Значит, ты решил, что умываешь руки?

 

Что ещё я мог поделать? Устаёшь от постоянного, "Нет, нет, нет, нет" и вечных препираний с людьми. Когда первый сингл потерпел неудачу, я получил звонок от Никки, который сказал, "Мне кажется, мы выпустили не тот сингл".

"Грёбаный ты козёл!" ("You fucking asshole!") заорал я на него.

Как бы там ни было, но это уже не имело значения, потому что к моменту выхода альбома, «Motley Crue» стали знаменитостями такого масштаба, чего они, вероятно, не могли себе представить даже в самых своих ужасных кошмарах. Это действительно было странно для меня, потому что, внезапно, их личная жизнь стала более важна, нежели их музыка.

 

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ: "ПУШКИ, ЖЕНЩИНЫ И ЭГО"

Глава первая

Т О М М И

 

«БЕЗУМНАЯ ИСТОРИЯ, ПОВЕСТВУЮЩАЯ О ВИЛКЕ И ПОСУДОМОЕЧНОЙ МАШИНЕ»

 

Я думал, что она самая весёлая девушка на планете. Ей нужно было стать комиком. Она постоянно была в движении и говорила быстрее, чем любая другая девчонка из тех, кого я знал. По существу, она была маньяком, и я, чёрт побери, тащился от неё.

Первая ночь, которую мы провели вместе, случилась во время перерыва в туре с Кораби. Она жила в Ресида (Reseda) со своей дочерью, Тэйлэр (Taylar), от её брака с вокалистом «Warrant» Джени Лэйном (Jani Lane). Помню, я смотрел клип на песню "Cherry Pie" и думал, что она самая горячая тёлка из всех. У неё были идеально белые волосы, огромные самичьи глаза, большие лоснящиеся губы и громадные титьки - кому какое дело, были они настоящие или нет. Её звали Бобби Браун (Bobbie Brown), и она украла моё сердце. Второе, что она сделала, открыла свой рот.

Я спал в её кровати после нашего первого свидания примерно в четыре утра, когда внезапно здание начало раскачиваться. Я понятия не имел, что происходит: сначала я подумал, что это какой-то безумный сон, затем я подумал, что какой-то чувак пытается проникнуть внутрь. Когда я медленно вернулся в сознание, я вдруг понял, что весь дом ходит ходуном. Мы лежали голые в её кровати, не зная, что делать, как вдруг её большой платяной шкаф рухнул на пол, разбив при этом экран телевизора на тысячу мелких кусочков.

"Тэйлэр!" закричала вдруг Бобби. Её дочь находилась одна в другом крыле дома, и никто не знал, что там происходит. Мы соскользнули с кровати и упали на пол, практически наложив в штаны. Мы распахнули дверь и выскочили в коридор. Всё валилось на пол, а дом так жутко раскачивался, что нас постоянно кидало от стены к стене, когда мы пытались ползти. Чем ближе мы подбирались к двери Тэйлэр, тем сильнее грохотал дом, и нам казалось, что сейчас он просто рухнет, мать его. Пока мы ползли до её комнаты, я оглянулся назад и увидел, что весь дом разваливается на части. Кухня и гостиная просто полностью откололись и исчезли, оставив после себя зияющую дыру темноты. Я был уверен, что мы погибнем.

Тэйлэр лежала на полу и плакала, в то время как землетрясение бросало её по всей комнате. Я схватил её и закричал, "Чёрт, давайте выбираться отсюда". Затем Бобби и я выскочили из комнаты в направлении передней, осторожно, чтобы нас не выбросило в оторванную часть дома, где нас, в любом случае, внизу поджидала пропасть. Входной двери не было, так что мы выбежали в тот проём, где она обычно находилась, и оказались на улице. Снаружи земля дрожала не так интенсивно, и мы присоединились к её соседям, которые оплакивали то, что осталось от их домов.

После такого первого свидания, пути назад не было. Бобби и Тэйлэр переехали в моё жильё на берегу, и после шести месяцев совместного веселья, я положил обручальное кольцо за пятнадцать тысяч долларов на верхушку шоколадно-орехового пирожного, которое она заказала во время обеда, затем встал на колени и попросил её стать моей женой. Она сказала "да", и это был момент, когда всё покатилось под откос. Но покатилось медленно, так медленно, что я едва ли мог это заметить.

Скотт Хамфри однажды прослушивал музыку, которую я написал, а Бобби в это время набросилась на меня за то, что после бритья я не смыл волосы с раковины или что-то типа этого. "Эй, чувак", сказал Скотт. "И ты позволяешь ей высказывать тебе подобные вещи?"

"Ты о чём?" спросил я его.

"Она обходится с тобой так, будто ты вовсе не человек. Она всегда такая?"

"Ну, да", сказал я. И вдруг эти любовные шоры упали с моих глаз, и я начал замечать вещи, которых никогда раньше не замечал. Вещи, связанные с ней, которые казались из ряда вон: она крадучись передвигалась по дому, прятала от меня вещи, пропадала в странных командировках, получала телефонные звонки от парней, которых я не знал, а когда я просыпался по утрам, её обычно не было в кровати. Можно было подумать, что у неё другой парень, с которым она обманывает меня. Но я был уверен, что Бобби выше всего этого.

После того, как розовые очки были сняты, я также заметил, что она худеет и постоянно испытывает раздражение, мать её. Иногда я приезжал домой из тура или из студии, а она сидела на полу со всеми этими художествами и поделками, раскиданными вокруг неё. Она склеивала термоклеем фрукты и цветы или покрывала вазу с композицией золотой краской из болончика.

В следующий раз, когда я оказался наедине с одной из её подруг, я спросил её, "Чувиха, Бобби принимает грёбанный кокс?"

"Я не собираюсь отвечать на этот вопрос", сказала она. "Но почему бы тебе самому не заглянуть в её сумочку? Или проверить её косметичку. И помни - мы ни о чём таком с тобой не разговаривали".

Конечно же, я схватил её сумку и нашел там грёбаный кокс. Сразу же стало понятно, что всё в наших отношениях было полной ерундой, и это объяснило безумные неожиданные перепады настроения, жертвой которых я всегда оказывался. Когда я поставил её перед фактом, сначала она всё отрицала, затем набросилась на меня из-за выпивки, а потом возложила всю ответственность за это на меня. Конечным результатом явилась чудовищная долбаная драка, которая закончилась тем, что я вынужден был спать на полу, как собака.

После этого всё затаённое негодование, которое росло в Бобби, начало выплёскиваться наружу ежедневно. Всё, что я начал думать о ней, она одновременно думала обо мне. Она почувствовала, что я один из тех, кто подвержен перепадам настроения; потому что, живя с ней, я стал скрытным, подозрительным и несчастным; и поэтому я обманывал её за её спиной - но не с наркотиками, а с другими женщинами. Её особенно бесило то, что я попросил её бросить её актёрскую и модельную карьеру, потому что я был настолько травмирован моим браком с Хизер и хотел иметь детей и полноценную жену. Через какое-то время всякий раз, когда звонила Хизер (т.к. мы остались друзьями), Бобби могла изойти на говно; а всякий раз, когда ей звонил какой-нибудь парень, у меня съезжала крыша. За несколько дней до Рождества, когда я хотел пойти на праздничную вечеринку, наша взаимная ревность и недоверие вылились в неожиданную безобразную драку прямо на глазах у Тэйлэр.

К тому времени мы дрались каждый день, и это не могло не сказываться отрицательно на развитии Тэйлэр, не говоря уже о моём развитии. Я пытался найти хотя бы единственную причину, по которой она должна была оставаться в моей жизни, и не мог придумать ни одной. Даже её чувство юмора, которое мне поначалу так нравилось в ней, исчезло, и наши отношения стали носить характер постоянного негатива и взаимных обвинений.

Когда я попросил её съехать, она пришла в ярость и сказала, что она никуда не поедет без своей одежды, мебели и прочего дерьма. "Знаешь что", сказал я ей. "Ты получишь весь свой хлам, когда вернёшь мне моё обручальное кольцо. Потому что грёбаной свадьбы не будет, и это - факт, чёрт подери".

"Чтоб ты сдох", со злостью проговорила она, добавив примерно сто скорострельных проклятий поверх этого.

"Ну, тогда ты не получишь своё дерьмо". И с этими словами я схватил её и препроводил к двери. Странно, мне не пришлось принуждать её к этому. Казалось, она шла даже слишком охотно. Я был удивлен, что она снова не устроила драку, потому что она была грёбаной драчуньей.

Час спустя в мою парадную дверь раздался громкий стук. Я посмотрел на охранный монитор, и там стояла она в сопровождение долбаных полицейских. Я подумал, что полицейские восстановят справедливость, так как дом принадлежал мне, и я имел право потребовать у неё убраться с территории моей собственности. Но я ошибался. Очень ошибался. Она приложила все свои силы, чтобы изобразить самую душещипательную трагедию, которую полицейские когда-либо слышали. Она подставила меня.

"Мистер Ли", сказал офицер по селектору. "Вы должны впустить её, чтобы она могла забрать свои вещи".

"Чувак", возразил я. "У неё мое кольцо".

"Меня это не касается", сказал он. "Она должна войти и забрать своё имущество".

Я всплеснул руками и открыл грёбаную дверь. Полицейский ввалился в сопровождение Бобби. Она направилась прямиком в спальню. Я хотел последовать за ней, но полицейский остановил меня.

"Не входите туда!"

Я был обескуражен. "Что вы хотите сказать этим "не входите туда"? Это моя грёбаная спальня. И там мои личные вещи".

"Я хочу, чтобы вы ждали снаружи и сохраняли спокойствие".

"Это чушь какая-то! Я ничего ей не сделаю".

"Вы слышали, что я сказал, мистер Ли?"

"Я слышал, мать вашу! Я только хочу удостовериться, что она не возьмёт ничего из моих вещей! Я имею на это право, не так ли?"

Полагаю, что я не имел на этого права. Т.к. прежде, чем я узнал об этом, меня бросили на пол, надели наручники и затолкали на заднее сидение их полицейской машины.

"За что вы забираете меня в тюрьму?" вопил я, когда они отъeхали.

"Нападение".

"Что?"

"Леди говорит, что вы пытались задушить её".

Так как это была ночь пятницы, они продержали меня там до понедельника, что только дало Бобби достаточно времени, чтобы вычистить всю мою грёбаною квартиру. Когда я пришёл домой в понедельник утром, то обнаружил комнаты пустыми - стулья, столы, кровать, всё - я даже не был удивлён. Мне просто было любопытно, где она нашла перевозочную компанию, согласившуюся работать в выходные. Надеюсь, что ей пришлось заплатить им достаточно серьезное вознаграждение за сверхурочную работу, т.к. уверен, что ребята хорошо потрудились. Всё, что они оставили мне, была единственная вилка в посудомоечной машине.

НО ЧТО ЗА БОЛЬНАЯ ШТУКА - эта любовь. Я, чёрт возьми, тосковал по ней. И она, безусловно, скучала по мне тоже. Поэтому спустя всего несколько дней после того, как я был освобождён из тюрьмы, я оказались в квартире, которую она сняла после отъезда из моего дома - трахая её на своей бывшей кровати, чувак. На самом деле, мы больше не испытывали влечения друг к другу, но в то же самое время мы не могли окончательно разбежаться в разные стороны. Это превратилось в одни из тех отношений, когда нужно было просто застрелиться и положить конец всем этим грёбаным страданиям. Мы удерживали друг друга в стороне от жизни, от встреч с другими людьми, но в то же самое время мы не могли получить достаточно друг от друга.

Во второй или в третий раз, когда мы встретились после тюрьмы, она начала жаловаться мне, потому что думала, что я интересуюсь одной из её горячих подружек. Она топала ногами и орала на весь дом в течение нескольких грёбаных часов без перерыва. Я пытался обратить всё это в шутку, но это только ещё больше рассердило её. Я пробовал не обращать на неё внимания, но это только сделало её ещё более безумной. Я пытался урезонить её, но она только становилась всё более раздражённой. Наконец, я больше не мог этого вынести. Я не знал, как прекратить этот ор. Я схватил грёбаную вазу со стола, разбил её об пол, сказал, "Ты - грёбаная дура", и уехал. Я был так расстроен. Я не мог избавиться от этой сумасшедшей грёбаной женщины и от моих безумных грёбаных чувств к ней, не было никакой возможности сделать это. Мне нужно было убежать из этого дерьма, выбросить всё это из головы, остановить весь этот крик. Почему я по-прежнему тратил своё время на эту сучку, которая подставила меня?

Так что я отправился навестить друга по имени Сэдж (Sedge), который был таким же конченым героинщиком, как грёбаный Никки Сикс. Когда я вошёл, он сидел на диване, готовя раствор. "Эй, братишка, сделай-ка мне укольчик", попросил я. "Я хочу обо всём забыть прямо сейчас".

"Нет проблем", сказал он, пытаясь щёлкнуть пальцами, но он был слишком обдолбан, чтобы вызвать для этого достаточное трение.

Я закатал свой рукав, на столе перевязал руку куском медицинской резиновой трубки и ждал, пока он приготовит шприц. Я увидел, как он опустил его в ложку и втянул два кубика.

"Брат, я - не ты", сказал я ему. "Я не занимаюсь этим постоянно. Это может быть слишком много для меня".

"Нет, не волнуйся", он оборвал меня на середине фразы. "Всё в порядке. Доверся мне, чувак. Я - героинщик. Я знаю, что я делаю".

"А к чёрту всё. Будь что будет". Эти слова - "Доверся мне, я - героинщик" - должны были послужить путеводной нитью прямо туда. Я имею ввиду то, что он был грёбаным наркоманом, чувак, и, конечно же, его переносимость была сильнее моей.

Он уколол мою руку, запустил два кубика в мою кровеносную систему, вытащил иглу и развязал трубку. Я оказался в грёбаном раю. Я, чёрт возьми, был таким счастливым. Я не чувствовал ничего. Мое тело расслабилось, слова, "Бобби" и "Браун" исчезли из моего сознания, и поток удовольствия струился из моего сердца и заполнял всё моё тело. Я откинулся на диван и закрыл глаза.

 

Глава вторая

Н И К К И

 

«В КОТОРОЙ НИККИ ЧУЕТ НЕЛАДНОЕ И ИЗОБРЕТАЕТ СПОСОБ ДЛЯ ЕГО УСТРАНЕНИЯ»

 

Когда мы совершали тур с Кораби по Европе, в Италии была пресс-конференция. И одна необыкновенно красивая итальянская журналистка встала и сказала, "Никки, я хочу задать вопрос тебе". У неё были "рабочие" губы, гладкие темно-рыжие волосы, и она выглядела точно, как Ракель Уэлч (Raquel Welch – американская киноактриса) в роли Ласт (Lust - обольстительница, воплощение одного из семи смертных грехов) в кинофильме «Bedazzled» (комедия 1967-го года, у нас фильм известен под названием «Ослепленный желаниями»). "Ты благодаришь Господа Бога за то, что он сотворил тебя таким прекрасным?"

"Нет", ответил я ей. "Я проклинаю его за то, что он сотворил мой член таким маленьким".

После пресс-конференции она пригласила меня выпить вместе кофе, чтобы мы могли больше поговорить. "Ну, ты знаешь, что я женат", сказал я ей.

"Нет, нет. Просто поговорить", сказала она, всё ещё выглядя, как Ласт. "Может быть, встретимся завтра".

"Позвони мне".

На следующее утро, вместо того, чтобы позвонить мне в номер, она постучала в дверь. Я выполз из кровати, открыл дверь, она ворвалась и мигом сбросила с себя туфли, юбку и обтягивающий свитер. Её тело было просто невероятным: идеальные линии, золотисто-коричневая кожа, каскад волос, как в рекламе шампуня, струился по полным грудям, выпирающим из красного лифчика. Утренний "стояк" натянул мои трусы. Она повалила меня на кровать, сказала, "Давай посмотрим, так ли тебя проклял Бог ", и мы начали кувыркаться. Но, как только я собрался её трахнуть, она спросила, "У тебя ведь есть презерватив, правда?"

"Нет, нету".

"Тогда я сейчас вернусь", сказала она и скользнула обратно в свою одежду.

Когда она ушла, я на минуту задумался: Что я делаю? Я почти трахнул эту тёлку. Я женат; у меня дети. Трахануть эту великолепную итальянку, которая сводит меня с ума от желания – это бесполезная трата времени. Я влез в свою одежду, прошёл через холл в номер Мика и понаблюдал за тем, как она вернулась с презервативом, только дома уже никого не было.

Несколько недель спустя я был в Лондоне со своей женой, Брэнди. Наш звукозаписывающий лейбл устроил для нас вечеринку, полную всяких уродов, вроде лилипутов, акробатов на ходулях и английских рок-звёзд. Внезапно у дверей началось какое-то волнение, и какая-то женщина заорала, "Я не позволю так с собой обращаться. Я представитель прессы". Это была изнасиловавшая меня журналистка-итальянка. Она протиснулась через охрану и подошла прямо ко мне. "Куда же ты пропал, мать твою?" спросила она. Брэнди повернулась ко мне, и моё лицо покраснело. Я спасался бегством через чёрный ход, а Брэнди гналась за мной, проклиная меня всю дорогу. Той ночью я усвоил важный урок: Если бы я просто трахнул эту итальянку вместо того, чтобы хранить верность, ничего бы этого не случилось.

Так или иначе, к тому моменту мой брак был в полном дерьме. Любовь, которая расцвела из моего воздержания во время создания «Dr. Feelgood», была просто мимолётной страстью, спровоцированной тем фактом, что я едва мог видеться с нею, поэтому я не знал, что она представляет из себя на самом деле. К тому времени, когда мы обнаружили, что мы - не пара, она уже была беременная нашим первым ребёнком, Ганнером (Gunner). Я утешал себя тем, что проводил как можно больше времени с нашими детьми; она утешала себя тем, что тратила как можно больше моих денег. Вот так, в конечном счёте, я оказался в особняке площадью пятнадцать тысяч квадратных футов (около 1400 кв.м.), полном белого мрамора, кафельных бассейнов и потолков высотой в шестьдесят футов (почти 20 м). Это был какой-то кошмар.

Но я не мог решиться на то, чтобы бросить её, потому что я слишком хорошо помнил, на что была похожа моя жизнь без отца. Так много моего гнева и жестокости, и вероятной причиной, по которой я всегда толкал себя на грань самоуничтожения с помощью наркотиков, было то, что я всё ещё был зол на своего отца за то, что он обрёк меня на неприкаянное, бродячее существование с моей матерью и её многочисленными мужьями. Я вполне справился с этим, находясь в «Motley Crue», но ничто не могло залечить и затянуть эти рубцы. Я не хотел, чтобы трое моих детей росли с такими же ранами.

Когда мы делали запись бонусного мини-альбома под названием «Quaternary» («Четвёрка») (что означает "власть четырёх" ["the power of four"]) с Кораби, я написал песню, которая называлась "Father" ("Отец"), и я просто терял голову от этой музыки, где в припеве я спрашивал, "Отец, где ты?". Я начал думать, что дыра в моей жизни, вероятно, была зеркальным отражением его жизни, что это, должно быть, очень тяжело для него - знать, что у него есть сын, с которым он не может общаться.

В последний раз я разговаривал со своим отцом в 1981-ом году, когда он фактически отрёкся от меня, и я сменил своё имя. С тех пор прошло более десяти лет. Теперь я сам был отцом, и я думал, что он захочет узнать, что он уже дедушка. Возможно, мы даже могли бы начать восстанавливать взаимные отношения. Теперь, когда мне было тридцать семь, возможно, пришло время, наконец, похоронить юношескую тоску, которая наполняла всю мою жизнь.

Последнее место, где он работал, о котором я знал, была строительная компания по производству бассейнов в Сан-Хосе, так что я позвонил в справочную, узнал номер, набрал его и спросил, работает ли всё ещё там Фрэнк Феранна.

"Кто это хочет знать?" спросил голос.

"Я его сын. Я пытаюсь его разыскать".

