ПРО УЖА МАТВЕИЧА И ДЕВОЧКУ АНЮТУ 20 страница
Стемнело быстро. Но вот из-за горы показалась молодая луна. Тонкий рожок её осветил тропинку, по крайней мере не собьёшься с пути. Но зато на тропинку легли тени каких-то чудовищ. Казалось, что они сторожат за кустами и вот-вот прыгнут… Бывают ли на свете такие чудовища или нет — моя бедная голова тогда в этом плохо разбиралась. Я шла точно в бреду, иногда стонала и даже вскрикивала от боли.
И наконец услышала шум воды… Сердитая Шаньши бежала и бранилась, а я готова была засмеяться от радости: на другом берегу дом! Я дошла!
Но до другого берега надо было ещё добраться. Сапоги остались на верхушке утёса, в подарок ящерицам и змеям, босые ноги изодраны в кровь, совсем не годятся для острых камней, какие катит сердитая Шаньши.
Конечно же, она меня опрокинула с первых же шагов и била волнами, а я катилась и захлёбывалась, но упорно двигалась к другому берегу. И, наконец, уцепилась за траву на берегу, выбралась и, шатаясь (палки остались в реке), побрела вверх по горе, к дому.
Но ведь ворота заперты, через забор не перелезть. И голоса моего не услышат, далеко. Неужели до утра придётся дрожать в мокром платье под забором?
Я стиснула зубы, чтобы не заплакать. Но вдруг во дворе послышались голоса, ворота со скрипом распахнулись. Солдаты с фонарями в руках и с ними Василий Львович!
На минуту они остановились. Мокрая, в изодранном платье, с исцарапанным лицом и босыми ногами, я стояла перед ними и не могла вымолвить ни слова.
|
|
|
— Так… — протяжно проговорил наконец Василий Львович. — Жива! И на том спасибо! Фёдор, бери на руки и неси в дом, там сдашь Марии Николаевне, дальше она сама рассудит.
Утром я проснулась в собственной кровати. Но как я в ней оказалась, так и не вспомнила. Около кровати на столике стояла жестяная коробка, и в ней мои синие махаоны. Вода в коробку не пробралась.
Что мне сказал Василий Львович, когда я через три дня, отлежавшись, вышла к утреннему чаю, — лучше не вспоминать. Но махаонов я всё-таки поймала!
Наводнение
Стояла нестерпимая жара. Было душно и в то же время так сыро, что ботинки под кроватью покрывались плесенью, если их несколько дней не надевать. По ночам то и дело вспыхивали зарницы, слышался отдалённый гром. Старый китаец-рабочий качал головой:
— Не холосо буди, миного, миного вода буди.
И вода пришла.
Вечером мы спустились к речке отдохнуть от дневной жары.
— Как красиво, — сказала Таня. — Посмотрите. Небо, где солнце заходит, совсем золотое, а сопки стали тёмные-тёмные.
— Я сейчас нарисую! — закричал Тарас. — Только краски принесу, пускай оно ещё такое побудет!
Мы засмеялись, но тут же умолкли: долина, по которой текла Шаньши, шла между сопками прямо, потом загибалась, и из-за этого загиба, слева от нас, вдруг вылетела большая стая птиц. Они неслись со страшной быстротой — вороны, голуби, какие-то мелкие птички, все вместе. А за ними — новая стая…
|
|
|
Полкан вдруг вскочил и с визгом кинулся вверх по горе, к дому.
Мы тоже вскочили и растерянно смотрели друг на друга. Вдали в ущелье, из которого вытекала река, послышался глухой шум, словно земля загудела.
— Я боюсь! — крикнул Тарас. — Посмотрите, они все чего-то испугались. Чего они испугались?
Но отвечать было некогда. Из ущелья по реке вдруг выкатился громадный мутный вал, и за ним двигалась целая водяная стена с пеной на гребне. Стена неслась и закрывала собой всю долину, превращая её в разъярённое бушующее море. Деревья с верхушками исчезали в кипящей воде.
— Домой! Скорее! — крикнула я девочкам и бросилась вперёд, хватая Тараса за руку. Тарас тут же споткнулся и упал. Он, кажется, кричал и плакал, но слышать это в общем вое и грохоте я не могла. Я тянула его за руку, но он вновь падал и еле тащился за мной.
Стена воды двигалась прямо на нас. Если не успеем взбежать на гору — накроет с головой.
