ПРО УЖА МАТВЕИЧА И ДЕВОЧКУ АНЮТУ 22 страница
— Это она называет — воспитывать, — пояснил я, прыгая на одной ноге и продевая другую в штанишки. — А дядя говорит, воспитывать — это совсем другое, это, это…
Я не знал, как определить дядину систему воспитания, и Мишка меня перебил:
— Моя мамка тоже говорит: трудно мне тебя воспитывать. А сама шанежку сунет, а то блин, редко когда за волосья. Жалеет она меня, — договорил он задумчиво, разгребая ногой влажный песок. — Небось, тебя тётка тоже жалеет, — прибавил он после небольшой паузы и покосился на меня.
Я вспыхнул и отвернулся. Мишка задел моё самое больное место. Для тёти Вари я — помеха, чужой мальчик, — я сам слышал, как она это говорила дяде Пете. И Мишка, значит, это видит и вот — утешает. Ну, пожалуйста, не нужно мне его утешений!
— Это маленьких жалеют, — сказал я зазвеневшим голосом. — И совсем я не нуждаюсь. И даже очень скоро домой поеду, в Москву.
— Ну-у, — удивился Мишка и даже остановился, как аист, на одной ноге, забыв продеть другую в штанишки. — А я-то как?
Но я вместо ответа подхватил с земли кирку и быстро полез на обрыв.
— Не отставай! — крикнул ему.
Выбравшись наверх, мы опять побежали, без тропинки, прямо по лесу. Мишка, видимо, очень торопился, а мне и вовсе говорить не хотелось. Я бежал молча, не слишком нагоняя Мишку, чтобы смыкавшиеся за ним ветки не хлестали меня по лицу.
Мы бежали долго, и я уже совсем задохнулся, когда Мишка вдруг замедлил шаг, оглянулся и остановился.
|
|
|
— Здесь, — сказал он, показывая впереди себя.
Мы подошли к обрыву. Я глянул вниз, потом на Мишку. Он стоял и весело улыбался.
— Как мы с тобой, значит, побрыкались, так я про это место и подумал, — продолжал он и, наклонившись, тоже заглянул вниз. — Один хотел пойти, лампу справил, видал? А потом… скушно стало одному-то, — пояснил он и, толкнув меня в бок локтем, засмеялся. Я вернул ему толчок с такой горячностью, что Мишка даже покачнулся и ухватился за осинку, чтобы не упасть. Этим мы как бы подвели окончательный итог нашей ссоре и поставили на ней точку.
— Теперь гляди в оба. Спускаться-то круто очень, за ёлку дюжей держись, — крикнул Мишка и, сам схватившись за ветку, прицелился прыгнуть вниз. — За ёлку. Она, брат, не выдаст. Она…
— Ай! — крикнул я испуганно и протянул руку, чтобы удержать Мишку, но опоздал: раздался треск, что-то больно хлестнуло меня по лицу и пролетело с обрыва вниз.
— Мишка! — испуганно закричал я нагибаясь. — Да Мишка же! Ушибся? Чего же ты сам за ёлку не держался?
— Я и сейчас за неё держусь, — донеслось до меня снизу после некоторой паузы. — Я за неё учепился, а она ка-ак вырвется… С кореньем. Скоро ты там? Гляди, только лучше за ёлки не шибко держись.
|
|
|
Хватаясь за выступы и камни, я осторожно спустился на дно оврага. Мишка сидел на золотистом песке на берегу ручья и, морщась, растирал ногу, стараясь, однако, сохранить беспечный вид.
— Тут, — указал он около себя. — Как прямо слетел-то! Ровно прицелился!
Ну конечно, разве Мишка признается, что слетел вниз без всякого прицела? Но сейчас было не до споров. Я промолчал, а Мишка ещё потёр ногу, встал и, прихрамывая, подошёл к высокой скале из розового песчаника. Скала сильно наклонилась вперёд, образуя как бы небольшую низкую пещерку, из которой и вытекал ручей. Мишкин лом слетел вниз вместе с хозяином, воткнулся концом в дно ручья перед самой пещерой, и вода с лёгким журчаньем огибала его морщинистыми струйками.
Солнечный свет падал на розовую скалу, золотистый песок, на котором весело искрилась вода, но под скалой была мрачная тень, оттуда веяло холодом и сыростью.
— Видал? — проговорил Мишка и похлопал по скале с такой гордостью, точно она была его собственная. Ручей-то прямо из горы текёт. По нему в самую гору пролезем. А там руды всякие. Открытие мы с тобой сделаем. Вот как!