"Рэнди?"

"Какой Рэнди?"

"Ну, кто бы вы ни были, Фрэнк Феранна умер. Давно уже умер".

"Подождите".

"Не звоните сюда больше".

Они повесили трубку. Я позвонил моей матери в Сиэтл, чтобы выяснить, знает ли она, что случилось с моим отцом. Она утверждала, что он жив. Я попытался вытащить из неё больше подробностей и спросил, говорит ли ей о чём-нибудь имя "Рэнди", но это было бесполезно. Стихи, которые я написал для песни "Primal Scream" с альбома «Decade of Decadence» постоянно вертелись у меня в голове - "Когда отец был юношей/ Его дом был сущий ад/А мама так стремилась к совершенству/ Её удел теперь - палата с войлоком обитыми стенами" ("When daddy was a young man/His home was living hell/Mama tried to be so perfect/Now her mind's a padded cell") - и мне пришлось повесить трубку прежде, чем я снова начал бы на неё кричать. Я был слишком стар для того, чтобы позволять моей матери постоянно давить на все эти кнопки, которые выводят меня из равновесия, даже если она та самая, кто изначально их туда заложил. Вся моя жизнь всегда была большой тайной, и не было похоже, что в скором будущем она поможет мне её разгадать.

На следующий день Брэнди сказал мне, что она хочет отдохнуть. "Куда мы поедем?" спросил я её. Но я ослышался: она хотела поехать одна. Она объяснила, что какие-то её подруги отправляются на Гавайи, и она хочет присоединиться к ним, чтобы развеяться.

"В последнее время было тяжело", сказала она. "И я не знаю, чего я ищу, но мне нужно это найти".

"Если есть проблема, может быть нам следует побыть вдвоём какое-то время. Мы можем найти няню для детей, уехать вместе и попробовать разобраться в этом".

Но она настаивала на поездке на Гавайи без меня, и именно в этот момент я впервые почуял, что здесь что-то неладное. Я нанял частного детектива, чтобы он проследил за ней, и оказалось, что то, что она искала, было не уединение, а парень по имени Адонис (Adonis). Почему всегда так, если другой парень, то обязательно какой-нибудь Адонис или Тор (Thor), или Жан-Клод (Jean-Claude)? Что было ещё более скверно, Адонис был братом одного из сотрудников нашего лейбла, с которым я тусовался. Другими словами, Адонис множество раз бывал в моём доме со своими сестрой и братом, и я невинно принимал его и угощал, как друга. Я почувствовал себя каким-то кретином-рогоносцем. Я тут пытаюсь спасти наш брак, а она убегает и оставляет меня с детьми, чтобы позагорать с каким-то греческим плэйбоем в Гонолулу (Honolulu) - причём, за мой счёт. Все на «Электре», вероятно, знали о том, что происходит за моей спиной. Я понял, что надо было всё-таки трахнуть ту итальянскую журналистку.

Частный детектив сказал, что у него есть фотографии, но я не хотел их видеть. Всё было очень разумно: Я вспомнил, что у Адониса был дом на Гавайях. Также он имел дом в Санта-Монике (Santa Monica). Частный детектив позвонил мне несколько дней спустя и сказал, что они возвратились в Лос-Анджелес. Брэнди до сих мне не позвонила, и я был настолько взбешён тем, что меня предали, ввели в заблуждение и оскорбили, что я решил убить Адониса - ублюдка, с которым она обманывала меня. Я схватил двуствольный дробовик, прыгнул в свой «Порш» и помчался по Пасифик Кост Хайвэй (Pacific Coast Highway). Пока я летел с холма, я точно спланировал, что я сделаю, когда приеду: Я постучу в его дверь и скажу, "Привет, может, помнишь меня. Меня зовут Никки, и ты трахал мою жену". А затем я разряжу оба ствола прямо ему в яйца.

 

Глава третья

Т О М М И

 

«В КОТОРОЙ НАШ НАСТОЙЧИВЫЙ ГЕРОЙ ОБНАРУЖИВАЕТ, ЧТО ОН НЕ МОЖЕТ КУПИТЬ ЛЮБОВЬ ЗА ДЕНЬГИ, ПОКА НЕ ПОТРАТИТ ИХ НА УДОВОЛЬСТВИЕ»

 

Когда я очнулся, всё совершенно изменилось. Очкастая физиономия человека в белом парила в воздухе в нескольких дюймах от моего лица, и первыми словами, которые вылетели у него изо рта, были, "Тебе повезло, что ты жив, сынок. На самом деле, очень повезло".

Я подумал, что я пребываю в каком-то наркотическом сне, я захлопал глазами и попытался выяснить, что происходит. "Где я?"

Но никто мне не ответил. Чувак ушёл. Я был не уверен, был ли он видением, безумцем или ангелом-хранителем, пытающимся передать мне какое-то послание. Я находился в белой комнате, похожей на рай, но всё-таки больше смахивавшей на какое-то служебное учреждение. Это была... больница. Я не только испытывал повсеместную боль, но и вся моя кожа имела какой-то синеватый оттенок. События последних часов возвращались, наполняя мой мозг: Этот придурок Сэдж чуть было не убил меня.

Позднее, той же ночью, Сэдж и мой друг по имени Дуг (Doug) пришли навестить меня. Сэдж бросил мешок с одеждой на кровать и сказал, "Tи (T), мы пришли вытащить тебя отсюда".

"Зачем, чувак?"

"Потому что, чем дольше ты будешь оставаться здесь, тем быстрее грёбаные репортёры пронюхают об этом и вдоволь поглумятся. Поэтому заткнись и следуй за мной. Доверься мне".

В моем полуобморочном состоянии я вдруг понял, что уже слышал эти слова раньше, но никак не мог вспомнить где. Сэдж и Дуг вытащили трубки из моих рук и отключили провода, с помощью которых я был подключён к различным приборам, на работу которых я даже не обратил никакого внимания. Я волновался, что какой-нибудь из этих проводов или трубок поддерживает мою жизнеспособность, и если они его вытащат, чувак, то я умру. Но затем я осознал, что, если я нахожусь в таком ясном уме, чтобы беспокоиться об этом, то со мной, наверное, всё в порядке. Они помогли мне надеть мои штаны, ботинки и футболку, затем мы сбежали вниз по лестнице и выскочили из больницы с такой скоростью, на какую только были способны. Никто нас не остановил, никто не сказал нам ни слова и никто так и не узнал об этом, включая Бобби.

В следующий раз мы с Бобби увиделись два дня спустя на праздновании Нового Года. Мы с братишками пришли в клуб под названием «Убежище» («Sanctuary»), там нас и повстречала Бобби. Мы все сидели за отгороженным столиком, принимая «экстази», выпивая шампанское и маньяча по-страшному. Через час насупил 1995-ый год, но мы, вероятно, были настолько обдолбаны, что даже не знали, что это был за день. Вдруг подошла официантка и сказала, "Томми, это стаканчик «Гольдшлягера» («Goldschlager» - крепкий коричневый ликёр). Это для вас от Памелы Андерсон".

"Памела Андерсон?"

"Да, она - одна из владельцев клуба".

"Она здесь!?"

"Она вон там". Официантка указала на столик в углу, где Памела сидела в окружении своих подруг. Я не мог поверить, что не заметил её раньше. Она была одета во всё белое, её волосы были самого безупречно-белого цвета, который я когда-либо видел, её зубы, в буквальном смысле, пылали сквозь губы, когда она смеялась, и она так блистательно выглядела на фоне тех, кто её окружал, что было похоже, будто на неё сверху светит луч ультрафиолета. Я поднял стакан, сделал что-то банальное, типа, подмигнул или улыбнулся, и залпом выпил. Затем я схватил целую бутылку «Кристал» («Cristal» - марка элитного шампанского) и вылакал её, как счастливый поросёнок. Я поставил бутылку, подошёл к её столику и заполнил собой пространство.

"Привет, Памела, я - Томми", сказал я вежливо. "Но я полагаю, что ты знаешь, кто я такой, раз прислала мне выпивку", продолжил я уже не столь учтиво. "Спасибо".

Я должен был реабилитироваться после такой глупой тирады. Поэтому я пролез за отгородку, скользнул по коленям её подруг и втиснулся на место прямо рядом с нею. Затем я схватил её лицо и просто облизал его сбоку, от подбородка до виска. Возможно, если бы я сделал это, будучи трезвым, я был бы похож на какого-нибудь навязчивого козла. Но я находился под действием «экстази», поэтому всё было довольно мило, и в этом не было никакой грубости, напротив, это выглядело совершенно невинно, и было наполнено любовью и сильным желанием породниться сразу со всем человечеством. Она, чёрт возьми, засмеялась и без всяких церемоний повернулась и облизнула лицо девочки, сидящей рядом с нею. Затем все, сидящие вокруг стола, мать их, принялись облизывать друг друга.

Под действием «экстази» Джоан Риверс (Joan Rivers - уже не молодая и не самая красивая американская актриса) похожа на Памелу Андерсон, так представьте себе, на кого же, в таком случае, похожа Памела Андерсон. Она была настолько прекрасна, что я не мог позволить себе даже мысли о вожделении. Уставившись, я смотрел на неё всю ночь, а она смотрела на меня. Вероятно, мы говорили о чём-то всё это время, но я не могу вспомнить, о чём именно. Я даже не заметил, как наступила полночь, пока к столику не подошла Бобби и не сказала со всей злостью, на которую она только была способна, "С Новым Годом".

Она пыталась пустить в ход все свои грёбаные отрицательные флюиды, которые излучали её глаза, но моя защитная система под названием «экстази» была слишком сильна. Я тоже поздравил Бобби с Новым Годом, а потом снова повернулся к Памеле. Я не хотел, чтобы у Памелы сложилось впечатление, что мы с Бобби встречаемся, тем более что наши отношения давно сошли на нет, если не считать передозировок и ночных звонков в полицию (я даже не догадывался о том, что меня ждёт). Я был готов к переменам, и, Господи, как я надеялся, что Памела станет такой переменой.

В час тридцать, в присутствии Бобби, всю ночь испепелявшей нас неодобрительными взглядами от барной стойки, Памела сказала, что она вынуждена уехать. Её подруги устали и хотели поехать домой. За свой многолетний опыт я изобрёл способ отделять женщину, которую я хочу, от её грёбаных подруг, которым надоедает то, что они не удостаиваются никакого внимания. Я проводил Памелу до машины её подруги Мелани (Melanie), в десятый раз за вечер попросил у неё номер телефона (и, наконец, получил его) и наложил на её губы сумасшедший влажный грёбаный поцелуй. После «экстази» и «Кристал» я был достаточно самоуверен. Позднее я узнал, что, когда Памела закрыла дверцу автомобиля, первое, что сделала Мелани, это взглянула на неё и сказала, "Даже не думай об этом".

"Что ты хочешь этим сказать?" как можно более невинно спросила Памела.

"Послушай меня: Этот парень - грёбаный маньяк".

Памела виновато улыбнулась. Мелани просмотрела на неё и, чтобы до неё дошло, ещё раз сказала "Нет!"

Проблема познакомиться с кем-нибудь, кто вам нравиться, в Лос-Анджелесе, состоит в том, что все всегда слишком заняты для того, чтобы встречаться. Их приоритет - это их карьера: Завязать дружбу или пойти на грёбаное свидание в их списке стоит на шестом месте. Поэтому, когда я позвонил Памеле, и оказалось, что она не может назначить день, чтобы зависнуть вместе, я подумал, что это станет ещё одними грёбаным лос-анджелесским романом, который так многообещающе начался, но так никогда и не увенчается успехом. Вместо этого он просто будет увядать, и с каждым телефонным звонком и обещаниями попробовать встретиться на следующей неделе, каждый отдалится друг от друга, и искра, которая вспыхнула во время их встречи, угаснет навсегда.

После шести недель этой грёбаной суходрочки по телефону, я, наконец, получил сообщение на автоответчик, которого я ждал. "Томми. Чёрт, тебя нет дома. Это Памела. У меня есть двадцать четыре часа, чтобы порезвиться с тобой. Позвони мне в отель «Никко» (Hotel Nikko) в шесть вечера, и мы встретимся".

Чёрт возьми, я чуть с ума не сошёл, чувак. Мой опыт с Хизер научил меня тому, что миленькая цыпочка-актриска предпочитает плохого мальчика, поэтому, вместо того, чтобы купить новую одежду, побриться и попытаться выглядеть абсолютно свежим, как сама Памела, я надел свои самые грязные грёбаные кожаные штаны, влез в старую футболку, которая воняла потом и даже не потрудился побриться или принять душь. Что я, однако, сделал, так это почистил зубы.

Я заехал в «Плэжа Чест» («Pleasure Chest» - магазин интим-товаров) и набрал там всяких сексуальных игрушек и соответсвующих принадлежностей на сумму в четыреста долларов. У меня была спортивная сумка в одной руке, и хозяйственная сумка, полная смазок, клиторальных вибростимуляторов и шаров «бэн-ва» (ben-wa) - в другой. Я был готов раскачать её грёбаный мир. Я позвонил ей в отель в 16:59. Я не мог ждать. Регистратор сказал, что её пока нет.

Я поездил вокруг, убил какое-то время и перезвонил через пять минут. Её по-прежнему не было. Я взял себе еды и позвонил снова. Нет ответа. Я закончил свою трапезу и позвонил опять, но она всё ещё не появилась. Теперь было уже 18:00. Я приехал в отель и прождал в вестибюле весь следующий час; затем я возвратился к себе домой и начал звонить в отель через каждые пять минут, пока они не начали меня жалеть. "Жаль, но её всё ещё нет", сказал регистратор. "Всё будет хорошо. Я уверен, что она будет здесь с минуты на минуту. Если хотите, вы можете оставить мне ваш номер, возможно, я мог бы перезвонить вам, когда она появится".

"Аааааааааааа!!!" ("Aaaaarrrgggghhh!!!" - гневное восклицание)

"Извините, я не понял?"

Я оставил сообщения на её автоответчике, в домах её друзей, повсюду. Я просто выслеживал её как маленький грёбаный охотник, точно таким же образом, как я преследовал ту первую девочку, которую я когда-то поцеловал с красной ягодой. Наконец, незадолго до 22:00 Памела сняла трубку. Она даже не была в грёбаном отеле; она была дома.

"Привет, как дела?" спросила она так, будто была удивлена тем, что я позвонил.

"Чувак, чем ты сейчас занимаешься?" я был уничтожен. Мне было необходимо её увидеть.

"Я на выходе из дома".

"Что ты хочешь этим сказать?"

"Я улетаю в Канкун (Cancun - курортный город в Мексике) сегодня вечером. Завтра утром я должна быть там на фотосъёмках".

"О, в самом деле! А как же я?"

"О, нет", сказала она. "Мы должны были встретиться сегодня вечером, не так ли?"

"Полагаю, что так".

"Мне очень жаль. Слушай. Когда я вернусь. Я обещаю".

"Мы могли бы встретиться до твоего возвращения", намекнул я.

"О, нет", сказала она. "Даже не думай об этом".

"Что ты имеешь ввиду?" возразил я невинно.

"Даже не вздумай приезжать. У меня будет очень много работы. Они абонировали меня на восемнадцать часов в день, поэтому у меня не будет времени для развлечений".

"Ладно, успокойся", смягчился я. "Веселись. Я поговорю с тобой, когда ты вернёшься".

Я повесил трубку, затем позвонил двум своим друзьям и сказал, "Пакуйте чемоданы. Мы едем в Канкун".

Я набрал «Американ Эйрлайнс» («American Airlines»), заказал билеты и на следующий день позвонил ей домой из самолета. "Я сейчас в самолете, пью коктейли", сообщил я её автоответчику. "И я лечу, чтобы разыскать твою задницу". Держу пари, что она уже жалела о том, что дала мне свой номер.

Полчаса спустя я проверил свой автоответчик, и там было сообщение от неё. "Ты с ума сошёл!" кричала она. "Не приезжай сюда. Это - не отдых. Это - рабочая поездка. Не смей приезжать!"

Но было уже слишком поздно. Когда я прилетел, я в поисках её начал обзванивать каждый отель на побережье. Шестым отелем в моём списке был «Ритц-Карлтон» («Ritz-Carlton»), и когда они сказали, что Памела Андерсон остановилась там, я чуть было не обмочился от волнения. Её, конечно же, не было в номере, поэтому я оставил ей сообщение или шесть с вопросом, не хочет ли она встретиться и выпить чего-нибудь тем вечером.

Очевидно, она даже не собиралась мне перезванивать - так сильно она разозлилась. Но, на сей раз, её друзья были на моей стороне: Они видели, как усердно я тружусь, и упросили её: "Просто сходи с ним на один коктейль. Это не может повредить". Ну, это-то как раз и повредило, потому что через четыре дня мы были женаты.

Я появился в вестибюле «Ритц-Карлтон» в майке с глубоким вырезом без рукавов, рваных джинсах и с татуировками по всему телу. Мне не позволили войти ни в бар, ни в ресторан, поэтому мы решили послать этот дерьмовый отель ко всем чертям и поехали в другое место. Пока я усаживал её в такси, я задержался на мгновение, чтобы посмотреть на неё. Я так и не перестал любоваться ею.

Мы нашли местечко под названием «У Сеньора Фрога» («Senor Frog's»), где сильно пахло разлитым пивом и блевотиной от «маргариты». Мы оба были и застенчивы, и смущены, особенно после всего того нарастания, приведшего к этому первому свиданию, но по мере того, как наступала ночь, «Сеньор Фрог» превращался в «Убежище», волшебство возвращалось без «экстази» и внешний мир постепенно растворился. У неё был один коктейль, который она мне обещала, за ним последовал ещё один коктейль, а за ним - какие-то другие коктейли, а за всеми этими напитками вместе, последовала её кровать в отеле. Когда мы, наконец, заснули, это был первый раз за всю ночь, когда мы перестали смотреть друг другу в глаза.

После этого мы зависали каждую ночь. Мы ходили по клубам, по ресторанам, по барам, по пляжам, и всё, что мы делали, - глядели друг на друга и целовались весь вечер. Затем мы отправлялись домой, и занимались восхитительной любовью. Она жила в шикарном номере в пентхаусе, и лифт открывался прямо в её комнате, где находились бассейн и водопад, оба из них мы использовали с определёнными целями.

Я поверить не мог, что можно чувствовать себя таким счастливым. Это было сильнее, чем любой «экстази», который я когда-либо пробовал: Я, в буквальном смысле, не способен был думать плохо - ни о себе, ни о «Motley Crue», ни о Винсе. Из, так называемого, плохого мальчика, я превращался в какого-то пентюха. Это было похоже на то, будто наши сердца сплавлены вместе. Когда она работала, я просто сидел в своём гостиничном номере, как мертвец, и ждал, когда она позвонит, чтобы снова вернуть меня к жизни. Я даже позвонил своим родителям и поблагодарил их за то, что они вырастили такого избалованного маленького негодника, у которого всегда было всё, что он хотел, потому что иначе у меня никогда бы не было такой самоуверенности, чтобы преследовать Памелу, подобно тому, как я это делал.

Когда её съёмки закончились, мы решили остаться в Канкуне ещё на два дня. Той ночью на дискотеке под названием «Ла Бум» («La Boom») я снял своё розовенькое колечко, надел его ей на палец и попросил её выйти за меня замуж. Она ответила "да", обняла меня, и засунула свой язык прямо мне в горло. На следующее утро мы решили, что всё должно быть всерьёз, и попросили отель найти кого-нибудь, кто совершит церемонию бракосочетания. Мы сдали кровь, получили разрешение на брак и прежде, чем закончился день, мы, женатые, уже валялись на пляже в наших купальных костюмах. Вместо обручальных колец, мы выбрали нечто более долговечное: Татуировки с именами друг друга вокруг наших пальцев.

На следующее утро мы сели в самолет, чтобы лететь обратно в Лос-Анджелес. Чем ближе мы подлетали, тем больше жестокая действительность всё больше начинала настигать нас. Это была реальность. Мы были женаты.

