ПРО УЖА МАТВЕИЧА И ДЕВОЧКУ АНЮТУ 24 страница
Простыни давно уже сбились, и одеяло всё ложилось поперёк дивана. Подушку я то и дело переворачивал, а она нагревалась всё больше. Я так напряжённо прислушивался, что даже вздрогнул, когда под полом тихонько заскреблась мышь.
Наконец, я не выдержал: тихонько сполз с дивана и в темноте принялся шарить по столу. Вот она, записочка, сложенная уголком. Тётя Варя её сразу увидит, как войдёт в комнату, она ведь глазастая, даже лучше было бы, чтобы она вообще не так всё сразу видела.
Я помнил эту записку наизусть:
Милая тётя Варя!
Я очень прошу тебя, позволь мне пожить на пасеке десять дней. Мишке позволили. Так что ты, пожалуйста, не беспокойся. Я взял два чистых носовых платка.
Серёжа.
Хорошо, что я про платки написал, она сразу меньше сердиться будет. Ей, наверно, самое важное, чтобы у мальчиков всегда были чистые платки. Дядя Петя сумеет уж её уговорить. А мы тем временем будем далеко… Но тут я почувствовал, что путешествие за золотом представляется мне в другом свете: хищники перестали быть чем-то вроде разбойников из книг. Они были очень живые и притом — отчаянные. И ружья у них… Мне начинало казаться, что два мальчика с удочками и перочинными ножами в кармане — не очень большая сила, если придётся с ними встретиться. И тогда…
Я тихонько прокрался обратно к дивану и лёг. Мама, она ведь и не знает. А если случится что?
Я в тоске вертелся на постели, темнота давила меня. Вот по щеке поползло что-то горячее, и подушка стала мокрая…
|
|
|
…Опять мышь царапается… Нет, это не мышь! Царапались в окно, очень осторожно, но настойчиво.
— Спишь? — послышался тихий шёпот: ставню я приоткрыл ещё с вечера.
— Нет, нет! — так же тихо отозвался я, в темноте нащупывая сандалии.
Хлоп! Я присел и схватился за лоб: ножка у стола как из железного дерева: такое есть где-то в жарких странах.
— Скоро ты? — донёсся нетерпеливый шёпот.
— Сейчас, сейчас! — ползая на четвереньках, я наконец наткнулся на вторую сандалию, совсем не там, где ей следовало быть, подобрался к окну и осторожно встал на ноги.
В соседней комнате скрипнула кровать. Невидимая рука протянулась в окно и крепко сжала моё плечо, давая знак не шевелиться. Потом осторожно, но настойчиво потянула меня к себе.
Курточка и рюкзак лежали на стуле около окна. Я подал рюкзак в окно, Мишка подхватил его, курточку я надел и, перебравшись через подоконник, спрыгнул на землю.
— Ходу, — тихо проговорил Мишка и, не обменявшись больше ни словом, мы почти бегом направились по знакомой улице. Ночи на Урале и летом свежие, ночная сырость пробрала меня до дрожи. Мишка в темноте нащупал мою руку, я почувствовал, что и он дрожит.
|
|
|
— На ходу согреемся, — прошептал он, хотя теперь уже можно было бы говорить и громко. — Зато идти не жарко, а скоро и светать начнёт.
Но пока ещё ночь была очень темна, и мы, даже идя по улице, местами спотыкались в глубоких колеях. У реки мы повернули по знакомой тропинке вдоль берега.
Днём это была весёлая и приветливая тропинка, сейчас же деревья и скалы чуть выступали из темноты, точно враждебные призраки.
Мне хотелось идти по-прежнему за руку с Мишкой, но тропинка становилась всё уже, пришлось идти гуськом: Мишка впереди, я — за ним. Наконец, темнота словно дрогнула и посерела, деревья и скалы из привидений постепенно сделались обыкновенными деревьями и скалами, небо посветлело: появилось солнце.
— Ах! — невольно воскликнул я и остановился. Мы уже отошли порядочно от завода и теперь стояли на самом высоком месте крутого берега, над рекой. Во все стороны, и на этом и на другом берегу реки, расходились покрытые тёмным еловым лесом горы. Местами, в долинах, лес был светлее, не еловый, а лиственный, и в нём уже проснулись птицы: задолбил дятел, как кошки, закричали иволги, и засвистели мелкие пичуги, которых я не знал. Всё это было так весело, непривычно, что мы с Мишкой посмотрели друг на друга и засмеялись от удовольствия.
|
|
|
— Хорошо! — проговорили мы оба разом и опять засмеялись.
