II. ХАРИБХАДРА. ШАД-ДАРШАНА-САМУЧЧАЯ 23 страница
не с края. Так я и дальше пойду и повсюду, где бы ты
ни наметил Крайних пределов, спрошу: «Что ж с копьем,
наконец, этим будет?» Выйдет лишь то, что нигде никакого конца
не поставить, И для полета всегда беспредельно продлится
возможность... 998. И наконец, очевидно, что вещь ограничена
вещью, Воздух вершинами гор отделяется, воздухом —
холмы, Морю пределом — земля, а земле служит море
границей, Но бесконечной всегда остается Вселенная
в целом. И по природе своей настолько бездонно
пространство,
36Θ
Что даже молнии луч пробежать его был бы
не в силах, В долгом теченьи чреды бесконечных веков
ускользая Дальше вперед, и никак он не смог бы
приблизиться к цели. Вот до чего для вещей необъятны повсюду
просторы, Всяких границ лишены и открыты во всех
направленьях... 1013а ...Коль был бы предел положен пустому
пространству, Всех бы бесчисленных тел основных оно
не вместило; Если ж в пространстве пустом их число
ограничено было б, То ни моря, ни земля, ни небес лучезарная
область, Ни человеческий род, ни тела бы святые
бессмертных
Существовать не смогли даже часа единого доли. Ибо материи всей совокупность, расторгнув
все связи, Вся унеслась бы тогда, в пустоте необъятной
рассеясь, Или, вернее сказать, никогда не могла бы
сгуститься И ничего породить, неспособная вместе
собраться...
1038. Ибо, как все существа, лишенные пищи, тощают И начинают худеть, так же точно и все
|
|
остальное Должно начать исчезать, как только материи
станет
Недоставать и приток постоянный ее \
прекратится... 1070. Центра ведь нет нигде у Вселенной, раз ей
никакого Нету конца... 1098. ...Раз я доказал, что нет конца у пространства
367
И распростерто оно повсюду, во всех
направленьях, То неизбежно признать, что материи также
предела Нет нигде, и она должна притекать отовсюду...
ИЗ КНИГИ ВТОРОЙ
216. Я бы желал, чтобы ты был осведомлен здесь
точно так же, Что, уносясь в пустоте, в направлении книзу
отвесном, Собственным весом тела изначальные в некое
время В месте неведомом нам начинают слегка
отклоняться, Так что едва и назвать отклонением это
возможно. Если ж, как капли дождя, они вниз
продолжали бы падать, Не отклоняясь ничуть на пути в пустоте
необъятной, .
То никаких бы ни встреч, ни толчков у начал
не рождалось, И ничего никогда породить не могла бы
природа.
Если же думает кто, что тела тяжелее способны В силу того, что быстрей в пустоте они мчатся
отвесно, Сверху на легкие пав, вызывать и толчки,
и удары, Что порождают собой движения жизни, то,
право, Бродит от истины он далеко в заблужденьи
глубоком... 238. Должно поэтому все, проносясь в пустоте без
препятствий,
Равную скорость иметь, несмотря на различие
|
|
в весе. Значит, нельзя и телам тяжелее на легкие
сверху
368
Падать никак и рождать при падении этом
„ f удары,
Чтобы движенья менять, из каких созидаются
вещи. Вновь повторяю: тела непременно должны
отклоняться, Но незаметно совсем... 251. Если ж движения все непрерывную цепь
образуют И возникают одно из другого в известном
порядке,
И коль не могут путем отклонения первоначала Вызвать движений иных, разрушающих рока
законы, Чтобы причина не шла за причиною испокон
века,
Как у созданий живых на земле не подвластная
року, Как и откуда, скажи, появилась свободная
воля, Что позволяет идти, куда каждого манит
желанье, И допускает менять направленье не в месте
известном И не в положенный срок, а согласно ума
побужденью? Ибо сомнения нет, что во всем этом каждому
воля Служит начальным толчком и по членам
движенья проводит... 269. Видишь из этого ты, что движенье рождается
в сердце
И начинает идти, руководствуясь волею духа, Передаваясь затем по телу всему и по членам. Это совсем не похоже на то, когда мы поддаемся Внешним толчкам и вперед их силою движемся
мощной.
|
|
Ибо тогда целиком вся материя нашего тела Двигаться будет, от нас, очевидно, совсем
не завися, Вплоть до того, как она удержится нашею волей.