"М-м", спросила она меня. "Куда мы поедем? Ты хочешь поехать к тебе домой или ко мне?"

"У меня есть дом в Малибу, прямо на берегу..."

"Ладно, тогда мы едем к тебе".

В момент, когда мы вышли из самолета в международном аэропорту Лос-Анджелеса, нас ждал совершеннейший хаос. Аэропорт был наводнён грёбаными фоторепортёрами. Мы с трудом продрались сквозь толпу к моей машине и приехали ко мне. Я окинул взглядом холм, возвышавшийся над домом, повсюду под открытым небом расположились чуваки с камерами. Было похоже, будто мы уехали из рая полной свободы Канкуна, а приехали в адскую тюрьму Голливудского Вавилона (Hollywood Babylon). Мы наняли круглосуточного охранника, но мы по-прежнему не могли ступить и шагу без этой толпы линчевателей, которая преследовала нас повсюду.

Дела стали обстоять ещё хуже, когда Памела позвонила домой, чтобы сообщить новости своему семейству. Её мать, мать её, взбесилась и сказала ей немедленно подавать на развод, в то время как её брат спросил мой адрес, чтобы он смог приехать и лично надрать мне задницу. По существу, они лишили её наследства и отказались признавать наш брак. Тем временем, Бобби оставила двадцать сообщений на моём автоответчике. Она услышала в новостях о том, что мы с Памелой поженились, и пришла в ярость. Настолько она была убеждена в том, что мы с ней по-прежнему встречаемся.

 

Глава четвёртая

Н И К К И

 

«ГДЕ, РАСПУТНИК, КОТОРЫЙ В ПРОШЛЫХ ПРИКЛЮЧЕНИЯХ, ГЛАЗОМ НЕ МОРГНУВ, ЛИШИЛ ДЕВУШКУ НЕВИННОСТИ ПОСРЕДСТВОМ ТЕЛЕФОННОЙ ТРУБКИ, ТЕРЯЕТ ГОЛОВУ ИЗ-ЗА ПРОСТОГО СВИДАНИЯ»

 

У подножья холма, где Пасифик Кост Хайвэй пересекается с Кэнан-Дьюм Роуд (Kanan-Dume Road), с моих глаз вдруг слетела пелена, и наступил момент просветления. Я резко затормозил у остановки перед фитнес клубом «World Gym», выскочил из машины и разрядил своё оружие прямо в знак остановки. Я всё ещё был в ярости, но я не был так глуп, как О. Джей. (имеется ввиду О. Джей. Симпсон [O. J. Simpson] - известный американский киноактёр, который, как предполагается, застав свою жену с любовником, убил их обоих). Я не позволю Брэнди разрушить мою жизнь ещё больше, чем она уже это сделала.

Я сел на обочину и заплакал. Я больше не мог этого выносить. Она уничтожала меня и уничтожала детей. Эти новые сведения, которые обошлись мне не дёшево, сделали невозможным продолжать терпеть её безмерную расточительность и домашние подлости. Я должен был уйти от неё. Я так сильно хотел, чтобы у нас с Брэнди было всё, чего никогда не было у моих родителей, но это стало невозможным, когда наши отношения выбили почву у меня из-под ног.

Когда я поставил Брэнди перед фактом, наши отношения от брака перешли к войне, и она уехала из дома, угрожая забрать у меня всё, что я имел и любил. Я никогда не думал, каким одиноким может быть этот особняк. Мало того, что теперь я жил в одиночестве, ведя судебную тяжбу за опекунство над собственными детьми, но я по-прежнему не разговаривал со своей матерью, и не знал, жив мой отец или нет. Что касается моей группы, единственная реальная система поддержки всей моей жизни превратилась в полнейший бардак: каждый день в студии, пытаясь делать «Generation Swine», я чувствовал себя, как в эпизоде телесериала «Династия», где каждый за спиной друг у друга плетёт всякие интриги.

После того, как я показал одному другу звукоинженера песню, которую я написал, находясь в глубочайшей депрессии, под названием "Песня порезанных запястий" ("Song to Slit Your Wrists By"), он настоятельно порекомендовал мне почаще выходить из дома. Он начал упрашивать меня встретиться с его подругой из Пасадены (Pasadena). "Она удивительная девушка", пообещал он.

"Я не знаю", сказал я ему. "На самом деле, мне сейчас не до свиданий. Я просто хочу попытаться вернуть моих детей".

"Никки, тебе непременно нужно с кем-нибудь познакомиться. Соглашайся немедленно. Она хорошая девушка. Она тебе понравится".

Я сдался и позвонил ей. Она оказалась довольно милой, так что я пригласил её вместе поужинать. Это было настолько не в моём духе по сравнению с тем, как я знакомился с девушками до того, как женился, когда всё, что я должен был сделать, - просто прислонится к стене «Старвуда» и выглядеть круто. Путь к её дому в Пасадене занял полтора часа. Я приехал, открыл дверь и, конечно же, сучка оказалась косоглазой. Прямо как бывшая соседка по комнате Энджи Саксон (Angie Saxon). Она была похожа на пьяную Джину Дэвис (Geena Davis - американская киноактриса). Как только я ступил в её обшарпано-элегантное жилище, я тут же захотел повернуться и бежать оттуда. Это было совсем не в моём вкусе.

Но я проделал такой путь, а она выглядела такой безнадёжной и в то же самое время обнадёженной… Так я решил отвезти её в соответствующее жалкое местечко, такое как «Чили’с». Она глушила «скотч», в то время как я сидел и просто наблюдал, не мог же я ехать домой пьяным. Чем больше она нагружалась, тем всё более громкой и отвратительной она становилась. Обычно я тоже бываю таким же пьяным и громким, но трезвый, я не знал, как на это реагировать. Я просто съёжился и вжался глубже в свой стул.

Я отвёз её обратно домой, она затащила меня внутрь и спросила, не хочу ли я посмотреть телевизор. Я извинился, но она всё равно усадила меня и включила телеканал «Фокс». "Это мой любимый сериал", сказала она. Это были «Полицейские» («Cops»).

Я сел на диван как можно дальше от неё. Во время рекламы она перебралась на среднюю подушку. Ещё после нескольких минут молчания она спросила, "Хочешь чего-нибудь?"

"Мм, мне бы водички".

Когда она возвратилась из кухни, то села ещё ближе ко мне. Мне так ужасно захотелось уехать, что у меня по лицу потёк пот. Она подсела ещё ближе. Наконец, я сказал: "Я должен идти. Мне далеко добираться".

"Ты должен остаться и досмотреть «Полицейских»", настаивала она. "Это действительно хорошая серия".

"Нет, мне на самом деле нужно идти. Мне долго ехать".

Я встал, а она вскочила передо мной, вся такая высокая и косоглазая. Я попытался обойти её, но она втиснулась между мной и дверью и наморщила свои губы. Я отстранил её, но она только становилась ещё более агрессивной. Мне нужно было срочно выбираться оттуда: на меня напала косоглазая Джина Дэвис. Я готов был убить своего друга. Я добежал до своей машины и рванул с места, забыв даже попрощаться и сказать "спасибо, было очень весело". Минуту спустя, зазвонил мой сотовый телефон. Это была она. Это превращалось в фильм ужасов.

"Почему ты уехал?" спросила она.

   "Ну... "

"Ты можешь остаться на ночь, если хочешь. Я сделаю всё, что ты захочешь. Всё, что угодно".

"Нет, я действительно не могу".

"Я буду твоей рабыней", сказала она. "О, я буду такой послушной".

"Мне очень жаль. Возможно, в другой раз".

"Но почему?"

"Ну, ты знаешь. Ты, гм, косоглазая".

В значительной степени в этом состоял весь мой жизненный опыт свиданий вслепую. Я встречался с косоглазой Джиной Дэвис, затем я встречался с косоглазой Мэг Райен (Meg Ryan). Но с косоглазой Мэг Райен я, по крайней мере, спал.

Томми был женат на Памеле Андерсон, поэтому он чувствовал себя достаточно крутым и могучим. "Чувак, ты должен перестать знакомиться с этими обычными девчонками", сказал он мне. "Тебе нужно найти кого-то, кто понимает тебя, кто такой же занятой, как и ты, и, как и ты, варится во всём этом дерьме. Тебе нужна какая-нибудь знаменитость. Полистай журналы: найди кого-нибудь, кто тебя заинтересует".

Я пошел в газетный киоск и взял «Детали» и «Премьер» («Details», «Premiere» - журналы о знаменитостях моды и кино). Дрю Бэрримор (Drew Barrymore - киноактриса) казалась забавной; Синди Кроуфорд (Cindy Crawford - модель и актриса) была хороша в качестве спутницы на банкетах; а Дженни МакКарти (Jenny McCarthy – американская модель и актриса) напоминала дикую девочку, которая могла заставить меня смеяться в постели. Я составил текст письма и с факса Ковача разослал его каждому из их менеджеров, не обращая внимания на тот факт, что Дженни МакКарти фактически была подружкой своего менеджера. Мало того, что я не получил ни одного ответа, но те письма потом ещё и вышли мне боком.

Когда мы заканчивали альбом в студии, я увидел валявшийся номер «Плэйбоя» с фотографией блондинки а-ля «Baywatch» (название телесериала, в России шёл под названием «Спасатели Малибу») на задней обложке. Я отметил, что она была симпатичной девочкой, но больше об этом не думал. На следующий день Томми сказал, "Пэм (Pam) хочет тебя кое с кем познакомить".

"О, нет, с кем? С каким-нибудь косоглазым Дэвидом Хассельхоффом?" (David Hasselhoff – американский актёр и певец, снимавшийся в «Baywatch»).

"Нет, с девочкой, с которой она работает в «Baywatch». И она - просто конфетка, чувак".

Я действительно не хотел встречаться с какой-нибудь самовлюбленной бабой-актрисой, т.ч. я попытался уклониться от этого. Кроме того, Памела, на самом деле, никогда мне не нравилась, и когда я пытался заставить её подружиться с Брэнди, это было всё равно, что смешивать масло с водой. Однако, как обычно, вмешался Скотт Хамфри и сказал, что, если я не хочу идти, то пойдёт он. Так что по старшинству пошёл я .

Проклиная себя за то, что согласился на ещё одно идиотское свидание вслепую, я приехал на съёмочную площадку «Baywatch». Я стоял позади, наблюдая сцену около вышки спасателей из их фильма, когда на площадке с бессловесной ролью появилась женщина с красивыми белокурыми волосами, в цветастой саронге (sarong - индонезийская национальная одежда). Это была женщина, которую я видел в «Плэйбое». "Это она, чувак", толкнул меня Томми.

"Никогда. Эта девушка никогда не будет со мной встречаться". Я представил себе её скучающий вид, когда во время обеда я буду молоть ей всякую чушь о том, как мы записываем «Generation Swine». Я был уверен, что получу от ворот поворот, и предпочёл отползти подальше, чтобы избежать конфуза. Она была слишком породистой типичной американкой для такого грязного распутника, как я.

После съёмок я спустился по длинной грязной дорожке к пляжу и на полпути встретил её, тогда-то Пэм и представила нас друг другу. Её звали Донна (Donna), и она оказалась, наверное, наименее возбуждённым от знакомства со мной человеком. Она даже не посмотрела на меня. Она просто кивнула и пошла в свой трейлер. Думаю, последнее, чего она хотела, так это связаться с татуированным, употребляющим героин, бабником с тремя детьми, который, несомненно, всё ещё находился в депрессии от своего ужасного брака.

Я вернулся в трейлер Пэм и ждал, размышляя о том, не поздно ли ещё сбежать. Донна, ясное дело, думала о том же самом, потому что она вошла и сказала, "Знаешь что? Я не могу пойти. Мне нечего надеть".

Всё, что было у Донны, - длинный просторный верх от пижамы, который был изрядно потрёпан. "Так надень его", сказал я. "Это то, что надо". Она одарила меня ядовитым взглядом, покинула трейлер и через десять минут возвратилась в пижаме.

"Отлично", сказала она. "Плевать. Пошли".

Свидание вслепую уже становилось бедствием. Томми и Пэм ехали впереди по направлению к «Стрекозе» («Dragonfly» - ночной клуб в Голливуде) в своём «Сабурбане» («Suburban» - модель джипа фирмы «Шевроле»). Я следовал за ними на своём «Сабурбане», а Донна ехала сзади на своём «Пасфайндере» («Pathfinder» - джип фирмы «Ниссан»). Это было типичное лос-анджелесское свидание - автомобильная колонна сопровождения. Я всё время делал резкие повороты и проезжал на жёлтый свет светофора, надеясь, что она отстанет. К тому времени, когда мы подъехали к «Стрекозе», я уже не наблюдал её в своём зеркале заднего вида. Я был спасён. Но спустя минуту после того, как я вышел из своей машины, она припарковалась позади меня. Деваться было некуда.

Мы зависли во внутреннем дворике и начали разговаривать. Потом мы пошли в клуб, где все были пьяные и танцевали. Но мы оставались трезвыми и в уголке говорили о музыке и о наших детях. Как это ни странно, я просто наслаждался этим общением.

Около полуночи я проводил её к её автомобилю. Я исчерпал все темы для беседы, поэтому рассказал ей о моем доме и плавательном бассейне, который я строил.

"О, в самом деле, бассейн?" зевнула она, делая вид, что ей интересно.

"Да, и он будет сделан в форме пипки. Я всегда хотел иметь плавательный бассейн в форме пипки, так что я мог бы... а, впрочем, не бери в голову".

Она закатила глаза, и я понял, что все шансы заполучить её одним махом вылетели в трубу. Я оставил её одну в её автомобиле и был так смущён, что даже не попытался её поцеловать.

Однако, вернувшись в свой большой, обособленный дом, я почувствовал себя таким одиноким и опустошённым, что позвонил ей. Мне захотелось провести с ней ещё какое-то время и посмотреть, действительно ли она такая классная, как мне показалось. Мы условились встретиться следующим вечером, чтобы сходить в ресторан в Малибу под названием «Бамбук» («Bamboo»).

Тем утром я повёз своих детей на ярмарку в Малибу, где столкнулся с Томми и Памелой. Памела несла на руках их сына Брэндона, и её лицо было красным от гнева. Томми был в жопу пьян и плёлся позади неё, а она, ясное дело, была в бешенстве. Я сказал ей, что собираюсь снова увидеться с Донной, и она заботливо потрепала меня по голове.

Я высадил детей у Брэнди, переоделся в свой единственный приличный костюм и заехал за Донной. За обедом в «Бамбуке», состоящим из месива какой-то лапши, на меня нахлынули чувства, которые были то ли настоящей любовью, то ли всего лишь желанием забыть мою прежнюю любовь. Я не был ни в чём уверен, особенно после того, как обжёгся на Брэнди так быстро и так несправедливо. Я слишком боялся смотреть на Донну, потому что я был взволнован одним лишь видом того, насколько она была красива. Когда она отошла в уборную, к нашему столику подошли какие-то парни, чтобы поздравить меня с тем, что я был с такой штучкой. Двенадцать лет назад я не придал бы этому значения. Но брак иссушил всё моё самолюбие.

В отличие от моих "косоглазых" свиданий, с Донной мне хотелось увести её на берег моря и проговорить с нею всю ночь. У нас было так много общего: Мы оба были из маленьких городков, мы любили детей, и она была почитаема миром как секс-символ «Baywatch», в то время как я предполагал, что являюсь тем же самым в рок-н-ролле. Но в глубине души мы знали, что мы всего лишь кретины, абсолютные грёбаные неудачники из средней школы, которые засветились и оказались удачливыми. Наконец, я сказал Донне, "Слушай, я живу здесь совсем рядом. Не хочешь поехать ко мне домой? У меня есть вино, мы сможем расслабиться, и я смогу показать тебе красивые гравюры и бассейн в виде пипки, который я строю".

"Хорошо, если это близко", сказала она.

"Конечно, это займет всего минуту".

До моего дома было двадцать пять миль, и я это знал. Она проследовала за мной на своём «Пасфайдере» от Пасифик Кост Хайвэй до Кэнан-Дьюм. Когда мы въехали на холмы, она посигналила мне, чтобы я остановился. "Сколько нам ещё ехать?" спросила она сердито.

"Мы почти на месте".

Я провёз её через весь Уэстлэйк Вилэдж (Westlake Village) и Норс Ранч (North Ranch), надеясь, что ей это не наскучит, и она не повернёт обратно. Наконец, мы затормозили на моей подъездной дорожке.

"Что это, чёрт побери, такое?" спросила она, когда увидела мой особняк Богатенького Рича.

Она вошла, села на диван за десять тысяч долларов, который Брэнди заставила меня купить, и начала пить вино. Я слишком онемел даже для того, чтобы выпить: Я не мог поверить, что эта красивая девушка сидит на моём диване в этом доме, который я ассоциировал только с браком, детьми и наихудшим опытом работы в студии за всю мою жизнь. Это казалось настолько неправильным, и всё же я так наслаждался этим моментом. Я хотел поцеловать её, но я даже не знал, как и с чего начать, потому что я так давно этого не делал. Я был такой неудачник, Фрэнк Феранна младший. В конце концов, как настоящий кретин, я спросил, "Могу я тебя обнять?"

Она сказала, что могу, и я целых пять минут таял в её объятиях. Я уткнул свою голову в её белокурые волосы и просто забылся, словно какой-то старый, развратный, сентиментальный дурак, впервые за полвека вдыхающий аромат восемнадцатилетней девушки.

Она быстро справилась с большей частью вина, поэтому я предложил ей остаться на ночь. Слишком взволнованный тем, что она может заподозрить какое-то намерение, я быстро сказал, что я буду спать в своей спальне, а она может занять комнату для гостей. Я проводил её в свободную комнату, и прежде, чем я смог уйти, она потянула меня на кровать. Трезвый, я был способен наслаждаться каждой секундой и каждой лаской. Пока мы вместе кувыркались, я совершенно потерял голову от страсти. Я, вероятно, напоминал пса, который совокупляется с дверной ручкой. Прошло так много времени с тех пор, как меня в последний раз обнимала красивая женщина, которую я действительно любил и уважал. Я так сильно хотел её трахнуть, но я был настолько возбуждён, что понимал, что это будет длиться всего лишь какую-нибудь секунду. И тогда она возненавидит меня, потому что я буду самым никудышным любовником в её жизни.

"Я должен идти в свою комнату", сказал я ей.

"Нет", прошептала она. "Останься".

Я был никакой, потому что не привык ложиться спать так поздно, но я был так возбуждён, лёжа рядом с этой одетой в трусики гранатой, что мне потребовалось несколько часов, чтобы уснуть. Когда я проснулся, солнце уже поднялось, а её не было.

Я скатился с кровати, надел свой халат и обнаружил её на веранде, она курила сигарету, обозревая место для моего будущего гигантского бассейна в форме пипки. Она сидела ко мне спиной и пристально разглядывала многомиллионные особняки моих соседей. "Чем ты занята?" спросил я, переступая порог веранды.

Вздрогнув, она обернулась и увидела эту уродливую рок-звезду в халате, выходящую из гигантского дома из белого мрамора, освещённого лучами восходящего солнца. Это напоминало сцену из фильма «Лицо со шрамом».

"Это слишком круто для меня", сказала она. "Я поехала".

"Ты не можешь уехать, ты не можешь уехать", умолял я.

Она схватила остальную часть своей одежды и побежала к своей машине, а я остался стоять в своём халате, сулившем ей всё что угодно, если бы она всё-таки осталась. Она рванула с места по подъездной дорожке, а я стоял там один, в точности представляя себе, что, должно быть, чувствовала косоглазая Джина Дэвис, когда я уехал. Я был монстром, которого примерно на два часа вино сделало привлекательным в глазах этой девочки. Я сел на кровать и начал писать: "Она так боится любви/Так боится ненависти/От чего же она бежит/С этих пор?" ("She's so afraid of love/Is so afraid of hate/What's she running/From now?")

