Национальный состав обучаемых
Вспомнился разнородный состав обучаемых в школе детей: это русские, башкиры, татары, бухарские евреи, украинцы, а в 1938 г. в наших краях оказались сосланные, но сохранившие советское гражданство корейцы с Дальнего Востока. Дети органично вписались в нашу «когорту». Еще в 1-м классе за черно-коричневой партой сидели втроем: между мной и Лёлей был посажен Коля Ким, такой шустрый, ловкий, быстрый. Он успевал списать упражнение, решить примеры и спокойно занимался своими делами, «посторонними», как тогда часто употребляли, то заставлял меня держать проволоку, которой обматывал плоскую деревяшку – коньки, то мастерил «лянгу» и на перемене обыгрывал всех, даже старшеклассников. Мы все собирались в круг и заворожённо смотрели, как он то правой, то левой ногой подкидывал кусочек свинца, бог знает каким образом приклеенный к кусочку шкуры, и считали, сколько раз, не роняя на землю, он будет подбрасывать эту «лянгу». Счет всегда был в его пользу. Особенный, «коронный» номер, когда он на одной ноге стоял, а другую закидывал назад и ловко ударял по летящей «лянге», стараясь ее не уронить, в лучшем случае подхватывал рукой, чтоб не ронять свою честь и достоинство первого игрока. Мы с Лёлей были его «фанатками». Он провожал нас после уроков и никто из незнакомых узбечат не смел в нас кинуть камешек или стегать прутиком по голым ногам, дёргать за косички, обзывать: «Орус! Орус»! Кима боялись, но и уважали, а мы гордились нашим заступником, волейболистом. Он был на два года старше нас и с этих лет увлекался спортом. Мы не сразу после уроков спешили домой. Раз с нами Коля, мы останавливались перед летней столовой над арыком, чтобы в который уж раз наблюдать над священнодействием «лагманчи». Молодой уйгур, непревзойдённый мастер своего дела, голый по пояс, разминал на столе «брусок» теста метр длины и сантиметров 20 в диаметре. Доведя до кондиции, самодеятельный уличный жонглёр брал тесто в обе руки, вытягивал его и, держа за концы, вскидывал над головой; лихо крутя, вертя, повторял подбрасывание много раз, затем бил им по своей спине, перекидывая из рук в руки; то по животу проведёт, то опять, подбросит вверх, крутит его как веревку – и на наших глазах тесто приобретает собранные в пучок тонкие лапшинки (сейчас бы сказали «спагетти»), которые бросают в большой казан с кипящей водой, через минуту-другую вылавливают дуршлагом, опускают в котел с холодной водой, опять вылавливают и перекладывают в кастрюлю большого размера или оставляют в котле насухо сливая воду. Это действие длится не менее часа, трудоемкий процесс, а сидящие в чайхане аксакалы подбадривают молодца, устоза, «Яшанг (здравствуй!), баракалла, кулингиз дарт курмасин!» (пусть ваши руки не знают боли).
|
|
|
Вспомнив, что нас, наверное, уже дома ждут, мчимся во весь опор, запыхавшись, вбегаю и с ходу кричу: «Мама, мы опять наблюдали, как делается лагман! Так интересно!» Иногда, заметив нашего провожатого Колю, мама приглашает его в дом и старается угостить; сначала он стеснялся, отказывался, а потом, видя, что мама зовет его по своей доброте, от чистого сердца, перестал отнекиваться и чувствовал себя комфортно даже в присутствии моего папы. В 3-4 классах он уже серьезно стал заниматься спортом: играл в теннис, но больше любил футбол. Наша школьная команда выигрывала на соревнованиях с соседней школой, благодаря Коле, который ловко забивал гол в ворота противника.
|
|
|
Коля Ким
Когда после летних каникул мы пришли в 5 класс (нас опять перевели в школу имени Свердлова), Коли Кима уже не было в Пахта-Абаде. Он со своими родителями уехал в город Чирчик под Ташкентом, где талантливый организатор колхозного дела, председатель правления колхоза «Политотдел», М.Г.Хван создал коллектив трудолюбивых корейцев, слава образцового колхоза-миллионера и его руководителя гремела многие десятилетия. Он сумел организовать результативную работу соплеменников по определенному режиму, которые за свой труд регулярно получали зарплату, поощрения, награды и почетные звания в то время, как в узбекских колхозах хлопкоробы ничего не получали, работали на трудодни, за которые платили облигациями. Не придавая им никакого значения, малограмотные узбеки обклеивали ими стены своих глиняных жилищ, благо, что бумага была плотная.
|
|
|
Влияние эвакуированных...