Девочки были уже у ворот и отчаянно махали нам руками. Что с Тарасом? Спрашивать некогда. Я подхватила его, перекинула на плечо и продолжала карабкаться из последних сил.
|
|
|
Сверху, из ворот выскочил Фёдор нам навстречу. В глазах у меня потемнело, ноги захлестнуло пеной — Шаньши догнала. Но в ту же минуту Фёдор схватил меня за воротник и с силой потащил кверху.
Вихри пены накрыли нас с головой, но водяная стена промчалась под нами. Будь мы метра на два ниже — и тогда нас ударило бы не пеной, а водой, и удержаться было бы невозможно.
Фёдор с трудом разжал мои руки и взял Тараса — так я в него вцепилась. Всё ещё задыхаясь, я повернулась к реке. Грохочущие валы несли деревья, вывороченные с корнями, и ударяли их друг о дружку с такой силой, что толстые стволы ломались, как тростинки. Вдруг Фёдор схватил меня за руку и указал на что-то светлое, плывущее среди пены и стволов деревьев. Это была крыша фанзы. На ней — люди, китайцы в белой одежде. Они протягивали к нам руки, может быть, кричали, просили о помощи, но разве голос можно было расслышать!
Громадное дерево закрутилось волчком и наскочило на крышу. Всё исчезло в водовороте: дерево, крыша, люди…
А через минуту солнце зашло. В темноте ещё страшнее казался непрекращающийся гул и грохот. Крыша, люди… Сколько их пронесёт мимо нашей сопки этой ночью взбесившаяся река.
|
|
|
Кто-то крепко схватил меня за плечи: Мария Николаевна мать Тараса. Она целовала меня, обнимала Фёдора, плакала и прижимала к себе Тараса, всё молча, слов всё равно не было бы слышно.
Даже в комнате, при закрытых окнах, надо было говорить очень громко: река грохотала у самых ворот.
Зажгли лампу, Фёдор внёс кипящий самовар, понемногу все успокоились. Тарас сильно ушиб ногу, его положили в кровать.
Мы вышли на террасу. Полная луна осветила спокойные, торжественные горы и взбесившуюся долину между ними. Она вся была залита водой, до самого подножия гор, и горы гляделись бы в неё, если бы вода была спокойна. Но на поверхности её, по-прежнему взбивая пену, крутились в водоворотах огромные стволы деревьев. Я со страхом следила, не мелькнёт ли где ещё крыша с погибающими людьми.
— Их там, в верховьях, всех перекрошило, — сказал Фёдор, угадывая мои мысли. — Тех-то, на крыше, удивительно, как до нас донесло. Не река ведь, а чёртова мельница.
— Страшно, — сказала Таня и прижалась ко мне. — Ой, Сонечка, ну как вы с Тарасиком бежали, а пена вам по ногам, по ногам, а сбоку вода прямо как стена несётся. Я всю ночь это во сне буду видеть.
— Сочиняешь, — засмеялась я и дёрнула её за косичку. — Спать будешь, как убитая, с такого перепугу ничего не увидишь.
Грохот воды несколько раз будил меня ночью, а Кутька, улёгшийся у меня в ногах, тихонько взвизгивал и перебирал лапками: видно, во сне переживал вечерний страх.
На следующий день выяснилось, что сопка наша окружена водой и на какое-то время мы отрезаны от всего мира, в том числе и от Ханьдаохецзе и от Василия Львовича: накануне он уехал по делам в Харбин. Умереть с голоду мы не боялись — Мария Николаевна запасливая хозяйка, в кладовой всего много, а на дворе кур и индюков не сосчитать.
Я сидела и думала: в Ханьдаохецзе, наверно, уже пришло одно письмо, для меня очень важное. Ждать, пока вода спадёт, ну просто терпенья нет.
Сегодня вода не буйствует и немного спала. Деревья, которые уцелели в долине, показались до половины, стволы в воде, а крона уже над водой. Стоит проплыть по этому затопленному лесу до полотна железной дороги, где оно не затоплено, а там до Ханьдаохецзе и добежать пустяки. Ну, конечно, надо, чтобы Мария Николаевна не увидела: ни за что не пустит.
Плыть я решила в купальном костюме, свёрток с одеждой привязать на голову, а то как же по Ханьдаохецзе пойдёшь?