Песня называлась "Afraid", и она была о нас двоих. Меньше, чем за сорок восемь часов, от состояния неприятия этой девушки я пришёл к тому, что влюбился в неё, затем к тому, что моё сердце разбилось, и, наконец, к тому, что теперь я был противен самому себе. На несколько часов я впал в беспокойный сон, затем оставил ей сообщение. В нарушение всех правил того, чтобы заставить женщину хотеть вас, не выдавая своего нетерпения, я сказал ей, что я давно не чувствовал себя таким живым, и попросил её позвонить мне. Она позвонила и извинилась за свой испуганный побег. Она была настолько пьяна, сказала она, что даже не может вспомнить, трахнулись мы или нет. Я сказал ей, что мы трахались всю ночь, и что потом она сказала, что это был самый лучший секс, который был у неё когда-либо.

Ещё после нескольких встреч, когда только всё начало идти на лад, Донна, взвизгнув тормозами, резко остановилась на подъезде к моему дому и набросилась на меня, размахивая факсом, который я написал. Очевидно, менеджер-любовник Дженни МакКарти, работал вместе с менеджером Донны. И когда он услышал о новом мужчине в жизни Донны, он дал ему копию письма, которое я написал Дженни МакКарти с просьбой о встрече. В понимании Донны я неожиданно превратился из одинокой, симпатичной рок-звезды в женоненавистника-трахальщика звезд.

Ко всему прочему, в тот день мы играли с моим сыном Ганнером, когда Брэнди ворвалась в дом, сказав, что на этой неделя он должен быть с ней. Ганнер хорошо проводил время и не хотел уезжать, но Брэнди настаивала. Несмотря на то, что Ганнер начал кричать и плакать, её, казалось, это совершенно не волновало. Перед Донной и Ганнером она начала орать и оскорблять меня. Я выбежал из комнаты, зарядил девятимиллиметровый пистолет в своей спальне, и поклялся, что на этот раз я это сделаю. Я прострелю башку этой бессердечной сучке. Я слышал крики Ганнера, доносившиеся через весь дом. Вся моя логика отключилась, и мой разум почернел от гнева.

Я выбежал в коридор, но Донна перехватила меня. "Успокойся, Лицо со шрамом", сказала она.

После нескольких минут уговоров, я отдал ей пистолет и понёсся мимо неё в комнату моего сына. Но Брэнди и Ганнера нигде не было. Она уже уехала с ним. Я рухнул на кровать Ганнера и разрыдался. Меня трахнули со всех сторон: Вероятно, я отпугнул Донну навсегда.

Тем не менее, забавная штука с этими девчонками состоит в том, что, чем чаще вы поступаете неправильно, тем больше они вас любят. Между всеми этими глупыми факсами и моим неконтролируемым приступом гнева, она смогла разглядеть, что я был просто потерянным маленьким мальчиком, которому очень нужна была помощь. Поэтому она начала мне помогать. На следующий день она приехала в мой дом с красиво упакованным подарком: Набор из пятнадцати компьютерных дисков (a fifteen-disc CD-ROM), под названием "Составитель генеалогического древа" ("Family Tree Maker"). Я напечатал своё имя, затем имя моего отца. Привод компакт-диска затрещал, и на экране появились имена моих родителей. Ниже их было написано моё имя, данное мне при рождении, и имя моего брата, Рэнди Феранна (Randy Feranna). Постойте! Мой брат Рэнди? У меня не было никаких братьев.

 

Глава пятая

Т О М М И

 

«В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ УЗНАЁТ О СУДЬБЕ СЕЙФА ТОММИ ЛИ И ВИДЕОКАССЕТЫ, ХРАНИВШЕЙСЯ В НЁМ»

  

Никто не думал, что это может сработать. Но это работало - какое-то время. Памела и я были так невообразимо счастливы - казалось, что мы поймали друг друга в сети. Она больше всего в мире хотела ребенка, точно того же желал и я, с тех самых пор как женился на Хизер. Но находиться рядом с Памелой было гораздо спокойней и веселей. Вместе у нас возникала масса различных идей - от мебельных компаний, которые мы хотели учередить, до линий одежды и сценариев. Вместо того чтобы сдерживать наши амбиции, наш брак только подстёгивал их. Её мать и брат, в конце концов, извинились и поддержали наш брак, и всё складывалось прекрасно. Если бы не фотографы, которые, чёрт побери, преследовали нас повсюду.

Мне действительно было не понять папарацци, потому что я никогда не испытывал на себе такого сумасшествия, находясь рядом с Хизер. Тогда это дерьмо происходило как-то более организовано. С Памелой же это был совершенно другой уровень преследования. Фотографы выскакивали из кустов, когда мы выходили из дома, и на большой скорости начинали преследовать нас по автостраде. Я не мог понять - зачем людям столько её фотографий. Возможно, если бы мы были голые на пляже, я бы ещё понял, но что было такого захватывающего в том, что мы просто идём по улице или выходим из наших автомобилей?

Всюду, где мы проходили, кто-нибудь обязательно вскрикивал "Памела" или "Томми", и если мы оборачивались, нас ослеплял миллион фотовспышек. Если же мы не оборачивались, они начинали освистывать и проклинать нас. Попытки придумать сложные схемы, чтобы избегать их, превратились в какую-то больную игру: отправка её помощницы из дома в парике блондинки в качестве приманки или смена автомобилей, чтобы сбить их с нашего следа. После нескольких недель такого собачьего дерьма по отношению к нам со стороны папарацци, мы начали воспринимать их как грёбаных апарышей. Мне хотелось давить их всех: не столько из-за их назойливости, сколько из-за недостатка уважения к нам как к людям. Когда Памела потерпела неудачу и из-за выкидыша потеряла нашего первого ребенка (проклятие семьи Ли, как сказала моя мать), папарацци были так заинтересованы в получении фотографий, что даже подрезали машину скорой помощи по пути в больницу. Чёрт, чувак, я ещё могу понять, когда они пытаются пролезть без приглашения на наши вечеринки, но когда они пытаются разбивать нашу санитарную машину - это уже совершенно другая история.

Это выбило меня из колеи, потому что я так долго хотел иметь детей. Я так ревновал к Никки, потому что у него, чёрт возьми, были такие красивые дети. Всякий раз, когда я бывал у него дома, я превращался в двухлетнего ребёнка и играл с ними помногу часов подряд. Я любил возвращаться в то время, когда всё в моей жизни было невинно и бессмысленно.

После выкидыша у Памелы я несколько месяцев находился в депрессии. Чтобы подбодрить нас и развеяться, Памела устроила грандиозный сюрприз - вечеринку стоимостью в триста тысяч долларов по случаю моего тридцатитрёхлетия. Я пришел домой тем вечером, и она сказала, "Я хочу, чтобы ты оделся, как король!"

Она схватила огромную фиолетовую мантию и безумную корону, которую она купила, затем художник по гриму покрыл меня белой пудрой так, что я стал похож на индейца племени Кроу или что-то вроде этого (Crow – название североамериканского племени индейцев, отличавшихся высоким ростом). Памела нарядилась в костюм циркового конферансье в большом старомодном цилиндре, она схватила меня за руку и повела к подъездной дорожке нашего дома, где стоял припаркованный гастрольный автобус, увешанный праздничными баннерами по случаю дня рождения. Внутри были девять карликов, которые пели "С днем рождения", струящееся шампанское и десяток моих друзей, одетых в женские платья.

Мы ехали минут десять до близлежащего места под названием Сэмлер Ранч (Semler Ranch), и я сошёл с автобуса в свой собственный персональный фильм Феллини (Fellini) (Федерико Феллини - великий итальянский кинорежиссёр). Два ряда огней протянулись передо мной на сотни футов. Повсюду были карлики, которые говорили своими тонюсенькими голосами, "Добро пожаловать в Томмилэнд (Tommyland), добро пожаловать в Томмилэнд, хи-хи-хи", пока сами они раскатывали красную ковровую дорожку между полосками огней. Тут же появились разные клоуны и акробаты, наполняя воздух конфетти. Я даже не был ещё под действием наркотиков, но я чувствовал себя так, словно я уже их принял.

Памела - конферансье - процессией вела меня и моих друзей по ковровой дорожке. Перед нами гигант на ходулях в костюме дьявола шёл сквозь толпу карликов, рассекая её, словно море. Позади него был огромный щит с надписью «Томмилэнд» и нарисованным на нём безумным клоуном. Когда я приблизился к надписи, я понял, что Памела фактически устроила для меня целый луна-парк. Там были грёбаные «Чёртовы колёса», «американские горки», «люди-змеи» в ящиках, львы в клетках и машины, пускающие мыльные пузыри. Под огромным шатром была оборудована профессиональная концертная сцена с барабанами и прочими инструментами для джема. Также на сцене стоял мой детский рояль, который Памела причудливо украсила золотистыми листьями с изображением рыбки кои и ножками из кованого железа. Там был грёбаный Слэш и чуваки из «Guns N' Roses», также был наш друг Бобби из «Orgy» с группой, в которой он играл в то время, «Electric Love Hogs». Она пригласила чуваков из «Цирк дю Солей» («Cirque du Soleil» - цирковая труппа), который нам очень нравился, а из колонок звучала наша любимая группа «Radiohead». Там были все виды гурманских блюд, красиво выложенные наркотики, таитянские танцовщицы, барабанщики с острова Бали, движущиеся прожектора, плюс съёмочная группа с 35-тимиллиметровой кинокамерой и грузовик со звуковой аппаратурой, чтобы документировать всё это. В 3 часа утра она вынесла мне торт с долбаным Майти Маусом на нём, потому что ему всегда достаётся девчонка, чувак, а затем мы все играли в лилипутский футбол, бегая на коленках.

Это была удивительная грёбаная вечеринка из преисподней. Но к концу ночи, когда я был уже совершенно никакой от наркотиков и алкоголя, на ранчо прибыла дюжина машин скорой помощи. "Что, чёрт возьми, происходит?" запаниковал я, схватив Памелу.

"Не волнуйся", сказала она. "Я наняла санитарные машины, чтобы развести всех по домам, т.к. знала, что все будут слишком обдолбаны, чтобы ехать домой за рулём". В 7 утра меня на огромных носилках принесли в мою спальню.

Я всегда говорил ей, что однажды, когда я больше не буду играть в рок-группе, а она прекратит сниматься в кино, мы начнём компанию по организации вечеринок. Она получала такое неописуемое удовлетворение от организации сумасшедших, детально проработанных вечеринок, которые проходили без сучка и задоринки.

Спустя десять дней после моего дня рождения Памела сказала мне, что она беременна уже четыре недели. Я никогда не был так счастлив, чувак. Мы хотели, чтобы у нас были абсолютно естественные, домашние роды без всяких лекарств. Мы не хотели никаких грёбаных мерзких больничных ламп, никаких этих шлепков по попке, весов со шкалой из нержавеющей стали и уколов с обезболивающим, которые вы получаете по программе материнской опеки. В сопровождении лёгкой музыки, при свете свечей и акушерками с обеих сторон, после семнадцати часов её родовых мук и четырехсот моих сигарет, в 3:02 утра 6-го мая 1996 года Памела родила Брэндона Томаса Ли (Brandon Thomas Lee). Слезы хлынули у меня из глаз, когда я увидел, как, чёрт побери, это существо выходит из моей жены прямо в грёбаной хозяйской спальне, где мы его зачали. Я даже помог вытащить его, чувак. Это определённо был самый счастливый день в моей жизни, а полчаса спустя я сел за пианино, и песня "Brandon" просто вылилась из меня.

В тот момент я не понимал этого, настолько я был вне себя от радости, но была ещё и оборотная сторона всего этого. Мы с Памелой так быстро заимели детей, что это не дало нам возможности построить твёрдые отношения. Когда вы совмещаете время, которое требуется для того, чтобы быть родителями, со временем, которое мы посвящаем нашим карьерам, то у вас едва ли остаётся свободная минута. Много позже я спросил её, "Почему мы перестали развивать наши отношения?"

"Мы не могли", ответила она. "Я всё время была беременна".

Когда вы любите кого-то, то нет большего желания, чем желание родить ребёнка, и эта вещь обоюдная. Но как только это происходит, вы отправляете вашу любовь в мусорное ведро. Заводя ребенка, вы создаете себе самого большого конкурента - человека, которого ваша жена будет любить больше, чем вас. Если отношения муж-жена полностью подчинены условностям (контракты, лицензия на брак, анализы крови), то отношения мать-дитя основываются исключительно на безоговорочной любви. Как бы там ни было, получив то, чего мы хотели больше всего на свете - прекрасного мальчика (а вскоре и второго сына), мы обрекли сами себя ещё до того, как это произошло.

Кроме того, были и другие факторы, которые были вне нашей власти. Как-то за обедом мы с Памелой, переключая телевизионные каналы, услыхали свои имена, которые были упомянуты в каком-то новостном шоу. На экране мы увидели чувака возле полок, набитых видеоплёнками «Tower Video». И мы поняли, что это были за плёнки.

За несколько месяцев до этого мы совершали пятидневное путешествие на экскурсионном судне в Лэйк Мид (Lake Mead), мы отдыхали. Как обычно, я взял с собой видеокамеру. Мы не пытались снять порнофильм, а просто документировали наши каникулы. По возвращении домой мы посмотрели эту плёнку один раз, а затем я положил её в наш сейф. Сейф был пятисотфунтовым (около 230 кг) монстром, спрятанным под ковром в аппаратной студии в моём гараже, где мы записывали часть альбома «Generation Swine».

Памела и я провели то Рождество в Лондоне, в то время как в нашем доме производились кое-какие работы. Позднее я перестал записываться в подвале, а затем демонтировал студию. Когда оторвали ковёр, где когда-то был сейф, я увидел только пустое место. Замки и окна были целы, так что, должно быть, работали изнутри. Единственные люди, у которых были ключи, мой помощник и бригада строителей, где, подумать только, работал один электрик, который снимался в порнофильмах и хорошо знал этот бизнес. Как я себе это представляю, они, должно быть, вытащили сейф подъемным краном, отвезли его к кому-то из них домой, и вскрыли или разрезали его. Вероятно, они охотились за оружием и драгоценностями, которые находились в нём, но также у них в руках оказались личные вещи, которые были важны для нас, от семейных реликвий до фотографий.

Я был так взбешён, что уволил помощника и натравил своих адвокатов на строительную компанию. Следующее, что случилось, мне позвонил один распространитель порно-продукции из компании под названием «Internet Entertainment Group». Он сказал, что он купил плёнку и собирается опубликовать её в Интернете. Адвокаты Памелы послали им ордер о запрете на продолжение противоправных действий, но по каким-то причинам он не был доставлен вовремя. Наши адвокаты и менеджеры посоветовали нам, что лучший способ минимизировать потери состоит в том, чтобы подписать контракт, в котором бы оговаривалось, что, т.к. компания держит нас за яйца, мы против своего желания дадим согласие на разовую демонстрацию плёнки в Интернете, а они в свою очередь не будут продавать оригинал, тиражировать запись, торговать копиями или повторно демонстрировать плёнку. Мы думали, что мы победили: Едва кто-нибудь увидит видео в Интернете, и мы сможем вернуть плёнку и таким образом уладим дело.

Поэтому, как только мы увидели в новостях полки с видеокассетами «Tower», мы поняли, что парень нарушил соглашение и ведёт массовое тиражирование плёнки, которую он, между прочим, нам так и не вернул. Я немедленно позвонил своему адвокату, и мы вызвали их в суд.

Всё это свалилось на нас в самое тяжёлое время: Мы с Памелой всё время ссорились. Попытка иметь детей, продолжать свою карьеру, которая поглощала нас полностью, строить новые отношения и иметь дело с бесконечным нагромождением всякой ерунды в прессе оказалось более сложной задачей, чем мы ожидали.

Ещё до рождения Брэндона у нас была ужасная ссора из-за того, что всё сразу навалилось на нас, мы оба стали сверхчувствительны к малейшему изменению в настроении друг друга. Если один говорил или делал что-то не так, другой с ненавистью и негодованием вставал на дыбы. У нас постоянно возникали стычки из-за ничего. "Ты эгоистичный маленький ребёнок, который не думает ни о ком, кроме себя", вскипела Памела однажды вечером из-за какой-то ерунды, которую мы раздули в большую проблему. Я даже не помню, с чего всё началось.

"Я не хочу больше этого слышать", огрызнулся я в ответ. "В этом нет никакого грёбаного смысла. Я слишком устал от того, что мы тратим время на вечные споры".

"Ты никогда не хочешь ни о чём разговаривать", кипятилась она. "Я-то думала, что ты такая прелесть. Ты обманул меня". И с этими словами, она выскочила из дома и отправилась ночевать на свою кооперативную квартиру. Несколько часов спустя, зазвонил телефон. Я снял трубку, ожидая услышать Памелу на другом конце провода. Но вместо этого я услышал мужской голос. Он назвался доктором и сказал, что Памела проглотила полбанки аспирина у себя дома и потеряла сознание. Без сознания на кровати её обнаружила подруга, которая приехала, чтобы побыть с ней ночью и утешать её. Я помчался в больницу, чтобы увидеть её, хотя передозировка в меньшей степени была попыткой самоубийства, чем просьбой о внимании. Но это сработало, потому что я даже не догадывался, насколько наши разногласия ранили её.

Чтобы сбить газетчиков со следа, но дать им хоть что-то правдоподобное, что они могли бы сообщить, мы выпустили заявление для прессы, в котором говорилось, что Памелу поместили в больницу с признакам, как она думала, гриппа, но обнаружилось, что она беременна.

Я изо всех сил старался сохранять спокойствие после этой драмы. Но это было делать всё сложнее по мере того, как новости продолжали ухудшаться. Сначала «Internet Entertainment Group» начала продавать плёнку, на которой Памела занимается сексом с Бретом Майклзом из «Poison». Затем судья по делу о нашем видео приостанавливает все наши с Памелой претензии о вмешательстве в частную жизнь и допускает продажу плёнки, постановив, что её содержание заслуживает освещения в прессе. Меня это взбесило, потому что я не хочу, чтобы мои дети когда-нибудь пришли домой к друзьям и нашли видео со своими трахающимися родителями.

Наконец, я не выдержал и посмотрел эту штуку. Я не увидел там ничего грандиозного: Это действительно всего лишь плёнка с нашими каникулами. На ней есть только маленький кусочек траханья. Тем не менее, это не удержало Рона Джереми (Ron Jeremy – американский порно-актёр) от попытки заполучить меня, чтобы я сделал для него "fuck flick" (не знаю, что это такое). Думаю, если моя карьера музыканта когда-нибудь провалится, я всегда смогу стать порно-звездой.

 

Глава шестая

Н И К К И

 

«В КОТОРОЙ ВСЁ, ЧТО НАШ ГЕРОЙ ЗНАЕТ О СВОЕЙ ЖИЗНИ, СВОЕЙ МУЗЫКЕ, СВОИХ ДЕНЬГАХ И СВОЁМ ОТНОШЕНИИ К ОРАЛЬНОМУ СЕКСУ, РУШИТСЯ ОДНО ЗА ДРУГИМ»

 

"Привет, я звоню Рэнди. Я предполагаю, что ты мой единокровный брат. Если твой отец Фрэнк Феранна, не мог бы ты позвонить мне? Я не знаю, жив он или мёртв. Моей матерью была Дина. А меня зовут Никки, то есть Фрэнк".

Это было сообщение, которое я оставил Рэнди Феранна. Час спустя мне перезвонила его жена и сказала, что она смутно помнит, как его отец упоминал о полуродном брате. Я разговаривал с Рэнди позднее тем же вечером. Он был на четыре года старше меня, управлял домом отдыха в Сан-Хосе и вырос на альбомах «Motley Crue», хотя он и понятия не имел, что угорает под музыку ближайшего родственника.

"Я знал о леди по имени Дина", сказал он, "и я слышал, что у них с моим папой был сын. Но он никогда не упоминал о тебе. Мой папа - наш папа - был бабником и ярым алкоголиком. Мне рассказывали, что он был настоящим оторвой".

