Глава 3. Сингулярное правопреемство в обязательствах по современному российскому гражданскому праву 5 страница
Уступая требование, цедент должен помнить, что одновременно он уступает и все связанные с ним (дополнительные) права, в частности права, обеспечивающие исполнение, а также право на неуплаченные (точнее - не набежавшие) проценты, если иное не предусмотрено законом или договором (ст. 384 ГК). Мнение о подобном "подразумеваемом" предмете уступки является общепризнанным не только в законодательстве и арбитражной практике, но и в научной литературе *(272). Очевидно, основой ст. 384 ГК является аналогическое распространение на сферу оборота прав одного из принципов оборота вещей, известного еще из римского права - accession cedit principal, т.е. принадлежность следует судьбе главной вещи.
С описанным не следует смешивать случай уступки права требования денежной суммы, хотя бы и возникшее в ходе реализации дополнительного обязательства, но к моменту уступки приобретшее определенный размер. Таковы, например, требования об уплате определенной суммы штрафа, неустойки или процентов, "набежавших" за определенный период. Подобные требования вполне могут существовать независимо от других, т.е. имеют вполне самостоятельный характер и могут быть "оторваны" от требования основного. Подобно тому, как главная вещь не следует за принадлежностью, точно также и уступка дополнительных по происхождению, но самостоятельных по сути прав, не влечет смену кредитора в основном обязательстве. Иная судьба у акцессорных обязательств с иным предметом (например, из залога, обременения имущества арендного типа или обременения типа security interest), а также - условных денежных обязательств (из договора поручительства, банковской гарантии) и денежных обязательств с неопределенной суммой: права, составляющие содержание таковых, действительно, не могут быть уступлены отдельно от прав, слагающих основное обязательство.
|
|
|
Можно, конечно, спорить о законности того или иного способа договорного определения судьбы дополнительных по происхождению, но самостоятельных по сути требований, но здесь есть тот "плюс", что тем или иным образом, но определенность все же достигается. Сложнее с другим вопросом: какова судьба права на набежавшие ("отвердевшие" в определенной сумме), но не выплаченные к моменту совершения цессии проценты (неустойка, пеня, штраф, иные плоды и доходы) в случае умолчания об этом в договоре? По этому вопросу возможны, разумеется, две точки зрения; обе они присутствуют в литературе. Можно выдвинуть презумпцию сохранения права требования набежавших, но не выплаченных процентов за цедентом *(273), а можно предполагать и обратное, а именно - что право на набежавшие, но не выплаченные проценты переходит к цессионарию *(274). И хотя ст. 384 ГК не проводит разницы между правами на набежавшие и будущие проценты, очевидно, давая повод к тому, чтобы склониться ко второму взгляду, нам все-таки представляется правильной первая точка зрения. Как уже указывалось требование "набежавших процентов" есть не более, как требование определенной денежной суммы, существование и определение суммы которого не зависят от основного требования. Требованием процентов оно остается только по происхождению, но по сути своей является требованием определенной денежной суммы, имеющим независимое от уступаемого существование. На него, следовательно, не распространяются принципы принадлежности и следования уступаемому требованию. Допустима ли сингулярная сукцессия требования, которое на момент совершения договора еще не возникло, но неизбежно должно возникнуть в будущем? *(275) С точки зрения современного российского ГК, уступка будущих требований по общему правилу является недопустимой. Об этом свидетельствуют, в частности, нормы п. 1 ст. 382 и ст. 384, которые говорят об уступке принадлежащего кредитору требования, должного существовать ко времени перехода в определенном объеме и на определенных условиях, т.е. об уступке существующего требования, а также - ст. 390, регламентирующая вопросы ответственности цедента за действительность требования.
|
|
|
|
|
|
Каким должен быть теоретический ответ на этот вопрос?
В рамках концепции, допускающей признание субъективных прав объектами гражданских правоотношений, этот ответ никак не может быть положительным. Во всяком случае, ни одной научной работы, в которой обосновывалась бы объектоспособность будущих требований, нам неизвестно.
С точки же зрения наших взглядов на сущность уступки как один из производных способов возникновения субъективных прав, ответ может быть двояким.