С началом войны население Пахта-Абада пополнилось за счёт эвакуированных жителей из Донбасса, Одессы, Харькова, Ленинграда и многих других городов. А учащаяся молодежь была намного развитее нас, иногда мы не понимали, о чем идет речь (например, если говорили, что фильм прошел «при полном аншлаге»), а спросить стеснялись. В школе появились новые учителя, как правило, с высшим образованием. Классы были переполненные, за партой сидели по 3-4 человека, классы не отапливались. Иногда колхозники подбрасывали в школу сухие стебли хлопчатника, ими топили железные печки, которые поставили в каждом классе с наступлением холодов. Зима 1942-43 годов, как никогда, была многоснежной и холодной. Но мы не унывали. У нас была талантливая, хорошо образованная, начитанная пионервожатая из эвакуированных. Почти каждую перемену она заходила в разные классы, сообщала о времени репетиции, сбора дружины. Под её руководством общественная работа шла полным ходом: старшеклассники брали шефство над малышами, готовили их к проведению праздничных утренников, помогали сшить костюмы на новый год, организовывали их досуг, оставаясь с ними в стенах школы, если мамы оказывались на работе. Даже мы, 5-6-тиклассники, несли ответственность за порученное дело. К каждому празднику готовили инсценировки из военных пьес, концертные номера из стихов и песен чередовались «пирамидами». Очень любили хоровое исполнение песен. Всегда начинали со «Священной войны» - мощно звучал голос старшеклассников, репертуар был довольно обширный: «Три танкиста», «Прощай, любимый город», «В далекий край товарищ улетает», «Огонек», «Песня о Москве», заканчивался концерт исполнением любимой «Катюши», когда весь зал слушателей заводского клуба дружно подпевал нам.
|
|
|
Особенно запомнилось инсценировка поэмы М.Алигер «Зоя». Зрители тепло принимали наши выступления, просили повторения, хвалили при каждой встрече, говоря, что мы делаем большое дело, что люди начинают забывать о муках тяжелой жизни, невзгодах, если дети стараются отвлекать их своим непосредственным искусством.
В разгар войны многие семьи получали «похоронки», почти в каждом доме стоял стон и плач, люди переживали тяжелое горе. Недавно еще хулиганистые мальчишки были горазды на разные шутки, проделки, а теперь притихли, присмирели: у кого-то из них погиб отец, у другого брат или дядя. Многим жилось очень туго. К концу учебы в 6-м классе некоторые мальчики бросали школу, шли на хлопкоочистительный завод оборонного значения наниматься на работу «стажёрами», помощниками слесаря, токаря, в 13-14 лет стали основными кормильцами. Стали редеть ряды учеников еще и потому, что весной 1944 года наши войска теснили врагов и освобождали оккупированные фашистами украинские и белорусские города. Узнав об этом, эвакуированные стремились скорее возвращаться в свои родные края. Тогда была очень модной песня:
Пусть опалённые стены стоят,
Пусть потемнел потолок,
Я воротился, я дома теперь:
Я не вернуться не мог.
Мы понимали их радость, только очень жаль было расставаться с такими умными, целеустремленными, искренне правдивыми и честными одноклассниками, с которыми подружились и полюбили. Они обещали нам писать, как только обустроятся. С одесситкой, Таней Шапиро, мы переписывались в течение многих лет. В первых письмах она сокрушалась о том, как выглядел её любимый город: он пострадал от бомбёжек и артобстрелов, плохо было с питьевой водой, их дом был разрушен, но неизменно радовало само синее Черное море, и жизнь, казалось, скоро наладится. Последующие письма уже были более бодрыми, оптимистичными, постепенно город восстанавливался, приобретал веселый прежний вид, и на Дерибасовской улице открывались кафе и клубы…
Прощание с отцом
Так вот я хочу довести до конца повествование о наших земляках: скупив за бесценок узбекские глинобитные дома при хороших садово-огородных участках, они скоро построили добротные дома с банями, хозяйственными застройками и стали припеваючи жить-поживать да, как говорится, добра наживать. А когда началось военное лихолетье 1941 года, многие из них стали «непригодными» для несения военной службы, сумели обезопасить себя соответствующими медицинскими документами и остались «рулить» какой-нибудь артелью, изготавливающей колеса для арбы, конскую сбрую, кузнечным цехом, сапожными мастерскими, базаркомом и т.д.