— Часов до десяти пойдём так-то, — сказал Мишка, снова двигаясь по тропинке. — А там искупаемся, пообедаем и спать в холодке. Потом опять пойдём. Рыбы ловить сейчас не будем, еда пока есть.
Настроение у меня было расчудесное.
Скорее бы папин институт из Москвы на Урал перевели. А то, может, прямо сюда переведут, в Пашúю? Чтобы нам с Мишкой не расставаться. На рыбалку бы ходили, в путешествия, вот как сегодня…
Идти было так легко, точно рюкзак ничего не весил. Мы и говорили и смеялись, и я даже удивился, когда Мишка остановился и сбросил на траву свой мешок.
— Шабаш, — сказал он.
Я тоже сбросил мешок и вдруг почувствовал, что мешок был совсем не такой лёгкий, как мне сначала казалось. Мишка весело на меня посмотрел.
— Намяло спину-то? — сказал он. — С непривычки это. Завтра хуже будет, потом обвыкнешь. Давай чай кипятить. Лезь с обрыва вниз, воды зачерпнуть, а я костёр разведу.
Костёр он развёл очень быстро, над ним на две рогульки положил палку и на неё повесил за дужку котелок с водой.
— Костёр тоже с толком разводить надо, — приговаривал он. — Высоко огонь нельзя пускать: палка подгореть может, а котелок тогда… Ты смотри, как я…
|
|
|
Хлоп! Котелок с размаху шлёпнулся в костёр, пар клубами поднялся в воздух, мокрые дрова зашипели и погасли. Я еле успел откатиться от костра, чтобы не обжечься, и так и остался лежать, ослабев от смеха.
— Чего обрадовался? — ворчал Мишка, палкой выгребая котелок из мокрой золы. — Мало ли какая палка попадётся, может её червяк подгрыз?
Я отлично видел, что никакого червяка не было. Палка просто перегорела, но спорить с Мишкой не хотел.
— Только теперь за водой сам лезь с обрыва, — сказал я, когда отдохнул от смеха.
Воду принесли, и котелок закипел на этот раз благополучно. Мишка снял его с огня, держа за палку, на которой он висел, и поставил на землю.
— Воду кружками черпать будем, — сказал он. — А сало — гляди, как его в лесу едят.
Он насадил ломтик шпика на острую палочку и поднёс его к огню. Ломтик аппетитно зарумянился, жир зашипел и закапал с него в костёр.
— Бери, — протянул мне Мишка палочку со шпиком. — Я себе ещё поджарю.
— Ци-ци-ци, — раздалось вдруг над нашими головами. Я взглянул вверх: весёлая рыженькая белка спустилась на ветку ёлки над нашими головами. В передних лапках она держала большую еловую шишку и проворно скусывала с неё чешуйки.
— Ци-ци-ци, — покрикивала она, а чешуйки так и сыпались на нас.
— Это она семена достаёт, — сказал Мишка. — Сгрызёт чешуйку, а из-под неё семечко вынет.
— Ци-ци-ци, — повторила белка и наклонила голову, чтобы лучше нас рассмотреть. Глаза у неё были чёрные, блестящие, как бусинки. Несколько чешуек упало в наш котелок.
— Убирайся ты! — крикнул Мишка и замахнулся. Обгрызенный стержень шишки звонко шлёпнулся туда же, в котелок, расплёскивая воду, а белка, точно взлетая, понеслась вверх по дереву.
— Ци-ци-ци, — послышалось сверху.
— Зачем ты её испугал? — огорчился я. — Я её получше рассмотреть хотел.
— Рассмотришь ещё, — ответил Мишка и зевнул. — Соснём малость, а там до вечера придётся без остановки идти.
Проспали мы не малость, а, наверное, порядочно: солнце уже заметно передвинулось по небу.
— Скорей, — заторопил меня Мишка, едва открыл глаза. — Эдак все три дня проспать можно, а там, гляди, и в розыски тронутся. Айда покупаемся, живо сон пройдёт!
Купаться мы придумали новым способом: ложились на берегу у крутого спуска к реке и катились вниз, быстро набирая скорость, так что в воду влетали с сильным шумом и плеском. Вылезали из воды, отряхивались и снова лезли наверх, кто быстрее.
