Кто участвует в Тур де Франс.

Утренний Париж предстал перед майсами во всей своей красе – тихими залитыми солнцем дворами где загорелые арабские подростки играли в настольный теннис, бульварами засаженными густолистыми, широко растопырившими свои ветви липами. Юным странникам сразу бросилось в глаза то, что с тех пор как они покинули негритянские предместья, они не встретили на своем пути ни одного здания на первом этаже которого не было бы кафе или ресторана. По мере же приближения к центру города, количество заведений общественного питания всё возрастало и на нижнем ярусе скромного старого дома могло быть и две и три трапезных, где снаружи, за летними столиками, расслабленно посиживали довольные парижане и что-то вяло жевали. “Неужели они всё время едят?” – думали майсы. “Нет вряд ли. Наверное, они просто едят только в кафе и совсем не едят дома. Должно быть, кафе здесь такие дешевые, что в них стоит питаться хотя бы из соображений экономии электричества” – заключили ребята. Замечено было также, что жители Парижа никогда не вылизывают тарелок и даже оставляют на них остатки пищи. “Ну, это, наверное, не специально” – решили не думать сразу плохо о здешнем народонаселении ребята. “Это наверное оттого, что вылизывать тарелки им мешают их карикатурно длинные носы”.

- Люблю носы! – неожиданно заявила Чухлинка.

Но вскоре майсам пришлось поменять свое отношение к носам, а также к их владельцам. Чарли и Чухлинка познали природу длинных носов. А заключалась она вот в чём: когда ребята захотели помыть в одном из заведений “общепита” купленные в супермаркете яблоки, обладатель типичного парижского шнобеля, не зная английского, указал пальцем на табличку “for costumers only”. Только для клиентов. Такой же приём ждал майсов во всех шинках Парижа, в которые они обращались с этой скромной просьбой. Так Чарли и Чухлинка впервые узнали о парижском снобизме, высокомерии и чванстве! Чуть позже майсы подытожат свой опыт общения со здешними аборигенами в такую формулу – парижане в основной своей массе считают, что все те люди, которые родились не в столице Франции не стоят даже того, чтобы смотреть в их сторону. И еду в тарелках они оставляют специально, чтобы продемонстрировать тем самым свои богатство и сытость, мол, зашли они в корчму не потому, что голодны, а исключительно из праздного любопытства к новым позициям в меню. А вообще, едят они исключительно в кафе и ресторанах вовсе не из экономии электричества, а исключительно из-за отсутствия привычки к ручному труду.

Ездят парижане в основном на огромных черных дорогих машинах и таких же пузатых мотоциклах, причём стараются при любом удобном случае делать это без глушителя, чтобы все вокруг видели, что вот, едет парижанин. В столице Франции, правда, существует и другой вид транспорта – метро. Но построили его здесь, видимо, только для того, чтобы не отставать в этом отношении от извечного соперника - Лондона. К таким выводам майсы пришли потому, что метро это совершенно бестолковое. Чтобы попасть на платформу здесь нужно идти по бесконечным извилистым тёмным коридорам. И, наконец, попав в вагон усталый путник думает, что сейчас-то он куда-нибудь поедет, но едет он от одного угла дома до другого. Так часты в парижской подземке станции, что куда сподручнее и быстрее пользоваться здесь автобусами или ходить пешком.

Но, к счастью, в тот день на улицах Парижа происходил праздник, в веселии которого затерялась практически веся здешняя надменность. В тот день в столице финишировала знаменитая велогонка Тур де Франс. А праздник на этот раз был особенным, потому что в этом году, после длительного перерыва, в соревнованиях участвовал знаменитый велогонщик Лэнс Армстронг. Обо всём этом Чарли, страстный поклонник практически всех видов спорта, с восторгом рассказывал Чухлинке.

- Представляешь! Лэнс Армстронг участвует в Тур дэ Франс! Мы увидим его сегодня своими собственными глазами!

Чухлинка, изображая притворный интерес, так как ей, как вы уже знаете, всегда был безразличен спорт, стала спрашивать:

- А кто еще участвует?

- Еще участвует Джон Джонсон и Фриц Фрицман, - отчеканил Чарли имена известных велосипедистов.

- О-о, надо же.. А Луи Фердинанд Селин участвует? - начала издеваться Чухля.

Чарли сразу понял, что его спутница, конечно, насмехается над его любовью к спортивным состязаниям, но, надеясь что из этого в самом деле получится что-нибудь смешное, решил ей подыграть.

- Нет, Луи Фердинанд Селин не участвует. Но вместо него сегодня выступит Луи Сердинанд Фелин под руководством известного тренера Кальбера Амю. 

- О, надо же, я и не знала про такого! А японский император участвует?

- Конечно, он самый главный спонсор Тур дэ Франс!

- А Пушкин участвует?

- Пушкин раньше участвовал, но потом сломал ногу и ему пришлось стать поэтом, чтобы зарабатывать на жизнь.

- А жирафы участвуют?

- Нет, жирафам запретили участвовать. Они на финише вытягивали шею и из-за этого всё время выигрывали.

- Что ж, печально. А МАФИЯ участвует в Тур де Франс?

- Конечно! Мафия определяет победителя, а потом ставит на него большие деньги.. А если кто-то посмел победить без согласования с ней, у того в крови находят допинг и отстраняют от выступлений на 5 лет. 

- А ЕВРЕИ участвуют?

- Нет, я боюсь, что после того, как они ходили 40 лет по пустыне, они утратили всякий интерес к перемещению в пространстве без определенной цели. Теперь они ходят куда-то только по делу. Поэтому евреев вообще мало в спорте.

Так майсы придумали игру: “Кто участвует в Тур дэ Франс” и с тех пор иногда играли в неё, даже находясь далеко за пределами Франции.

Но в тот день Чухлинка еще сказала – “А мы почему не участвуем в Тур дэ Франс, раз почти все участвуют?”. И стала участвовать на свой манер. Люди уже столпились у ограждений ожидая заветного момента, когда в течении нескольких секунд мимо них промчится весь пелотон. И девочка незаметно для зрителей стала менять на их головах шляпы, если находила двух стоящих рядом людей с покрытыми головами. Проделки её вызывали безудержный смех окружающих. Но еще больше смеялись сами обладатели головных уборов, когда, случайно взглянув на соседа, видели на нём, например, свою соломенную тирольку, а на своей голове обнаружив чью-то бейсболку. Возможно Чухлинке просто повезло и попадались ей вовсе не парижане, а специально приехавшие на финиш супермногодневки иностранцы. Или же это были иногороднее, а, быть может, и просто туристы -зеваки, но никаких отрицательных эмоций со стороны жертв её шалостей она тогда не почувствовала на себе. Когда же группа велогонщиков показалась на повороте, Чухлинка, хотя она и не интересовалась спортом, но все же поддалась всеобщему, но по-парижски сдержанному ликованию, ведь парижане, конечно, пресыщены различного рода зрелищами и им не пристало слишком бурно выражать свои эмоции по поводу даже столь эпохальных событий. Чухлинке же захотелось непременно КРИЧАТЬ и она пронзительно закричала: “Армстронг! Армстронг!”, на что стоявшие впереди парижане, а в том, что на этот раз это были именно парижане, у майсов не было сомнений, обернулись и презрительно зафырчали, мол, вы не в хлеву, а в приличном обществе.

- Стоит ли ходить на спортивные мероприятия, если на них даже кричать нельзя, - досадовала девочка.

Тем временем плотный пелотон спортсменов поравнялся с майсами. Но, оказалось, что едут они все расслабленно, медленно и церемониально и даже не пытаются изображать видимость борьбы.

- Видимо это не финиш велогонки, а парад велосипедистов. А победителя они определили еще вчера, - высказал догадку Чарли.

- Или мафия всё уже решила и им теперь не интересно соревноваться, - добавила Чухлинка. – Но раз это парад, то наверное можно их обнимать! – сказала она и не дожидаясь ответа своего товарища перелезла через ограждение и побежала догонять спортсменов. Сделать это было совсем не сложно, так как ехали они, как уже было сказано, очень вальяжно. Догнав их, она стала кричать, обращаясь к велосипедистам: “”Who is Armstrong? Кто из вас Армстронг?” И велогонщики, смеясь, стали в шутку показывать пальцем каждый на своего соседа. Поняв, что её разыгрывают и решив, что Армстронг, раз он такой знаменитый, наверняка едет первым, Чухля подбежала к лидеру группы и попыталась заключить его в свои объятия. Но тот, неожиданно оттолкнул девочку и та, отброшенная к ограждению и сильно оцарапавшая ладони, из-за того, что проехалась ими по асфальту, попала в руки к наверное самым противным жителям Парижа.  

 

Зиверсы.

Те двое, что сцапали юную путешественницу были вовсе не полицейские и не охранники велосипедистов. Это были самые настоящие враги майсов – ЗИВЕРСЫ – молодые люди с тёмными волосами и стрижками как у музыкантов из The Beatles, в длинных чёрных кожаных плащах, черных рубашках и с золотыми цепями не шее.

Здесь необходимо сделать историческое отступление. Группа Зиверсов возникла еще во времена Французской революции 1879 года вместе с жирондистами, якобинцами, ультрой и бешеными. Только Зиверсы были еще более бешеные, чем сами бешеные. Они были настолько дикими, коварными и жестокими, что о них даже решили не писать в исторических книгах, чтобы никому не было повадно к ним присоединяться. Именно с той поры и по настоящее время они выпускают свою газету “Бессмысленное насилие”, в которой призывают всех колотить, мутузить и всеми всячески помыкать. Именно помыкание всеми и вся они считают залогом светлого будущего, каким они его себе представляют. Но было бы наивно думать, что Зиверсы исчезли вместе с революционными реалиями или утратили рычаги влияния на французскую политику, а значит и политику одной десятой человечества, говорящей на французском языке. Нет, под их давлением уже в современной Франции было создано новое министерство – Министерство Наглых Лжей и Выдумок, в котором большинство министров – Зиверсы. И это самое министерство выпускает еще десятки газет и журналов, в том числе журнал карикатур, в которых самым наглым и бесстыдным образом высмеивается всякая правда и таким же образом превозносится и тиражируется всякая ложь. Подытоживая всё вышеупомянутое, можно сказать, что их стратегия – держать всех в страхе и невежестве, таким образом, их преступная деятельность заключается в первую очередь в покушении на истину, а так как известно, что ничто так не порабощает человека, как его собственные заблуждения, то можно сказать, что Зиверсы – это самые настоящие злодеи, причём такие, какими рисуются враги человечества в их собственных сатирических журналах.

Когда Зиверсы по своим зловредным источникам узнали о проделках майсов в Москве и Берлине они даже сменили свой девиз, который раньше звучал: “Убивать! Убивать! Убивать!” на “Увидел майса – мни ему бока!”. Такими ОПАСНЫМИ и ПРАВДИВЫМИ сочли они идеи Чарли и Чухлинки. Читателю может показаться, что новый слоган менее кровожаден и провозгласители его, вероятно, даже поменялись к лучшему и этому можно порадоваться.. Возможно, но поменялись они лишь для всех остальных, потому что все свои коварные усилия в данный исторический промежуток зиверсы решили направить исключительно против двух юных, беззащитных странников.

- Сейчас мы хорошенько намнём тебе бока! Мы узнали твою противную рожу! – кричали молодчики в плащах. – Её вчера напечатали в берлинских газетах в заметке про фальшивомонетчиков. Ты майс, верно? Не отпирайся, мы чуем майса за километр!

- М-м, да.. майс.. – неуверенным тихим сдавленным от испуга голосом проговорила Чухлинка.

- Ага! Вот теперь-то ты за всё поплатишься. Это ты осмелилась выступить против нашего миропорядка, из-за тебя останавливаются заводы, обесцениваются валюты! Из-за тебя однажды станут покупать в четыре раза меньше автомобилей, ведь в машину помещается не один человек, а четыре или пять! А всё из-за вашего авто…стопа, - с трудом выдавили из себя это омерзительное для них слово зиверсы, при этом лица их были такими, будто они только что прожевали лимон. – А может быть автомобили вовсе перестанут покупать, из-за того, что по вашему примеру вообще все начнут ездить от заправки до заправки!

- Все не начнут, - попыталась защитить себя Чухлинка такими доводами, - все не начнут, тогда некому будет подвозить тех, кто едет!

- Хватит тебе болтать! Ваше время кончилось. Пойдем, мы будем мять тебе бока!

И зиверсы, взяв Чухлинку за загривок, потащили её в безлюдное место. Парижане при этом ничего дурного не заподозрили, решив, что это охранники уводят нарушительницу в полицейский участок. Чарли же, в то время, когда происходила сцена допроса с пристрастием, затаился, почуяв что дело серьезное и теперь, находясь на некотором расстоянии, не упускал всю группу из виду, одновременно ища глазами достаточно тяжёлый предмет, которым можно прихлопнуть обоих молодчиков разом. Но за всё то время, что чернорубашечники вели Чухлинку в глухой тупик, никакого свободно валяющегося тяжелого предмета Чарли так и не увидел. Тогда он решил, что это даже к лучшему, ведь прихлопывать – это, вообще, не очень-то человеколюбиво и, поэтому лучше просто открутить зиверсам головы и оставить их лежать на асфальте, ведь первый же подоспевший полицейский патруль поставит им их на место.

Так и было сделано. Когда Зиверсы были уже готовы к тому, чтобы начать безжалостно терроризировать несчастную Чухлю, Чарли, сняв с себя рюкзак, запрыгнул одному чернорубашечнику на спину и принялся откручивать ему голову. Однако, дело осложнялось тем, что юноша не знал В КАКУЮ СТОРОНУ откручиваются головы у этих негодяев. А откручивались они, на самом деле СПЕЦИАЛЬНО, не против часовой стрелки, а наоборот. Это была настоящая ХИТРОСТЬ и КОВАРСТВО, совершенно в духе зиверсов, так как именно благодаря подобным ухищрениям они и добились власти над той частью планеты, которая говорит по-французски.

Таким образом, Чарли не только не открутил, но напротив, еще сильнее затянул Зиверсу абажур, отчего тот стал еще активнее БРЫКАТЬСЯ. Второй же молодчик тем временем отпустил Чухлинку и принялся колотить Кузнечного по спине. Именно этот опрометчивый шаг в итоге и погубил замыслы крепышей. Чухлинка, воспользовавшись недальновидно предоставленной ей свободой, выбежала на улицу и стала звать на помощь, но.. все чопорные парижане равнодушно проходили мимо. Но, как всегда, в критических ситуациях решения приходят на ум сами собой. Она вдруг вспомнила, каких слов больше всего на свете боятся французы и вообще – европейцы, и стала их кричать.

- Произвол! Диктатура! Тирания! Преследования инакомыслящих! Притеснения!