"Но он хотя бы жив?" спросил я. "Я хочу поговорить с ним".

"Он умер на Рождество. В 1987-ом. С ним случился сердечный приступ, когда он принимал душ".

Рэнди сказал мне, что наш отец похоронен в Сан-Хосе. Я действительно хотел встретиться со своим папой после всех этих лет, просто взглянуть на него и узнать больше о том, кто я такой, каким я стану и даже к каким болезням я предрасположен генетически. Больше всего я хотел знать, почему он за всю мою жизнь никогда не хотел иметь со мной никаких отношений. Так как он был мёртв и похоронен, я посчитал, что теперь со всеми этими вопросами покончено. Возможно, мне даже повезло, что я не нашёл его живым, потому что я только снова подвергся бы осуждению и ещё больше озлобился бы. Я помнил все те радужные мысли, которые я лелеял, когда летел в Сиэтл, чтобы воссоединиться со своей матерью, а нашёл только параноидальную женщину в психиатрической больнице, которая никогда не простит меня, и которую я никогда не прощу.

Донна поддерживала меня в осуществлении плана по примирению с моим отцом. Его смерть не стала неудачей, я, в конце концов, решил, что это даже преимущество, потому что таким образом он не мог возразить мне. Так что мы полетели в Сан-Хосе и посетили его могилу. Донна взяла с собой видеокамеру и снимала, как я иду через кладбище, нахожу его надгробную плиту и плюю на неё. "Пошёл ты… ", крикнул я ему. "Ты, мать твою, ушёл от меня, когда мне было три года. Даже не попрощавшись. Потом ты вернулся с санками, словно ни в чём не бывало. Находясь поблизости, ты даже не захотел увидеть меня. Почему ты никогда не беспокоился обо мне?"

Я сидел там целый час, обвиняя его за всю мою трахнутую жизнь. Тогда я вспомнил всё - бегство от моей матери, кражу одежды у бездомной девушки, драку с полицейскими около «Whisky», передозировку во Франклине - вся эта мизантропия и самоуничтожение сводились к одной единственной вещи - огромной занозе, которая торчала в моём плече всю мою жизнь из-за того, что мой отец оставил меня. Мало того, что он покинул меня в три года, но он оттолкнул меня, когда я обратился к нему за помощью шестнадцать лет спустя.

Когда я возвратился домой, мы готовились отправиться в тур «Generation Swine». Я решил изгнать свои чувства к моему отцу раз и навсегда на сцене. Вместе с Крисом Вренна (Chris Vrenna) из «Nine Inch Nails» я сочинил басовый фрагмент, в котором я солировал на фоне всех этих различных текстур и звуковых эффектов, в то время как на заднем плане появлялась серия слайдов. Там были картинки с изображением эмбриона, новорожденного, фото очаровательного малыша - меня самого - и моя фотография, когда я был счастливым маленьким ребенком в маске на празднике Хэллоуина. Затем музыка мрачнела, и на двух сорокадюймовых экранах по очереди зажигались слова: "отказ", "опустошение", "героин", "разрушение". После этого музыка прерывалась, и появлялся большой вопросительный знак, будто бы говоря "Почему я?" или "Что дальше?" В завершении этого куска я играл мрачный реверберирующий шум и короткие минорные мелодии на басу, в то время как на заднем плане демонстрировался фильм, который мы с Донной сняли на могиле моего отца. В тот вечер, когда я впервые исполнил это соло, мои глаза наполнилась слезами. Потом фанаты за кулисами говорили, что они тоже плакали, потому что они также были брошены своими отцами. Конечно же, другие люди подошли и просто сказали, что я чокнутый и должен разбираться со своими проблемами. Но это был мой способ разобраться с ними.

Именно от Рэнди я узнал о моей родной сестре, Лиса. Моя мать всегда говорила мне, что Лиса ушла из дома и не хотела, чтобы кто-либо из нашей семьи отыскал и навестил её, поэтому я особо не думал о ней. Рэнди не мог поверить, когда я рассказал ему об этом: Лиса даже не была способна принять такое решение. У неё был синдром Дауна, и она жила где-то в приюте - он не знал, где точно - вот уже больше тридцати лет. Она была слепая, немая и не могла ходить, самостоятельно одеваться и принимать пищу. Пока я разъезжал по всему миру, заботясь о своей группе и о том, какие наркотики мне ввести в свой организм, она всё это время сидела в инвалидном кресле в каком-то доме призрения для инвалидов. Я поклялся разыскать её, когда закончится тур «Generation Swine», и сделать всё, что в моих силах, для уверенности в том, что за ней будет самый лучший уход, который только можно купить за деньги.

Я не мог понять, почему моя мать так и не потрудилась сказать правду. Всю мою жизнь меня носило по миру, как молодое деревце без корней. Мои родители были потеряны для меня, а что касается моих детей, каждый день я боролся за то, чтобы быть с ними, пока Брэнди обливала меня грязью в суде (что было не трудно, принимая во внимание моё прошлое). Теперь, опоздав на три десятилетия, я, наконец, узнал, что существуют другие люди, такие же как и я.

Восемь лет трезвости, шесть лет брака и ответственности, требующейся для того, чтобы вырастить троих детей, впервые прояснили мою голову. И когда я оглянулся вокруг, я сделал открытие: моя жизнь - полный отстой. Я стал более озлобленным, чем когда-либо, я хотел снова начать принимать наркотики, но во время тура у нас было правило, что каждый раз, когда кого-то ловили пьяным или обдолбанным, он должен был заплатить двадцать пять тысяч долларов. Мы хотели быть на вершине наших живых выступлений, не блюя и не отрубаясь на краю сцены. Чтобы удостовериться в том, что никто не мухлюет, с нами в туре был парень, который производил выборочные анализы мочи. Конечно же, Винс разорился в течение первых двух недель.

Трезвый тур «Swine», как предполагалось, должен был стать нашим великим воссоединением. Мир, казалось, должен был встать и скандировать "Motley Crue" только лишь потому, что Винс вернулся. Но правда была в том, что мы всё ещё не были «Motley Crue». Конечно же, все члены были на месте. Но тур был сплошной неразберихой. С метрономными дорожками, фонограммными подкладками и набором эффектов, пытаясь подражать студийным экспериментам на альбоме, мы были больше компьютером, чем группой на сцене. Когда мы играли "Live Wire", я чувствовал прилив волнения, потому что песня была органичной. Когда же мы играли "Find Myself", это звучало так же бездушно, как караоке. Хотя Винс снова пел в группе, я бы сказал, что он не был счастлив.

Часть проблемы состояла в том, что, как предсказывал Ковач, «Электра» кинула нас с рекламой, продвижением и продажами. И по мере снижения нашего морального духа - Томми, желающий современного звучания; Мик, всё ещё злящийся потому, что мы потеряли веру в него; Винс, находящийся в финансовой яме; и все мои семейные проблемы - для «Электры» не составляло труда, подстраховавшись, переломить хребет «Motley». Но мы не могли допустить, чтобы это произошло, потому что, если мы распадались, то мы должны были им двенадцать миллионов долларов. Если же мы оставались вместе, то они должны были двенадцать миллионов нам.

«Электра» скоро перестала платить нам, надеясь ввести нас в ещё больший долг и отчаяние. Они пытались добраться до нас через наших жён и адвокатов, насаждая мысли о ненадежности будущего группы. Они даже попытались достать нас через менеджера Памелы, рассказывая ей, что Томми - звезда «Motley Crue», и что он будет более обеспечен самостоятельно. Они нападали на нас со всех сторон. Поэтому мы вступили в войну: Речь о том, что тур «Generation Swine» был не просто попыткой продвинуть альбом и группу, а способом заставить лейбл обратить на нас внимание, отдать нам наши деньги и избавить нас от нашего контракта, чтобы мы могли быть вольны делать всё, что хотим.

Так со сцены я заставлял публику петь, "К чёрту «Электру»" ("Fuck Elektra"). Я согласился на интервью в журнале «Spin» по одной единственной причине - наличию возможности назвать Сильвию Рон "пиздой" в печати. Я решил стать самым большой костью в их горле. В конце концов, это был лейбл, который делал все свои деньги на рок-н-ролле (на нас, на «Metallica», на «AC/DC»), но теперь отрёкся от этого. Лейбл настолько глупый что, пока они притесняли нас, они ещё и упустили английскую группу под названием «Prodigy», потому что думали, что у неё нет никакого будущего. Меньше чем через год «Prodigy» подписали многомиллионный контракт с «Maverick Records» и стали первой техно-группой, альбом которой стал номером один в Америке.

Мой план состоял в том, чтобы «Электра» настолько устала от нас, что сделает что-то, чтобы отпустить нас. Сейчас я понимаю, что, наверное, это была не лучшая тактика. Я совершил ошибку, пикируясь персонально с Сильвией так, чтобы она почувствовала, что её оскорбляют и обманывают. Это привело её к мысли, что я гнусный тип и заслуживаю всего этого, поэтому она продолжала закручивать гайки дальше, без единой мысли о том, что у нас есть дети и дома, и теперь у всех нас впервые в нашей жизни возникли проблемы с выплатами за них. Это был тёмный период. Я всё ещё многого не знал о бизнесе, как эта машина работает, и как глубоко и далеко зашли иерархические цепочки. Я никогда прежде не находился по ту сторону баррикад от звукозаписывающего лейбла и не представлял себе, что «Motley Crue» застрянут между шестерёнками машины, которая хочет сокрушить нас.

В то же самое время я терял свою власть над тем, что олицетворяли собой «Motley». Я был так зол на своего отца, свою бывшую жену и свой лейбл, что моя тёмная, безумная сторона взяла верх. Для шоу «Swine» Томми нашёл какую-то нелегальную плёнку, на которой были засняты люди, совершающие самоубийство и сгорающие заживо. Это был ужасный материал, и идея была в том, чтобы показать на экране эти злодеяния во время исполнения нашей антисуицидальной песни "Flush", продемонстрировав публике что, какими бы несчастными они ни были, всё у них по-прежнему довольно неплохо. Но когда я глянул в аудиторию во время песни, все они выглядели испуганными. Я слишком поздно вспомнил, что подростки ходят на концерт «Motley Crue» не для того, чтобы думать о собственной смерти; они ходят на концерт «Motley Crue» с надеждой получить минет на заднем сидении автомобиля.

А затем, когда наш моральный дух упал ниже некуда, и наши отношения с «Электрой» хуже не могли и быть, Винс решил снова уйти из группы.

 

Глава седьмая

В И Н С

 

«ЛЮБОПЫТНЫЙ РАССКАЗ ПИЖОНА, КОТОРЫЙ ПРЕРЫВАЕТ СВОЙ УХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ СНОВА УЙТИ»

 

Я был сыт по горло Томми, который задолбал меня с тех самых пор, как я воссоединился с группой, и я был сыт по горло этими глупыми правилами. Из самой декадентской и сумасшедшей группы мы вдруг превратились в самую строгую и трезвую группу в мире. Мы пытались быть трезвыми во время тура «Feelgood», и тогда это не работало. Поэтому я не видел никакой причины, почему это должно было сработать сейчас. Время от времени я люблю пропустить коктейльчик, и мне совершенно не нравится, когда они стоят двадцать пять тысяч долларов каждый.

У моего приятеля был большой реактивный самолёт «Gulfstream», и он был весьма любезен, отвезти нас на наше шоу в Сан-Франциско. Позднее он собирался забросить нас в наш следующий пункт: город Бойсе, штат Айдахо. Мы приближались к концу этапа нашего тура по Западному Побережью, и я подумывал об уходе, потому что мои сольные выступления доставляли мне куда большее удовольствие, нежели играть программу, почти полностью состоящую из новых электронно-гранжевых песен, в присутствии полиции нравов и Томми Андерсона Ли. Я воссоединился с группой не для того, чтобы чувствовать себя несчастным; это не то, что обещал Ковач, когда он просил, умолял и уговаривал меня. Поэтому после шоу я выпил, отправился в стрип-клуб, а потом взял такси до дома. Очевидно, Никки на следующий день, оказавшись в том же самом такси, узнал от водителя, что я пил, и позвонил в мой номер, требуя от меня, двадцать пять тысяч долларов. Я сказал ему, что я не собираюсь давать ему деньги каждый раз, когда он открывает свой рот. Следующее, что произошло, в дверь моего номера постучал парень с анализами мочи. Я сказал ему отвязаться или я надеру ему задницу.

Тем днём группа встречалась в вестибюле отеля в 16:00, чтобы отправиться Бойсе, так что я пошёл вниз и сказал Томми и Мику, что с меня довольно всей этой дребедени и что по завершении тура по Западному Побережью я планирую покинуть группу. Никки стоял с Донной и его дедушкой у стойки регистрации, поэтому я подошёл сообщить ему новость. "Я ухожу", сказал я. "Я не могу больше заниматься этим дерьмом".

Никки повернулся и сказал, "Почему? Потому, что ты не можешь быть честным?"

Он заставил меня передумать. Вместо того, чтобы уйти во время перерыва в туре, я решил покинуть группу немедленно. "Пошёл ты…, считай, что меня здесь нет", огрызнулся я. "Было весело узнать вас снова. Счастливого пути домой".

Он вручил свой пиджак жене, отдал свою сумку дедушке, повернулся ко мне и спокойно сказал, "Эй, Винс, если ты уходишь, почему бы тебе не взять с собой вот это?" После этого он саданул меня в челюсть апперкотом (в боксе - удар по подбородку снизу). Я не мог в это поверить: Это была реакция, которую я мог ожидать от Томми, но никак не от Никки. Думаю, что он накопил много гнева за время тура с этой его враждой с Сильвией Рон, проблемами с отцом, которые он пытался решить на сцене, и десятимиллионным иском от своей бывшей жены. В тот момент он выместил всё это на мне. В приливе адреналина он повалил меня на пол, схватил мою шею и вонзил в неё свои ногти с криком, что он порвёт мне голосовые связки, в то время как наш тур-менеджер, Ник Куа, в ужасе наблюдал за всем этим.

Я - парень крупнее, чем Никки, и в лучшей физической форме, так что я ударил его прямо в лицо и сбросил с себя. Я вышел через вращающуюся дверь и отправился в отель моего друга пилота, который находился в паре кварталов оттуда.

"Давай вернёмся в Лос-Анджелес", сказал я ему.

Мы взяли такси до аэропорта и обнаружили всю группу в зале ожидания, которая была уверена, что всё в порядке, что мы выпустили пар и теперь летим дать жару в Бойсе. Мы с пилотом прошли мимо них; Никки, Мик и Томми взяли свои сумки, чтобы последовать за нами. "Ждите здесь", сказал я им. Затем я сел в самолет, закрыл дверь, сел у иллюминатора и показал им средний палец. Это было моё самое великолепное выступление за весь тур.

Как и следовало ожидать, пришёл Ник Куа и постучал в дверь. Я впустил его.

"Есть какой-нибудь способ, чтобы всё это уладить?" спросил он.

"Нет", сказал я ему. "Делай, что хочешь. Отправляйся в Бойсе. Возвращайся в Лос-Анджелес, мне всё равно. Я еду домой".

Через час я уже выпивал в отеле «Peninsula» («Peninsula Hotel»). Затем я поехал домой, по дороге захватил Хайди, бросил её на кровать, хорошенько оттрахал и уснул с чувством полного удовлетворения, понимая, что группа всё ещё находится в аэропорту.

ПАРНИ ЗАСТРЯЛИ ТАМ на восемь часов в ожидании коммерческого рейса. Кончилось тем, что они отменили их полностью распроданное шоу в Бойсе и возвратились в Лос-Анджелес. Джордан Берлиант (Jordan Berliant) продолжал названивать мне домой из нашего менеджерского офиса с Никки на линии, но я отказался говорить с ним.

Наконец, спустя день или два наслаждения свободой, когда я, чёрт возьми, делал всё, что хотел, я согласился на одну встречу с нашими менеджерами, что уже, казалось, было для них слишком жирно. Мы сели в два вращающихся кресла в их офисе лицом к лицу, словно родные братья, которых родители принуждают поцеловаться и помирится. С тех пор как Томми и Никки вышибли меня из группы той дождливой ночью шесть лет назад, мы действительно никогда не говорили о наших проблемах. Мы просто заметали их под ковёр и старались не замечать их, надеясь, что они уйдут сами собой. Но, в конце концов, ковер стал слишком бугристым от всей этой грязи под ним, и мы постоянно спотыкались об неё всякий раз, когда пытались ходить. Пока мы сидели там, у меня, наконец, появился шанс высказать ему всё, что накопилось за эти шесть лет.

"Твоя проблема в том, что ты на самом деле считаешь людей глупее тебя самого", сказал я ему. "Ты снисходительно разговариваешь с людьми, будто они не доросли до твоего уровня".

"Я полагаю, что я могу быть таким".

"Ты можешь быть таким чванливым по отношению к парням в группе. Не только ко мне: Ты обращаешься с Томми, как с ребёнком, и ты делаешь вид, будто Мика вообще не существует. Ты управляешь этой группой, словно гребаный диктатор, где всё всегда должно быть по-твоему. Но иногда ты ничего не понимаешь; ты тот, кто выставил нас полными кретинами в «Rolling Stone», потому что не знал, кто такой Гэри Харт (Gary Hart - популярный американский политик, юрист, сенатор, дважды баллотировался в президенты США от демократической партии в 1984-ом и 88-ом годах). Тебе бы помогло, если бы ты слушал других людей".

В течение часа мы сидели там и отрывались друг на друге.

"Тогда я хочу, чтобы ты прекратил лгать", сказал он мне. "Я имею ввиду выпивку. Возможно, мы даже отменим анализы мочи. Но я не хочу, чтобы ты говорил мне, что бросишь пить, а затем, переменив правила, отправлялся бухать. Я не хочу, чтобы ты лгал мне и злился на меня каждый раз, когда мы говорим об этом. Мы тут покрываем твои долги, и я не возражаю против этого. Но когда мы каждую ночь вступаем в эти идиотские споры из-за того, что ты пытаешься скрываться от нас, это вынуждает нас не доверять тебе. Твоя ложь намного хуже для состояния группы, чем твоё питьё".

"Тогда вот, что я тебе скажу. Я обещаю тебе, что я никогда не буду пить перед выступлением или позволять этому вредить делам группы. Но когда я располагаю своим собственным временем, ты должен позволить мне, делать то, что я, чёрт возьми, хочу, без всяких парней с баночками для мочи, стучащихся в мою дверь в 9 часов утра. Если ты престанешь действовать всё время как полицейский, я перестану чувствовать себя заключенным и буду честным во всём, что касается этого".

"Хорошо", сказал он. "А я постараюсь больше прислушиваться и не быть таким надменным. Так как я не всегда знаю, что было бы правильно для всех. В любом случае, мы будем лучшей группой, если будем слушать друг друга. Я сожалею. В последнее время мне пришлось через многое пройти".

"Именно поэтому мы должны идти и держаться вместе. Потому что правда в том, что вы - всё, что у меня есть. Вы знаете меня лучше, чем кто б это ни было в мире".

Оставив позади шесть альбомов и бесчисленное количество туров, мы с Никки всегда настолько отличались друг от друга: я был вальяжным бездельником, который любил поиграть в гольф и погоняться; он был нездоровым замкнутым рокером, который любил наркотики и андерграундную музыку. Мне нравилось носить шорты и шлёпанцы, он всегда был в чёрной коже и сапогах. Но после той беседы мы с Никки стали лучшими друзьями. Мы стали неразлучны. Спустя семнадцать лет мы, наконец, пришли к истинной симпатии и пониманию друг друга, и с тех пор мы всегда могли контролировать друг друга. Эта ссора была лучшим, что когда-либо случалось с нами.

На следующий день мы перенесли шоу в Бойсе, вылетели туда на самолёте «Gulfstream» моего ужасно растерянного друга и отыграли лучший сет за весь тур. После того, как мы закончили наше последнее шоу, я сделал группе лучший подарок, который только мог: я сам лёг в реабилитационную клинику в Малибу и бросил пить.