После обеда я притворилась, что хочу отдохнуть, и затворилась в своей комнате, а сама мигом переоделась и спустилась вниз. Вода тёплая, даже слишком, не освежает, течения между деревьями почти нет. Я плыла не торопясь, мне очень нравилось проплывать под ветвями, точно в подводном саду. А вот и ещё кто-то плывёт… Я посмотрела и обомлела: змея! Большущая, зелёная, извивается и плывёт быстро, быстро, а сама на меня косится и язык высунула, он так и мелькает в воздухе, тоненький, раздвоенный.
Облизывается заранее? В меня сейчас вцепится?..
Я тихонечко, вежливо свернула в сторону, уступила ей дорогу: плывите, пожалуйста, куда вам нравится, я вам не мешаю. А сама скорее к дереву — влезу и посижу на нём, пока зелёная дрянь уберётся подальше, благо, что ветки над самой головой.
Только… с ветки ещё что-то свесилось, тоненькое, изгибается…
— Спасибо, сидите себе, я другое дерево найду.
На другом, на третьем дереве, батюшки, да на всех, кажется, устроились змеи и все в мою сторону головы тянут, интересуются.
Вот и ещё одна плывёт: тоже на меня смотрит…
У меня руки и ноги отнялись. Не хочу в Ханьдаохецзе, мне бы назад, до нашей сопки добраться. Видно, змеи со всей долины, когда их водой несло, на деревьях устроились, а теперь друг к другу в гости плавают.
Позади меня неожиданно раздался тонкий визг. Я оглянулась: только этого недоставало! Кутька! Заметил, что я отправилась в плавание, и сам за мной поплыл, а силёнок мало, уже задыхается.
Я повернула к нему. А мимо, совсем рядом, проплывает змея и тоже на него косится.
Ух, проплыла! А Кутька уже тише взвизгнул и на меня смотрит умоляюще. Что же с ним делать? А видеть, как он захлёбывается, тоже сил нет.
Кутька заметил, что я к нему повернулась, и завизжал радостно и благодарно. Я тихонько схватила его за загривок и посадила к себе на плечи. От этого и сама окунулась с головой, но тут же выплыла. Ну, усидит ли дурачок на месте? И удивительно, он понял и держался смирно-смирно, а я плыла очень осторожно, чтобы его не смыло водой.
Я плыла и вспоминала — говорят, змеи на собак бросаются охотнее, чем на людей. И к чему такое некстати вспоминается… А на ветках ближних деревьев так и шелестят змеи. Уф!
К счастью, я отплыла не очень далеко, так что вскоре мы благополучно возвратились. Кутька на радостях зазвонил об этом во все колокола, но я успела добраться до своей комнаты и переодеться. Так никто и не узнал о моём знаменитом путешествии, а то бы опять попало.
А через несколько дней и до железной дороги уже можно было добраться посуху. Наше заключение кончилось. Скоро и вся вода спала, долина освободилась. Но какой кругом был вид! Трава исчезла под слоем ила и всякого сора, ноги тонули в грязи. Однако горячее солнце быстро высушило землю, и молодая трава так же быстро прикрыла все следы разрушения, точно ничего и не было.
Хорошее проходит быстро.
Прошло и наше лето. И вот однажды, когда горы из зелёных превратились в красно-золотые и в воздухе уже чувствовался по утрам острый волнующий запах осени, мы оказались на платформе станции. Мы уезжали в Петербург учиться, я и трое старших. Дома оставались Тарас, Кутька и Попка. Попка сидел последний раз у меня на плече.
— Он будет плакать без вас, Сонечка, — печально говорил Тарас, — он очень будет плакать, и я тоже. Потому что большие не очень хорошо умеют дружить с маленькими. А вы очень умеете, правда?
— Спасибо, Тарасик, — сказала я и крепко его поцеловала. — Только не плачь, ведь весной мы опять приедем. И раков будем ловить, и по горам лазить, и с Попкой и с Кутькой дружить. И ещё махаонов наловим. Хорошо?
Попка свистнул, как паровоз, и перекусил мою цепочку. Тарас взял его на руки.
Я вспрыгнула на ступеньку. Колёса застучали, и красно-золотые горы поплыли мимо окна назад… в весёлое лето.
ЗА ЗОЛОТОМ
Повесть
Как мы Гнедка ловили
Солнце стояло уже высоко, когда я, отдохнув и умывшись после длинного пути, вышел на главную улицу заводского посёлка. Улица эта заросла курчавой травой, только посередине её вилась, обходя камни и выбоины, узкая дорожка. По обе стороны улицы тянулись деревянные заборы с резными калитками, а внизу, под горой, с журчанием пробивался к реке холодный прозрачный ключ.
