Типологическая система Симонова
Другим примером многофакторного подхода к типологии потребностей может служить система, предложенная П. Симоновым [Симонов, 1987]. Здесь потребности подразделяются на три группы по генетическому признаку: биологические, социальные и идеальные. Биологические, или материальные, потребности связаны с желаниями, ориентированными на выживание человека как организма и человечества как биологического вида. Проводя аналогию с пирамидой Маслоу, можно сказать, что данная группа включает первичные потребности, то есть первые две ступени системы Маслоу. Социальные потребности по Симонову, в свою очередь, соотносятся со следующими двумя уровнями пирамиды Маслоу. Симонов характеризует социальные, или социоэмоциональные, потребности как желания, относящиеся к необходимости занимать некую социальную нишу, то есть быть включенным в общность и пользоваться соответствующим статусным положением. Наконец, идеальные, или духовные, потребности у Симонова покрывают верхние три ступени пирамиды Маслоу. При первом рассмотрении типология Симонова выглядит даже менее убедительной, чем типология Маслоу, однако при дальнейшем анализе можно без труда убедиться в ошибочности такого заключения. Во-первых, подход Симонова не предполагает иерархии между биологическими, социальными и идеальными потребностями, оставляя лишь генетический критерий их разделения. Во-вторых, система Симонова вовсе не ограничивается анализом этого основания таксономии. Каждая из трех генетических групп включает в себя некие базисные потребности соответствующего типа и квазипотребности, которые могут быть сведены к базисным. Для биологической группы в роли базисных выступают потребности в безопасности, в личной территории и в продолжении рода. Симонов приводит сложные цепи выведения многочисленных квазипотребностей из базисных. Например, уже упомянутая базисная потребность в безопасности предполагает потребность в поддержании постоянной температуры тела, что ведет к формированию потребности в одежде, а значит, и к ее производству и созданию средств для него. В основе социальных потребностей лежит базисная потребность в эмоциональном контакте. Из нее могут быть выведены такие квазипотребности, как привязанность, любовь, уважение и т.д. Наконец, для группы идеальных потребностей базисной является потребность в новой информации. На ее основе развиваются потребности в познании, творчестве, самовыражении, красоте. Таким образом, Симонов выстраивает иерархическую систему внутри каждой группы, выделенной по генетическому признаку. Это, в противовес пирамиде Маслоу, позволяет дифференцировать как горизонтальные соотношения потребностей, так и их вертикальную иерархию. Система Симонова предполагает и разделение потребностей на основании их субъектной ориентированности. Речь идет о потребностях «для себя» и «для других». Симонов уточняет, что такой подход релевантен только для биологических и социальных потребностей. Если говорить о первых, то материальные потребности «для себя» имеют витальный характер для самого индивида, тогда как биологические потребности «для других» отражают необходимость выживания человечества как рода. Такого рода потребности во многом имеют биосоциальный характер. Собственно социальными потребностями «для себя» являются желания индивида, возникающие в его взаимоотношениях с группой по поводу статуса, славы, власти и т.п. Напротив, социальные потребности «для других» ориентированы на реализацию интересов группы, в которую включен индивид. Более того, в эту категорию также попадает потребность отстаивать права других людей, например, в соответствии с представлениями о справедливости, даже если это не связано с интересами субъекта потребности. Типология Симонова учитывает и соотношение достижимости удовлетворения потребности с существующей системой общественного порядка. Отталкиваясь от этой идеи, в рамках каждой из трех генетических групп можно выделить потребности сохранения, или нужды, а также потребности развития, или роста. Если первые подлежат удовлетворению в рамках существующего общественного уклада, то для реализации вторых предполагается выход за эти пределы ради улучшения положения субъекта. В дополнение к описанной системе Симонов выделяет две вспомогательные потребности, необходимые для удовлетворения всех остальных: потребность в навыках и умениях и потребность в преодолении препятствий. Объединяя все предлагаемые основания, Симонов получает четырехмерную систему классификации потребностей, которая позволяет устанавливать генетическое соответствие, отношения иерархии, выявление субъектной ориентации и динамического потенциала потребности.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
См. Павел Васильевич Симонов. Мотивированный мозг. М., 1987.
Когнитивистика | ВКонтакте (http://vk.com/kognitivnaja_nauka):
Файл Симонов П.В - Что такое эмоция.djvu
Файл Симонов П.В - Эмоциональный Мозг.djvu
Файл Симонов П. В.,Ершов П. М - Темперамент. Характ..
Файл Симонов П.В - Мотивированный Мозг.djvu
|
|
|
Файл Симонов П.В - Лекции о работе головного мозга.pdf
Файл Симонов П.В - Нейробиология индивидуальности.pdf
Файл Симонов В.П - Потребностно-информационная теори..