Понимая под производным такое возникновение обязательственных прав, которое происходит на основе уже существующего требования и сопровождается его прекращением (производное возникновение прав в собственном (узком) смысле слова), мы полагаем, что на поставленный вопрос также должен быть дан отрицательный ответ. Если мы говорим о будущем (по отношению к известному моменту) требовании, то мы признаем, что в данный определенный момент обсуждаемого требования еще нет, оно не существует, отсутствует. В состоянии отсутствия требования отсутствует и обязательственное правоотношение, в котором могла бы произойти замена кредитора, а значит, отсутствуют и должник, и кредитор, т.е. двое из трех участников операции уступки и один из контрагентов договора цессии (цедент) - кредитор, который мог бы быть заменен. Отсутствие же цедента делает просто невозможным заключение договора цессии.
|
|
|
Такой ответ, однако, не объясняет норм п. 6 ст. 340 и п. 1 ст. 826 ГК, согласно которым будущие денежные требования могут быть предметом залога (сделки, с совершением которой связывается возникновение возможности отчуждения заложенного права, причем безотносительно к моменту его возникновения), а также уступки, совершенной в рамках факторинга *(276). Последний институт никак не может быть списан на особенности отечественного законодательства, поскольку практика уступки будущей дебиторской задолженности с определенными родовыми и видовыми характеристиками (так называемой оптовой уступки) не только является общепринятой в мировом масштабе, но и, более того, представляет собой самую характеристическую черту операции факторинга, выражающую ее суть. Факторинг - это не просто уступка денежных требований за деньги, а бесперебойное финансирование финансовым агентом основной деятельности клиента, его избавление от проблем, вызываемых платежеспособностью его покупателей и заказчиков. Это обстоятельство заставляет подойти к вопросу о допустимости уступки будущих требований несколько иначе и, в частности, уточнить выведенное выше понятие о производном приобретении субъективных прав.
Рассуждая о производном приобретении субъективных прав, мы всегда исходили из предположения о том, что юридическим фактом - непосредственным основанием для производного приобретения прав, является действие обладателя первоначального права (заключение договора или совершение односторонней сделки); отсюда - иллюзия того обстоятельства, что основание для производного приобретения прав всегда наступает после возникновения субъективных прав, которым суждено стать основой (базой) для прав производного происхождения. Так, говоря о производном приобретении права собственности (например, по договору купли-продажи между А. (продавцом) и Б. (покупателем), всегда предполагают следующую жесткую последовательность фактов: (1) приобретение права собственности на вещь продавцом (А.), (2) заключение договора купли-продажи и (3) передача вещи (от продавца А. к покупателю Б.) и, следовательно, (4) переход права собственности на вещь от А. (его прекращение у А.) к Б. (и возникновение у Б.). Непосредственное основание "перехода" права собственности - передача вещи - немыслимо без действия продавца А. - субъекта - обладателя первоначального права. Но что мешает признать существование юридических фактов, наступление которых делает обсуждаемый юридический эффект (производное приобретение права) неизбежным (автоматическим), т.е. не зависящим от воли и действий обладателя первоначального права? Если нет ничего невозможного в совершении сделок под отменительными и отлагательными условиями (ст. 157 ГК), то препятствий для такого признания нет. Договор об уступке будущих требований будет подобен сделке, осложненной отлагательным условием, с той только разницей, что таковое будет не случайным, а конститутивным.
Вместе с тем распорядительный (абсолютно-правовой) эффект договора об уступке будущих требований будет обладать существенной спецификой. Если юридический результат классической уступки (цессии существующего требования) исчерпывается его прекращением в лице цедента с последующим возникновением в лице цессионария (изменением принадлежности), то в случае цессии будущего требования его необходимым образом предваряет иной, совершенно специфический гражданско-правовой эффект: наделение (связывание) его контрагентов статусом будущего цедента и будущего цессионария. Каждый из участников договора уступки будущих требований становится в состояние связанности по отношению к другому участнику. Будущий цедент связывается перспективой неизбежного прекращения субъективного права - предмета договора немедленно в момент его возникновения; будущий цессионарий - перспективой неизбежного возникновения у него субъективного права - производного по отношению к праву будущего цедента. Это состояние взаимной связанности образует содержание совершенно специфического правоотношения и может быть разорвано контрагентами посредством заключения договора, отменяющего договор уступки будущего требования. Оно подобно состоянию связанности, обеспечивающей секундарное право с той лишь разницей, что распорядительный эффект, связанный с переходом требования будет вызываться не действиями по реализации секундарного права, а юридическим событием - фактом возникновения субъективного права. Данная трактовка замечательно вписывается в предложенное выше понимание распорядительных действий как актов, приводящих к изменению динамической составляющей правоспособности субъектов гражданских правоотношений.