Всё это было совсем не похоже на московские улицы с накалённым асфальтом и высокими каменными домами. До того не похоже, что я, пройдя несколько шагов по дорожке, остановился и долго смотрел то на покрытые тёмным еловым лесом горы, то на коричневого жука, важно переползавшего дорогу.
— Хорошо! — сказал я вполголоса и, глубоко вздохнув, встал на цыпочки и потянулся — так мне стало вдруг легко и приятно.
Но тут же я вздрогнул и обернулся.
— Ты что можешь? а?.. — раздался позади меня звонкий голос.
Перед открытой калиткой стоял паренёк, немного выше меня и пошире в плечах. Он как-то особенно задорно упирался в землю босыми ногами, руки засунул в карманы, а локти расставил широко и по-обидному.
— Ты что можешь, а?.. — повторил он и, шагнув за калитку, в глубь сада, прибавил: — А я — вон что! — И неожиданно наклонившись, проворно встал, на голову, вскинул ноги кверху и заболтал ими в воздухе. Потом перевернулся, подпрыгнул и, подбоченившись, занял прежнюю позицию у калитки. — Эх ты, Москва! — сказал он презрительно и, тряхнув рыжими вихрами, хотел прибавить ещё что-то, должно быть, обидное, но тут я успел оправиться от первого смущения.
— Только-то! — протянул я. — Ну, брат, в Москве не этому учат.
Быстро нагнувшись, я прошёлся колесом, вскочил на ноги и принял оборонительную позицию.
Но это было лишнее: веснушчатая физиономия задиры засияла искренним дружелюбием и восторгом.
— А ведь я тебя вздуть ладился, — заявил он так весело, точно это было самое приятное для меня сообщение. — Приехал, думаю, петух московский, я те покажу Москву… А ты вон какой!
И разом, почему-то оглянувшись, переменил тон.
— Сюда, — сказал он. — Тут наискосок к речке ближе. Валяем? Живо!
— Куда? — недоверчиво отозвался я и хоть и переменил позу на менее вызывающую, но кулаков не разжал: кто знает, что ему ещё вздумается, этому рыжику.
— На пчельник. Куда же ещё? — удивился мальчик. — К деду Софрону чай с мёдом пить. В колхозный сад. Теперь мы с тобой дружим, — деловито прибавил он после некоторой паузы. — Коли Петюха к тебе вязаться будет, ты мне только скажи, я ему наломаю. Айда!
Я смотрел на него во все глаза, всё ещё не решаясь двинуться с места.
— То драться, а то на пчельник… — проговорил я нерешительно, но потом оглянулся и махнул рукой.
— Идём, — сказал я твёрдо.
— Поспевай, — крикнул уже на ходу мальчуган и, завернув за угол сада, помчался вниз по тропинке, прямо к самой Серебрянке.
— Мы тут вброд, — продолжал он, немного запыхавшись от быстрого бега. — Моста у нас нету. Только скорей, а то мамка увидит — сейчас работы надаёт, она на это люта.
Глаза у нового знакомого были весёлые, голубые, в рыжих крапинках, точно и туда забежали веснушки, вихор топорщился, и весь он мне вдруг страшно понравился.
— Сейчас дед Иван по саду ходит, на яблони глядит: где подрежет, где что. А дед Софрон — за пчёлами, — заговорил опять Рыжик, ловко пробираясь сквозь кусты лозняка. — И ругаются. А потом вместе чай пить сядут. С вареньем. Мы, значит, в самое время и поспеем: нам либо варенья, либо мёду дадут.
— Так чего же они вместе чай пьют, если ругаются? — всё больше удивлялся я, поспешно продираясь за ним.
— Нельзя им врозь-то, — И мальчишка, обежав кучу хвороста, остановился у самой воды и засмеялся. — Варенье как варили? Яблоки-то — Ивановы, а мёд — Софронов. Как поделить? А поругавшись, и чай лучше пьётся, с устатку-то.
Говоря это, он быстро скинул штанишки, рубашку и свернул их в узелок.
— Ты тоже всё в рубашку заворачивай, — заботливо объяснил он. — На голову привяжем, чтобы в речку не попало. Живо! А ботинки сюда, под корягу сунь. На что их сейчас? Босому легче.
