лицо его жалко исказилось, он отшатнулся. Он поглядел на меня слепыми глазами, ни намека на сознание в них не было. Я снова подумал: как должны были мучить его, чтоб довести до такого состояния, – и бешенство захлестнуло меня, ярость на разрушителей, на себя, на Мэри, на самого Андре.
– Узнай меня! – крикнул я. – Я приказываю: узнай! Андре стал вырываться, я не пускал его. Астр кинулся между нами, я оттолкнул Астра. Я впивался взглядом в потухшие зрачки Андре.
– Узнай меня! – взывал я все неистовей. – Не выпущу, пока не узнаешь! Андре с помощью Астра вырвался и стремглав кинулся прочь. Я, вероятно, бросился бы вдогонку, если бы Астр не заградил дороги. На глазах Астра блестели слезы.
– Так с друзьями не поступают, отец! – сказал он с негодованием. – Ты сильный, а он больной! Я что-то хотел ответить, но мощная сила отшвырнула меня от Астра. Все вокруг сперва завертелось, потом помутилось. Я падал в мутной бездне, падал долго, падал вечно, шли года, бессчетное число лет, а я все падал – так мне казалось. Я состарился и умер за время падения, падал мой высохший труп, он сморщивался, испарял свои атомы, превратился в крохотный комочек – и лишь тогда я возродился. Я находился в том же зале, на том же месте. Вокруг меня были люди, мои друзья. Я видел страшное лицо Ромеро, помертвевшую Мэри, полного ужаса Астра. Меня окликали, в смятении простирали ко мне руки, пытались пробиться ко мне. Но я был сейчас недоступней, чем если бы унесся в другую галактику. Великий разрушитель водворил меня в силовую клетку.
10
– Эли, что случилось? – кричала Мэри. – Эли! Она отчаянно пробивалась ко мне, другие тоже толкались о невидимый барьер, как будто могли помочь, если бы очутились рядом. Осима, один сохранивший спокойствие, возвысил голос, приказывая прекратить суетню и вопли. Я отлично видел друзей, еще лучше слышал их, клетка, непроницаемая для тел, хорошо пропускала звуки и свет. Осиме удалось наконец установить тишину. Он обратился ко мне так, словно испрашивал очередное распоряжение:
– Как чувствуете себя, адмирал? Повреждений нет?
– Все на высшем уровне, – отозвался я. Думаю, и мне удалось говорить спокойно. Я попытался усмехнуться. – Меня изолировали от вас. И поскольку я лишен возможности свободного передвижения, хочу передать власть, которой уже не способен нормально пользоваться. Назначаю своим преемником Осиму. Через некоторое время около меня осталось несколько друзей. Ромеро предложил откровенно обсудить положение.
– Для чего разыгран этот спектакль, Эли? Вероятно, чтоб подвергнуть вас публично пыткам… Мысль о пытках была фатальной у Ромеро. Я потребовал, чтобы на меня не обращали внимания, что бы со мной ни совершалось. Камагин молча сжимал кулаки, Мэри расплакалась. Больше всего я боялся, что разрыдается Астр, такое у него было перепуганное лицо, но ему удалось удержаться.
– Подходит время ужина. Ешьте и засыпайте, будто ничего не произошло,
– сказал я. – Чем меньше вы станете оборачиваться на меня, тем легче мне и досадней врагам. Вечером на ложах появилась еда, поданная по невидимому эскалатору. В моей клетке ничего не появилось. Я усмехнулся. Фантазия у верховного разрушителя была не обширна. Я растянулся на полу, как на постели. Никто больше не обращал на меня внимания, словно меня не было. Лишь когда половина людей заснула, к клетке подошел Ромеро.
– Итак, вас осудили на голод, дорогой друг, – сумрачно проговорил Ромеро. – В древности голод причислялся к самым мучительным наказаниям.
– Пустяки. Старинная пытка голодом многократно усиливалась неизбежностью смерти, а мне эта опасность не грозит – я должен возжаждать смерти, но не обрести ее. Когда Ромеро ушел, я притворился спящим. Мэри и Астр долго не засыпали, Лусин что-то горестно шептал, ворочаясь на ложе. Мало-помалу мной стал овладевать полусонный бред, перед глазами замелькали светящиеся облака, их становилось больше, свет разгорался ярче. Вдруг я услышал чье-то бормотание. Я приподнялся. По ту сторону прозрачного барьера, прижимаясь к нему щекой, хватая его руками, стоял Андре. Лицо его кривилось, что-то лукавое проступало в улыбке безумца, а глаза, днем тусклые, дико горели. Я подошел поближе, но и вблизи не разобрал быстрого тихого бормотания.