Файл Симонов П.В - Мозг и творчество.pdf
Феликс Кривин:
Курица почтенная птица. Она не смеется, не улыбается и вообще относится к жизни всерьез. Но ее почему-то не уважают. Говорят, что у нее куриные мозги. А куриными мозгами пороха не выдумаешь. А зачем нам выдумывать порох? Что, у нас мало пороха? Может, нам как раз и нужны куриные мозги, чтобы больше уже никогда не выдумывать пороха? Дело не в порохе. Даже в такой благополучной, процветающей пословице, как «денег куры не клюют», курица предстает не в лучшем виде. Денег много, все их клюют, а если курица не клюет, то не потому, что такая честная, а потому, что с куриными мозгами.
Потому она и серьезная: попробуйте куриные мозги рассмешить! А смеется она только над полной нелепостью, над тем, о чем принято говорить: курам на смех. Вот какая она, курица. Птица не слишком высокого полета. А ведь когда-то у нее был полет... Она расправляла крылья и летела на все четыре стороны, хотя до четырех считать не умела. Теперь-то она, возможно, научилась считать, но разучилась летать на все четыре стороны. Да и куда улетать от родного насеста, где у нее и просо, и крыша над головой?
А крылья у нее остались как воспоминание о тех временах, когда у нее ничего не было, кроме крыльев. Ни вкусного проса, ни теплого, насиженного курятника, а только крылья, на которых можно лететь за своей мечтой... За мечтой о просе, о теплом курятнике...
«Подарок – лучший тот , в чем есть потребность» (В . Шекспир).
Г.Флобер: Я люблю свой труд яростной и извращенной любовью, как аскет любит власяницу, которая царапает ему пузо.
А.Франс, Остров пингвинов: Меж тем Пингвиния богатела и процветала. У тех, кто производил предметы первой необходимости, их совсем не было. У тех, кто их не производил, они были в избытке. Таковы непреложные законы экономики...
Игорь Караулов. Читая Мамина-Сибиряка: «Караванный просил Осипа Иваныча немедленно отправить нарочного в Тагил, чтобы купить там омаров и несколько страсбургских пирогов».
Главный ресурс современного капитализма – дебилы. Примерно в 60-70-е годы в ведущих капиталистических странах случилось то, чего не оно, человечество, не знало с момента изгнания из рая. То, что об этом никто не трубил и не трубит, лишний раз подтверждает неоспоримое: и в своей маленькой жизни, и в общей жизни человечества люди отцеживают пустяки, а большое и главное – даже не замечают. Так что же такое случилось? Случилось страшное. Базовые бытовые потребности подавляющего большинства обывателей оказались удовлетворенными. Что значит: базовые? Это значит: естественные и разумные. Потребности в достаточной и здоровой пище, в нормальной и даже не лишённой определённой красоты одежде по сезону, в достаточно просторном и гигиеничном жилье. У семьи завелись автомобили, бытовая техника. Ещё в 50-е и в 60-е годы это было американской мечтой – мечтой в смысле доступным далеко не всем. В Англии 50-х годов даже родилось такое слово subtopia – склеенное из двух слов «suburb» (пригород) и «utopia»: мечта о собственном домике в пригороде, оснащённым всеми современными удобствами. Пару лет назад назад блогер Divov разместил в своём журнале интересный материал на эту тему. Это перевод фрагмента воспоминаний о жизни в Англии, в провинциальном шахтёрском городке рубежа 50-х и 60-х годов. Так вот там на весь городок была одна (!) ванная, «удобства» у всех жителей были на дворе, содержимое ночных горшков к утру покрывалось льдом, мама стирала в корыте, фрукты покупались только когда кто-то заболевал, а цветы – когда умирал. Так вот достаточный житейский комфорт и обеспеченность стали доступны примерно двум третям населения в конце 60-х – начале 70-х годов. С напряжением, с изворотами, но – доступны. Речь, разумеется, идёт о «золотом миллиарде». Прежде этого не было никогда в истории и нигде в мире! До этого нормой жизни простолюдинов была бедность. И повседневная напряжённая борьба за кусок хлеба. Так было во всех – подчёркиваю: всех! – странах мира. Перечитайте под этим углом зрения реалистическую литературу от Гюго и Диккенса до Ремарка и Драйзера, почитайте «Римские рассказы» 50-х годов итальянского писателя Альберто Моравиа – и вам всё станет ясно. И вот всё дивно изменилось. Нормальный, средний работающий обыватель получил сносное жильё, оснащённое современными удобствами и бытовой техникой, он стал прилично питаться, стал покупать новую одежду. Мне доводилось беседовать с пожилыми европейцами, которые помнят этот тектонический сдвиг, этот эпохальный переход, этот … даже и не знаю, как его назвать, до того он эпохальный. Помню, один итальянец рассказывал, как после войны у него была мечта: съесть большую тарелку щедро сдобренных сливочным маслом макарон. А в на излёте 60-х годов он вдруг обнаружил, что «non mi manca niente» – дословно «у меня ничего не отсутствует». А это ужасно! Человек отодвигает тарелку и говорит: «Спасибо, я сыт»? Что же дальше?