Я следил за Мишкой затаив дыхание. Что он сделает дальше? Он минуту подумал, потом решительно вытащил из кармана верёвку, опоясался одним концом, к другому привязал лом и кирку. Нагнулся и пошёл под скалу, к отверстию, из которого вытекал ручей; положил лом и кирку в воду и опустился на четвереньки. Оглянулся на меня. «Какой же он бледный», — подумал я.
|
|
|
— Айда! — проговорил Мишка решительно. — За мной ползи!
— Мишка! — крикнул я отчаянно. — Стой! — Но босые Мишкины пятки мелькнули перед моими глазами и исчезли в ручье под скалой. Верёвка натянулась, дрогнула, лом и кирка, как две странные рыбы, зашевелились, плеснули водой и медленно втянулись под скалу той же дорогой.
— Мишка! — повторил я и прислушался.
— А-а-а-а-а… — глухо отозвалось из-под скалы — не то Мишкин голос, не то эхо. Стало страшно, но надо решаться. Ведь Мишка один там! В горе!
Я глубоко вздохнул и тоже ступил в ручей. Вода была холодная как лёд. Я зажмурился, нагнулся. Голова коснулась каменного свода, но дышать можно: вода до самого верха не доходит. Пробираюсь ползком на четвереньках. Вот уже можно и подняться на ноги: каменная труба кончилась, я — в пещере, и перед глазами мигает огонёк.
— Вылазь сюда, к стенке, тут сухо, — слышу я. Это Мишкин голос. И сам он стоит, высоко подняв над головой свою удивительную лампу-жестянку.
|
|
|
Я выбрался к нему на сухое место и огляделся. Пещера была маленькая и довольно узкая, со сводчатым потолком.
Ручей вытекал из отверстия в одной стене пещеры, пересекал её по углублённому дну и исчезал в другом отверстии — том самом, из которого я только что выбрался.
— Видал? — торжествующе спросил Мишка. — Открытие это может быть, — продолжал он, выдержав значительную паузу, чтобы дать мне осмотреться.
Я перевёл глаза со стены на самого Мишку: он успел уже весь перемазаться копотью своей лампы и сам, с блестящими на чумазом лице глазами и зубами, походил на удивительного горного чертёнка.
Ну конечно, — открытие. Такой уж человек Мишка — ему во всём везёт. Если силки ставить, так самые голосистые птицы — Мишкины, если за малиной пойдём, он всегда самой крупной наберёт… Вот и теперь, у меня — ничего, а у Мишки уже — открытие.
При этой мысли что-то вдруг сжало мне сердце и я отвернулся.
— Чего молчишь-то? — заговорил наконец Мишка, — как у нас с тобой всё в делёжку, так и открытия — пополам.
Я почувствовал себя неловко: Мишка будто подслушал мои мысли, а они были не очень-то хорошие…
— Не надо — пополам… — пробормотал я было с раскаянием, но Мишка меня перебил.
— Лампу бери, — сказал он торопливо, — и свети.
Я осторожно опустил колеблющееся пламя к самой земле. Стена, из-под которой ручей втекал в пещеру, имела сильный наклон, и отверстие в ней, через которое ручей пробирался в пещеру, было очень небольшое, вода заполняла его целиком: проползти в него можно было только лёжа ничком и даже опустив голову в воду.
Мишка лёг на пол и старался заглянуть под стенной уступ.
— Ничего не видно, — промолвил он с сожалением и, помолчав, добавил небрежно: — Наверное, и там ещё какое открытие.
Мне стало досадно: уж это Мишка задаётся. Сколько ему ещё открытий надо? И, отвернувшись, с лампой в руках я направился к противоположной стене.
— Куда ты? — воскликнул Мишка, но тут же, вскочив на ноги, договорил поспешно: — Ладно уж, погодить до другого раза, всюду не разорвёшься.
Я понял, что и Мишкино неустрашимое сердце дрогнуло, опускаться с головой в воду и ему боязно. Однако, если дать ему это понять, он из одного самолюбия полезет куда угодно. И потому я быстро отвернулся, поднял коробку кверху, точно хотел рассмотреть стенку, и замер: по стене, над самым выходным из пещеры отверстием, бежали какие-то извилистые яркие прожилки золотистого цвета.
— Мишка, — сказал я, — смотри!
Мишка взглянул, проворно нагнулся и поднял кирку.