 

Глава восьмая

Т О М М И

 

«О ТОМ, КАК САМАЯ ЛЕГЕНДАРНАЯ В МИРЕ ЛЮБОВЬ БЫЛА В ОДНО МГНОВЕНИЕ СНИЗВЕДЕНА ДО САМОГО ЗНАМЕНИТОГО В МИРЕ СЛОМАННОГО НОГТЯ»

 

Я выложу тебе всё, чувак: С тех пор как Винс вернулся в группу, мне не нравилось направление, в котором мы начали двигаться, т.к. это было движением назад. А потеря поддержки со стороны нашего звукозаписывающего лейбла и вовсе усугубила ситуацию. Я так одержим музыкой, чувак, но выходя на сцену, я больше не чувствовал этого. Впервые в моей жизни я не был в восторге от того, что мы делаем. Меня словно заарканили, а барабанщик, который чувствует себя так, словно у него связаны руки, чёрт возьми, никуда не годится.

Тогда у меня только что появился второй ребёнок, и отцовство совершенно не шло в соответствии с тем, как это описано в книжках. Я читал какое-то дерьмо и пытался вникать и учиться, но Памела постоянно твердила, что я всё делаю не так. Обычно я всегда находился на вершине чартов Памелы. Когда родился Брэндон, я опустился на вторую строчку, потому что в этом возрасте ребёнок, конечно же, всё время нуждается в своей маме. Так что я бродил по дому, как человек-невидимка. Я говорил, "Эй, детка, в чём дело? Я люблю тебя". А она только кивала, не обращая на меня никакого внимания. Я просил её спуститься в гараж и послушать новую музыку, над которой я работал; она обещала быть там через минуту, но потом совершенно забывала об этом. Я не мог даже поговорить с нею, потому что она всё время была чем-то обеспокоена из-за ребёнка. Затем, когда родился Дилан (Dylan), я съехал на третью позицию. Теперь меня вовсе не существовало. И я не мог с этим мириться. Я - парень, который любит дарить любовь и любит, когда ему отвечают взаимностью. Но дома всё, что я делал, это дарил. Я не получал ничего взамен. Затем Памела привезла своих родителей из Канады, чтобы те помогали ей с мальчиками. Это хорошо, когда рядом с детьми находится бабушка, но родственники супруги находились в доме каждый грёбаный день круглые сутки, отнимая у Памелы ещё больше времени. Так, неспособный отступить и посмотреть на ситуацию со сколько-нибудь разумной точки зрения, я превратился в плаксивого, капризного маменькиного сынка. Возможно, это был мой способ стать третьим ребёнком Памелы, чтобы получить свою порцию внимания, в которой я тоже нуждался. Теперь, совершенно неожиданно, мы с Памелой начали всё время ссориться. Наши отношения постепенно перешли от чистой любви к любви-ненависти.

Если бы у меня была ясная голова, я дал бы ей передохнуть и, чёрт возьми, любил бы сам себя вместо того, чтобы обращаться к другим людям за одобрением. Но трудно ломать старые привычки: Я провёл всю свою жизнь, ища самого себя в других людях, ища тех, кто скажет мне, кто я такой. И как только я позволял им меня идентифицировать, я становился полностью зависимым от них, потому что без них меня не существовало.

В День Святого Валентина, который мы всецело должны были посвятить грёбаной любви, мы отправились в «Хард-Рок Казино» в Лас-Вегас. Я попросил флориста усыпать номер лепестками роз, заказал бутылку «Дом Периньон» и создал отличное настроение для нашей первой за последние месяцы ночи. Но после нескольких бокалов шампанского Памела так забеспокоилась о том, что она далеко от детей, и поэтому даже не может расслабиться. Всё, о чем она могла говорить, это о кормлении Дилана грудью, а всё, о чём мог думать я, это о том, что сейчас моя очередь кормиться грудью. На следующий день мы спустились посмотреть выступление «Rolling Stones», и всё было просто ужасно. Она увидела, как после концерта со мной разговаривала одна стриптизёрша, и мы устроили чудовищную ссору прямо посреди казино. Я схватил её и хотел отвести в номер, чтобы грёбаная светская хроника не переполнилась новостями о том, как мы ругались на людях, и её это взбесило. Наш взаимный гнев дошёл до того, что она, наконец, выскочила из отеля, взяла машину и ухала назад в Малибу без меня. День Святого Валентина был испорчен. Я был вынужден приползти назад домой на четвереньках и умолять её о прощении.

Неделю спустя я был на кухне, готовя обед для детей и Памелы. Всё снова было тихо и мирно, мы распили по бокалу вина, и я вытащил из холодильника пучок овощей для того, чтобы приготовить жаркое. Я облазил все полки в поисках кастрюли, потому что долбаная домработница раскидала нашу чёртову посуду по всему дому. Я был настолько взвинчен и напряжён, что как только малейшая вещь шла не так, как надо, я начинал волноваться, словно это был конец света. Поэтому, когда я не смог найти кастрюлю, я начал хлопать дверями кухонных полок и разбрасывать вокруг всякое дерьмо, как маленький ребёнок, который плачет, чтобы привлечь к себе внимание в надежде, что сейчас придёт мамочка и решит все его проблемы. Поэтому когда пришла мамочка - Памела - и увидела, что я нахожусь в одном из этих своих состояний, то просто всплеснула руками. "Успокойся, это просто кастрюля".

Но это была не просто кастрюля. Она значила для меня всё. Всё моё душевное равновесие и здравомыслие зависело от этой грёбаной кастрюли. И независимо от того, нашёл бы я эту кастрюлю или нет, Памела, по моему мнению, оскорбила мои чувства. В моём озабоченном эгоистичном мышлении это подразумевало, что Памела не понимает меня - худший грех, который кто-то может совершить в отношениях между людьми. Я схватил все горшки и миски, бросил их в большой выдвижной ящик, из которого я их вытащил, и закричал, "Это чушь собачья!"

И затем Памела сказала слова, которые вы никогда не должны говорить тому, кто легко теряет самообладание, слова, которые только подливают масла в огонь: "Успокойся. Ты меня пугаешь".

Мне следовало бы выйти наружу и просто излить накипевшее звёздам в небе или уйти надолго, пробежаться трусцой или принять холодный душ. Но я этого не сделал. Я был слишком поглощён этим моментом, моим гневом из-за отсутствия кастрюли, который на самом деле был гневом из-за непонимания между мной и Памелой, что в итоге свелось к моей незащищённости, неуверенности и страху.

"Пошла ты…! Иди к чёрту! Оставь меня в покое!" завопил я ей, пнув ящик ногой, как идиот, причинив себе боль, потому что забыл, что на мне были мягкие шлёпанцы.

И тут понеслось. Она кричала на меня, я кричал на неё в ответ, и очень скоро начали кричать дети. Дилан плакал в своей детской кроватке, и я мог слышать, как ревел Брэндон в своей спальне. "Вааааа! Мама! Папа! Что происходит? Вааааа!"

"С меня хватит", сказала Памела, подбежав к кроватке и взяв Дилана. Она принесла его в гостиную, схватила телефон и начала набирать номер.

"Кому это ты вздумала звонить?"

"Я хочу, чтобы приехала моя мама. Ты меня пугаешь".

"Не звони своей матери. Положи этот грёбаный телефон. Мы можем сами во всём разобраться".

"Нет, не пытайся остановить меня. И не ругайся при детях. Я звоню им".

"Твои родители здесь всё время, чёрт побери. Это так глупо. Мы можем поговорить об этом и уладить всё за одну минуту. Посмотри на меня: Я уже спокоен. Я больше не злюсь".

"Я звоню маме. И прекрати сквернословить".

Она набрала номер, и я повесил трубку. Тогда она обернулась и уставилась на меня тем самым неодобрительным взглядом, который говорил о том, что я - гнусный эгоист, тем взглядом, который превращал меня в самого уродливого и тонкого червя на этой грёбаной планете. Я дико ненавидел этот взгляд, потому что он говорил о том, что ситуация вышла из-под моего контроля и никакие извинения и цветы не смогут убедить её в том, что я хороший парень, который снова любит её. Её психотерапевт дал ей глупый совет – не обращать на меня внимания, когда я злюсь, потому что, согласно его заключению, я получаю достаточно внимания как рок-звезда. Но чего он не знал, так это того, что я стал рок-звездой, потому что нуждался во внимании. Молчание равняется смерти. Поэтому, когда Памела начала эту безмолвную терапию - точно так же, как это делали мои родители - это только довело меня до предела. Тем временем Дилан вопил у неё на руках, а Брэндон всё громче и громче выл из своей комнаты.

Она демонстративно схватила телефон и снова набрала номер своих родителей. Я с грохотом нажал на рычаг. "Я же сказал, 'Не звони ей, чёрт подери!' Ну же. Я извиняюсь. Это такой пустяк, мать твою".

Она бросила телефонную трубку, сжала кулак и вслепую махнула им, ударив меня наполовину в нижнюю челюсть, наполовину в самую уязвимую часть моей шеи, что, чёрт возьми, было весьма болезненно. Меня никогда прежде не била женщина, и как только я почувствовал удар, я пришёл в ярость. Я так старался разрядить ситуацию, но с каждым шагом она становилась всё более ненормальной, и это только сердило меня ещё больше. Чем больше я старался успокоиться, тем более безумным я становился, когда она не позволяла мне этого сделать. Поэтому, как только она ударила меня, мой "эмоциомер" накалился докрасна и застил мои глаза. Словно животное, я сделал первое, что инстинктивно пришло мне на ум, чтобы остановить развитие ситуации. Я схватил её и крепко стиснул. "Что, чёрт возьми, с тобой такое?" заорал я, не отпуская её. И снова моя попытка успокоить её только привела к тому, что она запаниковала ещё больше. Теперь она кричала, дети плакали, а телефон трезвонил что есть мочи, потому что её родители волновались из-за всех этих прерванных телефонных звонков. Моё жаркое превратилось в кошмар.

 Пока я держал её, молчаливая терапия закончилась. Она проорала всё дерьмо, которое она обо мне думает, кроя меня всеми матерными словами, нанося удары в каждую мою слабую точку. Я даже не мог себе представить, когда мы всю ночь сидели в «Синьоре Фроге», уставившись друг на друга, что всё закончится таким вот образом, когда мы будем кричать друг на друга, точно демоны. Я отпустил её, и она побежала в спальню Брэндона, словно она была любящей матерью, которая должна защитить свой выводок от их жестокого отца. Пока она пробегала мимо меня, я махнул ногой ей вслед и придал ей ускорения на её пути, шлёпнув её тапкой по заднице. "Ты - чёртова сучка!" "Ах ты дрянь!"

Я последовал за нею. Я испытывал крайне неприятное чувство от того, что мы дрались на глазах у детей. Это было достаточно тяжело - пытаться растить их, когда повсюду были папарацци; самое малое, что мы могли делать - подавать хороший пример как родители. Разозлённый, я направился в комнату Брэндона, чтобы поговорить с ним. Но она взяла его и начала защищать его от меня, в то время как он плакал.

"Отпусти его", сказал я. "Я хочу погулять с ним. Ты хочешь пойти посмотреть на лягушек, Брэндон?"

Наш пруд на заднем дворе за зиму неожиданно наводнился лягушками, и я подумал, что это хорошее место для того, чтобы отдышаться и успокоиться. "Убирайся отсюда!" истерично закричала она.

"Послушай", сказал я. "Я хочу показать ему лягушек, чтобы он смог успокоиться. Ты останешься с Диланом, т.ч. вы оба тоже сможете прийти в себя. Всем нужно просто перестать кричать".

Но все продолжали кричать, кроме Памелы, которая снова со мной не разговаривала, что лишало нас возможности что-либо решать.

Я взял руку Брэндона, но она оттащила его от меня. Внезапно, мы начали бороться за него, и каждый из нас снова обезумел. Независимо от того, что я делал, ситуация только обострялась. Когда я оторвал Брэндона от неё, я толкнул её, и она опрокинулась назад на маленькую доску, на которой наши дети рисовали мелом. Она попыталась ухватиться за доску руками, но лицевая часть доски завертелась вперед, и она сломала свой ноготь.

Прежде, чем она закончила вопить, я взял Брэндона на руки и пошёл с ним на улицу. Я отнёс его к пруду с лягушками и усадил его там. Пока он хлюпал носом, я сказал ему, что мама и папа очень любят друг друга, и его мы очень любим. Я обещал, что мы никогда больше не будем сердиться и повышать голос, если это напугало его. Я взял одного славного лягушонка и посадил его в свои ладони, сложенные чашечкой. Когда мои руки сомкнулись вокруг него, он начал крутиться и вырываться. "Вот так и папа иногда чувствует себя. Именно поэтому хорошо иногда выйти наружу, вдохнуть свежего воздуха и прояснить свои мысли".

Успокоившись и высушив наши слезы, мы пошли назад внутрь. Мне хотелось думать, что Памела извинится и предложит заказать какой-нибудь обед. Я обыскал все комнаты нижнего этажа и не смог найти её. Я принес Брэндона в его детскую, и пока я усаживал его рядом с его игрушками, я услышал голоса позади меня. Я обернулся и увидел, что там стоят двое полицейских.

"Повернитесь спиной, мистер Ли", пролаяли они мне.

"Зачем?"

"Повернитесь".

Это было похоже на то, что снова повторяется инцидент с Бобби Браун. Были двое полицейских, которые собирались арестовывать меня независимо от того, что я говорю. Если требуется два человека, чтобы затеять ссору, то почему я всегда единственный, кого арестовывают?

Я повернулся и почувствовал, как двумя щелчками холодные металлические обручи сомкнулись вокруг моих запястий. "Вы надеваете на меня наручники? Вы разыгрываете меня, вашу мать? Тогда наденьте наручники и на неё. Она ударила меня в лицо".

"Нас это не волнует, мистер Ли".

"Но ... "

Они повели меня вниз, мимо гостиной (где я увидел Памелу, сидящую с её родителями), через переднюю дверь и на заднее сидение полицейской машины. Затем они оставили меня там одного, а сами вернулись внутрь, чтобы задать вопросы Памеле. Я расслабился, когда понял, что они, вероятно, просто разделили нас, чтобы расспросить нас в индивидуальном порядке. Меня, вероятно, не заберут в тюрьму. Час спустя офицеры вышли из дома. Один из полицейских нес пистолет времён Гражданской Войны, который висел у меня на стене в качестве украшения, и когда я это увидел, мое сердце ёкнуло. Я понял, что они каким-то образом хотят ввернуть антиквариат в обвинение во владении огнестрельным оружием, что нарушало условия испытательного срока, который я получил четыре года назад после того, как я упаковал полуавтоматический пистолет в свою туристическую сумку и глупо понёс её через рамку металлодетектора в аэропорту.

Безмолвно полицейские сели в машину и вырулили на дорогу. "Эй, куда вы едете?" спросил я в панике.

"Вы едете в центр города".

Снова я почувствовал, что ситуация, которая могла бы легко разрешиться, раскручиваясь по спирали, вышла из-под моего контроля и вылилась во что-то, что будет для меня теперь настоящей болью в заднице. "Чувак, вы, парни, даже ещё не поговорили со мной. Вы слушаете только её сторону истории. Как же относительно моей стороны?"

Они не сказали ни слова. Они просто не обращали на меня внимания и продолжали движение. А я, брат, только колотил, чёрт подери, своей башкой в проволочную сетку, отделявшую переднюю часть автомобиля от заднего сидения. Я беспомощно бился о проволоку, вопя, "Почему вы, мать вашу, не хотите меня выслушать? Поговорите со мной, чёрт возьми!" Я снова превратился в ребёнка, потому что мне опять прописали молчаливую терапию. А молчание равняется смерти.

 

Глава девятая

Н И К К И

 

«О ПЕЧАЛЬНОМ РАЗГОВОРЕ, КОТОРЫЙ ПРОИЗОШЁЛ МЕЖДУ СВОБОДНЫМ ГРАЖДАНИНОМ НИККИ СИКСОМ И ЗАКЛЮЧЁННЫМ ТОММИ ЛИ, КАСАТЕЛЬНО ИСТОРИИ О ТОМ, КАК ГОРИТ КОЖА НА СПИНЕ ПАМЕЛЫ АНДЕРСОН ЛИ»

 

Томми каждый день звонил из тюрьмы в слезах. Разлучённый со своими детьми и женой, он был в агонии. Как бы он ни был зол на Памелу за то, что она обвинила его в нападении на супругу и впаяла ему шестимесячный срок, он по-прежнему ужасно хотел вернуть её. Но она продолжала заигрывать с ним, сводя его с ума. Он каждый день изливал свою душу в письмах к ней, ни одно из которой он нам так и не показал.

Для группы это было просто ужасно - потерять Томми в такой критический момент нашего спора с «Электрой». Вдобавок ко всему, у Винса возникли серьёзные проблемы с деньгами, и мы запланировали независимый от лейбла тур, потому что, если мы все вместе не помогли бы ему собрать внушительную сумму для его кредиторов, они наложили бы арест на его - а соответственно и на наши - активы. Если Томми оставался в тюрьме в течение всех шести месяцев, то тур должен был быть отменён за наш счёт, Винс был бы признан банкротом, а мы бы предстали перед «Электрой» уязвимыми как раз в тот самый момент, когда им этого больше всего хотелось. Как и любому из нас, Томми был необходим этот тур, потому что деньги помогли бы ему оплатить его судебные издержки и помочь его детям. Но разум Томми пока был далёк от всех этих проблем: всё, о чём он мог думать, это попытки вернуть своё семейное счастье, которым была для него жизнь с Памелой Андерсон - даже при том, что она уже начала бракоразводный процесс, и ни разу не навестила его в тюрьме. Чем больше Томми был заинтересован в этом, тем ближе, однако, «Motley Crue» приближались к заключительной главе своего существования.

Все девушки делают одно и то же в отношении молодой группы. Они всегда говорят, "Вы самые популярные" или "Вы самые интересные", или "Вы те, о ком все говорят". Со старшими, более опытными группами, женщины должны быть более хитрыми. Они говорят, "Те парни не дают вам продвигаться вперёд" или "Вы должны получать больше денег", или "Они не проявляют к вам должного уважения". И каждый раз, парень говорит, "В самом деле? Вы думаете, это так?" Им не хватает смелости, чтобы сказать, "Заткнись, твою мать! Мы, чёрт возьми, банда, и мы были бандой с самого начала. Так что, пожалуйста, держись от нас подальше!"

Это происходит из-за того, что каждая девочка хочет, чтобы её парень был "парнем", а каждый парень хочет услышать от девочки, что он - "парень". А после этого случается то, что когда один парень, ведущий группу, говорит "налево", подчинённый ему парень скажет, "Нет, давайте пойдём направо". На самом деле он не будет хотеть идти направо, он просто захочет таким образом самоутвердиться как лидер. Все группы одинаковые: наркотики, женщины, эго. Все эти трое охотятся за вами и уничтожают вашу группу. И после того, как мы справились с наркотиками, женщины и эго продолжали уничтожать нас.

"Я не знаю, смогу ли я продолжать", сказал Томми. "Почему я должен отправляться в тур только для того, чтобы заплатить за ошибки Винса?" Этот тур значил больше, чем Винс и его бумажник; речь также шла о вызволении Томми из тюрьмы. Все промоутеры страны писали письма в суд о финансовых затруднениях, которые они будут иметь в том случае, если срок тюремного заключения Томми повлечёт за собой отмену концертов.

Поэтому я сказал Томми, как я делал это уже миллион раз прежде, что он может делать два дела: организовать свою собственную группу и играть в «Motley Crue». Это то, чем я занимался с моим сторонним проектом «58» (сотрудничество с Дэвидом Дарлингом [David Darling], который по случайности был женат на Бри Ховард [Brie Howard], что делало его моим бывшим тестем-отчимом [ex-stepfather-in-law]).

"Я одно тебе скажу", сказал я. "Колесить с «Motley Crue» будет куда более безопасно, нежели оставаться дома с Памелой Андерсон".