Слова эти на всех языках звучат примерно одинаково и парижане, разобрав в иноязычной речи знакомые им “dictature, tyrannie, représailles”, стали со всех сторон напирать и взволнованными голосами спрашивать: “Где диктатура? Где произвол? Где притеснения?”.

- Там, там! – отчаянно жестикулируя, показала Чухлинка и целая дюжина французов побежала в тупик, где зиверсы уже повалили Чарли на асфальт и МУТУЗИЛИ его своими коваными ботинками. Французы оттащили драчунов от Чарли, но те не успокаивались и продолжали махать кулаками и даже разбили одному почтенному господину нос, пытаясь всё-таки добраться до ненавистного им майса и разделаться с ним, пока он ещё не ускользнул из их лап. Тогда общим советом было решено всё же открутить зиверсам головы, хотя в толпе и звучали голоса, считавшие что это тоже ПРОИЗВОЛ, и нужно действовать исключительно в рамках закона. Но поступили всё же руководствуясь мнением большинства. Нашлись среди присутствующих и люди, знающие и осведомлённые, в какую всё-таки сторону откручивается у Зиверсов голова, и, усилием нескольких человек абажуры чернорубашечников были благополучно откручены. Обнажилась резьба, глаза и уши зиверсов завертелись в беспорядке..

Головы были аккуратно положены рядом с телами в расчете на первый же полицейский патруль, который поставит их на место, и тогда можно будет считать, что никаких притеснений, преследований, произвола, диктатуры и бонапартизма не было и в мыслях.

 

Город без романтики.

К вечеру у Чухлинки из-за всех пережитых волнений прорезалась простуда, накопившаяся в результате всех переохлаждений этого холодного в Европе лета. Что делать? Лекарства в Париже ужасно дорогие, а смелость, о которой говорил эстонский водитель, спасала лишь до поры до времени.

- Красота спасёт мир, - продекламировал Чарли, будто это политический лозунг. – Так говорят. А раз уж она может спасти целый мир, то простуженного она точно может выручить.

Где же взять ударные дозы красоты? Решено было, раз уж майсам всё равно негде ночевать, уложить Чухлинку спать в картинной галерее, а как известно, главная картинная галерея Парижа – это Лувр. Разумеется, у майсов не было и мысли о том, чтобы покупать билеты в музей, тем более, что они прекрасно знали: чтобы прикоснуться к Высокой Культуре в Европе нужно отдать баснословное количество монет. План был придуман такой: внести Чухлинку через служебный вход под видом скульптуры, а Чарли переночевать где-нибудь в другом месте. Ступни девочки были приклеены к “постаменту” из пенопласта, а всё тело её Кузнечный осыпал мелом и хорошенько втёр его в кожу, волосы и одежду. Затем, взяв свою спутницу под мышку, он понёс свою спутницу в Лувр, не мало удивляя при этом прохожих и туристов, так что весь путь ребята проделали под трескотню затворов фотоаппаратов. 

На месте оказалось, что в Лувре не один служебный вход, а целых два. Над одним из них висит табличка: “Для смертных”, над другим “Для бессмертных”. У Чарли не было сомнений, что ему надо войти именно в ворота для бессмертных, так как он сразу понял, что под бессмертными подразумеваются не люди, а произведения искусства, а он как раз нёс одно такое головой вперед. Когда юноша поравнялся с охранником он жестами объяснил ему, что в его руках не что иное как искусство и ему положено находиться не где-нибудь, а именно в музее, так как во всех цивилизованных странах произведения передовой эстетической мысли по праву принадлежат народу. Охранник недоверчиво оглядел Чухлинку, застывшую в воинственной позе, и нехотя набрал какой-то номер. Через минуту на проходную подошел человек, очевидно занимающийся отбором и хранением музейных ценностей. Такую должность он занимал определенно потому, что куда лучше разбирался в ПРЕКРАСНОМ, чем остальной обслуживающий персонал.

- Искусство! – произнес Чарли по-английски, указав при этом на Чухлинку, которую он, устав держать на руках, уже положил плашмя на пол.

Хранитель ценностей наклонился к “скульптуре” и стал внимательно, напряженно вглядываясь в каждую складку на её “облачении”, изучать принесенную “реликвию”. Чарли уже было подумал, что дело на этот раз не выгорит, как вдруг лицо музейщика озарилось улыбкой.

- Фригийский карлик! Это же древнегреческая статуя Фригийского карлика! Это они научили греков ковать железо! Наконец-то она нашлась! Где вы её раздобыли? – сказал культуровед на прекрасном английском.

Чарли было растерялся, но вовремя вспомнил фразу: “Чем более невероятна ложь, тем охотнее в неё поверят”, и поэтому ответил,

- В пруду, в своей деревне, в своём собственном пруду. Я ловил в нём осетра и обнаружил вот это. Искусство должно принадлежать народу, я так считаю, поэтому я и принес..

Лицо искусствоведа еще больше засияло.

- Вы правильно, правильно сделали, что решили передать статую в государственный музей. Вы истинный, настоящий француз, гражданин, гуманист!

- Но я не француз! Вы же видите, что я даже не говорю на вашем языке! – возмутился Чарли

- Нет, вы Француз! Причём Подлинный! Теперь я в этом абсолютно убеждён! - восторженно уверял музейщик.

Чарли бросил взгляд на свою подругу. На её лице была изображена недовольная гримаса. Чухлинке не нравилось, что её признали фригийским карликом.

- Я – фригийский карлик, а он, видите ли, француз! – мысленно ворчала она.

Музейщик еще раз поблагодарил Кузнечного за активную гражданскую позицию и за то, что тот передал реликвию государству, не требуя никакого вознаграждения. Он сжал руку Чарли обеими своими руками, потряс ими, а затем позвонил по телефону, чтобы вызвать носильщиков, которые аккуратно перенесут изваяние в музейные загашники. Но во взгляде работника теперь уже можно было отчетливо прочитать: “Вот вы принесли статую. Спасибо вам! Но почему бы вам теперь не убраться восвояси, в свою глушь из которой вы приехали?”

 

“Какой дурацкий город – этот Париж” – Думал Чарли, шагая по одной из вечерних авеню, где за летними столиками гоготали посетители кафе, шуршали накрахмаленные подолы полупрозрачных платьев и отдавал спиртом шлейф от духов прошедших мимо барышень. “Мало того, что здесь не пускают в туалет помыть яблоки, так люди еще и заняли все чердаки, живут в них совершенно официально, платят за электричество и называют это мансардами. НИКАКОЙ РОМАНТИКИ! Купить чердак и жить в нём, разве это романтично? Вот просто залезть на крышу и переночевать – вот это романтика, а парижане её убили!”

Но делать нечего. Пришлось Кузнечному брести с двумя рюкзаками через фешенебельные районы в надежде не путешественническое счастье. И возможно, если бы он пошел на восток Парижа, то нашел бы свою удачу в виде пустого чердака, которые в этой части города, оккупированной в основном арабами, вероятно, всё же изредка встречаются. Но так вышло, что красота бульваров повела его не на Восток, как обычно, ведь в большинстве городов Западного полушария именно восточная часть городов бывает заселена бедняками, а потому привлекает таких как Чарли своей ветхостью. Нет, на этот раз шум листвы липовых деревьев на широких парижских бульварах повел его на запад, ведь, как вы помните, Чарли всегда шел туда, где красиво. И пришел Чарли к опушке огромного Булонского леса, находящегося в городской черте и, одним своим краем подбирающимся практически к центру города. И казалось бы, вот где бы Чарли провалиться в прошлое, хотя бы в Средние Века, где всегда, там где заканчивался город и начинались пустоши – безлюдные пространства, начинались настоящие приключения. Но юноша остался в нашем времени и приключения к нему пришли в виде современных ужастлей и кошмариков. И если в Берлинских парках по ночам сложно вдохнуть глоток чистого воздуха из-за дыма от самокруток с марихуаной, то в ночном Булонском лесу в наши дни все тропинки облюбованы “жрицами любви” – пугающими женщинами в кожаных юбках, на каблуках и с покрытыми косметикой лицами. Они были похожи на монстров, в лапы которых сама шла юная беззащитная добыча. И хоть Чарли, как и все люди, и имел свои недостатки, все же был он человеком с чистой душой, по крайней мере, как представляется автору, с высоты его опыта. А ведь именно неиспорченные молодые души так привлекают укоренившихся в пороке сознательных или несознательных прислужников неправды. Женщины прикасались к нему, когда он проходил мимо них по узкой тропинке, говорили какие-то гадости на английском. Вот где в Париже, кроме музея знают английский язык! Чарли с каждым прикосновением всё ускорялся, а затем и вовсе перешел на бег, бормоча шепотом: “Отстаньте, отстаньте проклятые Ужастли!” Он, конечно, видел таких женщин в России, но ему всегда казалось, что они бедные, несчастные, тяжелыми обстоятельствами жизни или даже кем-то насильно принужденные заниматься этим позорным делом. Здесь же он увидел упивающихся своим распутством, сделавших свой свободный выбор и, кажется, вполне довольных этим людей.

Кузнечный забрался вглубь леса, как можно дальше от всех тропинок, и только там расставил палатку, продолжая тихо шептать: “Отстаньте, отстаньте!”. В первый день Париж ему не понравился.

 

На самом дне.

Майсы встретились в условленный час возле музея. Чухлинке не понравились картины в Лувре, но зато, как она призналась, очень понравился вид из окна, который в итоге её и вылечил.

В этот день майсы решили посетить еще одно знаменитое парижское спортивное мероприятие, которое называется Роллан Гаррос. На Роллан Гарросе, как оказалось, играют в свой особый вид тенниса не похожий ни на английскую, ни на американскую, ни на австралийскую разновидности. Дело в том, что вместо ракеток здесь используют торты и пирожные на жесткой картонной подложке. Благодаря ей, мяч, попадая в торт, не пролетает его насквозь, но зато разбрызгивает крем по всему корту. При сильном ударе куски кондитерских изделий долетают даже до трибун ко всеобщему восторгу зрителей, которые раскрывают рты в надежде, что туда что-то попадёт. Разумеется, одного торта хватает максимум на один розыгрыш мяча, поэтому, конечно, используют продукцию с подошедшим к концу сроком годности. Майсы, протолкнувшись в первый ряд, само собой, нахватали ртом произведений французских кондитеров. Где бы они еще они могли отведать такой вкуснятины да еще и в таком количестве. К тому же, ребята были вынуждены признать, что парижане не такие уж и снобы, как им показалось поначалу, и что они умеют сбросить с себя налёт серьезности и высокомерия, и порезвиться как дети, вымазав лицо в креме. Этим все занимались, когда в перерывах работники очищали площадку от налипших к ним Фарезье, Мильфёйей, Крокембушей и Тарт Татенов. И, кажется, всем было безразлично, кто победил и кто проиграл, а скорее зрителям даже хотелось, чтобы никаких проигравших вовсе не было. И вправду, давно и не майсами замечено, что переживает и поддерживает публика на Роллан Гаррос больше тех, кто уступает по сумме заработанных очков.

Однако и здесь майсов донимали Зиверсы, поклявшиеся во что бы то ни стало отомстить им за своих развинченных товарищей. Весь день Чарли и Чухля бегали от своих преследователей сначала по всей трибуне, а потом и по всему Парижу, не желая больше попадаться в их руки. Эта беготня в итоге довела ребят до отчаяния, и они решили прибегнуть к совсем неожиданному для самих себя шагу – попросить защиты в Российском посольстве. Полицейские (как потом поняли майсы, это были переодетые зиверсы) кое-как объяснили им где оно находится. Оказалось, что, почему-то, российское консульство в Париже находится в здании вокзала, но это совершенно не насторожило ребят. Внутри же “дипломатического представительства” майсов постигло разочарование. К ним вышел пожилой человек со слегка растрёпанными волосами и на русском, но с заметным французским акцентом, объяснил им, что сегодня все терминалы, где можно взять талончик на посещения посла сломаны. А без талончиков посол отказывается принимать посетителей. Но почтенный мужчина объяснил ребятам, что они могут обратиться в другое помещение полпредства, которое находится в другом здании, но, по удивительному стечению обстоятельств, тоже в помещении вокзала, только в другой части города. Он любезно объяснил, как можно проехать туда на метро. Майсы поблагодарили господина, но предпочли отправиться в путь пешком. Когда пожилой господин увидел, что ребята прошли мимо вестибюля станции подземки он догнал их и сказал:

- Милые мои друзья, я прошу меня простить за назойливость, но я настаиваю на том, что вам будет гораздо сподручнее добраться до места на транспорте. Пойдёмте, я провожу вас! Нас пропустят бесплатно, меня знают все полицейские!

Майсы были настолько удивлены странным поведением работника посольства, что не решились противиться и позволили провести себя через турникеты и посадить в вагон. Когда же состав скрылся в туннеле, пожилой господин, на ходу доставая из карманов накладные усы и бороду и приклеивая их, побежал обратно в здание железнодороржной гавани. Когда же “дипломат” оказался внутри, вокзал, к изумлению окружающих, вдруг бесшумно поднялся над землей и полетел, будто на крыше у него был огромный пропеллер. Приземлился он точно в том месте, куда таинственный служащий направил майсов. Здесь он уложил свои растрёпанные волосы и в новом облике был готов снова встречать Чарли и Чухлинку и навешивать им на уши очередную порцию малоправдоподобного вранья. И совершенно не важно, что он плёл им на этот раз всё тем же вежливым тоном и столь же обходительно. Суть его велеречивых увещеваний осталась неизменной. Посольство “к сожалению” не работает. Чарли даже не заподозрил ничего неладного, а вот Чухлинка, которая гораздо лучше разбиралась в людях, когда майсы уже распрощались с загадочным персонажем, сказала:

- Ты знаешь, Чарли, мне кажется, что это был тот же самый человек!

- Да будет тебе! – не верил в эту версию Кузнечный. – Что же он, перелетел что ли через весь Париж? Посмотри какие на дорогах пробки! Он никак не мог оказаться здесь раньше нас!

