Участие во Всероссийском конкурсе) 6 страница
Не осознав еще того,
Что в этот раз она спасала
От вечной гибели его!
ПОЗДНЯЯ ВСТРЕЧА
Жил-был малыш, по имени — раб Божий.
Не шевелясь, не открывая век,
Еще на человека не похожий,
Но чувствуя уже, как человек.
Он слышал все, что рядом говорится,
О горестях и о своей судьбе,
И так хотел скорей пошевелиться,
Чтобы напомнить маме о себе!
А мама шла куда-то торопливо.
И он, всецело доверяясь ей,
Все торопил ее нетерпеливо:
Скорее, мамочка, пожалуйста, скорей!
Он ждал с надеждой, что прогулка эта
Ему откроет то, как мир хорош.
Но вместо долгожданного рассвета
Увидел страшный медицинский нож...
Застигнутый, как пойманная птица,
Он закричал бы, если бы умел...
И первый раз сумел пошевелиться —
Все то, что в этой жизни он успел...
И он летел: ведь смерти нет на свете,
И утешало бедного одно:
Что с мамой на одном для всех Рассвете
Он встретится однажды все равно!
Она его с виной непоправимой
Тогда прижмет с раскаяньем к себе...
И тут уж он расскажет ей, родимой,
О горестях и о своей судьбе...
МАТЕРИНСКИЙ СОВЕТ
Провожала сына мать
В дальнюю дорогу:
«Будут беды донимать —
Обращайся к Богу!»
Сын в ответ махнул рукой,
Как всегда, беспечно:
«Это ты с мольбой такой
Донимаешь вечно!»
Год промчался без забот,
Так сказать, без грома:
Сын попал служить на флот,
Мать молилась дома.
За землею — острова,
А за морем — море.
|
|
|
Материнские слова
Позабылись вскоре!
Но однажды подустав,
Разморенный югом,
Сын забрался в батискаф
С нерадивым другом.
Здесь они, тайком от всех,
Крышку завертели
И, не пряча громкий смех,
Выспаться хотели.
Крепким был матросский сон,
Только сын проснулся:
Вдруг почувствовал он
Батискаф качнулся.
«Что это за шутки там?» —
Напряжен и чуток,
Он спросил, и тут друзьям
Стало не до шуток.
Их подняли в вышину,
Опустили в воду,
И пошли они ко дну,
Набирая ходу!
Затрещала голова,
Стал несытным воздух...
Сын уже живой едва,
Вспомнил небо в звездах...
Покатилась — не поймать —
Самая большая.
И звезду — стояла мать,
Плачем провожая...
Вспомнив вдруг ее совет
В дальнюю дорогу,
Сын — впервые в двадцать лет —
Помолился Богу!
В это время, дав приказ
Батискаф проверить,
Командир ушел на час
Время сном измерить.
Только вдруг, журнал листав,
Слышит он в каюте:
«Поднимайте батискаф!
В батискафе — люди!!»
Огляделся командир,
Это что-то ново!
Стулья, стол, кровать, мундир —
Никого живого!
А в ушах опять приказ.
Так что кровь взыграла —
Голос громче в этот раз,
Чем у адмирала.
Командир — наверх скорей
Из своей каюты!
|
|
|
И в безвестности своей
Потекли минуты...
Ждали люди, ждать устав...
Напрягались тросы...
Наконец, всплыл батискаф,
А внутри — матросы...
Что им командир сказал,
Повторять негоже...
Главное, что повторял
Сын одно и то же:
Он — совет совсем не зря
Мать дала в дорогу, —
Без конца благодаря,
Обращался к Богу!
ЧУДЕСНАЯ ДАТА*
Тюрьма — не место для рыданий...
Устав, однажды бывший вор
Без писем с воли и свиданий,
Сам себе вынес приговор.
Был за окошком двор завьюжен.
И думалось с тоской ему:
Зачем мне жить, когда не нужен
Я в этом мире ни-ко-му?
Жена и дети позабыли...
Родителей давно уж нет...
Друзья? Они, конечно, были,
Но миновало столько лет!..
От неуменья до сноровки
Всего лишь несколько минут.
Он сплел подобие веревки
И ждал, когда лишь все уснут...
Вокруг затихли разговоры.
Как только провалились в сон
Мошенники, убийцы, воры, —
За дело сразу взялся он.
Натер петлю казенным мылом,
Все приготовил, рассчитал,
Не видя, что в углу унылом
Один сокамерник не спал.