Т.к. я посещал Томми в тюрьме каждую неделю, я задался вопросом, почему я никогда не делал этого для Винса, когда он отбывал срок после несчастного случая с Раззлом. Он был моим братом, а также коллегой по группе, но тогда я слишком увлекался наркотиками, чтобы думать о ком-то ещё. Я позвонил Винсу и сказал, "Знаешь, в чём вся хрень? В том, что я дюжину раз навестил Томми в тюрьме, но я ни разу не навестил тебя".

"Да всё в порядке", сказал Винс. "Ты действительно тогда был не в себе".

"Нет, со мной не всё в порядке", сказал я. "Для тебя это было несчастливое время, а мы не были там с тобой. Тогда мы только-только завершили самый успешный тур, на который могла выйти молодая рок-группа. Мы вместе только начали наслаждаться самым счастливым временем в нашей жизни. А когда ты отправился в тюрьму, мы бросили тебя, как вонючий мешок с дерьмом".

"Не переживай об этом", сказал Винс. "Ведь всё закончилось хорошо".

"Не знаю, так ли это", сказал я. "Так ли всё хорошо закончилось".

Той ночью мы с Винсом решили провести время вместе. В особняке Плэйбой (Playboy Mansion) была вечеринка, и мы приехали туда после полуночи. Когда мы вошли, к нам подошёл друг по имени Дэннис Броди (Dennis Brody). Он сказал, что Пэм только что была на вечеринке со своим бывшим бойфрендом, сёрфером по имени Келли Слэйтер (Kelly Slater), заигрывая с ним на глазах у десятков людей.

На следующий день позвонил Томми. Он был возволнован, потому что он только что проверил свой автоответчик, и там было сообщение от Пэм. Он заставил меня позвонить на его автоответчик и прослушать его. "Я очень люблю тебя, малыш", начиналось сообщение. "И мне так жаль, что ты сейчас там. Хотя я знаю, что это сделает тебя сильнее. Просто помни всегда, что я люблю тебя и очень за тебя волнуюсь".

Я перезвонил обратно Томми. "Чувак", сказал он. "У меня есть надежда. Теперь у меня есть хороший шанс, что мы снова будем вместе".

Я хотел держать язык за зубами, но это не то, что должен был сделать настоящий друг. "Я могу рассказать тебе одну историю", начал я, "и мне кажется, что всё не так, как тебе кажется".

Он был ошеломлён. Он отказался верить в то, что пока он сидит в тюрьме, общаясь с тараканами, у ней самой завёлся таракан.

"Знаешь, что", сказал он мне. "Пэм всегда тебя ненавидела".

Я всегда знал, что это правда. Кто-то говорил, что это из-за того, что она ревновала к моей дружбе с Томми, но я всегда считал, что это из-за того, что она не могла управлять мной. Каждый раз, когда она шла перекусить с нами, каждый мужик за столом желал продать свою душу, чтобы оплатить счёт или передать хлеб, или поднять салфетку, которую она уронила. Но меня она никогда не интересовала. Я обычно говорил Мику, что я не буду трахать её, даже если он одолжит мне свой член. Просто она всегда казалась мне странной и безобразной, словно кто-то бил её по лицу уродливой дубиной, хотя и очень дорогой уродливой дубиной (ugly stick - шутка, когда про некрасивого человека говорят, что в младенчестве его побили уродливой дубиной). В действительности, кого она мне напоминала, так это тёлок, которых трахал Винс. А ведь она и была одной из тёлок, которых трахал Винс.

 

Глава десятая

Т О М М И

 

«ОТРЫВКИ УТЕРЯННЫХ ПИСЕМ ТОМАСА БАССА ЛИ, НАПИСАННЫХ ВО ВРЕМЯ ЕГО ТЮРЕМНОГО ЗАКЛЮЧЕНИЯ В ГОДУ 1998-ОМ ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА»

 

 

28/5/98

F.E.A.R. (Страх)

 

False Evidence that Appears Real.

Fear, the enemy of faith.

Where Faith is, Fear isn't.

 

I shall Fear Not.

 

Why am I scared?

 

Is she gonna leave me?          

Will she come back?                          

Does she really love me?          

If it's in fact —

 

(рэп)—> Fear can make a person    

       See something that's    

       Hot there — or          

       Hear something that    

       Was not said.

 

My cell is a "one-man submarine."

Worry is "soul-suicide."

 

If in fact

She really really loves me

Then why did she leave me?

And will she ever come back?

 

Возможное название альбома: "Feardrops From..."

 

 

29/5/98

"Управляй своими эмоциями, или они

будут управлять тобой!"

 

"Разгневанный человек терпит поражение        

Как в бою, так и в жизни".

 

 

31/5/98 (написано на задней обложке брошюры под названием "Наш хлеб насущный")

Памела,

 

Мне жаль слышать, что ты считаешь случай, который произошёл между нами, точкой разрыва в нашем браке. Это был ужасный инцидент. И я наказан за это.

 

Они подловили нас! Пресса, стресс, публика и т.п. Мы позволяем им уничтожать нас!

 

1/6/98

К П. Ли

 

Could we dig up this treasure

Were it worth, the pleasure

Where we wrote love s songs

God we have parted way too long

 

Could the passionate past that is fled

Call back its dead

Could we live it all over again

Were it worth the pain

 

I remember we used to meet

By a swing seat over the piano

And you chirped each pretty word

With the air of a bird.

 

And your eyes, they were blue—green & gray

Like an April day

But lit into amethyst

When I stooped and kissed

 

I remember I could never catch you

For no one could match you

You had wonderful luminous fleet little wings on your feet.

 

I remember so well the hotel room

Fun in the sun in Cancun

That beat that played in the living room & La Boom

In the warm February sun

 

Could we live it over again

Were it worth this pain

Could the passion past that is fled

Call it back or is it dead

 

Well, if my heart must break

Dear love, for your sake

It will break in music, I know

Poets' hearts break so

 

But strange that I was not told

That the heart can hold

In its tiny prison cell

God's heaven and hell

 

 

Недатированное письмо к Джею Лино (Jay Leno – американский комик, ведущий телевизионного ток-шоу)

Джей,

Памела просила тебя не касаться этой темы, но ты всё-таки полез туда! Пэм сказала, что она разговаривала с тобой после шоу, и сказала тебе, что она очень расстроена. Также она сказала мне, что ты посоветовал ей не тревожиться и сказал, что так будет лучше для её карьеры.

 

У тебя есть, что мне ответить на это? Я считаю, что то, что назвалось нашей дружбой, понесло серьёзный урон.

 

Томми Ли

 

P.S. Комик, я подумал, что тебе следовало бы выйти в эфир и извиниться за то, что ты нанёс мне трусливый удар с дальней расстояния. Я не предлагаю тебе публично встать на мою сторону, мне не нужно, чтобы кто-нибудь это делал. Не зная всех фактов, моя частная жизнь не должна была стать зерном для перемалывания в твоей программе!

 

2/6/98

Памела,

Пожалуйста, отведи Брэндона в сторонку и прочти это ему, ладно?

Спасибо.

 

Брэндон,

Папа работает, играет на барабанах и очень хочет быть рядом с тобой в этот особенный день. Душою папа всегда с тобой и сегодня, и каждый день. (Возможно, ты ещё слишком маленький, чтобы понять, но я хочу, чтобы ты знал об этом.)

 

"Ты прекрасен сам по себе"

"Любовь – это всё сущее"

и "Теперь это всё, что у нас есть".

 

Так наслаждайся этим сегодня!

 

С днем рождения, милый.

 

Я скучаю по тебе!

 

Папа!

 

 

P.S. Памела, пожалуйста, обними его за меня крепко-крепко, хорошо? (Ты даже не можешь себе представить, что это такое для меня – пропустить этот день).

 

25/6/98

"My Cell" ("Моя камера")

 

This tiny room sounds so still

It smells like stale sulfur in the water

It seeps through the walls

It tastes like death

The floor has a sticky slime that

Is detriment to body and soul

I spin not in circles but in squares

From the shape of this room

 

26/6/98

Ahh Soooo

There was a little geisha girl ho from Tokyo

Said she could blow so I said let's go

Yo! Jump in my limo

Back to the no-tell motel for a little kiss 'n' tell

Damn, my dick's starting to swell

So I gave her two glasses of panty remover

hoping to subdue her

So I could screw her

I had no clue the bitch knew kung fu

Then my rubber blew

Oh my god what's this green goo?

Now I might have AIDS

At least I got laid

Wasn't worth what I paid for this pussy

Should I be afraid

Haw, just spray your dick with some Raid

 

Чёрт, я схожу с ума. Что, чёрт подери, я такое пишу? Надеюсь, никто этого не видит.

 

28/7/98

Привет, малышка,

 

Я сижу в клетке, которая расположена на крыше, впервые за несколько недель солнечный свет коснулся моего лица. Они разрешили мне подняться сюда только в 4 часа дня, и мне достаются всего лишь остатки солнца - красотища! Жмурюсь от лучей, чего обычно со мной не бывает. Я плакал, т.к. печаль, и боль постоянно напоминают мне о том, почему я здесь, словно неисчезающий шрам. Я ненавижу это место, и я никогда не вернусь сюда. Господи, я так скучаю по солнечному свету.

 

Я слышал, как на днях по телефону ты спросила меня, о чём я мечтаю. И я не решался рассказать тебе об этом, потому что не хотел создавать напряжённость! Но я бы хотел поделиться этим с тобой, а письмо более безопасно для этого, чем телефонный разговор. Таким образом ты можешь узнать то, о чём я думаю, не чувствуя при этом груза необходимости сказать что-либо в ответ.

 

Моя мечта - когда я выйду из тюрьмы... Я смогу увидеть тебя и провести какое-то время наедине с тобой или, может быть, добиться этого. Нам есть, о чём поговорить. Я хотел бы поделиться с тобой тем, как много разных путей лежит передо мной!

 

Когда я заглядываю в будущее, я вижу большое счастье для Томми. Также я люблю делиться всем тем новым, чему я научился рядом с тобой... Я скучаю по твоим искрящимся глазам. Ещё я скучаю по твоим телефонным звонкам! И по той улыбке, которая обезоруживает меня.

 

31/7/98

Памела,

 

Пожалуйста, не присылай мне своих бессмысленных писем! Как ты можешь писать такое дерьмо после того, как ты с кем-то трахалась?

 

Президент может сознаться в своей неверности, а ты - нет? Я не верю тебе. Пожалуйста, оставь меня в покое. Ты не имеешь понятия о том, что такое любовь и страсть. Моя любовь сильна. И если бы твоя любовь была такой же, то она заставила бы тебя сидеть дома, быть матерью и не выпрыгивать из трусов! Ты права: Тебе действительно лучше держаться от меня подальше – Я не хочу тебя видеть, меня тошнит. Вы отняла у меня мою мечту – мою семью!!

 

Я не позволю тебе убить мою мечту, однажды я найду кого-то особенного, кто любит меня по-настоящему! И ты права – это больше не будет человек, похожий на меня!

 

Ты делаешь так, чтобы всё выглядело, будто я втянул тебя во всё это – думаю, ты пытаешься заставить себя думать лучше о себе самой, о неверности и о том, что ты выбрала другого. Но всё это - твой выбор, а не мой!

 

Скажешь, что я виновен? И это сожрёт тебя заживо! Тебе совсем нечего бояться, и мальчикам, конечно, тоже. Я не буду тебя преследовать! Я отвечу на твоё письмо позже; ты совершила самую большую ошибку в своей жизни и в жизнь детей!

 

P.S. Надеюсь, в то время, когда тебя трахали, на тебе не было крестика, который я тебе подарил.

 

7/8/98

Мне осталось быть здесь 4 недели, и мне необходимо прояснить голову.

Ты можешь поговорить со мной об этом?

Я заслуживаю того, чтобы знать!

Мне нужна правда и ясность!

 

Я созрел для того, чтобы принять какое-то решение!

 

Каждый человек способен думать, и каждое действие человека основывается либо на любви, либо на страхе. А на чём базируются твои решения?

 

 

16/8/98

Нежный, чуткий, заботливый.

 

Кто я? Отец двоих мальчиков; творческая и талантливая душа со страстью к музыке и любовью к жизни и природе, к океану и его обитателям; закаты – моё любимое время суток. Я всегда любил детей! Ещё я любил секс, кино, музыку, быстрые автомобили, рисование, живопись, водные лыжи, рыбалку, кроссовые мотоциклы, прогулки на яхте, кемпинги.

 

Одержимой личности следует быть осторожной. Я тоже могу быть управляемым – но только лишь из боязни потерять её.

 

На ком я женат? Памела - сексуальная, ранимая, застенчивая, заботливая, любящая, страстная, иногда сумасшедшая и рассеянная! Она – хранительница очага. Также она подвержена влиянию, скрытна, замкнута; ей нужно больше внимания; ей необходимо жить! Пойдём на улицу и будем наслаждаться природой. Я не могу вспомнить, когда мы в последний раз гуляли вместе. Я мог бы о многом расспросить тебя, но не получить ответа!

 

Не обвиняй себя, Томми.

 

16/8/98

О, БОЖЕ! Я только что слышал голос Памелы по телефону. Меня всего трясёт от слёз. Я та-а-а-ак по ней соскучился! Возвращаясь к теме прогулок – во многом мы сами попались в ловушку. (Узники своей собственной популярности). Никто не понимает, каково это - быть заключённым в тюрьме вдали от моей семьи! Боль невыносимая! Прошлой ночью Кристи (Christy) провела с Пэм несколько часов и не получила для меня никаких стоящих сведений. Лентяйка. Кое-чем я действительно мог бы здесь воспользоваться! За день до этого я потратил два часа, разговаривая по телефону с Кристи. Она должна была упомянуть обо мне. Тишина убивает меня. (Здесь я чувствую себя, словно в детстве: молчание).

 

1/9/98

Я буду с тобой, что бы ни случилось.

 

Когда я выйду:

Каратэ

Стейк

Ванна

Гавайи

 

Когда я выйду отсюда, есть несколько вещей, которые я хочу сделать: Съесть стейк. Долго любоваться закатом солнца. Долго сидеть в ванне с горою пены (было бы чудесно, и с тобою заодно... ха-ха... на самом деле, с тобой это действительно было бы неплохо). Снова взять несколько уроков каратэ и бокса. А ещё Гавайи на семь дней.

 

Пэм, я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду рядом с тобой, даже если это ничего не для нас уже не решит... не важно зачем, ладно?

 

4/9/98 (написано на самоклеющемся листочке бумаги для заметок)

Любить

 

Быть в центре

Оставаться сильным

 

Глава одиннадцатая

Т О М М И

«ОБ УНИЖЕНИЯХ ТОМАСА ЛИ И ОБ ОКОНЧАНИИ ЭТОГО ЗАТЯНУВШЕГОСЯ ПРИКЛЮЧЕНИЯ»

 

Я никогда не забуду ту поездку в автобусе из зала суда, прикованный к чёртовому сидению, в той же одежде, которая была на мне в суде, откуда меня вывели всего лишь пятнадцать минут назад.

Когда они вели меня по тюремному коридору, первое, что я услышал, был громкий неприятный звук. Я повернул голову и увидел, что маленький чувак-латинос лежит на полу своей камеры, а из его черепа сочится кровь. Я посмотрел на офицеров, которые вели меня в мою камеру, и спросил, "Кто-нибудь поможет этому парню?"

"О, такое происходит постоянно", равнодушно ответили они. "У него просто припадок".

Я оглянулся на него, он так и лежал на полу без малейшего движения. Они привели меня в соседнюю комнату и раздели. Я стоял там жутко напуганный и совершенно голый, если не считать колец в моих сосках, в носу и в брови. Офицер сбегал за кусачками. Он перекусил кольца в сосках и в носу, но так и не смог снять мои серьги, потому что они были сделаны из хирургической стали. С досадой, но он всё-таки разрешил мне оставить их. Затем он вручил мне мою тюремную одежду: синюю рубашку, чёрные ботинки, скатка постельных принадлежностей с полотенцем, пластмассовая расчёска, зубная щетка и зубная паста.

Офицеры вывели меня обратно в коридор, и я заметил, что спустя полчаса, они, наконец, отправили заключенного латиноса в больницу. Это было больше похоже на грёбаный удар, чем на припадок. Пока они вели меня мимо других заключенных, передо мной проплывали ряды угловатых ублюдков, орущих что-то вроде, "Добро пожаловать, мужик" и "Я научу тебя обращаться с женщинами". Половина из них были возбуждены, другой половине хотелось надрать мне задницу за то, что я трахался с тёлкой, на которую они, наверное, дрочили каждую ночь. Мне показалось, что эта прогулка была длиною в милю, мне было до того страшно, что мои колени всё время подгибались, и полицейским фактически приходилось тащить меня. Они бросили меня в изолированную камеру и закрыли тяжелую дверь, которая издала глухой металлический стук, гулким эхом отозвавшийся на весь тюремный корпус. Это был самый одинокий долбаный звук, который я когда-либо слышал.

Это была комната, в которой я, как предполагалось, должен был провести следующие шесть месяцев. По существу это был бетонный мешок, монолит которого нарушала лишь металлическая кровать с бесполезным матрацем толщиной в полдюйма. Мне было не с кем поговорить, нечем писать и абсолютно нечего делать. Всякий раз, когда приходили охранники, я просил у них карандаш, но они не обращали на меня внимания, давая, таким образом, понять, что ни на какое особое отношение к себе лучше не рассчитывать. Тот избалованный маленький негодник, который сидел внутри меня, должен был, наконец, получить урок. Потому что, если он не превратиться в мужчину здесь, то не сделает этого уже никогда.

Тем вечером меня разбудил охранник, огромное бесшеее существо, который постучал в дверь и пролаял, "Встать к двери".

Я подошёл к двери, не зная чего ожидать - благосклонности или наказания. "Какого чёрта на тебе серьги?", спросил он.

"Они оставили их. Они не смогли их снять".

"Так ты долбаный педик что ли?"

Я приготовился к худшему: к избиению, к траханью, к чему угодно. "О, чувак, зачем ты изводишь меня?"

"Нет, я думаю, что ты всё-таки педик. А ты знаешь, что мы здесь делаем с педиками?"

Я вернулся к своей кровати и проигнорировал его. Я не знал, что делать. Этот подонок мог открыть дверь моей камеры, огреть меня спящего по голове, а утром на это будет всем наплевать.

После шести или семи дней простого сидения там, когда я уже начал было сходить с ума от осознания того, что мне осталось ещё пять месяцев и три недели этого дерьма, под мою дверь закатилась половинка карандаша. Днём позже под дверью очутилась Библия. Затем тоненькие религиозные брошюры под названием "Наш хлеб насущный" начали появляться каждые несколько дней. Обложившись Библией и вооружившись карандашом, я читал "Наш хлеб насущный" и благодарил того незнакомца, который преподнёс мне эти бесценные подарки, потому что я нуждался в чём-то, что спасло бы мой разум от этой скуки и пытки. Должно быть, я тысячу раз прокрутил у себя в голове каждое мгновение моих отношений с Памелой.

Я не мог понять, почему Памела пошла на то, чтобы подать на меня в суд. Возможно, она боялась и думала, что я какой-то безумный, неистовый монстр; наверное, она думала, что поступает правильно ради детей; и, вероятно, она хотела найти лёгкий выход из тяжёлой ситуации. Как бы я ни любил Памелу, но у неё была проблема, связанная со следующим: Если что-то в её жизни шло не так, она предпочитала лучше избавиться от этого, чем тратить время на то, чтобы что-то изменить или исправить. Она увольняла управляющих подобно тому, как я менял носки. Ассистенты и няньки проносились через наш дом, как листки отрывного календаря: каждый день появлялся кто-то новый, что всегда бесило меня, потому что я хотел, чтобы у детей был кто-то постоянный в их жизни, кому они могли бы доверять, и кто мог бы любить их почти так же, как любили их мы. Таким образом, я понял, что то, что сделала со мной Памела, по сути, было увольнением. Я был уволен, чёрт побери.