Но вот парижские газеты вышли на следующий день с ошеломляющим заголовком: “Парижский вокзал изволил полетать”, только вот майсы не умели читать по-французски, поэтому брехучки на прилавках не разъяснили им всей сути произошедшего днём ранее. А было всё это, конечно, проделками вездесущих Зиверсов, которые подстроили все это, потому что никак не хотели, чтобы майсы от них улизнули. И хотя в тот день Зиверсам так и не удалось поймать юных путешественников, ребят к концу дня всё же посетило уныние. Причиной этому было и то, что их целыми днями преследуют и, вместо того чтобы наслаждаться прекрасными видами, Чарли и Чухлинка вынуждены спасаться бегством, и то, что они понятия не имели как выбираться из этого огромного города. В довесок опечалило их и исчезновение ста евро, подаренных дружелюбным арабом. У майсов не было сомнений, что это дело рук коварных Зиверсов. Теперь, когда они познали всю глубину их подлости, они были уверены, что вытащил деньги из кармана Чарли именно работник посольства, который так заботливо обнимал его, провожая в метро. А сделано это было для того, чтобы еще больше осложнить ребятам жизнь, и без того непростую. Так сильные мира сего, обладатели сверхбогатств, не гнушаются отбирать мелочь у бедняков, чтобы присовокупить её к своим тучным капиталам, а жертву свою, лишившуюся опоры в мире, сделать прислужником своей системы. Что же касается выезда из столицы Франции, то майсы никак не могли найти человека, который мог бы им объяснить дорогу до бензоколонки на шоссе до океана. Те редкие интеллигентные люди, вроде работника музея, знавшие английский, понятия не имели, где на трассах располагаются заправки. Простые же водители, которые знают всё о дорогах, не понимали ребят и в бессилии разводили руками. Карты же Парижа, которые можно было развернуть и изучить в книжных магазинах не покупая их, не давали никакой ясности, потому что оказалось, что собственно то, что называется Парижем – это есть только его центр. Большой же Париж состоит из множество формально независимых городов. На картах же имевшихся в продаже изображался исключительно туристический центр.

Итак, съестные и финансовые запасы ребят подходили к концу. О том же, чтобы поиграть где-нибудь музыку не могло быть и речи. Кругом шныряли зловредные недруги только и ждавшие момента, когда их оппоненты обнаружат себя пением.

Уже ночью Чарли заглянул в мусорный контейнер во дворике ресторана в надежде найти там какой-нибудь деликатес с вышедшим сроком годности. Но ничего такого не нашел он в помойном баке. Зато там было кое-что получше. Там была надежда, которая пришла к ребятам в виде светящейся гирлянды на самом дне пустого хранилища для пищевых отходов.

- Как символично! – сказал Кузнечный. – Эта гирлянда лежит в самом низу этой гадилки и светится. Так и человека, когда он доходит да самого глубокого отчаяния, до самой нижней точки падения, до дна, может ожидать там чудо спасения..

- Почему бы провидению не спасти его чуть раньше? – задала вопрос как бы самой себе девочка.

- Наверное потому, что этот путь к самому подножию жизни тоже для чего-то нужен.. – неуверенно ответил ей компаньон.

- Ну значит нам надо ждать чуда, Кузнечный. Потому что мы как раз у самого подножия, как ты сказал. На дне жизни!

 

Чудо случилось очень скоро и очень неожиданно. Когда перед сном Чарли вытряхивал то, что осталось в его карманах, оказалось, что монет в них, за вычетом тех ста евро, было больше чем с утра. Единственное, чем питались Майсы в Париже, кроме тортов на Ролланд Гаррос – были круассаны по одному евро за штуку в уличных пекарнях и по 75 центов в редко встречающихся в центре супермаркетах. А сдачу Чарли, не смотря на свою экономность, всегда брал не глядя, полностью доверяя очаровательным пышно-и розовощеким булочницам. И оказалось, что это как раз тот случай, когда доверие к людям вознаграждается. Когда-то, возможно, майсы не нуждались в деньгах и из-за невнимания к подсчету мелочи деньги перекочевывали в кошельки тех, кому они больше требовались. Теперь же, когда уже Чарли и Чухля оказались в бедственном положении, монеты стали перебегать в их карман из карманов тех, у кого в этом смысле всё было в порядке. После этого неожиданного открытия майсы никогда не пересчитывали сдачу и не раз такое легкое отношение к деньгам оказывалось для них спасительным в трудные минуты. Чарли и Чухлинка, как птицы небесные и верблюды земные, перестали думать о завтрашнем дне, а концерты стали давать всё больше там, где им самим этого хотелось, а не там, где заставало их безденежье.

Спасение же от зиверсов дала память, которая, как океан во время бури, выбрасывает на берег различные предметы, которые таились в его глубине. Так и она подняла на поверхность и выбросила на берег их сознания факт – со времен поездки в Крым они так и не выложили из своих рюкзаков накладные бороды. Итак, наклеив их, майсы слились с толпами праздношатающихся по восточной части города арабов и зиверсы совершенно перестали их узнавать. Однако выбраться из мегаполиса Чарли и Чухле не удавалось еще целых три дня .Что ж, и это было частью большого плана, который, по всей видимости, имеют на наш счет те сверхъестественные силы, которые управляют вселенной и без позволения которых ни один волос не упадёт с головы человека. Разве можно было им покинуть Париж познав только одну его сторону? Разве он не один из прекраснейших городов мира? Не по этой ли причине рождение и проживание в нём возносит парижан до осознания себя как небожителей, к которым можно лишь приблизиться, но не встать с ними вровень. Майсы бродили по городу три дня как бы без цели, лишь иногда обращаясь к показавшимися им симпатичными людям с одним и тем же вопросом на английском языке: “Как добраться на общественном транспорте до заправки стоящей на шоссе ведущем к океану?” И постепенно всё плохое стало уходить на второй план, переставало подмечаться, а сознание наполнялось тёплыми, светлыми и щемяще-прекрасными образами улиц засаженных широколистыми и раскидистыми липами, проспектами, спускающимися с холма и залитыми вечерним светом, тихими набережными Сены и просто прекрасными, прекрасными домами и пейзажами, которые лучше один раз увидеть своими глазами, чем сто раз прочесть о них в книгах. К концу пятого дня пребывания в Париже майсы уже не боялись признаться себе в том, что он стал их любимым городом, и что им уже вовсе не хочется его как можно скорее покинуть. Однако, знаком к тому, что это всё-таки нужно сделать, ведь конечная их цель еще не достигнута, стала встреча с человеком обладавшим нужными знаниями. Это был английский дальнобойщик. Вот по этой причине он знал и английский язык и сеть дорог окружавших город. А так как он часто бывал в столице Франции – знал он и здешнюю сеть общественного транспорта. Это была невероятная удача, настоящее провидение. От этого человека ребята получили исчерпывающую информацию. Лента дорог снова замаячила перед ними на горизонте и поманила к себе. Теперь они точно знали, что завтра они окажутся на обочине шоссе перед последним рывком к своей мечте. Им предстояла последняя ночевка в Булонском лесу. Далее перед майсами лежала прямая дорога к берегу Атлантического океана.      

 

          18. Значит вы хотите увидеть океан?

Задними дворами гипермаркетов майсы вышли к автозаправке на океанском шоссе. В отличие от предместьев Берлина, здесь им не пришлось долго ждать доброхотного водителя. Ребят подобрал молодой жизнелюбивый араб, который всю дорогу рассказывал им о том, как многого он хочет. Он всё время говорил – “хочу это”, “хочу то!” или даже “хочу, хочу, хочу!”. В этом его желании не было ничего от жадности. Читалась в этих его словах только неуёмная любовь к жизни, правда, в основном, к той её стороне, которая напрямую связана с удовольствиями. Следующим человеком, который встретился майсам был пожилой, полный любитель блюза, ехавший, как и полагается любителям подобной музыки, не на простой машине, а на белом фургоне, в котором всю дорогу играли его любимые песнопения. И, как и положено старым блюзоманам, он чрезвычайно много чертыхался..

- А вы знаете Джонни Кэша? – спросил Чарли.

Этот вопрос был по-детски наивен. Конечно, этот человек знает всех блюзменов от времени рождения Иисуса Христа, и уж тем более Джонни Кэша, имя которого известно даже тем людям, которые вообще не слышали о таком музыкальном направлении. Но вопрос этот юноша задал не из праздного любопытства. Дело в том, что в минивэне лежала двеннадцатиструнная гитара, и Кузнечный вызвался сыграть песню Кэша – Folsom Prison Blues.

- Ну давай, - ответил водитель и остановил в честь этого события свой фургон. Он предложил попутчику выйти на воздух и устроиться поудобнее, сев на капот машины, и только тогда играть. Конечно, Чарли сыграл эту песню не лучше Джонни, но все-таки вызвал дружественную улыбку и похлопывание по плечу со стороны добродушного толстяка.

На подъезде к городу Ле-Ман любитель блюза указал ребятам на электростанции вытянувшиеся вдоль дороги.

- Это гордость Франции, объяснил он. Во всём мире электричество вырабатывают с помощью воды, угля, солнца и прочего хлама, а у нас оно вырабатывается само по себе..

- Вы, должно быть, говорите об атомных электростанциях? – уточнил Чарли.

- Какие к дьяволу атомные электростанции! Это позапрошлый век, мой друг! Само по себе! Я тебе говорю, само по себе! Его вырабатывают пьяницы, которые бегают в колесе! Мы им даём немного спирта, за который они должны заплатить бегом. Спирт ей-богу, ничего не стоит! А бегут они лучше проклятых древних греков, когда тяпнут стаканчик-другой! Лучше любого чёртового я-майца, я тебе говорю! Все абсолютно добровольно, никакой диктатуры. Хочешь спирта - полезай в колесо и беги. Да они и живут с такой диетой в два раза дольше остальных. В два раза быстрее передвигаются – в два раза дольше живут!

- Вот это да.. – только и могли произнести удивлённые майсы..

- У нас, во Франции, все, чёрт возьми, приносят пользу. Вот даже и я на старости лет кому-то смог пригодиться, видите..

На этом пути добродушного водителя фургона и майсов разошлись. Он направлялся в город Ле-Ман, а Чарли и Чухлинке предстояла главная встреча этого путешествия. 

Человека на скромной старой машине, который подобрал майсов на заправке рядом с поворотом на Ле-ман, звали Жан. Он просто ездил в магазин в город и возвращался обратно к себе в деревню Понтарсон. До нужного ему поворота оставался всего один километр, но он всё равно решил подобрать странников и подвезти их немного. Но это “немного” затянулось очень на долго. Оказалось, что Жан очень интересуется Россией и особенно русской литературой и в майсах, а особенно в Чухлинке, он нашел прекрасных собеседников, разговор с которыми ему никак не хотелось прерывать. Когда же ребята решили поинтересоваться, куда всё-таки едет Жан, он только многозначительно промолчал, а через какое-то время спросил,

- Значит вы хотите увидеть океан?

В этот момент юные путешественники поняли, что Жану уже давно с ними не по дороге. Они затаили в себе эту мысль, что едут они к своей заветной цели без остановок и промедлений и, боясь спугнуть свое счастье, не облекали эту свою догадку в слова. Да, Жан вёз их не по дороге к своему дому, а прямиком к берегу океана, а значит всё хорошо, всё будет очень хорошо. Значит все препятствия остались позади. Майсы, доберутся до своей цели уже сегодня.

Остановки, однако же, все-таки были уже в Финистерии, которую так назвали потому, что до Колумбовых путешествий считалось, что именно здесь заканчивается земля, обитаемое людьми пространство. А дальше – полная пугающая неизвестность.. В этом далёком краю, не обласканном солнцем, обдуваемом северными ветрами, среди густых желтых колышущихся трав были запрятаны древнейшие сокровища Франции, заброшенные храмы, построенные сбежавшими сюда от англо-саксонского вторжения бриттами еще в первом тысячелетии нашей эры. Они стояли совсем чёрные от времени, покрытые витиеватыми барельефами на совсем диких необитаемых холмах. К ним не вели никакие дороги, только протоптанные редкими захожанами едва заметные тропинки.

Еще Жан продемонстрировал майсам традиции Франции. Оказывается, те французы, которые знают и ценят свою культуру, предпочитают, если есть такая возможность, справлять нужду не в помещении, а на свежем воздухе. Обычай этот корнями своими уходит в средние века, - объяснил Жан, - когда города были такие скученные, что для туалетов там не находилось места. Так и вошло с тех пор у французов в привычку мочиться на улице. И сам Жан, ничего не стесняясь, ходил в туалет в кусты.

- А если вы оказались в лесу? – спросил Чарли.

- Ну и что, что в лесу? – не понял Жан.

- Ну, я имею ввиду там, где нет кустов, а есть только деревья. Как у вас принято облегчаться – под дерево или стоя облокотившись спиной о дерево?

- Конечно облокотившись спиной о дерево! – ответил Жан, а у вас?

- У нас тоже, разумеется! А все остальные, насколько мне известно, писают под дерево..

- О.. Это примитивные народы.. – с видом профессора антропологии заявил Жан.

Он довез майсов до города Брест, что раскинулся по берегам одноименной брестской бухты. И здесь бы ему и высадить ребят и поехать домой, но нет.

- Я знаю в окрестностях одну деревушку с лучшим выходом к океану, - сказал Жан, и не дождавшись согласия своих несколько смущенных его добротой пассажиров повез их к выбранной им точке.

Посёлочек этот, или городок, или деревня – во Франции между этими словами нет разницы, ведь и деревни там застроены капитальными каменными домами, назывался Ле-Конке. Это было небольшое рыбацкое поселение в котором большинство домов были выкрашены в белый цвет, как делают на западе во всех прибрежных населённых пунктах, должно быть для того, чтобы сверкающие на солнце или едва различимые в шторм постройки эти всё же, ни при каких обстоятельствах, не остались бы незамеченными с моря. На улицы этого местечка не ступала нога иностранного туриста, и видно это было сразу, невооруженным глазом. Лишь знающие французы из близлежащих областей приезжают в Ле-Конке отдохнуть с семьями. Обо всем этом красноречиво свидетельствовало отсутствие огромных отелей, пляжей, оборудованных шезлонгами, казино, “цивилизованных” забетонированных набережных с фонарями горящими круглые сутки и вагончиками быстрого питания. Словом, не было здесь всего того, что обычно так привлекает праздных гуляк и матрасников. Вместо набережной была здесь лишь протоптанная людьми тропинка по краю скалистого утеса, о который разбиваются холодные океанские волны. А вела она к заброшенному древнему монастырю, стоящему на мысе, который выдавался далеко в океан. Еще в Ле-Конке есть дикий каменистый пляж, на котором никто не загорает и не купается, потому что погода в этих местах что зимой, что в разгар лета примерно одинаково холодная, ветреная и сырая.

Но всего этого не видели и не знали еще майсы. Их мысли в момент, когда они въехали на территорию городка были только о том, что увидят они через несколько минут или секунд. Каким в первый раз предстанет перед ними Океан. Чарли запомнил этот самый важный в его жизни момент. Впервые увидел океан он не на пляже, а в прорехе между рядом стоящими домами. Он сверкал в золотистых лучах заходящего солнца и был спокоен и тих.

- Господи, я видел его! – воскликнул он по-английски и закрыл лицо руками, как неосознанно делают, видимо для того, чтобы не выдать всей полноты своих эмоций. Но, в данном случае, сделано это было исключительно в силу привычки, а никак не из нежелания разделить свою радость с ближними. А через минуту машина уже припарковалась возле пляжа и майсы, бросив лежавшие у них на коленях рюкзаки на асфальт, побежали к той черте, которая, по мнению людей прошлого, была краем того пространства, которое выделено Богом человеку для проживания. Именно в этот момент солнце закатывалось за горизонт, и ребята увидели кульминацию этого действа – последние лучи, скользящие по воде, красные всполохи и зарево на горизонте.