Если случайно встречались мне с мамой на улице, едва удостаивали кивком головы, вместо приветствия, даже не справлялись о том, как нам живется, не нужно ли в чем-нибудь помочь и есть ли весточка от моего отца. Папа был призван на военную службу и отбыл на место назначения как раз в день моего рождения – 2 ноября 1941 года. А я после уроков шла с подругами домой, пригласив на празднование моего дня рождения. У ворот нефтебазы (после работы в МТС папу переводом назначили на должность заместителя директора Тентяксайской нефтебазы и мы жили в трехкомнатной квартире на ее территории) вся в слезах стояла мама, встречала меня с подругами. По условиям военного времени нельзя было пропускать на территорию посторонних, даже детей. «Мама, почему ты плачешь?» - «Доченька, папа сегодня уезжает: его призвали в армию»… Тут я взревела, девочки было разбежались. Мама, опомнившись, громким криком: «Мария, Соня, Лёля, Аниса!» - вернула их и пригласила в дом. После мытья рук, непременное действие перед приемом пищи, угощения, усадив всех за стол, накормила нас вкусным, ароматным пловом, дразнящим ноздри своим ароматом дыней, чай пили с конфетами и разными вкусностями. Поблагодарив за угощение, девочки ушли, а мы с мамой стали готовить стол к ужину: вечером должны были прийти родственники, знакомые, папины друзья и сотрудники. Ужин затянулся до 3-х часов утра, а в четыре уже поезд уходил со станции, находящейся в 500-х метрах от нашего дома. Мы все провожали папу – человек 25, кто-то играл на гармошке, кто-то начинал песню и тут же оборвал ее, ведь отцу моему нужно было сказать подобающие этому случаю слова: «Доченька, слушайся маму, помогай ей, учиться ты любишь, я надеюсь, что у тебя по всем предметам будет только «отлично», а я буду бить врагов, прервавших нашу мирную жизнь, и очень скоро постараюсь вернуться живым и невредимым». Последние объятья, поцелуи, обещанья – и поезд тронулся…
Мама поехала с ним до Андижана, вернулась через три дня, грустная, сразу сникшая. Немедля поменяла работу. Также был мобилизован экспедитор нефтебазы, и директор предложил маме заступить на его место. Она согласилась. Работа на территории возле дома, я на виду. К этому времени бабушка Халима (папина сводная сестра, она ухаживала и за мной, ей не было еще 40 лет) вышла замуж за сапожника и большую часть времени проводила в его «летней резиденции», как шутил папа. Глинобитная хибара глаз не радовала, зато сад был выращен великолепный: деревянная беседка с настилом расположена под густым шатром виноградника, с лоз которого свисали гроздья винограда самых ранних сортов, майских, до самой поздней осени крупных, лиловых, необыкновенно сладких. Кишмиш черный, затем сорта Дамских пальчиков, Муската белого и розовато-красных Штур-ангур. С восторгом мы принимали их приглашение, когда проводился праздник винограда – «узум-саил» или душистых дынь – «кавун-саил». Это был поистине праздник души и сердца! Тут тебе в изобилии разные сорта нежнейших персиков, яблок, а заканчивалось угощение пловом, приготовленным самим хозяином в казане, примостившемся над очагом с равномерным пламенем огня – только в таких условиях можно сварить настоящий узбекский плов под открытым небом. Домой мы возвращались, очень довольные гостеприимством, нагруженные гостиницами – плодами их трудолюбивых рук…
После отъезда папы в армию мы с мамой оставались вдвоём, но Халима-аби нас часто навещала, неизменно принося с собой сумку с фруктами из своего сада, сообразно сезону. Спрашивала об отце, сокрушалась, когда от него не было писем, всячески нас поддерживала и утешала. Она умерла осенью 1944 года тихо и незаметно, особенно не жалуясь на здоровье, оставив о себе добрую память. (И Халифа-анкай умерла рано, в феврале 1959 года. Царствие им небесное!)
В начале службы папа находился в Термезе, обучая военному делу новобранцев из молодёжи. Мама дважды ездила к нему. В этот период письма от него приходили часто, ничто никакой тревоги не вызывало. Но осенью 1942 года мы получили от него последнее письмо, в котором он сообщал, что со своим полком едут на фронт в Сталинградском направлении – и больше от папы мы не получали ни единой весточки. В предчувствии беды мама часто плакала, я, естественно, тоже. Слёзы наши были далеко не беспричинными. Сердце – вещун!..