Мне необходимо было прекратить мучить себя и, чёрт возьми, вынести что-то хорошее из всего случившегося, таким образом я пришёл к выводу, что моей миссией был самоанализ. Я должен был покопаться внутри себя и найти ответы, которые так долго искал. И лучшим способом это сделать, было перестать находить изъяны в Памеле и других людях и начать видеть свои собственные недостатки. Сначала я начал просто писать на стенах. Большинство из того, что я писал, начиналось со слова "почему": "Почему я здесь?", "Почему я несчастен?", "Почему я так обращался со своей женой?", "Почему я причинил такое своим детям?", "Почему во мне нет духовности?", "Почему, почему, почему?"

Спустя несколько недель охранник спросил меня, не хочу ли я подняться на крышу. "Чувак, мне бы очень этого хотелось", сказал я ему. Я с трудом мог вспомнить, как пахнет воздух, как выглядит небо, как чувствуешь лучи солнца на своём лице. Я не мог дождаться того момента, когда буду стоять на этой классной тюремной крыше и вновь наслаждаться видом гор и города.

Они надели на меня наручники, привели на крышу, и моя челюсть широко отвисла, брат. Стены вокруг крыши были такими высокими, что это было то же самое, что находиться в камере. В поле зрения не было никаких деревьев, гор, океанов и зданий. Они поместили меня в клетку под номером "K10", которая по постановлению судьи была полностью изолирована от других обитателей тюрьмы. Было около четырёх часов по полудню, и солнце начинало снижаться, прячась за стену. Его последние лучи освещали верхний угол клетки. Я прижался к переднему краю клетки и приподнялся на цыпочки так, чтобы лучи солнца падали мне на лицо. Как только его тепло растеклось по моему лбу, носу и щекам, я разрыдался. Я закрыл глаза и плакал, купаясь в солнечном свете десять минут, прежде чем покинуть эту крышу, последние десять минут солнечного света, которые я запомню на многие дни, недели, и месяцы. Чувак, я принял это грёбаное солнце, как величайший дар всей моей жизни. Ведь просидев несколько недель в темной холодной камере, это была самая восхитительная вещь, которую, чёрт подери, кто-либо мог подарить мне. Я почувствовал, что это самый прекрасный день в моей жизни.

Когда последний лучик солнца погас на моём лице, я ухватился за толстые прутья клетки и несколько раз подтянулся. Прежде чем отправиться в тюрьму, будучи ещё на свободе под чёртовым залогом в полмиллиона долларов, я целый месяц непрерывно тренировался, готовясь к самому худшему.

Вне клетки основное население тюрьмы играло во дворе, и я был сидячей мишенью для всякого рода оскорблений. Здоровенные уголовники бросали в меня дерьмо и орали, "Тебе повезло, что ты не с нами, ты, долбаная щелка. Бьёшь девочек. Дерьмо, так выходи поиграть с большими мальчиками". Это было унизительно, но я просто сидел, опустив голову и держа язык за зубами, и думал о солнце.

По мере того, как шло время, у меня появлялось всё больше контактов с внешним миром. Никому не разрешалось присылать в тюрьму книги, потому что люди посылали романы со страницами, пропитанными кислотой или другим дерьмом. Но через моего адвоката я каждые десять дней мог заказывать три книги на «Амазоне» (Amazon – интернет-магазин). Мне, чёрт возьми, была просто необходима пища для ума. Я подбирал книги по следующим трём критериям, которые мне были нужны для самосовершенствования: отношения, воспитание детей и духовность. Я развесил по стенам рисунки Тайцзи (Tai Chi - китайская народная гимнастика), узнал о точках надавливания под глазами, которые снимают стресс, и стал экспертом в книгах по самосовершенствованию и Буддизму. Я решительно настроился на то, чтобы обрести полномасштабный психологический, физический и музыкальный настрой. Я хотел решить проблемы, которые сдерживали меня: я, мои отношения с Памелой и моя неугомонность в «Motley Crue».

Хоть судья и запретил мне входить в контакт с Памелой, я не желал ничего большего, чем поговорить с нею и разобраться с этим. Я всё ещё злился на неё, но я по-прежнему чувствовал себя пойманным в ловушку недоразумения: чёртова пропавшая кастрюля разрушила мою жизнь. Со временем в моей камере установили телефон-автомат, но это был полнейший кошмар - пытаться наладить контакт с Памелой, которая всё ещё кипела от злости из-за нашей драки. Мы три раза пытались общаться в присутствии наших адвокатов и психотерапевтов, но каждый раз разговор быстро перерастал в состязание по обливанию грязью и взаимным обвинениям. В конце концов, один друг свёл меня с посредником по имени Джеральд (Gerald), который, как предполагалось, должен был уладить все мои отношения - с Памелой, с моими детьми и с группой.

Я не знаю ничего о послужном списке Джеральда и о его образовании, но он обладал здравым смыслом. Он сказал мне, что я вырос с таким же убеждением, как в детстве, будучи ребёнком, я открывал своё окно, чтобы соседи могли слышать, как я играю на гитаре. В некотором смысле, как бы я ни любил Памелу, она была, по сути, такой же гитарой, которую я хотел продемонстрировать всем соседям и похвастаться тем, что я знаю, как на ней играть. Только оказалось, что я не умею хорошо играть на ней. Когда гаснут огни, действие экстази улетучивается, и вы оказываетесь в доме наедине с другим человеком, только тогда начинаются ваши отношения; и они будут иметь успех лишь в том случае, если вы способны работать над своими недостатками и учиться наслаждаться другим человеком, который по-настоящему, без всяких похлопываний по плечу и поднятых вверх больших пальцев, как это делают твои братки, способен по достоинству оценить это. Возможно, именно поэтому отношения между знаменитостями так сложны: каждый возводит другого на такой высокий пьедестал, что это практически сродни разочарованию, когда в конце концов вы обнаруживаете, что вы - всего лишь два человека с такими же эмоциональными проблемами и конфликтами между родителями, как и у всех остальных.

Другой способ, которым Джеральд помог мне, был заказ детских книг для меня через «Амазон» и покупка тех же самых книг для моих мальчиков. После того, как я получил разрешение от суда на разговоры со своими детьми, я читал им сказки по телефону, в то время как они рассматривали картинки в точно такой же книжке. Для меня было важно поддерживать такую связь с моими мальчиками, потому что, пока я был в тюрьме, Памела не только говорила им, что я сумасшедший, но даже пыталась настроить против меня мою собственную мать и сестру. У меня не было способа защититься: не только от Памелы, но и от СМИ, которые сделали из меня сущего монстра. Тем не менее, больше всего меня ранило то, что я не был дома на День Отца (Father's Day - международный праздник, который празднуется в США в третье воскресенье июня) и на день рождения Брэндона. А это то, что ребенок не забывает.

Время от времени я мог звонить домой, и Памела отвечала мне по телефону. Мы начинали разговаривать, но за несколько минут старая вражда, раздражительность и взаимные претензии снова выплывали на поверхность, и затем вдруг - бах! - один из нас бросал трубку. Конец связи.

После этого я сидел в своей камере и часами плакал. Неспособность что-либо с этим поделать разбивала все мои надежды. И всё же, спустя какое-то время, с помощью моего терапевта в качестве телефонного посредника, мы снова научились общаться. Я начал отвечать на всё, что она мне говорила, не с неуверенностью или защищаясь, а со своей нормальной любовью, что было одной из моих хороших привычек, которую я приобрёл ещё в детстве. Также я усвоил, что, чтобы нормально разговаривать или даже жить с Памелой, я должен прекратить проверять её любовь ко мне, потому что, когда вы проверяете кого-то и не говорите ему об этом, он неминуемо терпит неудачу.

Однажды в четверг у нас была большая беседа по телефону с моим терапевтом, и мы хорошо продвинулись вперёд, когда я вдруг услышал какую-то громкую речь и стук снаружи. Я встал и крикнул, "Эй, парни, вы не могли бы потише!" Но когда эти слова вылетели у меня изо рта, я понял, что этот шум исходит не от заключённых. Это был тот самый здоровенный говнюк-охранник без шеи, который обозвал меня "педиком" в мой первый день в тюрьме. Он ворвался в мою камеру, схватил грёбаный телефонный шнур и вырвал его из стены, прямо во время моего разговора. Затем он подал сержанту рапорт, где говорилось о том, что я оскорбил его. Они приостановили мои телефонные привилегии на четырнадцать дней. Чёрт подери, моя единственная линия связи с внешним миром была оборвана, и я каждый день проводил в слезах.

В течение этих чертовски длиннющих недель я работал над песнями для того, что, как я решил, должно было стать моим сольным проектом, читал журналы о воспитании детей и книги по самосовершенствованию и учился писать стихи, главным образом о Памеле. Она начала присылать мне письма. И это так разочаровывало меня, потому что она делала это через своего ассистента, который писал и отправлял письма вместо неё. Из-за этого они казались безликими, словно я был какой-то рабочий по дому, о котором мог позаботиться её ассистент. Я старался не думать так, не судить о каждом маленьком её поступке, как о признаке того, любит ли она меня или нет, потому что именно так я нажил себе неприятности в первый раз.

Отрезанный от телефона, я впервые начал учиться быть уверенным в себе - для любви, для спасения и для музыки. Я также начал контактировать с другими обитателями тюрьмы и понял, что мои дела не настолько плохи, по сравнению с их проблемами. Уборщики, которые подметали в зале, начали подсовывать мне записки от парней из других камер. Иногда какой-нибудь чувак просил об автографе, другие просто хотели иметь друга по переписке. Большинство из них были куда в более серьезном дерьме, чем я. Там был шестнадцатилетний чувак, мексиканец-мафиози, который, чёрт возьми, убил шесть человек; по-настоящему раскаявшийся двадцатиоднолетний парень, который, чтобы достать денег на наркотики, ограбил круглосуточный ресторана «Нормс» («Norm's»), но, запаниковав, застрелил пожилую даму; и полицейский, у которого нашли конфискованные наркотики, которые он присваивал себе во время полицейских рейдов. Он так волновался, что другие заключённые узнают, что он был полицейским, и убьют его в ту же секунду.

Пока я наслаждался этой внутренней почтовой перепиской, я узнал, что в тюрьме существует целый скрытый мир. И в этой системе было больше чёртовых наркотиков, чем на улице: люди предлагали грёбаный героин, кокс, спид, "травку", и всё это в обмен на еду, конфеты, деньги и сигареты. Но, если бы вас поймали, то минимальный штраф составлял один год, добавленный к вашему сроку, так что я с этим не связывался. Другие парни делали в камерах что-то вроде выпивки, которую они назвали "пруно" (pruno), который был похож на вино, сделанное из апельсинового сока, сахара и ломтя хлеба вместо дрожжей. Требовалось две недели, чтобы сделать одну партию, и когда она была готова, можно было слышать, как все напивались до чёртиков и устраивали веселье. Фактически тюрьма превращалось в ночной клуб.

Один чувак научил меня, как взять мешок для мусора, наполнить его водой и завязать узлом посередине так, чтобы получились десятифунтовые (~ 4,5 кг) гантели для занятий спортом. Так что я начал делать сгибания с грёбаными водяными мешками, что было запрещено, поэтому я был вынужден прятать их под своей кроватью. Другие чуваки делали игральные кости, обтачивая шары от шариковых дезодорантов о цементный пол до тех пор, пока они не становились квадратными. Ещё они делали ножи, в течение многих часов всё плотнее и плотнее скатывая газету, пока бумага не возвращалась почти что в своё первоначальное состояние - в древесину - и могла использоваться в качестве кола для того, чтобы пырнуть кого-нибудь.

Один пожилой чувак научил меня, как зажигать сигарету: возьмите карандаш, сгрызите с него древесину, пока не доберётесь до грифеля, который несёт в себе электрический заряд. Затем возьмите одноразовую бритву, сломайте её, раздавив ботинком, и вытащите лезвие. После этого согните лезвие, пока оно не сломается на две части. Возьмите обе части и вставьте их в сетевую розетку, затем проведите лезвиями бритвы вдоль тех, которые воткнуты в розетку, отчего те нагреются. Оберните часть стержня карандаша в туалетную бумагу, одновременно коснитесь этих двух лезвий в розетке, и, престо (presto - музыкальный термин, означает "быстро"), электрическая энергия зажжёт туалетную бумагу и вспыхнет огонь. Именно так, подобно разному дерьму МакГайвера (MacGyver - герой телесериала, который может выпутаться из любой экстремальной ситуации при помощи подручных средств), люди проводили там годы, совершенствовуясь подобным образом. Моё собственное новаторство состояло в том, что я сделал барабанные палочки из карандашей и бритв, а сами барабаны - из лотков из-под еды и водопроводных труб. Сидя там и стуча карандашами по своей миске, я понял, что завершил полный круг, в тридцать шесть лет смастерив то же самое, что я сделал в три года, когда я собрал свою собственную ударную установку в кухне моих родителей.

Однажды, я сидел в своей камере и услышал какую-то суету снаружи. Я подскочил к моему маленькому квадратному окошку и уткнулся в него лицом, пытаясь выяснить, что происходит. По коридору шли два охранника и тащили парня, который был мертв, как пить дать: тело его было окоченевшим, а губы были багрово-синего цвета. Я постучал в дверь свой камеры, спрашивая, что случилось у всех, кого видел, но никто не проронил ни слова. Позднее я спросил шерифа, который проходил мимо моей камеры, но он молча прошёл мимо.

Несколько дней спустя кто-то из обслуживающего персонала дал мне газету, редкий подарок. В ней была статья о лос-анджелесской центральной окружной мужской тюрьме (Los Angeles County Men's Central Jail), я находился в центре города: черный заключённый умер, потому что белые охранники, избивая его, не смогли вовремя остановиться. В статье говорилось, что группа адвокатов боролась за то, чтобы установить в тюрьме систему наблюдения, потому что условия содержания в ней были ужасны. Читая этот материал, я думал о мертвом парне и обо всех избиениях, о которых я слышал за последние два с половиной месяца, и я пришел от всего этого в ужас. Где я нахожусь? Ведь я - грёбаная рок-звезда!

В тюрьме я не был дерьмом. Я был просто червяком, которого держали взаперти. Я не мог плакаться своему менеджеру каждый раз, когда что-то было не по мне; не было никакой публики, чтобы посмеяться над моим дурацким положением; и некому было выслушивать мои жалобы. Я больше не мог оставаться плаксивым маленьким ребёнком; я должен был быть мужчиной. Ну, или, по крайней мере, крутым червяком, потому что меня всё время так и норовили раздавить - как в тюрьме, так и в реальном мире. Памела начала писать мне классные письма и сладким голосом оставляла мне сообщения на голосовой почте. Но как только мои надежды начали воскресать, от чёртового Никки и от некоторых других братков я узнал, что она встречалась со своим старым бойфрендом Келли Слэйтером (Kelly Slater). Чёрт возьми, я не мог в это поверить. Я часами сидел на телефоне, плачась своему терапевту. Я не мог понять, как со мной могло произойти такое дерьмо. Если бы я был дома, то, по крайней мере, я мог бы быть рядом с моими друзьями или приехать к ней, чтобы поговорить об этом. Но здесь, чёрт возьми, я был совершенно бессилен. Я только сидел в своей камере как на иголках. Затем я усвоил свой следующий важный урок: как очень быстро избавляться от вещей. Я понял, что на свете не было дерьма, в которое бы я не вляпался. Смирись с этим, и будь, что будет.

По субботам мне разрешали принимать посетителей. Никки приходил много раз, а Мик заглянул только однажды, но сказал, что больше не придёт, потому что охранники докопались до него и заставили его застегнуть рубашку и снять бейсболку. Винс так ни разу и не пришёл - но я не был этому удивлен. Однако наилучшим из всех был визит моего адвоката, когда он сообщал мне, что, если всё будет идти нормально, то он сможет скостить мне срок с шести месяцев до четырёх - что означало, что мне оставалось пробыть здесь всего только месяц.

Я начал размышлять на тем, что сможет заставить Томми снова стать счастливым. Я провёл много времени, думая о том, как быть хорошим отцом, мужем и человеком, но на самом деле я не придавал значения моим творческим проблемам. Ведь музыкальная составляющая меня - это 80-90 чёртовых процентов. Я должен был сделать что-то новое, и причиной осознания этого стал тот крах, который обрушился на мою личную жизнь. Поэтому я принял грёбаное решение.

Когда Никки пришёл навестить меня в следующую субботу, я смотрел на него через пуленепробиваемое стекло и ёрзал на своём стуле. Чёрт возьми, он был мне любимым братом, но я должен был сказать ему: "Брат, я больше не могу это делать". Это была самая тяжёлая вещь, которую я когда-либо говорил кому-то.

Его глаза расширились, рот широко открылся, и он только и cмог вымолвить, что, "Тпру!" ("Whoa"). Он был похож на парня, считавшего, что он состоит в счастливом браке, который внезапно узнал, что его жена изменила ему. Конечно же, я изменил ему. Ранее в тюрьме я попросил одного друга не стирать сообщения на моём автоответчике, сказав, что это позволит сохранить все звонки. Это был способ всякий раз, когда у меня возникала идея мелодии или стихов, я мог просто записать их на свой автоответчик, чтобы прослушать, когда выйду из тюрьмы. И это не были мелодии или стихи для «Motley Crue». Я был готов к тому, чтобы начать двигаться в каком-то новом направлении.

Я из моей камеры продолжал собирать музыкальный материал на свой автоответчик до 5 сентября - дня, на который было назначено моё освобождение. Я лежал на своей койке и ждал, когда громкоговоритель протрещит, "Ли, с вещами на выход", что означало бы - сворачивай свою постель, одеяло и прочее дерьмо, потому что ты выходишь отсюда.

Мне сказали, что меня выпустят в полдень. Перевалило за полдень, и ничего не произошло. Медленно время доползло до двух часов. Каждая минута была мучением. Затем пробило три, четыре, пять часов. Следующее, что я помню, был обед. Я постоянно твердил всем, "Чувак, я надеялся, что меня выпустят". Но никто не слушал меня. Минула полночь, а они по-прежнему меня не вызвали. Прежний Томми Ли бился бы башкой о прутья решётки, пока кто-нибудь не обратил бы на него внимание. Но новый Томми Ли понимал, что он ничего не может с этим поделать, кроме как смириться, и ждать своего часа.

Я растянулся на своей койке, по шею укрылся ветхим одеялом и уснул. В 1:15 ночи меня разбудил голос из громкоговорителя: "Ли, с вещами на выход!"

 

ЧАСТЬ ДВЕНАДЦАТАЯ: "ГОЛЛИВУДСКАЯ КОНЦОВКА"

Глава первая

С И Л Ь В И Я Р О Н

 

«В КОТОРОЙ МОГУЩЕСТВЕННАЯ ВЛАСТИТЕЛЬНИЦА ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ «ЭЛЕКТРА» И ПРОИЗВОДСТВЕННОЙ КОРПОРАЦИИ ДОПРАШИВАЕТСЯ НА ПРЕДМЕТ ЕЁ НАИМЕНЕЕ ЛЮБИМЫХ СОТРУДНИКОВ»

 

Так что вы ответите на первое? Их утверждение, что вас интересовало продвижение на лейбле только исполнителей ар-энд-би ( R& B), а не рок-н-ролла?

 

СИЛЬВИЯ РОН: Имя компании «Электра Рекордс» говорит само за себя, когда речь заходит о продвижении и поддержке рок-исполнителей из нашего списка: «Metallica», «AC/DC», «Motley Crue». «Motley Crue» были главным приоритетом для «Электры» в 1997-ом. Мы провели гигантскую работу по их выдвижению на передний край индустрии. Но рынок рок-музыки, особенно для групп-ветеранов, переживает сейчас значительные изменения. Альбом не оправдал ожиданий, и их разочарование понятно. Но это произошло не из-за отсутствия усилий со стороны компании.

 

---

Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 133; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!