Огромный, молчаливый малый,
Четыре срока — двадцать лет.
То есть, рецидивист бывалый
И, так сказать, авторитет.
Он в эту полночь, как на счастье,
Под дружный храп на всю тюрьму
|
|
|
(Болели ноги на ненастье)
Все видел и сказал ему:
«Ну и чего ты так добьешься?»
«Что?!» — оглянулся бывший вор.
«Уйдя, считаешь, не вернешься?
Так это, понимаешь, вздор!»
Авторитет — было известно,
Гораздо лучше всех послов,
Не говорящих бесполезно,
Знал цену высказанных слов.
Его считали, правда, странным
Уже лет пять из-за того,
Что словно домом вдруг желанным
Тюремный храм стал для него.
Он сел, набросив одеяло —
Руками крепко ноги сжал,
И так, что вору зябко стало,
Невозмутимо продолжал:
«Наложишь на себя ты руки —
И кончишь с горькою судьбой?
Нет, брат, ты только эти муки
Навечно заберешь с собой!
Ты думаешь, мне легче, что ли,
Иль я б давно уже не мог
Избавиться от этой боли?
Но — жизнь нам вечную дал Бог!»
Авторитет в тюремном храме
Служил алтарником не зря.
Он краткими, как в телеграмме,
Словами сеял, говоря:
«Так что напрасно не старайся!»
«А как мне с горем быть своим?»
«Сходи на исповедь, покайся!»
«А дальше?» — «Дальше — поглядим!»
Он лег и молча отвернулся:
Мол, все — закончен разговор!
И тут, как будто бы очнулся
От наважденья бывший вор.
Что было дальше? В воскресенье
Он, удивляясь себе сам,
Зашел, преодолев смущенье,
|
|
|
В тюремный православный храм.
Иконы, свечи и лампады,
На аналое — Спаса лик,
Молящихся такие взгляды,
В которых боль, мольба и крик...
Авторитет, прошедший мимо,
Прихрамывая как всегда,
Сказал и тут невозмутимо:
«Иди на исповедь — туда!»
Вор как-то робко подчинился
И, сам не зная почему,
Стал говорить, в чем не открылся
И адвокату своему!
Как между небылью и былью,
Был этот час иль миг всего,
И, наконец, епитрахилью
Покрылась голова его...
С тех пор прошли две-три недели,
Забрав последнюю метель.
На воле птицы загалдели,
И с крыш закапала капель.
Как и положено весною,
Светлее стало все вокруг,
Жизнь проходила стороною,
То есть как прежде, только вдруг...
С многозначительной ухмылкой
Позвав его, сказал сосед:
«Тебе там два письма... с посылкой,
Наверно, с чем-то на обед!..»
«Мне?!» — «Ну не мне же! Вот, тетеря!»
Все это было, словно сон.
И вот уже, себе не веря,
Все получив, и правда, он
Читал запоем весть из дому
От сыновей и от жены,
И надо же еще такому:
От друга из чужой страны!
Перечитав до букв листочки,
Он на конверты посмотрел,
И здесь все изучил до точки,
Взглянул наверх и обомлел...
Он сразу не поверил даже —
Но дата отправленья там
Везде была одна и та же:
Тот день, когда пришел он в храм!
Сокамерники поздравляли,
Передавали свой привет,
Все, что в посылке, разбирали,
А он ни слова им в ответ.
Потом зашлись от содроганий
И плечи, да на много дней...
Тюрьма — не место для рыданий...
Но исключенья есть и в ней!
*
Написано на основе подлинного случая.
ДОМ
НА ПЕСКЕ
В роскошный дом, не знавший недостатка,
Священника хозяин пригласил,
Чтоб, так сказать, для большего порядка,
Его тот хорошенько освятил!
Священник, мудрый старец со смиреньем,
Был лести чужд и не сребролюбив.
«А что это?» — как будто с удивленьем,
Спросил он, дверь в гостиную открыв.
Там, во всю ширь огромного экрана
Убийца наводил свой пистолет...
И на него восторженно с дивана
Смотрели дети самых нежных лет!
Сказал священник: «Телевизор надо
Нам выключить бы, судя по всему!»
«Ну, если это нужно для обряда... —
Сказал хозяин. — Только почему?»
«Мы будем призывать Святого Духа,
Чтобы Он здесь, сейчас, сошел на всех, —
Ответствовал священник. — А для слуха
И зрения убийство — смертный грех!»
Хозяин, поразмыслив, согласился.