Разумеется, все сказанное выше имеет смысл и эффект лишь в том случае, если условия договора уступки будущих требований сформулированы таким образом, чтобы они позволяли однозначно судить о том, являются ли те или иные возникающие в ходе деятельности его сторон требования предметом уступки или нет, причем уже в самый момент их возникновения (п. 1 ст. 826 ГК). Это объясняется нормой п. 2 ст. 826, которая постановляет, что денежное требование, уступленное в потенциальном (будущем) состоянии, считается перешедшим к финансовому агенту (цессионарию) именно в момент своего возникновения (если только переход требования не обусловлен каким-либо иным юридическим фактом). Формулировка данной нормы такова, что, на наш взгляд, не дает никаких оснований для так называемой теории непосредственности, т.е. возникновения будущего требования непосредственно у цессионария, минуя цедента. В свете п. 2 ст. 826 речь может идти именно о переходе этого права к цессионарию, т.е. о его возникновении у цессионария не ранее, чем таковое возникнет и прекратится в лице цедента (теория промежуточности) *(277).
От уступки будущих требований - прав, к моменту уступки еще не возникших - следует отличать требования, которые в момент уступки уже существуют, но еще не могут быть осуществлены по причине отсутствия необходимых для этого условий. Чаще всего в качестве такого условия выступает определенный срок: его ненаступление не позволяет осуществить существующего требования *(278). С уступкой таких требований - хотя бы и не осуществимых, но существующих - никаких проблем нет и быть не может; к категории будущих такие требования не относятся.
Уступку будущих требований следует отграничивать от иных возможных случаев будущей уступки (договор будущей уступки) требований, которая может иметь своим предметом как будущие, так и реально существующие ко времени заключения договора требования, но условия которой, однако, таковы, что связывают абсолютно-правовой эффект этой уступки с каким-то действием или событием, которое может или должно наступить в будущем. Уступка, совершение которой стороны связывают, скажем, с подписанием акта приема-передачи права или с уведомлением должника, будет будущей уступкой, но совсем не обязательно уступкой будущих прав. В то же время уступка будущих требований, как уже указывалось, всегда связывается, как минимум, с возникновением таковых в будущем. Это означает, что уступка будущих прав - суть частный случай более широкого понятия будущей уступки.
Условие о встречном удовлетворении, эквиваленте, составляющем ближайшую причину (основание) уступки требования, в договор сингулярной сукцессии помещать не обязательно, ибо он относится к числу абстрактных сделок. Практика показывает, что предоставление эквивалента нередко предшествует моменту перехода требования, являющегося предметом уступки, или даже происходит до вступления в силу, а то и до заключения договора цессии. Это и понятно, ибо в случае договоренности об обратной последовательности цедент фактически меняет одно право требования на другое. Сначала у него было требование к должнику (к цессионару), а после цессии появилось требование об эквиваленте к новому кредитору (к цессионарию). Естественно, что такой "обмен" имеет смысл только тогда, когда цедент уверен в том, что кредитоспособность цессионария более высока, нежели кредитоспособность должника по уступленному требованию. Такого рода договоры практикуются с цессионариями - организациями, "специализирующимися" в области "выколачивания" (взыскания) долгов. Получают распространение подобные договоры и у нас, о чем свидетельствует практика Президиума Высшего Арбитражного Суда РФ, отвергающая возможность совершения цессии под условием выплаты цессионарием цеденту того или другого процента от фактически взысканных с должника сумм. Подробнее о подобных договорах и отношении к ним российских арбитражных судов - см. Приложение.
Из других условий договора сингулярной сукцессии следует отметить как существенное указание на содержание договора. Обыкновенно это указание выражается словами "Цедент передает (уступает), а Цессионарий принимает требование (такое-то)..." *(279). Было бы нелишним такое уточнение: "Цедент передает (уступает) Цессионарию, а Цессионарий принимает от Цедента (уступленное последним) требование (такое-то)...". Без этого уточнения получается не договор, а констатация факта: цедент передает право (неизвестно, кому), а цессионарий принимает право (неизвестно, от кого) *(280).
Несомненно, в интересах цессионария потребовать установления в договоре и условия о сроке и порядке передачи ему цедентом документов, удостоверяющих наличность и действительность обязательства, статус цедента в этом обязательстве, доказательства чистоты прав цедента. Не имея на руках таких документов, цессионарий не сможет осуществить приобретенных им прав.