— Смотри, — шёпотом проговорил я, выбравшись на берег, и так и застыл на четвереньках: белка, покрупнее первой, преуморительно разглядывала кусочек бумаги, валявшийся около нашего потухшего костра.
Вдруг она нагнулась, схватила зубками бумагу за уголок и, подбежав к дереву, взвилась на него и исчезла, держа бумажку во рту.
— Что она с ней делать будет? — удивился я и даже не заметил, что всё ещё стою на четвереньках.
— Детей читать научит, — пояснил Мишка, — газета ведь. А ты на двух ногах ходить разучился? Вставай живее, хорошо, что она до рубашек не добралась, ишь — проворная!
Купанье меня подбодрило, но всё-таки мешок показался гораздо тяжелее, чем утром, хоть мы и съели порядочно хлеба с салом.
— Вот что, — сказал Мишка, застёгивая лямки. — По реке мы больше не пойдём, она страсть как кружит. Напрямик пойдём, враз дойдём.
— А ты не собьёшься? — нерешительно спросил я и повёл плечами: лямки здорово врезаются.
Мишка даже покраснел, так рассердился.
— Это я-то собьюсь? Здоров ты брехать. Как по шнурку выведу. А по реке — кусты и так все ноги исхлестали, а дальше — куда хуже будет. Иди, знай, не сумлевайся. Враз дойдём! — договорил он.
Спорить не приходилось. Чего доброго, Мишка и вовсе рассердится, ступай домой, скажет, если не веришь. И я, передвинув лямки, тихонько подложил под них на плечи оба чистых носовых платка — всё не так резать будет.
— Идём, — проговорил я, как мог, твёрдо. И, свернув с тропинки, мы углубились в лес.
Идти было не легко. Мёртвые нижние еловые сучья переплелись и так высохли, что ломались с треском, точно костяные. Но под ногами виднелись следы какой-то давней тропки. Мишка шёл уверенно, не останавливаясь, и звонко ломал на ходу и откидывал сухие ветки.
— Не отставай! — командовал он время от времени, не оборачиваясь, и я, как мог, бодро отвечал ему:
— Не отстану, не бойся!
Страшная ночь
На краю полянки под огромной старой елью стояла маленькая, до половины вкопанная в землю избушка — охотничья зимовка. Низкая дверь, вероятно, давно уже упала на землю: между досками её проросли и почти закрыли её трава и две молоденьких осинки.
Мы стояли на другом краю поляны, как раз напротив избушки. Сквозь дверное отверстие было видно, что в избушке темно.
— Видал? — сказал Мишка и показал на зимовку. — Как по шнурку вывел!
Я с уважением посмотрел на него. Правда, мне показалось, что на полянку мы наткнулись как будто случайно, но Мишка так храбро приписал эту заслугу себе, что я не решился спорить — может оно и так.
— Я и правда очень боялся, что мы не пошли по реке, — сказал я. — Так идти, напрямик, лесом, легко и заблудиться.
Мишка презрительно фыркнул.
— Тоже сказал: заблудиться! Я, брат, все приметы в лесу знаю. Зато теперь в два дня дойдём. А если по Пашии идти, да от неё — по Северной, а там по Глухариной речке заворачивать — и в пять дней не управиться. Да и дорога по реке — ну просто никуда, все глаза лозняком повыхлещет.
— Я тоже потом научусь по приметам, — сказал я и вздохнул.
Темнело. Уже совсем трудно стало различать избушку в густой тени старых елей, обступивших её.
Мы всё ещё стояли на краю полянки, и я вдруг почувствовал, как по спине под курточкой у меня пробежал неприятный холодок. Лес выглядел совсем-совсем не так, как днём, при солнце.
— Я ещё никогда в лесу не ночевал, — проговорил я.
— Я тоже, — ответил Мишка так тихо, что я с удивлением на него посмотрел: Мишка ли это сказал?
Но тут же он спохватился и почти крикнул:
— Ну, а мы чего с тобой тут стали? Ночевать пора!
Он быстро перешёл полянку, я тоже от него отстать не захотел, так что перед входом в избушку мы оказались вместе и даже столкнулись плечами, точно каждый хотел войти первым.
На самом-то деле первым быть никому не хотелось, но и показать это тоже никто не решился. Потому и через порог мы перешагнули оба одновременно.