369
Видишь ли ты, наконец, что хоть сила извне
и толкает Многих людей и влечет их часто стремглав,
понуждая
Против их воли идти, но все же в груди нашей
скрыто Нечто, что против нее восстает и бороться
способно,
По усмотренью чего совокупность материи также И по суставам должна, и по членам порой
направляться
Или сдержаться, умчавшись вперед, и вернуться
на место?
И потому в семенах помимо ударов и веса Должен ты также признать и другую причину
движений, Чем обусловлена в нас прирожденная эта
способность;
Из ничего ведь ничто, как мы видим, не может
возникнуть.
Правда, препятствует вес появленью всего от
ударов, Силою как бы извне; но чтоб ум не по
внутренней только
Необходимости все совершал и чтоб вынужден
не был Только сносить и терпеть и пред ней
побежденный склоняться, Легкое служит к тому первичных начал
отклоненье, И не в положенный срок, и на месте, дотоль
неизвестном...
ПЛАТОН
Платон (428/7—348/7 до н. э.) — великий древнегреческий философ, основоположник объективного идеализма в европейской философии. Родился в очень знатной, аристократической семье, по-видимому в Афинах. Примерно в возрасте 20 лет познакомился с Сократом и стал его восторженным учеником (о воззрениях Сократа, который ничего не писал, а излагал свое учение изустно, мы знаем прежде всего из произведений Платона). Смерть Сократа Платон пережил очень тяжело.
|
|
370
Покинув Афины, Платон посетил различные города греческого мира. Особенно большую роль в его научно-философском развитии сыграли его путешествия в Южную Италию и Сицилию, где мыслитель завязал научные и дружеские связи с философами пифагорейской школы. Большую часть своей жизни Платон провел в Афинах, где вокруг него собралась значительная группа учеников, образовавших школу, получившую наименование Академии. Здесь философ написал свои труды, которым он придал высокохудожественную форму диалогов (главное действующее лицо в них — Сократ, обычно выражающий мысли самого автора). Всего их более 20 (не считая более 10 диалогов, принадлежность которых Платону сомнительна); ему принадлежит также более десятка писем. Как установлено филологической наукой и историками древнегреческой философии, свои диалоги Платон написал примерно в следующей хронологической последовательности. В ранний период (90-е годы IV в. до н. э.): «Апология Сократа», «Критон», «Эвтифрон», «Лахет», «Лисий», «Хармид», «Протагор», первая книга «Государства». В этих произведениях наиболее ясно проявляется зависимость автора от учителя, в духе которого он стремится анализировать различные понятия (обычно морального характера) и найти их родовую сущность. В период, который считают переходным (80-е годы этого века): «Горгий», «Менон», «Эвтидем», «Кратил». В этих произведениях определяется концепция идей, истолкованных в качестве особых сущностей, независимых от вещей, критикуется релятивизм софистов, рассматривается орфико-пифагорейское учение о бессмертии и круговороте душ.
В зрелый период (70—60-е годы) написаны «Федон», «Пир», «Федр» и большая часть «Государства» (книги II—X). В этих диалогах уже обстоятельно разработана теория идей, определяющих вещи и явления конкретного мира. В диалогах «Теэтет», «Парменид», «Софист», «Политик», «Филеб», «Тимей» и «Критий» рассматриваются вопросы логики, гносеологии, диалектики категорий (высших родов бытия в «Пармениде» и «Софисте»), космологии (в «Тимее»). В них сравнительно редки мифологическиэ мотивы.
В последний, поздний период Платон написал самый обширный свой диалог — «Законы», в которых стремился свою теорию государства приблизить к реальной жизни.