Через минуту, крепко привязав узлы с одеждой рукавами под подбородки, мы уже входили в воду.
— Левей забирай, — говорил Рыжик. — Омут тут. Ну, плыви. Тебя как зовут-то?
— Серёжа, — отвечал я, старательно отмеривая сажёнки, чтобы не оплошать. — А тебя как?
— Мишка, а ещё — Юла, — объяснил тот, — потому как я на месте сидеть не могу. Всё кручусь. Иголка во мне ходит, вот она и гоняет меня. Сидеть не даёт.
— Игол… — от изумления я раскрыл рот и чуть не захлебнулся. — Как иголка? Как ходит? — продолжал я уже на берегу, надевая трусы и дрожа, потому что вода в Серебрянке даже летом была как лёд холодная от ключей. — Как иголка в живом человеке ходить может?
Мишка был, видимо, очень доволен произведённым впечатлением.
— В Москве-то, видно, не всему учат, — подмигнул он. — Сюда лезь, тут тропка. Мамка, значит, мне штаны зашивала, а у соседа ястреб курицу потащил. Она в окошко увидала да бегом, а иголку в штанах забыла. А я штаны надел да на лавку сел — обуваться. А иголка р-раз, да в самое это место — вон сюда. Враз влезла, я и зацепить не поспел. А теперь со мной Васька на одной постели не спит. Из тебя, говорит, иголка-то выткнется, а в меня воткнётся.
Мы с трудом взобрались на крутой берег речонки, хватаясь за камни и прибрежные кусты.
— Слышишь? — на минуту остановился Мишка и, запыхавшись, вытер рукавом раскрасневшееся лицо. — Это осина шумит, она, точно заяц, ушами хлопает: лоп-лоп-лоп.
Я расхохотался. Вдруг что-то серое метнулось у меня из-под ног и мячиком покатилось в лес.
— Ай! — вскрикнул я. Но тут загорелая рука мелькнула перед моими глазами, и камень со свистом пролетел и ударился в кусты.
— Немного не доспел! — с досадой вскрикнул Мишка. — Враз бы его положил. А ты чего смотрел?
— Да я не успел, — сконфуженно оправдывался я. — Я ведь… — и тут же запнулся и замолчал: ни за что на свете не признался бы я Мишке, что сейчас видел живого зайца первый раз в жизни.
— Ну, где тебе успеть. Ты ведь московский, — протянул Мишка. — И попал бы, так не зашиб.
И он несколько пренебрежительно пощупал мускулы на моей руке.
Я вспыхнул. Крепкое пожатие Мишкиных загорелых пальцев заставило меня почувствовать, насколько новый товарищ превосходил меня в силе.
— Мы про зайцев на уроках проходили, — начал я несколько неуверенно. — Заяц относится к отряду грызунов, у него передние резцы…
— Растут всё длиньше, — перебил меня Мишка. — Ежели ему об дерево их не точить, они ему рот раздерут. Слыхали… А вот как заяц следы путает, чтобы его лисе не соследить, видал?
— Нет… — признался я.
— А сколько зайчат зайчиха родит, знаешь? А сколько она их молоком кормит, слыхал? Один раз. А потом они под кустом три дня сидят нерухомо. Вот как. И лисица их не учует, потому как от них следов нет. Понял?
— Понял, — покорно ответил я, подавленный таким превосходством в познаниях. И в порыве искренности прибавил: — Ты знаешь, ведь я первый раз на Урале. Папа говорил, что теперь на Урале никаких приключений и опасностей не бывает. А мама всё-таки боялась и пускать меня не хотела. И потом думала, я тут соскучусь.
— Ишь ты! — удивился Мишка и даже присвистнул и тряхнул хохлом. — Тут ягоды, грибы, рыбу ловить будем, какая скука? С чего это она у тебя такая?
Я растерялся и не знал, что ответить, но Мишка не дал мне времени на размышления: должно быть, в нём и вправду сидела иголка.
— Бежим скорее! — крикнул он, поворачивая по тропинке вдоль реки. — Сейчас в ложбинку спустимся — тут тебе сад этот и есть.
Дорожка шла над крутым обрывом в густом старом еловом лесу. Несмотря на яркое солнце, в нём было сумрачно и прохладно. Мёртвые нижние ветви переплелись в сплошную сетку, загораживая путь вне тропинки, а голая, лишённая травы земля была густо усыпана сухими бурыми иголками.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 64; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!