В избушке было темно, но мы всё-таки рассмотрели большие низкие нары — во всю ширину избушки и ворох сена на них. В углу стояла небольшая железная печка и два чурбана вместо стульев.
— Даже стола нет, — удивился я и, не снимая рюкзака, присел на краешек нар.
— А тебе стол зачем? — отозвался Мишка. — Сено вот есть — это хорошо. Выспимся знатно. А вот… эй, Серёжка, что делать будем? Двери-то нет!
Но я чувствовал, что мне всё на свете безразлично, лишь бы привалиться вот на это мягкое сено, даже снять рюкзак уж нет силы…
Я как сидел на нарах, так и повалился на них боком. Ещё я услышал, как Мишка завозился рядом со мной и проворчал:
— Ишь, разлёгся. А сторожить кто будет? Ну я только самую малость…
Сколько мы спали — не знаю. Но вдруг я почувствовал, что кто-то трясёт меня изо всех сил.
— Серёжка! — отчаянно шептал Мишка. — Серёжка, проснись, беда!
Страшный переливчатый крик слышался в лесу, и чей это крик, разобрать было невозможно. Он становился всё громче, громче, видимо, приближаясь. Дрожа, мы забились в самый дальний угол.
— Мишка, — в ужасе прошептал я, — что это такое?
— Н-не знаю, — дрожащим голосом отвечал Мишка. — Молчи, уж близко. Дверь-то, дверь открыта, и закрыть нельзя!
Крик повторился, ещё ближе и ещё страшнее. Мы только крепче прижались друг к другу и не отводили глаз от дверного отверстия.
— Мишка, — опять прошептал я, — давай убежим.
— Куда? — отозвался Мишка. — Прямо ему в лапы?
А крик докатился уже до полянки, до избушки, до порога. И вот в открытой двери что-то мелькнуло, зацепилось за притолоку и заметалось по полу избушки около наших нар. Теперь, кроме крика, слышалось шипенье и хлопанье чего-то большого и тяжёлого, точно паруса в бурю.
Я не шевелился, даже дышать перестал. Вдруг Мишка толкнул меня в плечо.
— Живо! — зашептал он мне в самое ухо. — Как оно в угол закатится, прыгай прямо к двери и… ходу!
— Не могу, — еле вымолвил я. — Оно меня за ногу схватит.
— Я тебе покажу «не могу», — зашипел Мишка и что есть силы, с закруткой ущипнул меня за руку. — Изувечу, понимаешь? Не то один убегу, а оно тебя слопает.
— Не бросай меня, Мишка, я, я побегу, — взмолился я. Остаться без Мишки, одному — ой, это было бы страшнее всего.
Чуть дыша, мы поднялись на ноги и, стоя на нарах, прислушались. Страшная невидимая борьба продолжалась.
— Прыгай! — шёпотом скомандовал Мишка и так толкнул меня в спину, что я сразу, одним прыжком, оказался у порога. Мишка крепко схватил меня за руку.
— Дуй! — задыхаясь, проговорил он уже на бегу.
Как мы не расшиблись и не изувечились в этом ночном беге, потом и сами понять не могли. Деревьев в лесу оказалось гораздо больше, чем днём, и все они хлестали нас ветками и цеплялись за ноги выступающими корнями. Страшный крик затихал и вот уже замер вдали, а мы всё бежали.
Мы бежали бы и дальше, но я споткнулся, упал и так и остался лежать.
— Мишка, не могу больше, — сказал я.
Мишка остановился, нагнулся, потом сел около меня.
— Давай тут света ждать, — сказал он. — Уж мы и так на край земли забежали.
Но и здесь нам казалось, что мы убежали ещё недостаточно далеко от того непонятного, жуткого, что творилось в лесной избушке. Рассвета мы дождались, крепко прижавшись друг к другу, между толстыми корнями старой сосны, прислушиваясь и вздрагивая при каждом шорохе.
Неожиданная встреча
Это была, наверное, самая страшная ночь в моей жизни. И тянулась она без конца. Становилось всё холоднее. Мы до того измучились, что даже от наступившей тишины нам было не по себе: казалось, что кто-то подкрадывается и вот-вот схватит.
Наконец небо посветлело, стали видны деревья, и мы с Мишкой посмотрели друг на друга.
— Мишка! — вскричал я с испугом. — У тебя всё лицо поцарапано.
Мишка тряхнул головой.