Не было никаких сомнений в том, кем был послан к ним Жан, ведь доберись они до побережья на 10 минут позже, они увидели бы лишь тьму и ощутили бы лишь солёный ветер на губах. Если же майсы заночевали бы где-то в дороге, то увидели бы океан в самый разгар дня, с его прямым и грубым светом, ради которого ни один зрелый художник не потратит и того усилия, которого требует один мазок кисточкой. Нет, Жан привёз их к берегу в нужную секунду, когда только и было возможно прикоснуться к вечности и величию божественного творения. А проехал Жан ради этого лишних для себя 250 километров и столько же ему предстояло преодолеть на пути домой.

- Ничего, - сказал он. – Я часто попадаю в подобные передряги. В таких случаях, когда хочется спать, я останавливаюсь на обочине и сплю, пока ночной холод не разбудит меня.

Но этот разговор состоялся чуть позже. А в тот самый момент, когда вдосталь насладившиеся зрелищем заката на краю света майсы вернулись к парковке, они увидели ругающегося почему-то по-немецки пожилого француза с небольшим животиком и залысинкой, который не мог припарковать свою машину из-за рюкзаков, которые валялись на предназначенных для автомобилей местах. 

 

Ключи от леса.

Shaize cempers! – кричал седоволосый пухлячок. – Чертовы туристы! Разбросали тут свой хлам! Чтоб у вас кактус на лбу вырос!

Человека этого, как выяснилось в последствии, звали Гульвен и ему тоже предстояло сыграть важную роль в жизни майсов. Однако, в тот момент смотрел он на ребят крайне враждебно. Жан быстро объяснил Гульвену на французском, что Чарли и Чухлинка никакие не туристы, а самые что ни на есть настоящие отважные путешественники, после чего взгляд его с сурового и недоброжелательного сменился на приветливый.

- О, так вы автостопщики! Что же вы сразу не объяснились! – распахнув объятия сказал Гульвен. – В молодости я тоже ездил автостопом, поэтому вы для меня отныне родственные души! Если вы хотите, вы можете..

Тут майсам подумалось, что Гульвен приглашает их переночевать у себя дома, но окончание предложения оказалось слегка обескураживающим.

- .. вы можете поставить свою палатку, если конечно она у вас есть, в моем саду!

Майсы немного опешили, но ни единым мускулом на лице не выдали своего смятения. По правде говоря, они вовсе не хотели ночевать ни в саду, ни даже дома у Гульвена, но чувство такта не позволило им отказаться от такого предложения, потому что, как им показалось, француз не из одного только чувства вежливости решил оказать им гостеприимство. К тому же, они помнили, что ставить переносные дома где попало во Франции запрещено. А еще очевидным плюсом ночевки у Гульвена будет то, что им не придётся всё время таскать свои вещи за собой. Поэтому, за доли секунды взвесив все за и против, ребята сказали:

- О, это было бы здорово!

Майсы трогательно попрощались с Жаном. Он пригласил их на обратном пути заехать к нему в гости. Ребята же в ответ позвали его в город Новое Море и в Москву, однако Жан сказал, что приедет в Россию только тогда, когда выучит русский язык.

Гульвен оказался потомком древнего графского рода и, хотя все дворянские титулы во Франции были отменены после революции 1789-го года, семья его, тем не менее, сохранила за собой обширные владения в провинции Бретань. Однако сам он был в своей семье что называется infant terrible, спокойной жизнью на деньги от земельной ренты и умножением капиталов не интересовался, а всю свою молодость путешествовал по миру и тоже часто ездил автостопом, правда не по зову сердца, а только в тех местах, где другого способа перемещения не существует. Бывал он и в Африке и в глухих, окраинных местах в России и везде его интересовало одно – птицы, страстным поклонником которых он являлся. И какие бы красоты природы он ни находил, если в этом пейзаже отсутствовали пернатые, он всегда оставался недовольным, откладывал свой бинокль, упирался кулаками в бока и с ужасно серьезным видом говорил: “Я не вижу птиц”. Но об этой его особенности майсы узнали годами позже, когда Гульвен, откликнувшись на их приглашение, приехал с ответным визитом.

А в тот день они узнали, почему предложение графа было столь скромным. Пока они ехали до его жилища, он рассказывал о своём дворянском титуле и о том, что каждый в его семье имеет по собственному замку а также, что его семейству принадлежит ровно половина городского храма, в полу которого и покоятся его славные предки. Родители его, однако, когда отпрыск их был еще юн, махнули на него рукой, угадав в нем будущего перкати-поле, и по случаю совершеннолетия Гульвена, наследовали ему очень скромный однокомнатный замок. Но зато, в придачу к столь непритязательному обиталищу, ему достался целый лес, который запирался на замок, и которым граф, так стали называть его майсы, владел единолично. Впрочем, единственная комната миниатюрной крепости не была совсем уж маленькой. Если бы её освободить от всего того что в ней находилось, то получилось бы очень просторное помещение, в котором могли бы без особенного стеснения разместиться и десять человек. Но покой этот был до отказа забит всем тем, что так или иначе связано с птицами. Это и книги, и альбомы с фотографиями, и альбомы с марками, на которых изображены птицы, и чучела птиц, и картины с птицами, и различные предметы украшенные птичьим орнаментом, например вазы или шкафы. Даже кровать Гульвена содержала в себе птичьи изображения. Здесь же находилась кухонная плита, на которой была оставлена вариться горчица, от запаха которой у майсов перехватило дыхание.

- Но ведь обычно горчицу покупают, а не варят сами, - заметил Чарли, конечно, желая польстить находчивости и сметливости обездоленного аристократа.

 - Это богатые люди покупают, а люди со средним достатком – варят! – с достоинством ответил граф.

- М-да, - продолжал Чарли. – А как называется ваша машина? Мне очень нравится. Такая маленькая и старая, как раз как я люблю.

- Это Рено. А что до её размера и возраста, то я всегда беру самый дешевый автомобиль, который только есть, - сказал Гульвен с довольной ухмылкой, по которой было видно, как он горд тем, что обхитрил весь мировой капитал, сумел остаться вне системы созданной этими выскочками, с точки зрения потомственного вельможи, буржуа! Ведь обманутые люди за огромные деньги покупают новые машины, в то время как продаются старые и дешевые, которые отлично ездят! Все эти мысли читались на лице смекалистого нобиля. Чарли понял все его мысли и заговорщически улыбнулся в ответ. Все вместе поболтали еще часок о путешествиях, а затем хозяин показал ребятам, где они могут поставить свою кочующую лачугу, предупредив, что не нужно пугаться собак, которых он выпустит ночью на прогулку.

 

Как часто сон преломляет реальность и вполне безобидные вещи в полудремоте могут казаться совершенно жуткими. Так лай собак в сознании засыпающих майсов превратился во что-то зловещее. Им стало казаться, что лютый и коварный нобиль, специально заманил их сюда, а теперь выпустил собак, чтобы майсы никуда не делись, пока варится горчица! Что место это является чем-то наподобие логовища Дракулы и хозяин его сейчас наверняка потирает руки и думает, как ловко увлек он ребят в свои сети и как вкусны будут поджаренные майсы приправленные горчицей собственного приготовления! 

Однако, не смотря на тревожные мысли, Чарли и Чухлинка вскоре уснули глубоким сном. Наутро они нашли двери в крепость запертыми, однако, рядом с ними лежал завтрак - несколько бутербродов, яблоки и йогурт, так заботливо собранные человеком, которого еще вчера ребята подозревали в недобрых намерениях. Под фруктами же лежала бумажка с посланием, а написано в нём было вот что:

“Приятного аппетита! Я уехал по делам и смогу показать вам окрестности только послезавтра. Желаю вам приятно провести время. Оставляю вам ключи от леса, дорога через который является кратчайшим путём к океану. На то время, что вы будете моими гостями – лес принадлежит ВАМ!”

Майсы долго не могли поверить своим глазам, перечитывали записку снова и снова. Наконец Чарли очухался от эмоционального потрясения и произнес:

- Ключи от леса! Ключи от леса! Чухля, у тебя когда-нибудь были собственные ключи от леса? Да еще и от такого, который спускается к океану!

- Да уж! Ничего лучше просто невозможно было себе даже вообразить.. – кажется всё еще не вполне веря вдруг свалившемуся на них счастью сказала девочка.

Как выглядит лес, в котором никто не бывает, кроме его хозяина? Где никто не рубит деревья, не оставляет мусор, не пугает птиц? Как выглядит лес, которым владеет столь бесхозяйственный человек, как Гульвен? Прекрасно. Он выглядит как Эдемский сад до того, как в нём появились Адам и Ева. В нём нет выложенных плиткой дорожек, только душевные тонкие тропинки похожие скорее на козьи, чем на человеческие. Там по глади озера скользят невиданные для русского человека птицы. Растут широкоплечие великаны деревья и строят плотины суетливые бобры. За эту прогулку майсы увидели столько диких зверей, сколько не видели за всю свою жизнь. Но самое главное, это, конечно, тишина. Казалось, что временами, когда затихал ветер, дикие звери тоже синхронно прекращали свою напряженную работу ради того, чтобы не нарушить этой величественной церемонии природы, когда она останавливает движение воздуха и все другие свои жесты, возможно для того, чтобы поразмышлять о чём-то или же провести какое-то торжественное, невидимое человеческом глазу таинство. В эти минуты раздумий мира о самом себе никакие земные создания не осмеливаются подавать свои голоса. Птицы скользят по воде медленно, бобёр откладывает палку, которую грыз и думает над устройством будущей плотины, а зайчик замирает и навостряет уши, чтобы в следующий за торжеством тишины миг мгновенно определить, откуда исходит опасность. Майсы тоже старались не нарушать своими разговорами общее молчание.

 

Среди географов ни один век ведутся споры – являются ли воды омывающие Ле-Конке атлантическим океаном или же они представляют из себя частицу пролива Ла-Манш. У Гульвена на этот счет была своя теория.

- В сущности всё, это bullshit, - говорил он. – Фигня. Разделения на моря и океаны условны, и уж тем более символичны они, если речь идет о месте, где заканчивается океан и начинается пролив. Это то же самое, что обсуждать, является ли угол дома или его стена частью собственно дома или же элементом улицы. И даже если допустить, что формально правы те, кто считают эти места побережьем Ла-Манша, то и это не зачеркнуло бы то обстоятельство, что перед майсами открылась вся мощь настоящего Океана, во всей его необузданной силе. Полный штиль, в момент когда ребята только вышли из леса, вскоре сменился сильным западным ветром, и именно это и было нужно майсам. Ведь по их представлениям, которые, вероятно, недалеки от истины, разница между морем и океаном помимо сугубо условных вещей состоит в первую очередь в их силе, а именно в силе ветра и волн, которые как будто вступают в извечный поединок с сушей, во время затишья собирая силы, а затем обрушивая на неё всю свою мощь. Океан, конечно, неоспоримо сильнее и должен бушевать и волны его должны далеко-далеко закатываться вглубь земли. А еще им казалось, что океан, это самое древнее, что есть в мире. Он древнее морей и озёр. Древнее всего что есть, потому что всё вышло из него и, потому, он всё помнит и обо всём может рассказать, если его попросить. Поэтому майсы просто сели рядом с Ним, облокатились спиной о скалы и стали слушать, и слушали весь оставшийся день, не прерываясь на обед или разговоры друг с другом. Но, внимая Ему весь день, они поняли, что ошибались, и что Океан знает не всё. В нем сохранилась информация только о самом начале времен, когда земная твердь отделилась от водных пучин, определялись очертания континентов, всё выходило из воды и человек, как написано в книге Рабадзы вышел, чтобы пожарить рыбу. Что же до всех последующих времен, то у Океана сложились очень избирательные представления о жизни людей, ведь видел он только праздничную сторону их жизни. К его берегам люди приходят чтобы порезвиться, покувыркаться в волнах, запустить воздушного змея. Океан знает только лучшие мысли человечества и потому ему так легко. Лишь иногда на том или ином берегу этого мирового вместилища всех солёных вод высаживаются люди, чтобы залить песок пляжей кровью и заглушить шум волн криками детей и матерей, но, видимо, мировое море предпочитает забывать некоторые неприятные вещи, а, возможно, оно просто не стало рассказывать о них Чарли и Чухлинке. Во всяком случае, так они решили.

 

У святого Танги.

Насквозь изнемогая от тоски

Мы оборвём у солнца лепестки,

Затем лишь, чтобы помнить – это Было.

                                Михаил Боде.

И на второй день майсы большую часть времени сидели на берегу океана. А еще гуляли по городку. Оказалось, что длинный залив, который разрезает посёлок на две части и в котором пришвартованы сотни рыбацких лодок, лишь половину времени является заливом. Когда наступает отлив – вода из него полностью уходит и лодки и яхты погружаются в ил и глину, накренившись под своим весом в одну или другую сторону. И если ты, например, приплыл с хутора чтобы совершить покупки, то надо торопиться, ведь у приливов и отливов нет раз и на всегда сложившегося расписания, поэтому, вернувшись, можно обнаружить лодку стоящей уже не на воде.

Когда ребята подошли к заливу, как раз начинался прилив. Вода журчала у входа в бухту и заполняя своими передовыми отрядами все желобки, ямки и выщерблинки. После чего, уже подобно несметным полчищам варваров накрывала всё своей пеленой и неумолимо стремилась всё дальше и дальше во владения суши. Происходящее казалось майсам торжеством жизненных сил, и им захотелось поучаствовать в этой мистерии. Они не пожалели часа своего времени и встали босыми ногами на кусочек твёрдой поверхности среди болотистого ила и стали ждать, когда вода как долгожданный сон примет их в свои объятия. Неумолимо приближаясь, она сначала коснулась кончиков их пальцев, затем добралась до пяток и вот уже дошла до щиколоток, поглотив всю ступню, а потом дотронулась и до колен. Всё это происходило медленно и невероятно нежно. Так родители по утрам будят своих юных отпрысков тихими поглаживаниями и поцелуями, так и в вода струилась по их коже как руки любящей матери, и в этом своем ощущении ребята были не далеки от истинного положения дел, ведь, как известно, всё живое обязано своему существованию именно этой первостихии.

- Хорошо было бы использовать воду как нежный будильник. Ложиться спать в ил, и вставать, когда тебя разбудит прилив.. – еще подумали майсы, но потом опять вспомнили то, что знали раньше - у приливов нет постоянного распорядка, поэтому воспользоваться ими как часами вряд ли получится.