Эпизод из фильма Вендерса «Небо над Берлином», в котором бывший ангел рассказывает «действующему» (и невидимому) ангелу о радостях земной человеческой смертной жизни (Я не вижу тебя, но знаю, что ты здесь. Чувствую. С самого приезда я ощущаю, что ты болтаешься где-то поблизости. Хотел бы я увидеть твоё лицо, заглянуть тебе в глаза, сказать тебе, что здесь хорошо. Хорошо просто к чему-то прикоснуться. Вот – прохладно, приятно. Покурить, выпить кофе. А сделать это одновременно – просто фантастика. Или рисовать: знаешь, берешь карандаш и проводишь жирную линию, а потом – линию потоньше, вместе получается красиво. Или когда замёрзли руки, потираешь их, смотри, это здорово, так приятно! Столько замечательных вещей! Но ты не здесь – это я здесь). Вендерс. Небо над Берлином (http://vk.com/video25495406_164548865)
Ангел Даниэль собирает черты «человеческого» («Под проливным дождем женщина закрыла зонт, чтобы промокнуть до нитки»).
Ещё цитата из этого фильма:
Когда ребенок был ребенком, это было время вопросов: Почему я – это я, и почему я – это не ты? Почему я здесь, почему не там? Когда началось время и когда кончается пространство? Может быть, наша жизнь под Солнцем – это только сон? Может быть, то, что я вижу, слышу, чувствую – это только мираж мира в этом мире? Существует на самом деле зло и есть ли по-настоящему злые люди? Как получается, что до того как я стал тем, кто я есть, меня не было, и что однажды я перестану быть тем, кто я есть? Когда ребенок был ребенком, он терпеть не мог шпинат, зеленый горошек, рисовую кашу и вареную цветную капусту. А теперь он все это ест и не потому что его заставляют… Когда ребенок был ребенком, он однажды проснулся в чужой постели, а теперь это происходит с ним постоянно. Тогда многие люди казались ему красивыми, а теперь – лишь некоторые. Он имел ясные представления о рае, а теперь он о нем лишь догадывается. Тогда он не думал о небытие, а теперь трепещет перед ним. Когда ребенок был ребенком, его жизнь была вдохновенной игрой, а теперь вдохновение иногда посещает его во время работы. Когда ребенок был ребенком, ему хватало яблок и хлеба, чтобы наесться. Так было всегда. Когда ребенок был ребенком, ягоды сами падали ему в руки, как это делают только ягоды. И так было всегда. Неспелые орехи пощипывали ему язык. Так было всегда. Забравшись на гору, он мечтал забраться на другую, еще выше. А попав в какой-нибудь город, мечтал оказаться в другом, еще большем. Так было всегда. Забравшись на дерево, он тянул руку к вишням, и испытывал восторг такой же, как сейчас. Стеснялся незнакомых людей так же, как сейчас. Он ждал первого снега, ждет его и теперь. Когда ребенок был ребенком, он метнул в дерево палку, как копье, и она до сих пор дрожит.
Социальная история сна.
Sleeping In: A Short History on Sleep before the Industrial Revolution ... (http://historycooperative.org/sleeping-in-a-short-history-on-sleep-before-the-industrial-revolution/).
Sleep We Have Lost: Pre-Industrial Slumber in the British Isles (chnm.gmu.edu/courses/omalley/626/ekirch.pdf).
Segmented sleep – Wikipedia, the free encyclopedia (https://en.wikipedia.org/wiki/Segmented_sleep).
Sleep's Hidden Histories – Los Angeles Review of Books (https://lareviewofbooks.org/.../sleeps-hidden-his...):
How to recover this nightly oblivion and bring it back into the course of human history? What’s mutable about sleep? How do societies organize themselves around the biological requirement that everyone shut down for at least a few hours a day? When do sleeping arrangements or patterns of sleep or inequities in the social distribution of sleep become notable and contested? When does sleep run afoul of social rules? Who gets to control sleep, and on what terms?
Critical sleep studies has its charismatic precursors. In The Civilizing Process (1939), sociologist Norbert Elias viewed the privatization of sleeping quarters as a key component of the process by which subjects of European nation-states came to regard themselves as more “civilized” than members of other societies.
...