Следует иметь в виду, что в названных произведениях Платона нет систематического, последовательного, продуманного развития той или иной идеи или концепции. Формулируя множество глубоких мыслей по самым различным поводам, автор не задумывался над их систематизацией. Поэтому данная подборка текстов Платона сделана тематически. Она произведена В. Ф. Асмусом.
Отрывки из произведений Платона печатаются по следующим изданиям: «Сочинения», ч. III («Политика, или Государство»), ч. V («Теэтет») и ч. VI («Политик», «Парменид», «Тимей»), пер. Карпова. СПб., 1863—1879; «Творения», т. IV
372
(«Филеб». пер. H. Томасова). Л., 1929, и т. XIII («Законы», пер. А. Н. Егунова). Пг., 1923; «Избранные диалоги» («Пир», «Федр», «Федон», пер. С. Апта, А. Егунова и С. Маркиша). М., 1965; «Сочинения в трех томах», т. 1 («Менон»). М., 1968, и «Софист», пер. С. А. Ананьина. Киев, 1907.
[УЧЕНИЕ ОБ «ИДЕЯХ»]
После этого-то, сказал я, нашу природу, со стороны образования и необразованности, уподобь вот какому состоянию. Вообрази людей как бы в подземном пещерном жилище, которое имеет открытый сверху и длинный во всю пещеру вход для света. Пусть люди живут в ней с детства, скованные по ногам и по шее так, чтобы, пребывая здесь, могли видеть только то, что находится пред ними, а поворачивать голову вокруг от уз не могли. Пусть свет доходит до них от огня, горящего далеко вверху и позади их, а между огнем и узниками на высоте пусть идет дорога, против которой вообрази стену, построенную наподобие ширм, какие ставят фокусники пред зрителями, когда из-за них показывают свои фокусы. — Воображаю, сказал он. — Смотри же: мимо этой стены люди несут выставляющиеся над стеною разные сосуды, статуи и фигуры, то человеческие, то животные, то каменные, то деревянные, сделанные различным образом, и что будто бы одни из проносящих издают звуки, а другие молчат. — Странный начертываешь ты образ и странных узников, сказал он. — Похожих на нас, примолвил я. Разве ты думаешь, что эти узники на первый раз как в себе, так и один в другом видели что-нибудь иное, а не тени, падавшие от огня на находящуюся пред ними пещеру? — Как же иначе, сказал он, если они принуждены во всю жизнь оставаться с неподвижными-то головами? — А предметы проносимые — не то же ли самое? — Что же иное? — Итак, если они в состоянии будут разговаривать друг с другом, не думаешь ли, что им будет представляться, будто, называя видимое ими, они называют проносимое? — Необходимо. — Но что, если бы в этой темнице прямо против них откликалось и эхо, как скоро кто из проходящих издавал бы звуки, к иному ли чему, думаешь, относили бы они эти звуки, а не к проходящей тени? — Клянусь Зевсом, не к
374
иному, сказал он. — Да и истиною-то, примолвил я, эти люди будут почитать, без сомнения, не что иное, как тени. — Весьма необходимо, сказал он. — Наблюдай же, продолжал я: пусть бы, при такой их природе, приходилось им быть разрешенными от уз и получить исцеление от бессмысленности, какова бы она ни была; пусть бы кого-нибудь из них развязали, вдруг принудили встать, поворачивать шею, ходить и смотреть вверх на свет: делая все это, не почувствовал ли бы он боли и от блеска не ощутил ли бы бессилия взирать на то, чего прежде видел тени? И что, думаешь, сказал бы он, если бы кто стал ему говорить, что тогда он видел пустяки, а теперь, повернувшись ближе к сущему и более действительному, созерцает правильнее, и, если бы даже, указывая на каждый проходящий предмет, принудили его отвечать на вопрос, что такое он, пришел ли бы он, думаешь, в затруднение и не подумал ли бы, что виденное им тогда истиннее, чем указываемое теперь? — Конечно, сказал он. — Да хотя бы и принудили его смотреть на свет, не страдал ли бы он глазами, не бежал ли бы,.