Еще Чарли и Чухля бродили в этот день по краю утеса вдоль берега, где аромат разнотравья смешивается с солёным запахом волн, разбивающихся о чёрные скалы. Идя долго-долго по этой извилистой тропинке, описывающей все горные выступы и ниши, можно дойти до руин монастыря Святого Матфея заложенного в 6-м веке отшельником по имени Танги. Предание гласит, что будущий основатель аббатства жил с мачехой, которая издевалась над ним и его сестрой и, когда он вернулся после продолжительного отсутствия в родные места, приёмная мать оклеветала сестру будущего святого, которую звали Од. Разгневанный пасынок, поверив лукавым словам мачехи, в гневе обезглавил сестру, но убиенная, взяв свою голову в руки, вернулась домой и попросила перед смертью святого причастия. Потрясенный увиденным, Танги покаялся и поклялся посвятить свою жизнь Господу, после чего и основал обитель на этой северной скудной земле. И где как ни здесь – среди черных холодных скал и пронизывающего ледяного даже летом ветра мог он искупить свою вину? И где как ни здесь, на самом краю света, в земле Финистерии вообще могла случиться эта удивительная история? И, хотя до аббатства Сен-Мэтью и маяка от Ле-Конке всего 4 километра пешего пути, майсы в тот день не дошли до него, просто потому, что ничего о нём не знали..

И на третий день Чарли и Чухлинка в основном сидели на берегу, наблюдая за волнами и за детьми, которые пускают воздушных змеев и бегают по кромке набегающей водной пены. Ничего другого им не было нужно, но Гульвен настоял на том, чтобы покатать их на своей самой дешевой машине. Для начала он показал им замок своего брата и замок своей мамы, и для майсов стало очевидно, НАСКОЛЬКО сильно он провинился перед своими родителями, ведь, по сравнению с их дворцами, пристанище опального наследника виделось не более, чем коморкой для вельможеской челяди. Потом он показал ребятам ту половину церкви, которая находится в собственности его семьи и отвез к Монастырю с Маяком, до которого майсы по незнанию не дошли днём ранее.

 Удивительное дело, как вещи достигают своей истинной красоты, стоит их только забросить! Если бы это величественное и мрачное здание главного храма, стоящее на самом краю утёса, обдуваемое солёными холодными ветрами, будто сошедшее с полотен Каспара Давида Фридриха, не было бы покинутым, то есть имело бы крышу, застеклённые окна, пол, то в эти окна не дул бы ветер, внутри стояла бы душная, закупоренная, глухая тишина, изредка нарушаемая звоном монет, пересчитываемых храмовым служкой и не был бы слышен шум океана. Посреди алтаря не выросло бы тонкое и изящное, как стан юной девы, деревце, солнечные блики не играли бы на покрывшихся лишайником камнях. Если бы не всё это – здание это походило бы скорее на затхлую тёмную теплицу, в которой сподручнее под лампочками выращивать помидоры, нежели проводить церковные службы. Возможно, только когда люди покидают свой кров, начинается его истинное бытие, задуманное свыше. Так думали майсы в молчании бродившие среди покрытых мхом стен и обвалившихся арок. Они не стали спрашивать у Гульвена, почему монахи покинули это место. Этого требовал закон красоты – такой очевидный для них ответ сам собой следовал из их собственных рассуждений.

 

Возможно, майсы остались бы здесь, в Ле-конке надолго. У них закончились бы деньги, они стали бы давать концерты перед рыбаками, жили бы в пещере под скалой, питались бы рыбой, которую уронили из лап чайки, их волосы бы от постоянного ветра спутались в колтуны, а сами они превратились бы в типичных прибрежных хиппи, которые живут на пляжах в более южных широтах, так им здесь нравилось. Но они были в гостях, а у гостеприимства есть свои законы. Жить у странноприимца можно три дня, а на четвертый нужно либо покинуть приют, либо начать приносить пользу. Никакой пользы орнитологу ребята принести не могли, а хлебосольность хозяина была самой настоящей, ведь утром второго дня Гульвен принес ребятам не только завтрак, но еще и новую, купленную специально для Чухлинки куртку, которая должна была защитить её от пронизывающего сырого ветра. Посему, далее пользоваться добротой графа путешественники, по законам совести и традиций, никак не могли. Покинуть же его и переселиться в другое место неподалёку, означало бы нанести сердобольному нобилю обиду. Поэтому, они сказали ему, что на следующий день отправятся в дальнейший путь.

Наутро Гульвен вызвался добросить майсов до города Бреста, где они смогут легко поймать машину в нужном им направлении. Ребятам довелось наблюдать утренние сборы анархичного графа, который своей жизнью нарушил многие установившиеся порядки. А собирался он так – сначала надевал шляпу, а уже потом складывал всё, что ему может понадобиться вне дома в рюкзак, и только в самую последнюю очередь надевал одежду – неизменные клетчатую рубашку и белые брюки. Должно быть, подумали ребята, одежду он возит стираться в замок брата или родителей, ведь для стиральной машины в его опочивальне места не нашлось.

Последний раз майсы проскользили взглядом по рыбацкой деревушке, на этот раз из окна автомобиля. Вот десятки прогулочных велосипедов припаркованы возле белой как первый снег церквушки, вот рыбацкие лодки покачиваются на легких утренних волнах, вот круглые и большие как воллейбольные мячи разноцветные бутоны местных цветов, высаженные здесь вокруг каждого дома и название которых ни Чарли ни Чухлинке не удалось запомнить, облизали стекло машины. И вот путешественники уже на круговом перекрестке возле заправки на выезде из Бреста. Как и обещал Гульвен, отправиться отсюда можно в любом направлении. Граф сказал, что не любит долгих прощаний, и потому дружелюбно и просто пожал ребятам руки, сел в автомобиль и уехал, сказав на прощанье, чтобы ждали его с ответным визитом.

 

Чего боятся все дети мира.

Было что-то невыносимо печальное в том, что майсы ехали по океанскому шоссе не в сторону океана, а вглубь континента. В окне мелькали сады и бензоколонки, заводы и ветряные электростанции, но всё это казалось одинаково сиротливым и покинутым в отсутствии всевидящего многомудрого Мирового Моря. А все дела, которыми занимались люди, выглядели бессмысленными мелкими и суетливыми в сравнении с грандиозными, величественными движениями стихии, которые можно наблюдать на побережье Атлантики. Сначала ребят подобрала милая молодая девушка. На вопрос: “говорите ли вы по-английски?” она ответила что-то непонятное, поэтому, первое время все молчали, и тем грустнее становились на душе оттого, что океан становится с каждым мгновением всё дальше. Когда же выяснилось, что главным международным языком она, всё-таки, владеет - грусть стала постепенно отступать. Потом майсы попали в фургон доверху набитый хиппи, которые выражали им всяческие знаки одобрения и по очереди и вместе играли на различных музыкальных инструментах, а Чухлинка подыгрывала, правда, не всегда по делу, на трубе. Так, к вечеру ребята оказались в маленьком городке Понторсон, рядом с которым жил Жан, увидеть которого еще раз очень захотелось Чарли и Чухлинке.

Городок этот производил впечатление не затронутого прогрессом и временем. На главной площади, из которой он, в общем-то, в основном и состоял, и на которую торцами выходили старые, коричнево-желтые здания с выщерблинами и облупившейся краской, играли светло- и рыжеволосые дети покрытые огромными, величиной с гороховые бобы, веснушками. Они ездили на велосипедах с тонкими изогнутыми рамами и весело галдели. Это был первый населённый пункт в Европе, где дети свободно гуляли по улице без присмотра взрослых, ошейников и электроповодков. Майсы было подумали, что опять незаметно провалились в прошлое, но, по безвкусной, кислотных цветов одежде детворы, они точно определили, что находятся именно в своём времени. У прохожего ребята попросили телефон, чтобы позвонить по нему Жану и сообщить о своём приезде. Незнакомец любезно согласился, и, таким образом, Чарли и Чухлинка окончательно осознали, что разница между французами и парижанами примерно такая же, как между русскими и москвичами.

Через каких-то пол часа Жан уже подъехал на площадь, а до тех пор майсы занимались тем, что упорно приставали к детям и строили им рожи, чтобы удостовериться, точно ли эти дети настоящие. Ведь могло быть и так, что детвора иллюзорная и резвится она здесь только для создания видимости благополучия или, например, для привлечения туристов. Чарли даже, в ходе этих размышлений, пришла в голову бизнес-идея – создать генератор детского смеха, который закупали бы те страны, где во дворах давно не играют дети, а старикам безумно тоскливо слышать из окна исключительно шум машин. Такие генераторы, по задумке Кузнечного, должны работать на солнечных батареях и запускаться в солнечные дни, как раз тогда, когда дети обычно резвятся на воздухе. Детские крики радовали бы взрослых, которые сидят в своих домах закрывшись от солнца занавесками и те, возможно даже выключали бы на какое-то время телевизоры, что экономило бы электроэнергию, так что идея эта сулит одну только прибыль не только для производителей, но и для потребителей. “Обязательно нужно распространить такие генераторы повсюду, где мало детей, не только ради барыша, но и в целях пропаганды деторождения” - думал Чарли. 

А карапузы оказались самыми что ни на есть взаправдашними. На рожи продемонстрированные майсами, они ответили своими, французскими рожами, которые принято показывать в этой части света, и даже нашли длинную палку с которой, как с пикой пошли на странников войной и оттеснили их в угол между стенами городской ратуши, после чего Чарли и Чухлинка были вынуждены признать своё поражение и, в ознаменование этого, поднять руки вверх. Дети, однако, не захотели брать пленных и начали колоть и мутузить майсов подвернувшейся им под руку жердью. При этом они гоготали, смеялись своими беззубыми ртами , а лица их выражали дикий пантагрюэлистский восторг. Только Жан, вовремя появившийся на площади, спас майсов от неминуемой воображаемой гибели и вполне реальных синяков. Он принял вид ужасно важного и строгого человека и насупил свои густые французские брови. Все дети мира, конечно если они настоящие, ужасно боятся важных дядь и тёть со строгим взглядом, и немедленно и в точности исполняют любое их распоряжение.

- Сейчас же расходитесь по домам и не забудьте доложить своим родителям, как ПЛОХО вы себя сегодня вели! И пусть они хорошенько всыпят вам за ваши проказы! – медленно и грозно сказал Жан, после чего дети в мгновение ока рассыпались в разные стороны и разбежались по переулкам.

- Раз во Франции есть такие дети, то всё в этой стране будет хорошо! - вытирая пот со лба сказал довольный передрягой, в которой ему довелось поучаствовать, Чарли.

Жан объяснил свое долгое отсутствие тем, что прежде чем как поехать на назначенное место встречи, заглянул в магазин, чтобы купить всё необходимое для достойной встречи гостей.

- Ну, так уж и быть, раз вас ПОЭТОМУ не было так долго, то, на этот раз, мы вас прощаем, - шутливо заметила Чухлинка, зная, что их новый друг уже успел полюбить их странное чувство юмора.

Когда Жан подвозил майсов до Ле-Конке, он ровным счётом ничего не говорил о том, что кроме русской культуры, он увлекается еще и котиками. Не сказал он об этом и по дороге к своему дому. Лишь у дверей он вскользь, как бы между прочим, обмолвился, что в его доме “много котов”. Но когда котов много – это еще не беда. На самом деле Жан сильно погрешил против истины сказав, что у него их только лишь “много”. Нет, это слово совсем не подходит к той картине, которую увидели Чарли и Чухлинка, когда дверь в его покой отворилась. Квартира эта была настоящим котовым пристанищем. А еще, к сожалению для майсов, оказалось, что большая часть сумок с едой предназначалась вовсе не гостям из России, а мурлыкам.

Усатые создания сидели на столе, в вазах, на шкафах, на телевизоре, штабелями спали на кроватях и на полу. Но поистине удивительная картина открылась путешественникам, когда Жан открыл дверь ведущую во двор его домика. Подстриженная лужайка, которая упиралась в небольшое приземистое старинное здание церкви вся была усеена котами! Усачи, только услышав скрип дверной ручки, дружно повернули головы в ту сторону, откуда донесся звук и вытаращили свои разноцветные глаза. Удостоверившись же, что один из вышедших их благодетель, стрелой бросились в его объятия. Жан знал каждого котейку по имени и, ласково поглаживая всех без исключения подошедших к нему царапунов, что-то полушепотом приговаривал на французском, ведь котофеи, как известно, английского языка не знают. Ночевать в доме, по словам хозяина, из-за пушистиков было совершенно невозможно постороннему неподготовленному человеку, поэтому он, как и граф, предложил майсам поставить палатку на газоне возле своего дома.

Эта идея, безумно понравилась майсам, ведь спать им предстояло, по сути, во дворе храма. Перед сном Жан накормил ребят блюдами национальной кухни северо-запада Франции – кефиром и блинами, чему майсы были несказанно удивлены, ведь всю жизнь все твердили им, что кефир и блины – это сугубо русская еда!

 

Майсы становятся богатыми.

Как здорово, когда вас будит церковный колокол, а не звук будильника. А еще лучше, когда, выползая из палатки, видишь десятки котов на залитой солнцем лужайке на фоне древнего храма. Таким было пробуждение майсов ранним утром следующего дня. И, так как утро было раннее, Жан предложил майсам прокатиться по окрестным достопримечательностям, пока туда не набежали туристы, которые обычно довольно поздно встают. Так заканчивалось пребывание Чарли и Чухлинки в пока самой радушной к ним части света – Северо-Западной Франции. После поездки и плотного завтрака Жан отвёз ребят на шоссе, где они и расстались. Он вернулся к своим котам, а майсы, крепко поразмыслив, решили ехать не в сторону дома, а дальше – в Испанию и Португалию. 

Милый-милый Жан, он навсегда поселился в юных сердцах двух ребят, которые так же как и он живут на краю света, только с другой его стороны и в другом смысле. Как во Франции обитаемая твердь земная граничит с бескрайними просторами океана, так Россия представляется европейцу местом, где цивилизация граничит с дикостью, многолюдные города граничат с безлюдными пространствами тайги, тундры и степей, где редко встретится путнику охотник, оленевод или погонщик верблюдов. Последнее представление, впрочем, недалеко от истины.

Дальнейшее путешествие было больше похоже на сон или титры к американскому фильму о дорожных путешествиях. Отрезки, которые преодолевали ребята, были длинными, пейзажи проносились за окном как страницы фотоальбома, а реальность всё чаще преподносила сюрпризы. Сначала грузовики, на которых по большей части ехали майсы в этой части света, рассекали бесконечные, уходящие к горизонту виноградники и лавандовые поля юга Франции. После пересечения Пиренеев, пейзаж сменился на выжженные солнцем, заросшие кустарником и сухой травой холмы Испании. От плохо говорящих по-английски испанских дальнобойщиков ребята узнали главное об этом народе, что есть у них такое волшебное слово – Маньяна, завтра. Когда испанцу нужно что-то сделать и дело это не требует отлагательств – они всегда произносит его как заклинание и, до завтрашнего дня, действительно, не предпринимает никаких усилий, чтобы решить проблему. Испания же такая страна, где всё легко и прекрасно и многие вещи делаются сами собой. И обычно, к утру оказывается, что дело это не стоило того, чтобы из-за него переживать и вообще больше не требует человеческого в нём участия, то есть решилось само по себе.