И, несмотря на яростный протест,
Экран погас. А батюшка пустился
На тщательный осмотр и прочих мест...
«А это что? Распутницы нагие
Висят у вас, как будто, на стене?»
«Это — картины очень дорогие,
Подаренные в дни рожденья мне!»
«И в детской, погляжу я, не зверушки
И куклы, а — чудовища у вас!»
«Это детей любимые игрушки, —
Сказал хозяин, — модные сейчас!»
«Вы знаете, — добавила хозяйка, —
Они живут теперь совсем другим!
И плюшевые мишка или зайка —
Уже давно не интересны им!»
Она мельком на батюшку взглянула,
Не зная, что сказать и что спросить,
И незаметно мужа подтолкнула:
«Ты что, не мог другого пригласить?»
А старец, как ни в чем и не бывало,
Не поднимаясь только на чердак,
Все осмотрел от крыши до подвала.
И подытожил строго: «Значит, так!»
Он перечислил все, что было нужно
(Чтобы святым стал дом) здесь изменить,
И тут все дети заявили дружно:
«Как жили раньше, так и будем жить!»
Хозяин тоже был смущен немного:
«Я это и предположить не мог!..»
Ну, а хозяйка, та на редкость строго,
С усмешкой подвела такой итог:
«Вместо картин — иконы в нашем зале?!
Нас ведь и гости могут навещать!
Нет, если делать все, как вы сказали,
То лучше дом... совсем не освящать!»
«Тогда, — промолвил старец, — уж простите!
На нет, как говорят, и спроса нет...
Живите, — он добавил, — как хотите!»
И вышел как из тьмы на Божий свет.
Хозяин подмигнул жене сердитой:
«Не этот — так другого позовем!»
А вслух сказал священнику с обидой:
«Мы вас сейчас обратно отвезем!»
Но что была для батюшки дорога?
Он с сожаленьем думал лишь о том,
Что, отказавшись от защиты Бога,
Совсем без Бога оставался дом...
Машина громко оглашалась пеньем,
Таким, что и сказать я не берусь...
И он промолвил тихо, со смиреньем:
«Я уж и сам, простите, доберусь!»
Был путь — за пересадкой — пересадка...
И вскоре затерялся вдалеке
Роскошный дом, не знавший недостатка,
И то, что он построен... на песке!
2008 г.
Ч а с т ь I I
РОССКИЙ КРЕСТ
ПЕСНЬ О РУССКОЙ ЗЕМЛЕ
(поэма)
СВЯТОРУСЬЕ
(пролог)
Ты стояла всегда,
Как свеча на юру,
Перед Богом,
Православный огонь
От купели Крещенья
Храня.
И соседи тогда
На тебя,
Под ничтожным
Предлогом,
Шли войной испокон,
Раздраженные
Светом огня!
Богатырь, рукавом
Утирая от жаркого пота
На закате чело,
Натрудившейся за день
Рукой,
Знать, не ведал о том,
Чем начнется с рассвета
Работа:
Булавою? Веслом?
Или, может,
Любимой сохой?
От креста на груди
До креста
На зеленом погосте,
Жили верою в то,
Что как смерть нас
Косой ни коси,
А вся жизнь впереди,
Ибо мы на земле
Только гости.
И той вере никто
Не захлопывал дверь на Руси!
Много вод утекло,
Как, узнав о Христе Иисусе,
Его Добрую Весть
Сохранила ты в сердце
Для нас.
И откуда пошло
Дорогое мое Святорусье,
Я начну и — Бог весть, —
Может быть,
И закончу свой сказ!..
РОССКИЙ
КРЕСТ
Давным-давно, а может, и давнее
(Мой счет не на годины — на века!),
Когда и зимы были холоднее,
И дали неоглядные виднее,
И полноводней каждая река;
Когда к богатствам мраморной Эллады
Уже тянулся семиглавый Рим,
Как уверяют были и баллады
(И подтверждают найденные клады!), —
Свершилось то, о чем мы говорим.
О, всех времен благие перемены!
Когда был цел язычества кумир,
На северной границе Ойкумены,
Силен и смел, не ведущий измены,
Явился люд. И удивился мир:
Племя, да племя,
Род, да род...
Чье это семя?
Что за народ?!
***
«Кап-кап!.. Кап-кап!..» — с березы белоствольной.
«Эге-ге-гей!» — с озерных синих чаш.
«Курлы-курлы!» — над пажитью юдольной.
А в лодке — росский муж с осанкой вольной,
А под березой — низенький шалаш.