повернувшись к тому, что мог видеть, и не думал ли бы, что это действительно яснее указываемого? — Так, сказал он. — Если же кто, продолжал я, стал бы влечь его насильно по утесистому и крутому всходу и не оставил бы, пока не вытащил на солнечный свет, то не болезновал ли бы он и не досадовал ли бы на влекущего и, когда вышел бы на свет, ослепляемые блеском глаза могли ли бы даже видеть предметы, называемые теперь истинными? — Вдруг-то, конечно, не могли бы, сказал он.— Понадобилась бы, думаю, привычка, кто захотел бы созерцать горнее: сперва легко смотрел бы он только на тени, потом на отражающиеся в воде фигуры людей и других предметов, а, наконец, и на самые предметы; и из этих находящиеся на небе и самое небо легче видел бы ночью, взирая на сияние звезд и луны, чем днем — солнце и свойства солнца. — Как не легче! — И только, наконец, уже, думаю, был бы в состоянии усмотреть и созерцать солнце — не изображение его в воде и в чуждом месте, а солнце само в себе, в собственной его области. — Необходимо, сказал он. — И после этого-то лишь заключил
375
бы о нем, что оно означает времена и лета и, в видимом месте всем управляя, есть некоторым образом причина всего, что усматривали его товарищи. — Ясно, сказал он, что от того перешел бы он к этому. — Что же, вспоминая о первом житье, о тамошней мудрости и о тогдашних узниках, не думаешь ли, что свою перемену будет он ублажать, а о других жалеть? — И очень. — Вспоминая также о почестях и похвалах, какие тогда воздаваемы были им друг от друга, и о наградах тому, кто с проницательностью смотрел на проходящее и внимательно замечал, что обыкновенно бывает прежде, что потом, что идет вместе, и из этого-то могущественно угадывал, что имеет быть — пристрастен ли он будет, думаешь, к этим вещам и станет ли завидовать людям между ними почетным и правительственным или скорее придет к мысли Гомера и сильно захочет лучше идти в деревню работать на другого человека, бедного, и терпеть что бы то ни было, чем водиться такими мнениями и так жить? — Так и я думаю, сказал он; лучше принять всякие мучения, чем жить по-тамошнему. — Заметь и то, продолжал я, что если бы такой сошел опять в ту же сидельницу и сел, то после солнечного света глаза его не были ли бы вдруг объяты мраком? — Уж конечно, сказал он. — Но, указывая опять, если нужно, на прежние тени и споря с теми всегдашними узниками, пока не отупел бы, установив снова свое зрение — для чего требуется некратковременная привычка, — не возбудил ли бы он в них смеха и не сказали ли бы они, что, побывав вверху, он возвратился с поврежденными глазами и что поэтому не следует даже пытаться восходить вверх? А кто взялся бы разрешить их и возвесть, того они, лишь бы могли взять в руки и убить, убили бы. — Непременно, сказал он. — Так этот-то образ, любезный Главкон, продолжал я, надобно весь прибавить к тому, что сказано прежде, видимую область зрения уподобляя житью в узилище, а свет огня в нем — силе солнца. Если притом положишь, что восхождение вверх и созерцание горнего есть восторжение души в место мыслимое, то не обманешь моей надежды, о которой желаешь слышать. Бог знает, верно ли это; но пред-
376
ставляющееся мне представляется так: на пределах ведения идея блага едва созерцается; но, будучи предметом созерцания, дает право умозаключать, что она во всем есть причина всего правого и прекрасного, в видимом родившая свет и его господина, а в мыслимом сама госпожа, дающая истину и ум, и что желающий быть мудрым в делах частных и общественных должен видеть ее. — Тех же мыслей и я, сказал он, только бы мочь как-нибудь. — Ну так прими и ту мысль, примолвил я, и не удивляйся, что здешние пришлецы не хотят жить по-человечески, но душами своими возносятся вверх, чтобы обитать там; ибо это естественно, если только, по начертанному образу, справедливо (Государство, 514 А —517 D).