Очень важно обусловить, чтобы в число документов, подлежащих передаче, входили бы, в частности, документы, опровергающие возможные возражения должника. Как мы показали в предшествующем параграфе, должник не должен страдать от совершения сделки цессии без его участия, а значит, такая сделка не должна ухудшать его положения. Поскольку нередко бывает сложно предвидеть, какие же именно возражения, касающиеся отношений с цедентом, должник противопоставит цессионарию, постольку и определить документы, подлежащие передаче цедентом цессионарию, тоже бывает непросто. В этой связи целесообразно убедить цедента включить в договор условие о том, что цедент обязан оказывать цессионарию любую затребованную им помощь в опровержении возражений должника, основанных на отношениях последнего с цедентом, в том числе - предоставлять необходимые документы по мере возникновения такой необходимости. Цедент, не выполнивший этой обязанности, должен быть обязан договором к возмещению всех тех убытков, которые понесет цессионарий из-за того, что цедент что-то не представил или о чем-то не предупредил цессионария.
Наоборот, со стороны цедента вполне разумным и естественным было бы требование о том, что цессионарий, не привлекший его цедента в процесс, завязавшийся из возражений должника, не "позвавший" цедента "на помощь", должен сам принимать на себя бремя всех возникших вследствие этого убытков.
Наконец, принципиально важным является условие о моменте перехода прав по договору сингулярной сукцессии. Решение этого вопроса в теории встречает некоторые затруднения, результатом чего является возможность нескольких различных точек зрения по этому вопросу, а именно: моментом перехода права по договору сингулярной сукцессии является (1) момент заключения договора *(281); (2) момент уведомления должника о совершенной цессии *(282); (3) момент, определенный по аналогии с моментом перехода права собственности *(283); (4) момент составления особого акта передачи прав; (5) момент исполнения цессионарием лежащих на нем обязанностей (по предоставлению встречного удовлетворения за уступленное право или по передаче документов, удостоверяющих уступленное право).
Какой из этих взглядов должен быть принят за общее правило?
Имея в виду, что требование - предмет цессии - не суть вещь, мы должны, в первую очередь, отвергнуть точку зрения N 3, т.е. отказаться от намерения распространить на договор цессии правило ст. 223 ГК о традиции (передаче) как о моменте перехода права собственности на предмет договора (вещь). Если проводить аналогию, то нужно ответить на вопрос: "А что же такое "передача права"? Какое внешнее ее проявление следует почитать за передачу?" Мы полагаем, что внешнего проявления, иного, чем соглашение сторон, в какой бы форме оно не было достигнуто - в форме ли самого договора сингулярной сукцессии или в форме отдельного к нему "приемо-сдаточного" акта, - быть просто не может. Такой постулат объясняется элементарным соображением - общественной, идеальной природой всякого правового явления, в том числе и субъективного права требования, входящего в содержание обязательства. Задача сторон договора сингулярной сукцессии - "привязать" момент перехода права требования к одному из "соглашений" как непосредственно ("требование считается переданным в момент подписания настоящего договора"), так и в осложненной форме (например: "через десять дней после исполнения обязанности по оплате уступаемого по настоящему договору требования"). Это означает, что при отсутствии специального условия о моменте перехода права требования его следует считать переданным (прекратившимся в лице цедента и возникшим у цессионария) с момента заключения договора цессии, т.е. автоматическую правильность первой из перечисленных выше позиций. Из приведенных примеров отступления от этого общего правила видно, что как второй, так и четвертый, и пятый способы определения момента перехода права могут быть предусмотрены тем или иным конкретным договором цессии.
Основания, которые сделали господствующим мнение о незначимости уведомления или согласия должника для определения момента совершения цессии, на наш взгляд, достаточно очевидны. Во-первых, цессия не может ухудшать положения должника. Во имя реализации этого принципа п. 3 ст. 382 ГК исполнение должником, не уведомленным об уступке, обязательства первоначальному кредитору признается надлежащим. От отсутствия уведомления об уступке требования должник никак не страдает. А во-вторых, должник, интересы которого нарушены актом цессии, имеет право оспаривать его основание (сам договор сингулярной сукцессии), несмотря даже на то, что он не является участником этого договора (см. выводы предыдущей главы и материалы современной арбитражной практики). Руководствуясь этими принципами, законодательство считает достаточным пассивное участие должника в акте цессии. Активное же участие должника, выражающееся в подписании им договора сингулярной сукцессии, выражении согласия на его совершение, признании своего долга перед цессионарием и иных подобных формах, является, по общему правилу, факультативным и имеет специальные юридические последствия, о которых мы расскажем ниже, при рассмотрении вопроса о правах должника по отношению к цессионарию.
Дата добавления: 2020-04-25; просмотров: 189; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!