Конечно, майсам рассказали и про здешние карнавалы, и чтобы юные странники прочувствовали на себе все прелести этой традиции, один из дальнобойщиков завёз ребят в городок, где в тот день как раз проходил карнавал. Майсы, по такому случаю, решили вспомнить свое “криминальное” прошлое, то есть попросту немного пошалить, тем более, что атмосфера фиесты как ни что иное располагало к баловству в майсовском стиле. Чарли пришла в голову идея, что раз уж во время карнавала каждый человек перестает быть собой, то, по сути, любое совершенное им действие, если, конечно, это не тяжелое уголовное преступление, нельзя будет вменить ему в вину. А конкретно, задумал он организовать шуточное карнавальное ограбление. Чарли и Чухлинка, вооружившись найденными масками и пластмассовыми разноцветными пистолетами, которые одолжили у местной детворы, ворвались в одно из уличных кафе и стали в грубой манере, как видели в американских фильмах, излагать свои требования. Правда, случилось небольшое недоразумение. Из всех кто находился внутри, только один понимал иностранную речь. Через него-то майсы и стали пытаться всеми “командовать”, чем вызывали безудержный смех официантов, всех тех, кто в этот момент трапезничал и даже хозяина заведения.

- Вот вы взрослые люди, - ругался Чарли, а даже не знаете, как вести себя когда врываются бандиты! Нас этому, между прочим, учили в школе!

- Как же нужно себя вести? – спросили через переводчика трапезничавшие.

- Нужно бояться, делать всё, что говорят грабители, не перебивать их, а самое главное, относиться ко всему происходящему по возможности серьезно, то есть не смеяться, ясно?

- В этом году карнавал проходит особенно интересно, загоготали посетители и, видимо, решив не оставаться в стороне от праздника перевоплощений, стали подыгрывать какбудтошным разбойникам. Все, как и распоряжался ранее Чарли, легли на землю, уткнулись в брусчатку лицом и заложили руки за головы.

- Так-то лучше, - вступила в переговоры Чухлинка и, со свойственной ей миловидной дерзостью, приказала выдать им что-нибудь поесть, причем, желательно “вегетарианское”.

Тут уж, не смотря на “инструкции” Кузнечного, все захохотали что есть сил и повставали с земли.

- Ха-ха-ха, обычно грабители требуют денег! А еды в Испании, кажется, всегда всем хватало! Вы что не знаете, как у нас проходят праздники урожаев? Мы кидаемся друг в друга едой, потому что её некуда девать!

- Да, - подхватил хозяин заведения, выглянувший из своей коморки, услышав дружное веселье. – Вчера как раз приходили двое налётчиков, но те были ужасно толстые и требовали денег!

- А разве нельзя лишнюю еду отправлять в Россию, раз уж её у вас так много? - скромно поинтересовалась девочка.

Это её высказывание так же вызвало легкие смешки.   

- Объясни ей, Карлито! – сказал один из посетителей, обращаясь к самому толстому из сидящих за столиками. И Карлито сказал:

- Это бизнес nene, малыш! Если мы сегодня отправим наши апельсины в Россию бесплатно, то завтра вы не станете их у нас покупать!

- Проклятый капитализм! – буркнул себе под нос Чарли, но его голос потерялся среди возгласов одобрения, которыми наградили присутствующие предыдущего оратора.

 - Но так уж и быть, - продолжал капиталист, - по вам видно, что вы и так ничего не купите ни сегодня, ни завтра, ни через неделю, даже если вас совсем перестать кормить, так что садитесь к нам и, по случаю праздника и в благодарность за то, что вы нас так повеселили – мы угостим вас от испанской души!

Чарли не стал отказываться от угощений предложенных “классово чуждым” элементом, и майсы присели за стол. Угощали их различными блюдами до тех пор, пока ребята не сказали:

- Хватит! Мы больше не можем.

- Как это не можете? - удивились испанцы. – путешественники должны уметь есть прозапас..

- Но мы уже поели про запас!

- Да? Ну тогда хилые из вас едоки! Ну пусть так. Где вы остановились? В какой гостинице? Мы будем счастливы увидеть вас завтра и снова накормить.

- Никакого завтра, - подумали про себя майсы, - а то мы отсюда никуда не уедем.

- Мы, вообще-то, не очень жалуем гостиницы. Там очень мало свежего воздуха, – сказал Чарли.

- Да, - поддержала Кузнечного Чухлинка. Мы предпочитаем ночевать во дворцах.. конечно заброшенных или, как крайний вариант, в замках, правда, пока получалось всё больше на лужайках перед ними.

- О-о, воспрянули духом Испанцы. У нас в стране полно замков. Они никому здесь не нужны. Эти замки находятся в горах. И еще там полно деревень. В Испании две тысячи девятьсот заброшенных деревень, и, наверное, в каждой четвертой стоит какой-нибудь богом забытый замок средневекового гранда.. Мы вас отвезём туда! Это здесь рядом, в горах!

 

По дороге, в машине, которая ехала по серпантину между поросшими колючкой и высохшей травой холмами, майсы спросили у испанцев, которые предусмотрительно взяли с собой переводчика:

- Почему люди покинули эту и другие деревни?

- Эту, говорят, из страха старой монахини с козлиными копытами, которая ходила по ночам по селению и стучалась всем в окна. Она приходила откуда-то с гор и вселяла во всех ужас.. Но, знаете, nene, это всего лишь отговорки. На самом деле, все жители этого местечка, как и в 16-м веке, пошли искать страну Эльдорадо.

- Так ведь уже наверняка известно, что такой страны нет. Латинскую Америки исследовали вдоль и поперек! – возразил Кузнечный

- Как нет? – засмеялся водитель. – Сейчас везде Эльдорадо! Только раньше у людей оно ассоциировалось исключительно с золотом, а теперь с возможностью жить в городе и ничего не делать!

- А разве нельзя в ДЕРЕВНЕ ничего не делать?

- В деревне ничего не делать скучно..

- А в городе весело?

- В городе весело.

- Значит люди совсем не хотят трудиться? А у нас в России есть поговорка – труд делает из обезьяны человека, а из человека – товарища.

- У нас тут никаких товарищей! Всех “товарищей” у нас перебили в гражданскую, в 39-м. Ну, счастливо ребята, приехали. Вот деревня, а за ней заброшенный замок, но проехать к нему на машине не получится, здесь очень узкие улицы, надо идти пешком. 

- Счастливо, спасибо огромное! – попрощались с услужливыми испанцами странники.

 

Деревня, в которой оставили майсов, представляла из себя хаотичное нагромождение каменных домов с кривыми черепичными крышами. Да и сами дома успели от времени скривиться. Все они были увиты плющом, а узкие дорожки между ними заросли густой, местами труднопроходимой травой. Ребятам сразу живо представилась старая монахиня с коровьими копытами, которая, как им сейчас подумалось, и сейчас может часто навещать это местечко, а может быть даже с концами переселилась в него. Но, по трезвому размышлению, Чарли и Чухлинка решили, что копыта вместо ног еще не делают человека злодеем, и что женщина эта вполне может быть весьма милой собеседницей, если конечно она говорит по-английски.

Хотя майсам и показали направление к замку, они запутались среди каменных хибар и потому решили переночевать в одной из них, тем более, что эти домишки были вполне уютными, а содержимое их производило такое впечатление, будто жители покинули их всего несколько недель назад и собираются в них иногда возвращаться чтобы проводить выходные.

В одном из таких жилищ майсы нашли просторный чердак с круглым слуховым окном, который показался Чухлинке столь привлекательным местом для ночлега, что о замке она даже перестала мечтать. Они улеглись на коврики головой к окну. Было так тепло, что накрываться чем-либо или лезть в мешок здесь не было никакой нужды. И только они увидели свои первые сны, как были разбужены ударами толстой деревянной жерди. Такое обращение вовсе не показалось майсам приветливым. В следующий момент нежданные гости схватили майсов за загривок и встряхнули их, как встряхивают простыни. Нет, это были не зиверсы, как было подумали в первые мгновения Чарли и Чухлинка. Когда их поставили на ноги и они пришли в себя, то вокруг была уже не тьма чердака и не высохшие травы современной Испании, а таинственные дубы, кроны которых шелестели от легкого прохладного ветерка. А стояли перед майсами два носатых бородатых темноволосых человека в накидках из овечей шерсти. Разговор их между собой, как и шум волн на Ладоге, постепенно, из непонятной абракадабры, становился для ребят яснее, и вот до них уже доходит смысл последней фразы одного из дикарей.

- Как думаешь, подойдут они нам?

- Вряд ли. Смотри, какие они худые, – ответил второй.

- А мне кажется, что подойдут. Помнишь, те которых мы поймали в прошлый раз, тоже были костлявые, и ничего, получилось..

- Постойте-постойте, судари мои, - сказал Чарли, сам не понимая, как он может говорить на незнакомом ему языке, - что это вы собираетесь с нами сделать?

- Как это что? Мы собираемся вас зарезать, а потом гадать кинжалом на ваших судорогах. Мой друг в очередной раз влюбился и ему очень срочно нужно узнать, любит Она его или не любит!

- Ах! – вскрикнула Чухлинка, перестав от волнения владеть собой.

- Не бойтесь! Мы похороним вас вместе, если хотите – в обнимку! – сказали дикари и громко загоготали довольные своим остроумием. Чарли уже безошибочно определил, к какому племени и историческому периоду они относятся. Перед майсами стояли ни кто иные, как древние Иберы, ведь именно у них существовал такой обычай – гадать на судорогах только что зарезанных людей. В голове Кузнечного лихорадочно стали роиться мысли, факты и комбинации, которые могли бы помочь ребятам выбраться из очередной передряги.

- Пойдёмте, мы покажем вам предыдущих! – предложили иберы.

- Пойдёмте, согласился Чарли, желая выиграть время необходимое ему для обдумывания плана действий.

Иберы показали ребятам яму, где, даже не присыпанные землёй, лежали два обглоданных волками человеческих скелета, обращённых лицом друг к другу.

- Вот видите, а вы боялись! Теперь снимайте с себя барахло, оно вам больше не пригодится. Мы кинем вас в эту же яму! Будете обниматься вчетвером, ха-ха-ха-ха! – загоготали подобно вороньему карканью варвары. К удивлению Чухлинки, Чарли послушно снял майку.

- Видишь, что я тебе говорил! - закричал второй ибер. – Они слишком худощавые, совсем доходяги! Даже хуже предыдущих. Никакой мышечной массы! На чём ты собрался гадать, на костях?

- М-да, вынужден был согласиться первый. Он ощупал спину Чухлинки и сказал: - Девчонка, та вообще скелет.

- Вот, что я и пытался вдолбить в твою башку!

 - Но давай всё равно их убьем, - буднично предложил первый, - а то еще будут тут топтать наши пастбища.

- Согласен, давай убьем, - не менее спокойно и деловито сказал второй и уже занес над головой Чарли топорик, как вдруг, Кузнечный так же спокойно отстранил рукой висящее над ним в воздухе орудие и сказал без толики страха и неуверенности:

- У меня к вам предложение.

- Выкладывай быстро своё предложение – раздраженно и нетерпеливо брякнули варвары, как будто Чарли отвлёк их от просмотра сериала, а не от совершения убийства. 

- Мы могли бы одолжить у вас денег.

- Одолжить денег? – с робкой надеждой читавшейся в их голосе промолвили иберы.

- Да, - спокойно подтвердил Чарли. Мы хотим одолжить у вас денег. МНОГО денег!

- МНОГО ДЕНЕГ! – завизжали от восторга троглодиты. Но спустя несколько мгновений насторожились, боясь спугнуть своё счастье, и осторожно спросили, внимательно вглядываясь в каждое движение мышц на лице Кузнечного:

- И когда вы сможете вернуть нам деньги?

Тут юноша покачал головой и как бы извиняясь сказал:

- Боюсь, что мы хотим одолжить у вас столько денег, что вряд ли сможем возвратить их скоро.. разве что ПОСЛЕ СМЕРТИ!

 - После смерти! После смерти! – закричали в исступлении вахнаки и пустились в такой пляс, который юные путешественники не видели отродясь. В их сочных артистичных движениях угадывались танцы самых разных народов мира – и кавказская лезгинка, и мексиканская кукарача, и индейский танец дождя. Таким образом, майсы своими глазами увидели истоки многих современных культур, которые корнями уходят в те времена, где теперь оказались наши герои.

- После смерти! – голосили иберы и трясли руками как паралитики. Так плясали они полтора часа и не было никакой возможности их угомонить. Когда же они совсем выдохлись, то просто упали под дуб и сил им хватило только для того, чтобы отстегнуть от кожаных поясов свои мошны доверху набитые золотыми монетами и протянуть их майсам. После этого троглодиты дружно засопели, погрузившись в блаженный сон, а Чарли и Чухлинка поспешили скрыться куда подальше от кровожадных здоровяков.

- Как это всё понимать? – спросила Чухля Кузнечного, когда они были уже на безопасном расстоянии от вахлаков.

- А так, что это древние иберы, - объяснял Чарли, - и они очень верят в жизнь после смерти и очень хотят в этой жизни быть богатыми. А единственный известный им способ обрести богатство после смерти, это дать золото в долг другому человеку, с условием, что возвращено оно будет своему хозяину уже в мире мёртвых. Таким образом, должник в загробном мире погрузится в непроглядную нищету и будет обречён вечно работать на богатых людей. И, разумеется, никто из иберов не желает себе такой участи, и потому, не одалживает даже горчичного зёрнышка.. Теперь ты понимаешь, какая удача для них встреча с нами?

- Да.. неуверенно ответила девочка. – А ты не боишься, что после смерти мы станем рабами этих чучелок?

- Конечно нет. Мы же одолжили у них денег не ради самих денег, а ради того, чтобы сохранить свои жизни. 

- Тоже верно, - успокоилась Чухлинка.

Так майсы стали богатыми.

 

Майсы снова беднеют.

Не зная, куда идти, Чарли и Чухлинка просто шли и наслаждались шумом ночных дубов, неохватных и необозримых, такими большими они были. Когда-то давно дубы эти были вырублены ради пастбищ, и ландшафт средиземноморья поменялся навсегда. Поменялось и самоощущение человека в мире. Если раньше он чувствовал себя гномом рядом с этими древесными исполинами, то, избавившись от них, стал чувствовать себя хозяином земли и, уже очертя голову, бросился окончательно её порабощать ради своих постоянно растущих, неуёмных потребностей. У Чарли же при виде этих титанов возникла своя, ни на чём не основанная, кроме его собственного воображения, теория возникновения земли. Он решил, что деревья эти вечные, и летали в космосе еще до рождения нашей планеты. А образовалась она так – различный космический сор застревал в их корнях, так что не земной шар оброс дубами, а дубы обросли землей, со временем, благодаря неведомым физическим законам, принявшей форму шара.