Я хочу показать тебе тот вид причины, который я исследовал, и вот я снова возвращаюсь к известному и сто раз слышанному и с него начинаю, полагая за основу, что существует прекрасное само по себе, и благое, и великое, и все прочее. Если ты согласишься со мною и признаешь, что так оно и есть, я надеюсь, это позволит мне открыть и показать тебе причину бессмертия души (Федон, 100В).
Кто, правильно руководимый, достиг такой степени познания любви, тот в конце этого пути увидит вдруг нечто удивительно прекрасное по природе, то самое, Сократ, ради чего и были предприняты все предшествующие труды, нечто, во-первых, вечное, то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения, а во-вторых, не в чем-то прекрасное, а в чем-то безобразное, не когда-то, где-то, для кого-то и сравнительно с чем-то прекрасное, а в другое время, в другом месте, для другого и сравнительно с другим безобразное. Красота эта предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или науки, не в чем-то другом, будь то животное, земля, небо или еще что-нибудь, а сама по себе, через себя самое, всегда одинаковая; все же другие разновидности прекрасного причастны к ней таким образом, что они возникают и гибнут, а ее не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий она не испытывает. И тот, кто благодаря правильной любви к юношам
377
поднялся над отдельными разновидностями прекрасного и начал постигать эту высшую красоту, тот, пожалуй, почти у цели (Пир, 210Е—211В).
— А что мы скажем о многих прекрасных вещах, ну, допустим, о прекрасных людях, или плащах, или конях, что мы скажем о любых других вещах, которые называют тождественными или прекрасными, короче говоря, обо всем, что одноименно вещам самим по себе? Они тоже неизменны или в полную противоположность тем, первым, буквально ни на миг не остаются неизменными ни по отношению к самим себе, ни по отношению друг к другу?
— И снова ты прав, — ответил Кебет, — они все время меняются (Федон, 78 Е).
— Тогда давай обратимся к тому, о чем мы говорили раньше. То бытие, существование которого мы выясняем в наших вопросах и ответах, — что же, оно всегда неизменно и одинаково или в разное время иное? Может ли равное само по себе, прекрасное само по себе, все вообще существующее само по себе, то есть бытие, претерпеть какую бы то ни было перемену? Или же любая из этих вещей, единообразная и существующая сама по себе, всегда неизменна и одинакова и никогда, ни при каких условиях ни малейшей перемены не принимает?
— Они должны быть неизменны и одинаковы, Сократ, — отвечал Кебет (Федон, 78 D).
Мысль бога питается разумом и чистым знанием, как и мысль всякой души, которая стремится воспринять то, что ей подобает; поэтому она, когда видит сущее хотя бы время от времени, любуется им, питается созерцанием истины и блаженствует, пока небесный свод, описав круг, не перенесет ее опять на. то же место. В своем круговом движении она созерцает самое справедливость, созерцает рассудительность, созерцает знание, не то знание, которому свойственно возникновение, и не то, которое меняется в зависимости от изменений того, что мы теперь называем бытием, но то настоящее знание, что заключается в подлинном бытии (Федр, 247 D — E).
Под красотою форм я пытаюсь теперь понимать не
378
то, что хочет понимать под нею большинство, т. е. красоту живых существ или картин; нет, я имею в виду прямое и круглое, в том числе, значит, поверхности и тела, изготовляемые при помощи токарного резца, а также фигуры, построяемые с помощью отвесов и угломеров, — постарайся хорошенько понять меня. В самом деле, я называю это прекрасным не по отношению к чему-либо, как это можно сказать о других вещах, но вечно прекрасным само по себе, по своей природе, и возбуждающим некоторые особенные, свойственные только ему, наслаждения, не имеющие ничего общего с удовольствием от щекотания. Есть и цвета, носящие тот же самый характер (Филеб, 51 С — D).
Дата добавления: 2018-05-12; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!