— Так я и думал! — сказал он радостно. — Потому что — уж если в гору лаз есть — обязательно в ней чегой-то найдёшь? Золото это, Серёжка. Чегой-то мы на него сделаем? А?
— Заповедник, — сказал я и глубоко вздохнул от волнения. — Как в Аскании. Зверей всяких в него поедем покупать по всему свету. В Африку, например, идёт?
— Идёт! — закричал Мишка. — Я, брат, и сам сколько думал — чегой-то мне в Африку так крепко хочется? Свети, а я как резану… — и, отклонившись назад, он сильно взмахнул киркой и ударил по камню, над самым отверстием, через которое мы пробирались в пещеру.
Звонкий удар смешался с таким гулом и грохотом, что я невольно зажмурился. Фонтан воды ударил мне в лицо, я откинулся назад, оступился и, падая, больно стукнулся затылком о стену.
— Серёжка! — услышал я Мишкин испуганный голос, — да где же ты? Куда ты лампу-то дел? Серёжка!
Я с трудом пошевелился, сел и дотронулся пальцем до глаза. Открыт. И другой — тоже. Но почему же я ничего не вижу? Ведь выходное отверстие немножко светилось, и в пещере раньше было не совсем темно и без лампы…
— Мишка, — заговорил я, — почему так темно?
Мишкина рука нащупала моё плечо.
— Лампа где? — повторил он настойчиво.
— Уронил, — медленно отвечал я, с трудом приходя в себя. — Мишка, что это было? А?
Мишка помедлил с ответом.
— Обвалилось, — наконец отозвался он и добавил с какой-то жуткой торопливостью: — Лампу скорей найти надо. Поглядеть, что случилось.
Я похолодел и крепко сжал Мишкину руку. Я понял: он не хочет говорить того, что сам уже знает.
— Спичку зажги, — сказал я, — при свете скорее найдём.
Мишка смущённо кашлянул.
— Спички не помню куда подевал. В кармане вот одна осталась, годится лампу зажечь. А искать уж так, в потёмках придётся.
Став на колени, мы проползли до стены, повернули, поползли обратно. Мы ощупывали каждый камешек, каждую горсточку песка. Лампа представлялась мне теперь самой большой драгоценностью.
— Не нашёл? — время от времени спрашивал кто-нибудь из нас, и в ответ неизменно слышалось: — Нет!
Мне казалось, что темнота становится всё гуще, всё тяжелее, а самые стены пещеры наклонились над нами, сдвигаются всё ближе, ближе…
Прошло несколько томительных минут… И вдруг у меня вырвался — не крик, кричать было страшно, — а вздох:
— Нашёл! — Пальцы мои схватили жестяную коробку, да так на ней и закостенели.
— Давай, — так же тихо отозвался Мишка. Нащупав мою руку, он потянул её вместе с коробкой,
— Да отпусти ты, — с досадой сказал он. — Чего вцепился? Ишь — сухая, до самой стены долетела. Только бы спичка-то зажглась!
Помолчали.
— Мишка, — зашептал я опять. — Чего же ты не зажигаешь?
— Боюсь, — тихо донеслось до меня. — Вдруг не зажгётся спичка-то?
Я съёжился и замолчал, но слух мой так обострился, что я улавливал каждое Мишкино движение.
Вот он поправил и вытянул побольше фитиль из коробки, вот вынул спичку и поднёс её к стене…
Чирк… Ничего.
И опять, немного погодя, чирк…
Слабый жёлтенький огонёк осветил Мишкину руку, к ней приблизилась другая… фитилёк мигнул, выпустил струйку копоти и разгорелся.
Мы молча, с восхищением смотрели друг на друга. Теперь, когда страшная подземная темнота частично рассеялась, нам на минуту показалось, что с ней ушли и все наши беды.
Первым опомнился Мишка.
— Давай смотреть скорей, — сказал он и, повернувшись, приблизил лампу к стене.
Тут только мы поняли, какая беда нас постигла: большой камень над выходом из пещеры, подточенный сыростью, наверное, едва держался на своём месте и рухнул от удара Мишкиной кирки. Нижняя часть его, выгнутая в виде арки, краями оперлась о берега ручья, и теперь ручей протекал в новом, суженном отверстии, совершенно его заполняя.
Огонёк лампы слабо мигал. Он то вспыхивал, то вдруг съёживался и выпускал тонкую струйку копоти, и тогда я чувствовал, как темнота давит мне на плечи.