Среди шума листвы майсы не сразу услышали приближающиеся голоса и звон бубенцов, а возможно даже, звон этот, слившись в одну симфонию с шелестом крон, просто стал в ней еще одним инструментом, показавшимся ребятам звуком, который тоже могут издавать старинные деревья. А голоса людей были веселые, не в пример тем, что были у разбойников, которых Чарли и Чухлинка облапошили ранее. Жизнерадостные иберы с бубенцами на шапках неожиданно появились из-за дуба. У них не было бород, лишь только легкий пушок на подбородке, из чего следовало, что были они молоды. Во всём остальном, однако, кроме бубенцов, добродушных лиц и отсутствия кинжалов и топориков за пазухой, облик их мало отличался от внешнего вида первых двух вахлаков.

- Ого! Привет! - радостно раскрывая объятия сказали незнакомцы. – Вы кто такие?

- Ребята сразу расположились к незваным гостям. Им захотелось им полностью довериться, должно быть потому, что они уже немного устали всех бояться.

- Привет, - вскричали они. – Мы Майсы!

- Ого, вы наверное c той стороны Пиренеев? А то здесь никаких майсов, сколько мы себя помним, отродясь не водилось! А вы ужасно милые!

- Да, из-за Пиренеев! Вы тоже милые! – не остались в долгу Чарли и Чухлинка и принялись обниматься с иберами.

Но какими бы очаровательными не были эти прохожие, их дикость не могла не оставить на них отпечатка. Если бы люди такого склада характера встретились бы вам в наши дни, они предложили бы вам тысячу идей, как вместе провести время. Но иберы, в целом, были народом грубым и развлечения у них были подстать их нравам. Поэтому они и предложили майсам сыграть в игру, очень страшную. Чарли и Чухлинка уже приучили себя ничего не бояться и поэтому, выслушав правила, согласились сразу, даже не подав виду, что затея эта их слегка пугает.

Правила были такими: все участники делают надрезы на стопах и, по команде ведущего, выпрыгивают из своей кожи и залезают в кожу другого человека, а после этого все угадывают – кто в какой коже оказался. Побеждает тот, кто дольше всех остаётся неузнанным.

Разумеется, Чарли захотелось походить в шкуре древнего человека, и поэтому, когда он в неё влез, то долго в ней расхаживал и не хотел признаваться кто он, хотя его спутница, конечно, сразу вычислила своего товарища, но не стала выдавать. Чухлинка же, в свою очередь, напротив, не захотела залезать в немытого, нечёсанного, лохматого дикаря и поэтому, конечно, предпочла знакомого и милого её сердцу Кузнечного. Один из иберов же залез в неё, и, разумеется, сразу был узнан, так как сам он был огромный и толстый, отчего кожа девочки сильно растянулась. Вдоволь нахохотавшись друг над другом, все вернулись в свою кожу. Чухлинка же, вновь оказавшись в себе самой, сразу почувствовала себя плохо, так как оболочка её была сильно повреждена и помята. Но у иберов на этот случай нашлись целебные снадобья и девочка, после того, как выпила животворный настой из кожаной фляги одного из варваров, совсем скоро пришла в себя

- С вами так весело! - сказали они. – Вы такие смешные! Вы наверняка понравитесь нашему Королю. Мы как раз идём к нему. Пойдёмте с нами?

- Хм, - засомневался Чарли, - но ведь ему нужно будет вручить какие-то дары….

- Какие дары, о чём вы! Видите ли, у нас в Иберии есть два правителя. Один – для взрослых, очень взрослых и серьёзных дядечек, а другой для детей и дураков!

- Таких как мы! – захохотал второй Ибер.

- И он ничего-ничего не потребует? – опять засомневался Кузнечный.

- Ни-че-го! Кроме шуток и хорошего настроения! Мы как раз несем ему остроты от нашей общины.

По правде говоря, Чарли всё еще с предубеждением относился ко всякого рода знатным особам, хотя и имел уже перед собой пример вполне милых короля Лигдамиса и графа – Гульвена. Но приглашение майсы всё равно приняли, рассудив, что в путешествие они отправились не для того чтобы шарахаться от людей, а напротив, чтобы получше их узнать.

Первое впечатление, правда, было приятным. Дворец детского предводителя не был привычным тяжеловесным, холодным замком из камня, обнесенным крепостной стеной, а был бревенчатым домом с окнами-витражами на дереве, в кроне огромного Дуба. На ветвях же, по всей окружности, на которую древесный исполин раскинул свои оконечности, висели подвешенные к ним разноцветные фонарики. Стража, после недолгих расспросов, позволила пришедшим пройти во двор, после чего вся компания по приставной лестнице поднялись в зал приёмов. Здесь и выяснилась немаловажная тонкость: шутки и хорошее настроение здесь не просто приветствуются, но и настоятельно требуются, так как дети и дураки в этой земле таким образом приносят своему королю положенную им дань. Повзрослев же и став подданными взрослого правителя, они переходят к уже денежным выплатам. От майсов же, в силу того, что прибыли они “из-за пиренеев”, то есть издалека, потребовали особенно много острот, так как закон этой страны гласит: чем дальше проживает человек от королевского дворца, тем больше он должен платить.

- Может быть мы переселимся к вам во дворец? – попытался рассмешить короля Чарли. – Будем спать с вами в одной кровати. Тогда и платить нам ничего не придётся.

Но король не засмеялся. Тогда Чарли стал копаться в своей голове в попытках вспомнить забавные фразочки. Наконец он выдал: “Лучшая рыба – это колбаса” и “Разбойное нападение на необитаемый остров”. 

- Вам кажется было велено шутить, - строго и властно сказал король, - а не рассказывать здесь скучные истории, да еще и до того длинные, что пока их слушаешь, можно хорошенько выспаться.

- Но разве можно остроумничать по заказу? – возмутилась Чухлинка. – Шутки обычно приходят на ум в разговоре, по случаю!

- Мы сейчас по случаю ваших несмешных шуток вас повесим! – закричал властитель.

- Ха-ха-ха-ха, - дружно и оглушительно захохотали все вокруг. И надо отдать должное чувству юмора майсов, они тоже робко и неуверенно хихикнули. Засмеяться же в полный голос мешала им неуверенность, ведь они не знали всех тонкостей здешнего придворного этикета. Вдруг сам объект насмешек здесь не имеет права даже на улыбку! Но общая атмосфера веселья излишне расслабила ребят и в следующей фразе Чухлинка позволила себе неслыханную дерзость:

- Кстати, - сказала она обращаясь к августейшей особе. - Вы не представились.

- Вы еще и не знаете моего имени! - взревел его величество. – Тут одним повешеньем дело не обойдется! Приговариваю вас к следующей казни, - произнёс он уже спокойно. – Записывайте! – скомандовал он бригаде своих писарей. Они раболепно схватились за перья и приняли позу, демонстрирующую полную готовность вносить справедливые и мудрые решения своего властелина в документ.

- Побить!

- Побить, - повторили писцы.

- Повесить! –

- Повесить, - послушно записали они.

- И отобрать велосипед.

- И отобрать велосипед.

- Его Величество Чурбан Второй.

- Чурбан Второй, - повторили писцы. – Записали!

- Давайте сюда вердикт, - повелел диктатор и, не дожидаясь, когда ему подадут свиток, сам резким движением выхватил документ из рук крючкотворцев. – Значит так, что сначала? Сначала отобрать велосипед, ведь если отобрать велосипед у убитого, ему будет не так обидно, верно?

- Верно! - дружно сказали придворные и расхохотались. На этот раз и майсы отдали должное остроумию Чурбана и вволю посмеялись.

- Ну а уже потом побить и повесить. – буднично сказал король. – Ну а сперва послушайте, как надо шутить, - сказал он ребятам и скомандовал пришедшим данникам приступить в исполнению своих повинностей, то есть выплате податей потешками, хохмами и смешными проказами.

Кто-то из пришедших выбежал на середину зала, плюхнулся на паркет и, растопырив ноги, вскрикнул: “Дубли-бубли-гугли-мубли-мибли-мабли-хлоп!”, и хлопнув в ладоши угодливо тряхнул бубенцами обозначая поклон.

- Ха-ха-ха-ха, - засмеялись все присутствующие, но на этот раз, за исключением майсов.

- Не смеялись, когда смеялся Король! – скомандовал Чурбан нотистам. – Запишите четвёртую казнь – запретить появляться у меня при дворе!

- Тут уж от гоготания затряслись стены и под дружное гиканье и улюлюканье майсов вывели из дворца.

- Где ваш велосипед, спросили стражники, когда привели майсов к месту экзекуции.

- У нас никогда не было велосипедов! – взмолились майсы, думая, что это нарушение порядка казни установленного самим королём может спасти их от смерти.

Но стражники лишь спокойно сказали:

- Тем проще. Тогда вас нужно просто побить и повесить.

- Постойте, - сказал Чарли, - быть может два этих мешочка с монетами заставят вас думать, что вы УЖЕ побили нас и повесили?

- Стражники посмотрели на мошны, затем переглянулись и ответили твердо:

- Заставят.

Так майсы опять стали бедными, чему были несказанно рады, ведь теперь им не придётся ночевать в гостиницах и ездить всюду на такси. Ведь обладай они такой суммой, какая была у них минутой ранее, как бы они смотрели в глаза водителям, решившим их подбросить, понимая, что они богаче любого из них.

- А Чурбан Второй просто не любит конкурентов, - предположила Чухлинка, когда ребята уже гуляли на свободе среди шумливых дубов. – Сам он шутит гораздо лучше, чем все его придворные и налогоплательщики вместе взятые. А вот наши шутки ему понравились, это его и задело!

Под утро, майсы, найдя укромный уголок в Вечном лесу, поставили палатку и погрузились в сон во сне. Как вы уже догадались, все произошедшее ранее, конечно, было совместным ночным мечтанием. Но то, что приснилось Чарли теперь, касалось уже только его одного, и с утра, вспоминая все события ночи, Чухлинка не вспомнит того, о чем рассказал ей Кузнечный в конце. А приснилось ему, что он оказался во временах гражданской войны в Испании в 30-х годах 20-го века. Он не воевал ни за одну из сторон, а был просто мирным жителем, через чью деревню прошла эта мясорубка со всеми своими ужасами. Когда же ему угрожала смертельная опасность, один из республиканцев воевавших против армии Франко укрыл Чарли в одной из землянок, оставленных бежавшими крестьянами. Вместе они пережидали там обстрел. Но вот коммунист от всего ужаса и жестокостей увиденных и пережитых на полях сражений сходит с ума и убивает Чарли, сотни раз вонзая в его уже под конец рыхлое тело свой нож. Вся эта боль в воспалённом сознании юноши предстает в виде красного дерева, которое растет, и на нём появляются всё новые и новые ветви и веточки и листочки, и каждая новая красная веточка или листочек – это новый тычок ножом, новый крик и новая боль, но при этом и новая, уже не его собственная, а принадлежащая миру жизнь. Когда же произошел переход от жизни к смерти, произошла метаморфоза и с красным деревом. Оно приняло вид проигрывателя грампластинок, стоящего посреди затемнённого помещения, и играющего классическую музыку неизвестного авторства. По периметру же комнаты на табуретках сидели старики и слушали симфонию, сопровождаемую с треском, как обычно бывает со старыми, запылёнными винилами. И никто из них не смел ни единым жестом или даже дыханием нарушить эту ворожбу звуков.

Проснувшись, Чарли рассуждал в таком ключе: “Должно быть, эта пластинка с музыкой – это и есть душа. Или может быть так, что музыка – это носитель души. Вот почему наша внутренняя суть так изменчива и непостоянна, ведь непостоянно её основание. Допустим, привязалась к вам какая-то мелодия. Она и стала на какое-то время постаментом, сосудом вашего существа. Потому-то человек всё время и напевает про себя что-то, хоть не всегда это и осознает, ведь стоит ему перестать воспроизводить мелодии, как тут же душа его рассыплется или прольется, утратив форму, которая до сей поры удерживала её в заданных границах. 

А еще он думал о другом. Если, как всё время говорит его мама, сон - это всего лишь небывалая комбинация былых впечатлений, то почему порой снятся такие длинные связанные сюжетно абсолютно гармоничные композиционно совершенные сны, изобилующие поэтическими образами? Если это всего лишь конструктор, сплетенный из кусочков воспоминаний и впечатлений, то кем он сплетен? Cознанием спящего или кем-то еще? И, если это только лишь фантазии самого уснувшего человека, то почему хотя бы в одном месте стыка этих лоскутков видений и грёз о прошлом не закрадется брешь или фальшь, что наверняка случилось бы, попытайся он соткать это полотно наяву?

 

Счастливые острова.

 Когда наутро майсы спускались с гор, а шли они в стороне от дороги, чтобы не встретиться со вчерашними, чрезмерно гостеприимными испанцами, которые их перекормили, путь им преградила небольшая горная речушка, воды в которой было майсам не выше колена. Чухлинка пошла первой, но, не дойдя до противоположного берега, замешкалась, засмотревшись на летавших вокруг и садящихся на неё бабочек. Чарли же действовал деловито и ни разу не остановился во время перехода. Ребятам, конечно, следовало бы идти вместе, держа друг друга за руку, но так уж получилось, что в то утро каждый был немного в своих мыслях. А если говорить совсем на чистоту, то надо сказать, что Чарли далеко не всегда отличался внимательностью к своей спутнице. Он, конечно, не был эгоистом в обычном понимании этого слова, ведь думал он больше всего об окружающем мире и лишь только потом о себе, а уже после всего этого о Чухлинке. Выше же по течению этой казавшейся ручейком речушки стояла огромная плотина, до сей поры сдерживавшая напор воды в искусственном водохранилище. И вот, как раз в тот момент, когда майсы переходили через горную бурлянку, плотину открыли, и Чухлинка оказалась в плотных объятиях обрушившегося на неё потока воды.

Надо напомнить, что у Кузнечного был план максимум – совершить кругосветное путешествие, если придётся, даже вплавь, и, помятуя об этом своем тайном намерении, он таскал за собой большие плотные полиэтиленовые пакеты. И когда юноша понял, что Чухлинку нужно спасать, что через несколько мгновений всё усиливающийся водный напор подхватит её и понесёт неизвестно куда, он быстрым движением, как будто тренировал его часами, вытащил из бокового кармана этот пластиковый мешок, бросил в него свой рюкзак, надул его, а потом туго завязал. Таким образом, он не просто предохранил от влаги свой вещмешок, в котором, к слову, всё путешествие лежало всё самое важное, так как на рассеянную Чухлю в этих вопросах нельзя было положиться, но и изготовил спасательную подушку, на которую и вскарабкались майсы, когда Чарли, преодолевая сбивающую с ног и норовящую унести его вниз по течению лавину воды, добрался наконец до своей товарки. Спуск с горы таким образом стал для ребят еще одним бесплатным аттракционом, а вся история с переходом через ручей – уроком. Для Чухлинки это было назидание, чтобы впредь она была внимательнее и не бросала дело на пол пути, а для Чарли, чтобы в будущем он более заботливо и рачительно относился к товарищами. 