– Знаю, – сказал я устало. – У бабушки был серенький козлик. Иди спать. Андре захихикал, до меня донеслись слова:
– Сойди с ума! Сойди с ума! Мне показалось, что я наконец за что-то ухвачусь в ускользающем мозгу Андре.
– Андре, вглядись в меня, я – Эли! Вглядись в меня, ты приказываешь Эли сойти с ума, Эли, Андре! Не было похоже, чтоб он услышал меня. Я перевел дешифратор на излучение его мозга, но и там было только монотонное повторение совета сойти с ума. Он не жил двойной жизнью, как иные безумцы, и в сокровенных тайниках его сознания не таилось ничего, что не выражалось бы внешне. Мне стало очень больно. И эта попытка повернуть его к себе не удалась.
– Нет, Андре, – сказал я тогда, и не так для него, как для себя. – Я не буду сходить с ума, мой бедный Андре, у меня иной путь, чем выпал тебе. Он хихикал, всхлипывал, лицо его кривилось, боль и испуг перемещались с лукавством. Он бормотал все глуше, словно засыпая:
– Сойди с ума! Сойди сума!
11
Не знаю, как мучилась те, кого в древности обрекали на голод. Голодовку превратили в мерзкое зрелище – вот что бесило меня. Я не получал пищи, а у друзей еда не лезла в рот. Я слышал, как Мэри кричала на Астра, чтоб он ел, но не видел, чтоб сама она брала еду. Лишь Ромеро и Осима спокойно ели, и я испытывал к ним нежность, ибо это им было нелегко. В одни из дней я с гневом сказал подошедшей Мэри:
– Разве мне легче оттого, что ты истощаешь себя? Глаза ее были сухи, но голос дрожал:
– Поверь мне, Эли…
– И слышать не хочу! Не известно, что ждет нас завтра. Истощенная мать – плохая защитника сына, неужели ты не понимаешь? Она прислонилась головой к прозрачному барьеру, долго вглядывалась в меня, усталая и похудевшая. Ей было наверняка труднее, чем мне.
– Ты не выполняешь свои обещания, Эли, – сказала она.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты обещал относиться ко мне и Астру, как ко всем другим.
– Я этого не обещал, Мэри. Ты настаивала, но я не обещал. И ты сама нарушаешь собственные обещания, ты ведешь себя иначе, чем другие. Возьми пример с Осимы и Ромеро.
– А ты посмотри на Эдуарда. Я твоя жена, а что ты ему? Он тоже не ест, Эли!
– Не мучайте меня хоть вы! – попросил я и лег на пол, отвернувшись от Мэри. Она тихо отошла. Потом я видел, как она ела. Камагин тоже принялся за еду. Я сделал вид, что сплю, и так хорошо притворился, что и вправду заснул. Вскоре я понял, что спать в часы общего бодрствования – лучший способ поведения. Вначале я делал усилие, чтобы задремать, но потом сон приходил, когда был нужен. Скорее всего, это было забытье, а не сон – я выключал сознание на минуты, на часы, сколько заранее положу себе. Я слышал, что голодающие воображают вкусные яства и распаляют себя до исступления. В рассказах этих масса преувеличений. Меня не влекли картины пиршеств и обжорства. Я много раз рисовал себе и синтетические мясные грибы, и пирожки, с начинкой из искусственных сыров, и рыбное жареное филе наших подземных химических предприятий, и жирные мясные колбасы, продукт многостепенной переработки древесины, и свежайшую розовую ветчину с нежным жирком, полученную в результате конденсации горючих газов, и сочные сливочные торты, поставляемые заводами по перегонке нефти, и даже тот неудачный шашлык из бедного натурального барашка, каким пытался нас угостить Ромеро. Надеюсь, никто не усомнится, что в дни голодовки я с радостью проглотил бы даже невкусное натуральное блюдо, изготовленное Ромеро. Но радости от этих картин не было. Жадная слюна не заполняла мой рот, желудок мой спазматически не сжимался, я не метался, глухо рыдая от сознания неосуществимости моих мечтаний. Муки жажды тоже, по-моему, преувеличены бесчисленными рассказами, сохранившимися в памяти человеческой. Я знаю, что в древности тысячи потерпевших кораблекрушение умирали от жажды, но уверен, что страдания их обострялись от обозрения бездны соленой воды, непригодной для питья. И я повторяю, что говорил Ромеро: в основе терзаний, вызываемых голодовками, тысячекратно усиливая их физиологическую природу, лежит ужас неизбежной смерти, а с меня это бремя сняли неумные мучители. Я ослабевал и ссыхался, отнюдь не раздирая своей души когтями психологических мух. Зато меня посещали иные видения, и с каждым днем они становились ярче. Я опять увидел странный зал с куполом и полупрозрачным шаром и бегал вдоль стен зала, страшась приблизиться к шару, а на куполе разворачивались звездные картины и среди неподвижных светил снова мчались искусственные огни, и я знал что каждый огонек – галактический корабль нашего флота, штурмующего Персей. Я всматривался в огни крейсеров Аллана, вначале их движение было непонятно, потом я сообразил, что присутствую при картине охоты за темными космическими телами вне теснин Персея. Аллан в моем видении подтягивал захваченные шатуны к Персею, заканчивая подготовку к их аннигиляции у неевклидова барьера, чтобы в разлете взорванного вещества ворваться внутрь.