Наше военное детство
Поскольку на территории базы находились цистерны, резервуары с различными горючесмазочными материалами и прочей продукцией, которые были приурочены для колхозов и совхозов не только узбекских, но и киргизских районов Ошской области. Арбакеши и возчики привозили для ребятишек и щедро угощали грецкими орехами из Арслонбоба, а там росли целые рощи грецких орехов, дарованных самой природой, и никто их не контролировал, не рвал их, наверное, только отъявленный ленивец. Это было в те сказочно благословенные времена.
…Волею судьбы я попала сюда вместе с выпускниками школы города Андижана, родители которых устроили экскурсию-поход по здешним священным местам для своих любимых чад в конце июня 1992 года. Природные красоты напоминают нашу, уральскую: те же ели, березы, наши травы: мелисса, душица – и в завершение любовались чудесным водопадом. Период созревания орехов еще не настал, но кроны их деревьев, сплетаясь на вершинах, создавали бесконечное зрелище туннелей, аллей, шатров. Вывозить из зоны, охраняемой теперь киргизскими таможенниками, невозможно, не говоря о букете, или хотя бы единого, диковинного цветочка, мною никогда и нигде не видимого, к великому моему сожалению (осталось утешиться хотя бы тем, что тогда нас не оштрафовали – и на том спасибо!)
Наш двор и дома освещались электричеством, при ночной поре окна, крест-накрест заклеенные полосками белой бумаги, плотно закрывались вигоневыми одеялами. Тетя Сажида с детьми, Ильхамом и Дилей, Нажима-апа, Халифа-анкай с дочерью Аней собирались у нас на посиделки с рукодельем. Мама готовила вкусный ужин, после которого начинался импровизированный концерт: все дети рассказывали стихи, песни пели из школьного «репертуара». В каждой квартире висела черная тарелка репродуктора, население было в курсе событий на фронтах. От Советского Информбюро голосом Левитана, непревзойденного диктора, передавались сообщения о том, что наши войска оставили пункт «Н» - это вызывало горечь и боль за поражение, а если выпадали счастливые дни успешных наступлений Советской Армии, голос диктора звучал оптимистично, бодро, вселяя надежду на скорую победу, «озарены мы были надежды светом…» Мы все, и взрослые, и дети, неистово кричали: «Ур-ра!». После передачи о действиях на фронте по радио звучали новые песни, хотя и военные, но романтично лирические. Мы их тут же заучивали, потому что слова и музыка таких песен, как «Землянка», «Огонёк», «Моя любимая», «Песнь о Днепре» и многие другие, были приятны для слуха и ложились на сердце.
Вспоминали, казалось бы, совсем недавние мирные дни, само собой всплывали имена родных и близких, находящихся на линии огня, о которых судили по кинофильмам: «Два бойца», «Парень из нашего города», «Радуга», «Это было в Донбассе», и незаметно разговор переходил на наши злободневные темы. Халифа-анкай рассказала, что встретила соседку-узбечку, которая поведала о том, как горюют о нашей бабушке Халиме ее муж, овдовевший во второй раз, и его сын Ёркин, очень ее полюбивший, как родную мать. Она же была бездетной женщиной и потому хотела быть и была такой доброй, приучила его следить за чистотой лица, ушей, одежды, следила за его процессом учёбы, помогала, как могла, сделала все, чтобы он полюбил школу, твердя, что это ему пригодится в дальнейшей жизни. К счастью, он на всю жизнь запомнил ее наставления и свято им следовал, чтя ее память. Из роно приходили инспектор и завметодкабинетом с целью уговорить отца сдать мальчика в детдом, где созданы все условия для плодотворной, успешной учёбы для сирот, а для него в особенности, потому что при всей своей тихой и застенчивой натуре он очень хорошо учился и подавал большие надежды. Но отец и слушать не хотел о разлуке с единственным сыном, ради спокойствия которого он не стал приводить в дом третью жену. Ёркин не желал, чтобы кто-то занимал место его матери Халимы, так как свою родную мать он даже не помнил, так был мал, когда она умерла.
Мы какое-то время с ними общались, но потом, после семилетки, я поехала поступать в педучилище, через полтора года моей учебы скончалась мама. Я реже и реже стала бывать у родственников, так как пришлось освободить квартиру; наши вещи, весь скарб, был размещен по их домам, сама я жила в общежитии. И уже о Ёркине не вспоминалось и забылось. Только теперь испытываю угрызения совести, что ни разу не пришло в голову осведомиться о судьбе этого талантливого к учёбе мальчика. Да простит меня бог!
Дата добавления: 2019-11-16; просмотров: 175; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!