Дальнейшие дороги Испании были сколь знойными столь и однообразными. Жара была такой, что никакого желания сходить с трассы и отправляться бродить по городам у ребят не возникало, поэтому пейзажи хайвеев стали единственным достоянием памяти майсов на оставшемся отрезке пути по этой засушливой средиземноморской стране. И вот, последний автомобиль, который подвозил Чарли и Чухлинку, подъезжает к границе с Португалией. И им говорят, что нет такой земли – Португалия. Есть страна, стоящая на деревянных понтонах, колышушихся на воде. И никакие дороги не ведут вглубь её территории. Всем тем, кто ехал на машинах, грузовиках или поездах предложено было, если, конечно, они хотят продолжить путешествие, встать на длинные скейтборды и уже на них двигаться дальше. Чарли и Чухлинка, имея соответствующий навык, конечно, были одними из немногих, кто согласился на это предложение. Подумать только, целая страна стоит на понтоне! Он плотно сбит и гладко отшлифован, так что путешествие обещало быть быстрым, приятным и захватывающим.

Майсы встали на лонгборды и оттолкнулись от гладкой дощатой поверхности. Колесики с превосходно смазанными подшипниками понесли их к новому краю земли и движение это было плавным и лёгким.

Оказалось, что в Португалии нет не только дорог, но и городов и деревень. Лишь на горизонте виднелись большие белые каменные храмы с такими же каменными куполами, непривычными для русского человека, ведь в России купола церквей обычно бывают металлическими и позолоченными. Но все попытки приблизиться к ним были тщетны. Как ни старались майсы отталкиваться сильнее от паркета, направляя свою доску с колёсиками к чудесному видению, белые храмы так и оставались на горизонте и не приближались ни на сантиметр. Так скользили Чарли и Чухлинка оставшуюся часть дня. Путешествие не было утомительным, потому что с момента пересечения границы с Португалией на небе начали сгущаться тучи, к тому же, находились майсы уже во власти морского климата, а не раскалённой суши. Лишь в самом конце дня на горизонте пелена тёмных облаков приподнялась и обнажила закатное солнце, которое осветило белые стены единственного увиденного майсами города Потругалии – Лиссабона, города, откуда в начале колониальной эпохи уходили сотни кораблей, на борту которых находились бесстрашные путешественники. Но, кроме них там были еще и приговоренные к каторге разбойники и просто отловленная на улицах и насильно посаженная на вёсла голытьба. Большинство из них ждала скорая гибель от плохого питания и тяжелой работы. А корабли эти плыли открывать новые моря, земли и народы. Открывать и порабощать их. В этом городе на берегу океана стоят белые, украшенные барельефами и атлантами ампирные здания смело обращенные фасадами к той стороне света, где находится неизвестная земля, terra incognita, и куда отправлялись и откуда возвращались авантюрные и жестокие, но храбрые первопроходцы – покорители новых территорий. Дома эти, впрочем, давно обветшали, так как со времени господства Португалии на морях минуло уже 400 лет. Сейчас в этом городе нищие спят под мостами в коробках, коты живут на каждом чердаке, а по наклонным улицам, как по ступенькам, спускается жёлтый одноглазый трамвай.

Но и Лиссабон не дал майсам к себе приблизиться и всего этого и многого другого они не увидели и не узнали. Он так и остался в дали, хотя Чарли и Чухлинка изо всех сил пытались развить ту скорость, которая позволила бы “обмануть” причудливым образом устроенное пространство. Но вот, вдали показались синие воды океана. Они не убегали от ребят, но, напротив, приближались с неумолимой быстротой. Вот они уже и на краю понтона, возле теплого южного океана, открывшего путешественникам свои необозримые просторы и бесконечную гамму оттенков между светло-голубым на горизонте и темно-зелёным в самой близи. И как будто специально ждала майсов в этом месте деревянная лодка с вздёрнутыми носом и кормой, похожая на венецианскую гондолу. Рядом с ней спокойно и размеренно прохаживался паромщик, обладатель длинной седой бороды. Океан был в тот день спокойным, и лишь лёгкая водная рябь стучала о ржавые металлические бочки с воздухом, на которых и покоился гигантский деревянный помост. Голос перевозчика, будто повисший и звеневший в воздухе, в окружающем пространстве тишины, сказал:

- Вы уже достаточно видели для одного путешествия, поэтому Лиссабон не пустил вас к себе. Но раз уж вы добрались до нового для себя края земли, я могу, если вы конечно хотите, доставить вас на острова, которые лежат дальше, в океане. 

- Да? А что это за острова? – смущенно спросила девочка.

- Острова всем известные, - спокойно ответил лодочник. – Счастливые Острова.

- Да, мы правда, кое-что о них слышали. Их греки выдумали, да? А почему их так называют?

- Я думаю, - ответил проводник, - что вы достаточно умные ребята, чтобы понять это самостоятельно на месте, а заодно и то, выдуманные они или нет..

- Хорошо, а сколько будет стоить сплавать туда и обратно? – спросил предусмотрительный Чарли.

- Это будет стоить вам очень дорого.

- М-м, - смутились майсы.

- Когда вы поймёте, почему люди на этих островах счастливые – вы должны будете попытаться жить также как они.

- А, ну если только попытаться, то это ничего. Это не так уж сложно, - уже совсем раскрепощенно, в шутливой манере ответил Кузнечный. Проводник вызывал в нём всё больше доверия. – Валяйте, везите нас на эти самые острова!

Уже в следующую минуту паромщик размашистыми движениями отталкивался вёслами от водной глади, а солнце, ужа закатывавшееся за горизонт снова стало из-за него выползать. Возможно, это происходило оттого, что лодка развила невероятную скорость и догнала небесное светило в его движении к западу, но, может быть и так, что сидевшие в лодке уже достигли тех мест, где царит вечный свет.

Когда челнок пристал к берегу и перевозчик выбросил вещи майсов на мягкий шелковистый песок, он сказал лишь: “Когда эти острова вам наскучат, они сами доставят вас домой. Вам не нужно больше ни о чём беспокоиться.”, после чего оттолкнулся от морского дна веслом и стал энергично грести в сторону континента.

Конечно же, острова вблизи Португалии представлялись майсам такими, какими все люди представляют себе тропические острова и атоллы. Воображение их рисовало песок, пальмы, изумрудного цвета воду. Но всё здесь было иначе. Острова эти, действительно, были полностью покрыты лесом, но совсем не тропическим, а точно таким, какой Чарли привык видеть в центральной России. Тут были и широколиственные липы и дубы и ясени, а на пригорках, конечно, росли сосны и ели. Но были и отличия. Совершенно свободно, не страшась людей разгуливали по этим лесам олени, лоси, львы, зебры и другие самые разнообразные дикие звери, каких не встретишь в подмосковье. Животные никого не боялись, но и не покушались ни на человеческие жизни, ни на жизни друг друга. Прямо в лесной чаще здесь росли дикие яблони, плоды которых были сладки и сочны, а на земле, без всяких грядок и удобрений, росли небывалого размера оранжевые тыквы и изумрудные арбузы. Люди же на этих островах жили без каких-либо правителей. Как ни старались майсы, они не смогли среди всех шалашей отыскать тот, который производил бы впечатление самого главного, был бы больше и фешенебельнее других.

Чарли и Чухлинка не понимали языка этих людей, которые, так как острова назывались Счастливыми, можно назвать счастливцами. Счастливцы в свою очередь тоже не говорили ни по-английски, ни по-русски. Островитяне не боялись ребят, но и не проявляли к ним особенного интереса и не демонстрировали навязчивого гостеприимства, то есть относились к майсам подобно тому, как житель популярного места для отдыха не зарабатывающий на туристах, относится к чужестранцам. Счастливцы позволяли Чарли и Чухлинке рассматривать их жилища не только вблизи, но и заходить внутрь. Когда Чарли знаком показал одному островитянину, что хотел бы осмотреть интерьер, тот развёл руками так, будто был удивлен тому факту, что его об этом спрашивают.

Та же история повторилась и с двумя другими лачугами и майсы совсем перестали интересоваться у хозяев о том, можно ли им войти, и осматривали обиталища совершенно свободно. Ребята поняли, что счастливцы всё, что растёт на земле, водится в океане, и даже то, что сделано человеческими руками, считают общим, и что каждый житель островов может пользоваться любой вещью или территорией так, как ему вздумается.

Майсы не нашли в домах счастливцев никаких орудий труда или охоты и ни разу не видели, чтобы те ели рыбу или мясо. Островитяне употребляли в пищу только плоды земли, которые в изобилии произрастали вокруг их жилищ. Им даже не нужно было далеко идти, чтобы раздобыть тыкву или кабачок. Всё это вырастало за ночь вокруг их шалашей.

Они не делали никаких особенных дел, и вели себя как скучающие торговцы на рынке в палящий полдень, когда ни один покупатель не отваживается совершить прогулку по базарной площади. Присев на корточки, они общались друг с другом на непонятном для пришлых языке и только время от времени кто-то один вдруг принимался петь и танцевать и все, кто находился поблизости, начинали ему вторить и присоединялись к пляске, правда, каждый на свой манер. Когда же кто-то уставал, он останавливался и аплодировал остальным, и вскоре, все вливались в общий шум оваций, как бы благодаря друг друга и, в первую очередь, того, кто подал такую прекрасную идею.

Видели они и ритуал наказания провинившихся. Если счастливец сделал что-то плохое по отношению к другому человеку, то поступают здесь так: провинившегося ставят в середине круга и все его односельчане, те кто знают его с детства, вспоминают всё то хорошее, что связано с ним в их памяти. Тем самым, его просто возвращают на тот истинный путь, с которого он сошел, блуждая по лесу своих судеб в тёмный период своей жизни. Островитяне говорят, что как ясный солнечный день сменяет непогода, небо заволакивает тучами, а на землю спускается туман, так и периоды счастья неминуемо сменяются периодами печали и помрачнения, когда человеку легко сойти с нужной дороги. Задача же окружающих вернуть заблудшего на стезю добродетели. Такими коллективными воспоминаниями аборигены доводят нарушителя неписаных законов до эмоционального исступления. Выслушав всех и вспомнив себя былого, ведь все люди рождаются с душами чистыми, как у ангелов, он рыдает, рвёт на себе волосы и падает перед обществом на колени, моля его простить. И, хотя майсы не понимали языка счастливцев, смысл происходящего был им предельно ясен по выразительным лицам участников действа.

Увидев все эти обычаи майсы заспорили между собой: здешние жители такие, потому что земля даёт им всё необходимое, или же всё наоборот - земля благосклонна к ним за их кроткий нрав и любовь друг к другу. Однако, ни та ни другая точка зрения так и не смогла перевесить, поэтому вопрос этот остался неотвеченным.

Чарли и Чухлинка не знали, сколько они бродили по здешним лесам и со сколькими львами они обнялись, потому что ни дня, ни ночи, ни вообще времени здесь не было. Единственное, что доставляло неудобство здесь, это качка, как на корабле или в современной машине. Конечно, все знают, что острова вовсе не плавают в воде, но являются лишь возвышенностями на дне морском. Но Счастливые острова совершенно особенные. Они не имеют корней, не уходят вглубь океана, а качаются на волнах. Поэтому, когда океан неспокоен, непривыкших к этому людей здесь укачивает, как на борту любого морского судна. Но и эту деталь майсы вскоре перестали замечать. Морская болезнь вскоре прошла сама собой и ребята даже успели забыть о ней.

Есть на Счастливых островах и высокие горы, круто вздымающиеся вверх вершины которых почти полностью лишены растительности и покрыты лишь стелящимися, налипшими на скальные поверхности и, похожими скорее на плесень, мхами. И когда всё у подножий этих каменных левиафанов было исследовано майсами, они, по уступам и гребням, на которых тысячами гнездились крачки, бургомистры, кулики и даже лебеди, вскарабкались на заоблачные вершины этих земных громадин. На одной из них было озеро, очевидно, образовавшееся в трещине, уходящей в глубь горы, возможно, до самого её основания, или даже до центра земли. Оно было холодным и прозрачным и, конечно, майсы не могли не попробовать в нём искупаться. Первой во впадину осторожно скользнула Чухлинка, а Чарли всё не мог сообразить, с какого камня ему будет удобнее залезать в ледяную воду. То же, что случилось потом, происходило одновременно и быстро и медленно. Чарли так и остался стоять на берегу в нерешительности, а барахтающуюся в озере Чухлинку подхватили дельфины и, когда она уцепилась руками за спинной плавник самого крупного, выпрыгнули вместе с девочкой из воды, что они больше всего на свете и любят делать. И в этот момент остров взлетел. Взлетел для того, чтобы доставить Чарли Кузнечного и Чухлинку домой. И если Чарли летел только на острове, то Чухлинка летела как бы дважды – на острове и на дельфинах над гладью озера, и, так как времени на Счастливых островах не было, то полёт над водой не был секундным, а был продолжительным, как в замедленном кино. Она успела всё прочувствовать, увидеть как плюхается каждая капелька воды поднятая в воздух взмахами дельфиньих хвостов, вспомнить все счастливые моменты этого путешествия.

Полёт острова был мягким и не доставил никаких неудобств майсам. Не чувствовали они ни пронизывающего ветра, ни воздушных ям. Ветер, однако, не тронув ребят, уничтожил то, что должно было быть уничтожено. Он разметал нарисованные на альбомных листах таблички с названиями городов, которые путешественники демонстрировали водителям на автострадах и бензоколонках. Ветер уничтожил единственные вещественные доказательства этого путешествия, так же, как ранее была уничтожена возможность запечатлеть увиденное в пути на фотоплёнке. У Чарли и Чухлинки остались только воспоминания, яркие глубокие образы, которые проросли корнями в глубь их сознания. Остались также и короткие заметки в тетрадях, которые они делали во всех своих поездках и на основании которых и составлено это повествование.

Эти воспоминания, за неимением других носителей зрительной информации, майсы должны были пронести через всю свою жизнь. И ничто уже не могло исказить эти светлые образы пережитого, которые со временем стали приходить юным странникам Золотыми Снами.

 

Продолжение следует.

      Куркиёки – Сортавала. 2018 – 23 июня 2020.

 

 

  

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

 

 

               

 

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

  

 

 

---

Дата добавления: 2021-11-30; просмотров: 13; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!