— А ты сам, думаешь, лучше? — отвечал он с оттенком прежнего задора и потянулся было рукой закрутить хохол, да так и остановился.
— Вот так штука, — проговорил он медленно. — Мешок-то мой там остался, в избушке.
Тут только я понял, отчего у меня так сильно ныли плечи. Мой мешок до сих пор висел у меня за спиной, я даже ночью не догадался снять его. Теперь, с трудом поднимая затёкшие руки, я отстегнул лямки, опустил мешок на землю и почувствовал, что страшно хочется есть.
— Давай поедим, Мишка, — предложил я и быстро развязал мешок. — Тут всего хватит.
Мишка как-то странно посмотрел на меня.
— Да-а, — протянул он. — Не очень-то хватит. Я вчера у костра большой каравай из твоего мешка в свой переложил, у тебя тут маленький кусочек остался да сало.
Я понял: Мишка сделал это, чтобы мне идти было легче. А теперь мы оказались далеко от дома и без еды…
Но Мишкина рука уже добралась до хохла и крепко его закрутила. Это сразу его подбодрило.
— Вынимай, что там есть, — скомандовал он. — Да идём скорее. До реки дойти надо, там видно будет.
Я ещё в то время не понял, какая нам грозила беда, у нас не только не осталось ни еды, ни спичек, но теперь Мишка не знал, где избушка, где река и в какой стороне завод, чтобы попытаться хоть вернуться домой. Но мне этого он сразу не сказал. Оставалось идти на удачу. И мы пошли…
* * *
— Мишка, а так не может быть, что мы идём, идём и всё равно ни до какой реки не дойдём?
Мишка оглянулся.
— Болтаешь ты, сам не знаешь чего. Как это не дойдём? Всякой дороге конец бывает. Мы чуток в сторону взяли. А теперь как раз на Северную выйдем. Рыбы там страсть сколько.
— Я не про то. А вот если я сяду и скажу: «Миш, я больше не могу?»
Тут уж Мишка повернулся и быстро подошёл ко мне.
— Во-первых, я тебе за это самое по шее надаю. А во-вторых, встанешь и пойдёшь!
Мишкин голос звучал что-то очень бодро. Похоже было, что он старался показать не только мне, а и себе, что всё обстоит благополучно. И мы оба это понимали.
Мы пробирались по лесу уже четвёртый день после бегства из избушки. Остатки хлеба были съедены в первый же день, теперь мы собирали только ягоды, и за ними уже стало трудно наклоняться, а есть и, главное, пить хотелось всё больше. Мы шли к реке, так мы думали, а реки всё не было — не было ни воды, ни рыбы — пусть хоть сырой, которой река накормила бы нас.
— Мишка, — повторил я тихо, — я не в шутку сказал: я, и правда, совсем идти не могу. Лучше я посижу, а ты до реки дойдёшь и потом мне рыбы принесёшь. Немножко. И воды. Я тогда тоже, наверное, дойду. Даже, домой. Только ты сейчас, вечером, не уходи. А утром иди. Хорошо?
Мишка молча смотрел на меня. Он так сжал губы, что они побелели.
— Серёжка, — сказал он наконец, и голос у него сделался хриплым, как от простуды. — Ну, пройди ещё чуток, ведь ты же поел вчера хлеба… маленько.
Я тогда не знал, что это хлеб Мишка сохранил от своей порции. Сохранил для меня, а сам не ел уже трое суток. Он знал, а мне не говорил, что мы заблудились, и мучился — думал, что это его вина.
— Пойдём, Серёжка, — повторил он ещё раз умоляюще.
Но я вместо ответа протянул руку, опёрся о дерево и медленно опустился на его толстый изогнутый корень.
— Вот я и сел, — сказал я спокойно. — Ты уж не сердись, Мишка. Если ты мне по шее надаёшь, всё равно я не могу идти.
Корень был удобный, вроде скамеечки, спиной я прислонился к дереву, сидя как в кресле. Мне не было страшно, и есть больше не хотелось, только бы меня никто не трогал.
Мишка отчаянно взмахнул руками и перевернулся на одном месте, точно собрался куда-то бежать, но вдруг остановился и, наклонив голову, прислушался.
— Серёжка, — позвал он тихонько. — Храпит там кто-то… Смотри, смотри, вон там, — он показал рукой на что-то тёмное, лежавшее под кустами на другой стороне полянки. — Живое оно, может нет?
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 73; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!