What labor historian Alan Derickson’s Dangerously Sleepy has that the other books lack is dialectic. Things get worse for sleep under industrial capitalism; but workers and their allies have tried to make them better. He avoids Wolf-Meyer’s overreach by carefully distinguishing between the sleeping experiences of different genders, races, and, above all, classes. (Yes, Virginia, there still is a holy trinity.) Wolf-Meyer’s statement that “Americans have not always slept the way they do” would be puzzling to Derickson, who shows us that for at least the last century, “Americans” have never slept in one way. And where Crary seems most alarmed by how we’re turning into a nation of nonstop insomniac consumers, Derickson reminds us of the cruelly enforced prolonged wakefulness that producers have long suffered: one man’s sleep loss is another man’s economic gain.
The emphasis here is “men.” He briefly touches on such professions as nursing and household service, which have manipulated women’s circadian rhythms, but at the core of the book are the punishing schedules of steelworkers, train porters, and long-haul truckers. In these almost exclusively male domains, workers were caught in something of a double bind. Capitalist bosses — from Thomas Edison and Andrew Carnegie to Donald Trump — promoted their own sleeplessness as a sign of self-mastery and as a model for those aspiring to economic success. Industry executives and managers followed suit, portraying their workers as tough guys who did not need to be coddled by unions or government regulators. Sometimes the workers acceded to this logic — most notably truckers, who themselves were usually mini-capitalists who owned their own rigs. But steelworkers and train porters ultimately resisted, and their unions mounted the first collective efforts to protect public welfare by giving their members a shot at a good night’s sleep.
The narrative occasionally gets bogged down in the minutiae of legislative battles and union politics, but overall it’s a good story and one worth thinking about in our era of “flexploitation,” in which more and more workers are subject to nonstandard and frequently shifting work schedules. Derickson points out that over 20 percent of the US workforce is subject to such anti-circadian work rhythms; presumably nations like India with large numbers of call center workers who are effectively observing the hours of American time zones fare even worse. Not to mention countries with labor laws far more lax than American ones.
The heart of the book for me is the chapter on Pullman porters, who, beyond their proud place in labor history, accumulated valuable knowledge about the public health risks of systemic sleep loss. Founded in 1867, the Pullman Company employed only African-American porters in its sleeping cars because the founder, George Pullman, thought they were particularly suited to making beds, shining shoes, emptying spittoons, and other demeaning tasks the passengers demanded. And like steelworkers who worked the dreaded “long shift,” they were also subjected to temporal and spatial arrangements that made restful sleep impossible. While passengers slept in comfortably appointed compartments with soft bedding and padding protecting them against injury in the case of derailments or collisions, the porters had only couches in the washroom or smoking room. A porter in 1903 estimated that the average employee got less than four hours of sleep a night; making matters worse, the company disciplined those who fell asleep at the wrong time or the wrong place with up to 30 days’ suspension. Beginning in 1925, porters began to fight back, creating the first major national union for workers of color: the Brotherhood of Sleeping Car Porters. Led by future civil rights leader A. Philip Randolph, the Brotherhood highlighted connections between sleep loss and respiratory, cardiac, and mental health risks — issues that have been of interest to sleep researchers ever since. More successful than these appeals to health and safety were Randolph’s appeals to common interests of employers and employees. “It is a well-recognized principle in psychological physiology,” the socialist Randolph argued, “that fatigue destroys efficiency and lessens productivity.” Despite sporadic successes in limiting work hours, the Brotherhood didn’t secure a 40-hour workweek until 1940.
Truckers, despite being represented by powerful unions such as the Teamsters, never embraced the struggle against exhausting work schedules that the porters and steelworkers did. Being both owners and operators of their rigs, they had an incentive to cultivate an ideal of rugged masculinity and turn long overnight hauls into tests of endurance. Derickson cites the 1940 Humphrey Bogart film They Drive by Night as one of the many pop-cultural reinforcements of this ideal; he might also have mentioned lyrics from the Grateful Dead’s “Truckin’”: “Livin’ on reds, vitamin C, and cocaine.” Indeed stimulants licit, illicit (including amphetamines or “road aspirin”), predictable, and weird (drinking urine to stay awake) became staples of the truckers’ epic battles against sleep. Journalist Harry Henderson documented his time among truckers in “Hell on Wheels” (1951) — declaring them “the strangest, most nomadic and independent workers America has.” He described one owner-operator who drove 23 hours straight, napped for an hour, and then hit the road again. What a long strange trip it was. Despite sporadic attempts to regulate their work schedules and improve their safety — including the Obama administration’s proposal to monitor their alertness with onboard electronic devices — truckers stand a stronger chance than just about any other kind of worker of dying as the immediate result of falling asleep on the job.
The Sleep Revolution: Transforming Your Life, One Night at a Time by ... (www.goodreads.com/.../25893700-the-sleep-re...).
[goX.PDF] Free Download Dangerously Sleepy: Overworked ... - Google (https://www.google.com/.../DataSource?docid...).
Grateful Dead – Truckin' – YouTube (https://www.youtube.com/watch?v=pafY6sZt0FE).
Дата добавления: 2018-04-15; просмотров: 559; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!