Сырость пещеры, сначала незаметная, всё больше пронизывала наши полуголые тела. Иногда капля, срываясь с потолка, звонко шлёпалась об пол. От каждого звука мы вздрагивали и молча прижимались друг к другу. Так стояли мы, наблюдая за единственной жизнью в этом страшном месте — за нашим трепещущим огоньком.
— Сколько он гореть будет? — проговорил вдруг Мишка, не глядя на меня и не шевелясь.
Я вздохнул и ничего не ответил. Стоять и молчать было страшно, но двигаться и говорить казалось ещё страшнее.
Сколько прошло времени, мы не знали, как вдруг что-то холодное коснулось моей ноги. Я отдёрнул её, глянул вниз и, вздрогнув так сильно, что толкнул Мишку плечом, отскочил к стене.
— Ты чего это? — спросил Мишка, выходя из задумчивости. Я молча указал головой на ручей. Вода его, понемногу поднимаясь, приблизилась уже к самым нашим ногам.
Мишка неожиданно свистнул, но тут же зажал рот рукой, так странно и жутко отозвался свист под сводом пещеры. Нагнувшись, я приблизил лампу к заваленному отверстию. Камень, лежавший поперёк ручья, не давал возможности вытекать из пещеры всей воде, и уровень её медленно поднимался. Через некоторое время вода должна была заполнить всю пещеру.
Однако эта новая угроза сослужила нам службу, вырвала нас из странного оцепенения.
— Держи лампу, — сказал Мишка и, шагнув вперёд, решительно ступил в воду. Он потрогал камень, подсунул под него руку и, повернувшись, пытливо посмотрел мне в глаза.
— Мырять надо, — сказал решительно. — Пропадём а то. Зальёт как мышов! У тебя сердце стерпит, мырять-то?
Я почувствовал, точно и вправду, холодная рука сжала мне сердце.
— Нырять… — пробормотал я, но тут же справился с собой и договорил, стараясь не смотреть на Мишку: — Велико дело! Ну, кто первый?
— Я первый, — отвечал Мишка, и голос его вдруг странно дрогнул. — Коли там не пролезть, я… ворочусь, — добавил он, и я вдруг почувствовал, что его рука ищет мою. — Ты не сумлевайся, Серёжа, ну… — Он глубоко вздохнул и, словно боясь, что его решимости не хватит надолго, поспешно выдернул руку из моей и повернулся к камню.
Молча я следил, как Мишка потрогал камень, точно пробуя его поднять. Затем оглянулся на меня, махнул рукой и, наклонившись, исчез в отверстии. Вода слегка запенилась, на ней закружилась воронка. Я остался один…
Теперь, когда Мишки не было, темнота давила ещё сильнее. Слабое пламя лампочки, казалось, гнулось под её тяжестью и иногда пускало струйку копоти, точно задыхаясь в борьбе.
Выбрался ли Мишка? А если… Я не решался договорить даже в душе.
Холодная вода опять коснулась моей ноги. Нужно торопиться.
Я встал и оглянулся. Лампа стояла у стены, слабый жёлтый огонёк её еле мерцал. И опять он показался мне живым существом в этом мёртвом мире. Сейчас он останется один и, вздрагивая, в страхе будет ждать, как к нему подбирается злая свинцовая вода…
В последний раз взглянув на огонёк, я подошёл к разлившемуся ручью. Нырял я и плавал хорошо, но здесь… сама вода казалась не водой, а каким-то ужасным расплавленным металлом.
Глубоко вздохнув, я набрал в грудь воздуха и закрыл глаза.
— Голову ниже, — говорил я себе погружаясь — ближе ко дну, чтобы не зацепиться, ещё… ну…
Я наполовину плыл, наполовину полз, поднимая руку и ощупывая над собой твёрдый гладкий камень. Ещё… ещё… И вдруг меня потянуло назад. Пояс штанишек зацепился за какой-то выступ сверху, а напор воды не давал повернуться. Мои усилия истощили запас воздуха в груди, в ушах зазвенело, потом что-то с силой потянуло меня за волосы… больше я ничего не помнил.
Острая боль заставила меня открыть глаза. Я лежал на песке около ручья, надо мной склонился Мишка, а грудь мою жгло, точно огнём.
Я застонал и пошевелился. Мишка взглянул в мои открытые глаза и, вскрикнув, кинулся меня обнимать.
Он был такой бледный, что веснушки на его лице показались мне чёрными.
— Серёжка, — кричал он, — живой ты, живой!.. — Он тряс и мотал меня, как щенок куклу, а затем вдруг поднял, посадил на песок и в восторге шлёпнул по груди.