– Я еще раз побывал в галактической рубке зловредов, – так я рассказывал о своем видении Ромеро. Он печально и испытующе смотрел на меня, мой сои интересовал его лишь как свидетельство расстроенного психического состояния.
– В древности многие психологи считали сновидения исполнениями желаний, обуревающих людей в реальной жизни, – сказал он. – Надо признать, друг мой, что ваши видения очень послушно копируют ваши желания. Боевая рубка зловредов приснилась лишь раз, зато Великого разрушителя я видел часто. Он появлялся, окруженный сановниками, среди них был и Орлан, докладывавший собранию, как ведут себя пленные. Фантазия моя придавала разрушителям такой диковинный облик, они были так бредово фантасмагоричны, что ни до, ни после я не находил похожих среди реальных врагов. Ромеро пишет в отчете, что я своими видениями иронизировал над врагами и что вообще ирония – характерная форма моего отношения к действительности. Возможно, что это и так, но сам Великий разрушитель и Орлан являлись в привычном нам виде, призрачно копирующие людей. Остальные, правда, были удивительных образцов – крылатые, как ангелы, ползущие, как змеи, изломанные и сверкающие, как молнии. Одни торчали массивными ящиками, другие, вступая в беседы, вдруг распускали пышные кроны взамен голов и становились подобны земным деревьям, третьи, когда к ним обращался властитель, превращались в жидкость и текли речью, текли в точном смысле слова – мутным, то красноватым, то голубым ручейком, клокочущим, извилисто стремящимся по залу, и все вглядывались в извивы и блеск их пенящейся речи, – а потом, закончив слово, они спокойно стекались назад, становились снова телом из потока, и тело, малоприметное, серенькое, скромно стиралось где-нибудь в уголке среди прочих сановников. Но красочней всего были «взрывники» – так я назвал эти диковинные существа, разлетавшиеся огненным веером, когда на них падал взгляд властителя. Я никак налог разглядеть, каковы их тела до того, как они начинали отвечать на вопросы властителя. Очевидно, сами по себе они были столь невыразительны, что глаз на них не задерживался. А речь их была так феерична, ответы сыпались такими пылающими комьями, что я сжимался в своей клетке, страшась, чтоб меня не опалило огненным словом. Я с интересом наблюдал, как и другие приближенные властителя с испугом поеживаются, когда кто-нибудь взрывается испепеляющим докладом. Должен заметить, что непосредственно речей их я не разбирал, ход информации был мне темен, но из вопросов и реплик властителя и Орлана я вполне уяснял себе, о чем они толкуют. И облик сановников Великого разрушителя, и способы их взаимообщения были так невероятны, что мне все чаще приходило в голову – не лишаюсь ли я разума? Однако было нечто, что удерживало меня от этого вывода. Тело мое слабело, но дух оставался ясным, все остальное, кроме бредовых видений, было реальным: я различал вещи и друзей, вещи не меняли своих естественных форм, друзья говорили со мной, я отвечал, ни один не усомнился в разумности моих ответов, беседы наши текли, как обычно, только становились короче, мне все труднее было говорить. И еще имелось одно, тоже важное. Безумной была внешность сановников властителя, но не дискуссии. Тут все было логично. Я и сам с моими помощниками, попади мы в аналогичное положение, рассуждали бы похоже – говорю о фактах и логике, а не о способе информации.
– Вы сказали, что сон некогда рассматривался, как исполнение желаний,
– поделился я как-то с Ромеро новой мыслью и даже нашел в себе силы тихо засмеяться. – Я все больше убеждаюсь, что это так. В мечтаниях я неотвратимо одолеваю наших врагов. Ромеро с некоторых пор переменил отношение к моему бреду. Не было теперь дня, чтоб он не осведомлялся, что я видел во сне.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 191; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!