Точней, полушалаш-полуизбенка.
Сквозь ветки — небо, на полу — очаг.
«Уа! Уа!» — из люльки плач ребенка.
И мать — сама еще совсем девчонка —
Баюкает его, с мечтой в глазах.
А через крышу уж не дым струится,
Но время, и его не удержать...
Прошли года, и варварские лица
(К провинциям всегда груба столица!)
Уже кого-то стали раздражать.
Племя за племя,
Род за род, —
Что-то крепчает
Новый народ!
***
За годом год — полвека миновало.
Ребенок стал старейшиной седым.
За мудрость его племя Веждом звало.
И он, как это исстари бывало,
Давал уроки жизни молодым.
Красть, лгать, хитрить, живя в роду, не лепо!
Ин разговор война — суров и прям.
В бою к добру должно быть сердце слепо:
Бей, режь, коли, руби врага свирепо,
Но после — пленных приравняй к друзьям!
Гость в доме свят: купец ли, странник, вестник,
Согрей и накорми, хоть укради!
Но если жив в чужом роду твой местьник,
Будь он дитя, старик или ровесник,
Ты — кровь за кровь! — его не пощади!
Вдова живая — суть позор для рода.
Коль умер муж, ей тоже на костер!
Родивши дочь, мать вправе, коль природа
Не даст еды вдостаток для народа,
Взять в руки зелье, или нож остер...
И сын да умертвит отца родного,
Иль мать, как станут бременем они...
И много еще разного иного,
У очага и озера парного
Вежд говорил в суровые те дни.
А если кто (хоть спросы были редки!)
Вдруг уточнит: «Дед Вежд, а почему?» —
Он резко, как на розги режут ветки,
«Не знаю! — скажет. — Так учили предки!»
И строго-строго погрозит ему.
Ах, время!.. От рассветов до закатов
Оно текло, как пот в часы труда.
И вдруг, не из-за гор и перекатов,
Не по команде вражеских легатов,
А в сердце рода грянула беда!
К племени племя,
К роду род
В гости не ходит
Новый народ!
***
Все началось негаданно-нежданно,
Как бьется, выскользнув из рук, кувшин,
С того, что у Любавы и Видана,
Пришельцев из Голубинского стана,
Родился первый долгожданный сын.
Семья давным-давно была бездетной.
И сразу же Видан воскликнул: «Ждан!»
Но тут — второй от роженицы бледной...
И радостью зашелся несусветной
Двойной отец: «А это уж — Неждан!»
Узнав про то, Вежд маленькие метки
Добавил к списку рода на стене,
И проворчал: «Ох, эти детки, детки...
Как говорили не заглазно предки,
Родится двойня — скоро быть войне!»
Он звал Видана, но отец счастливый
Уже бежал за дичью для мальцов.
И надо ж было за плакучей ивой
Ему попасть стрелой нетерпеливой
В охотника из рода Торопцов!
Ах, войны, войны! Сколько раз случалось
Из искры разгораться вам в пожар!..
А мир глядел на вас, забывши жалость,
И выжидал, чтоб все, что там осталось,
Прибрать к рукам, когда утихнет жар!
Племя — на племя.
Род — на род.
Кто там воюет?
Росский народ!
***
«Кап-кап!.. Кап-кап!..» — с березы обгорелой.
В избенке сиротливо, что-то нет
И новых меток на стене замшелой,
Хотя с тех пор не вечностью ли целой
Минуло двадцать... нет — семнадцать лет?..
Спят по углам: Вежд, Ждан, Неждан и Млада.
Какие, интересно снились сны,
Единственная, может быть, услада
Им, чудом избежавшим смерти взгляда,
Когда весь род стал жертвою войны?..
А впрочем, — тс-сс! — Неждан толкает Ждана.
Иль Ждан Неждана (спутаешь и днем!)
Они, косясь на Вежда непрестанно,
Идут из шалаша, затем из стана,
И шепчут, обнажив мечи: «Начнем?»
Не ветер дул ли, остудить их силясь,
Не щит ли протянула им луна?
Увы! Два брата не остановились.
Они в беглянку Младу так влюбились,
Что краше жизни стала им она.
— Отступи, Ждан!
— Ни за что, брат!
— Младе — я дан!
— Как цветку — град?
А Млада спит... Ей и Неждан бедовый,
И Ждан — едино любы повсему.
Неждан с ней тих, хотя к другим суровый,
А Ждан задумчив, словно лес еловый,
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 186; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!