— Ой! — закричал я не своим голосом и оттолкнул его.
Тут Мишка всмотрелся в меня пристально и вдруг густо покраснел.
— Это я тебя песочком, — сказал он неуверенно. — Дышал чтобы. Ты водой примочи, а то… подрал маленько.
Я опустил глаза: грудь и живот мои были покрыты частыми царапинами, точно кто сдирал с меня кожу железной щёткой.
— Дышал чтобы, — пробормотал Мишка жалобно и окончательно растерялся.
Тут только я понял, что случилось.
— Мишка, — сказал я. — Так это ты в трубу лазил меня искать… не побоялся?
— Ну и лазил. Велика невидаль! Саданул ты меня там, пока я тебя за волосья… А кожа зарастёт. Не маленький!
Он схватил пальцами правой ноги камешек, подбросил его кверху и ловко поймал на подъём.
— В глаз чего-то попало, с камня с этого, — пробурчал он и отвернулся. Плечи его вздрагивали.
Я молчал. Похоже, Мишку лучше сейчас оставить в покое. Кроме того… камень, должно быть, и в самом деле был очень грязный, и с него что-то попало в глаз и мне…
Мишка ещё потоптался на месте, запустил руку в карман мокрых штанишек, и там что-то глухо брякнуло.
— Слыхал? — спросил он с оттенком прежней весёлости и опять брякнул.
— Что это? — спросил я.
— Открытия! — И Мишка с торжеством вытащил из кармана горсть камешков. — Как мырять, значит, я с полу подобрал. Коли там руды какие — гору и сверху продолбать можно. Понял? — И, сунув камешки обратно в карман, он наклонился ко мне. — До дому-то дойдёшь? — спросил он заботливо.
Я слабо кивнул головой и внезапно опустился на песок.
— Миш, я на минутку, — пробормотал я, чувствуя, что глаза мои уже не смотрят, а скала заколыхалась и поплыла куда-то…
— Серёжка, Серёжка, — услышал я, будто издалека, испуганный Мишкин голос. — Солнце, глянь, садится. Куда же мы ночью-то? Вставай, слышь!
— Сейчас, — бормотал я, — я на минутку, Мишка…
— Вот те клюква ягода, — раздался вдруг надо мной густой незнакомый бас. — Мишка, ты чего это тут ворожишь?
Я с трудом приоткрыл глаза и взглянул вверх: высокий бородатый человек наклонился и пристально меня разглядывал.
— Дяденька Степан! — радостно закричал Мишка. — Серёжка это, из Москвы который. Мы с ним дружим!
— «Дружим…» — передразнил человек. — Тебе попадись только, отчаянная голова. То-то ты его уж задружил совсем.
На этом, как я ни старался, глаза мои закрылись окончательно.
— Дяденька Степан, — услышал я ещё через некоторое время далёкий Мишкин голос. — Ты его на седло поперёк себя ложи, а я и так добежу, я — скорый. Поперёк! Вот!
— Самого бы тебя поперёк — ремнём хорошим, пострелёнок, — проворчал бас.
Земля подо мной закачалась сильнее, я почувствовал, как меня поднимают, что-то мерно зацокало, как будто подковы по горной тропе, а потом всё провалилось в пустоту…
Я не знал, через сколько времени меня опять разбудило знакомое скрипение дивана в дядином кабинете и до сознания дошёл дрожащий, ласковый, точно и не тёти Варин, голос:
— Тише кладите, осторожно, боже мой, мальчик чуть дышит. Пётр, Пётр, что с ним будет?
— Здоровенный бродяга будет, — утешительно пробасил дядин голос. — Скоро по неделе в лесу бегать будет, а придёт — веселёхонек. Уж я вижу — наша кровь!
Тётин грустный вздох — было последнее, что я слышал в этот полный событиями день.
* * *
На этот раз с очередным письмом маме у меня долго не ладилось. Мне хотелось и рассказать про всё, и чтобы она не напугалась: ведь мамы всегда чего-то боятся.
Поэтому я долго думал и, наконец, кажется, написал хорошо:
Милая мама!
У нас с Мишкой было открытие, в пещере, только дядя Павел сказал, что это не золото, а слюда. Ты про меня не беспокойся, потому что, когда в пещере завалилось, так мы поднырнули под скалу и Мишке даже почти не трудно было меня вытащить.
Дата добавления: 2021-04-05; просмотров: 68; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!