М А Й К А М А Т О ( Mike Amato)

 

«РОУД-МЕНЕДЖЕР, ДАВНО ПРИВЫКШИЙ К ШУТОВСТВУ НАШИХ ГЕРОЕВ, ВСЕРЬЁЗ ОБДУМЫВАЕТ БУДУЩЕЕ ТЕЛА БЕЗ ЕГО ГОЛОВЫ»

 

Гм, Никки и я сидел на полу лифта в Лондоне. Лифт продолжал ходить вверх и вниз, вверх и вниз, вверх и... Представьте себе картину. Никки говорил, "Что мне делать с Джоном? Что делать с этим парнем? Вернуть ли Винса? Уволить ли Джона?"

Я был в полушутливом настроении, но нас обоих в одно и то же время посетила одна и та же идея: Почему у нас не может быть два вокалиста?

Гм, больше мы никогда не говорили об этом.

 

Глава пятая

Н И К К И

 

«О ПРЕЛЕСТНОЙ БЕСЕДЕ, КОТОРАЯ СОСТОЯЛАСЬ МЕЖДУ " MOTLEY CRUE" И ВОРОТИЛАМИ ШОУ-БИЗНЕСА, ЧЬЯ БЛАГОСКЛОННОСТЬ ВЕСЬМА СУЩЕСТВЕННА ДЛЯ БЛАГОСОСТОЯНИЯ НАШИХ ГЕРОЕВ»

 

Мы уволили всех. Чак Шапиро (Chuck Shapiro), бухгалтер, который был рядом с нами в течение почти пятнадцати лет - до свидания! Боб Рок, продюсер, ответственный за наш самый большой успех и наш самый большой провал - прощай! Дуг Талер, менеджер, который был с нами с тех самых пор, когда мы были лос-анджелесскими дебилами, мочащимися в полицейские машины - пока! Из-за нашей неудачи в туре с Кораби мы обвиняли и увольняли всех, кто находился вокруг нас. Это был первый раз, когда мы потерпели такой крах… эй, а может это была не наша ошибка? Как бы там ни было, возможно, они были рады уйти от нас в тот момент, потому что мы были самой плохой группой в мире: теми, кто падает в пропасть и отказывается видеть и остановить это.

Пока мы решали, какое из ста различных направлений выбрать для нашего следующего альбома, мы наняли нового менеджера по имени Аллен Ковач (Allen Kovac), потому что искренне были восхищены его безжалостностью. Он вытащил из могилы новой волны «Duran Duran», и не только отвоевал для Мит Лоуфа (Meat Loaf) его авторские отчисления у «Epic Records», но и сделал ему очередной хит. Мы сказали ему, что «Motley Crue» - группа с Джоном Кораби в качестве певца, и что мы надеемся, что ни на каких других условиях он с нами работать не будет. "Конечно", пообещал он. Но в глубине души я понимал, что единственная причина, по которой он согласился быть нашим менеджером, состояла в том, что он мог вывести Кораби из состава группы и вернуть Винса.

Несколько недель спустя Дуг Моррис (Doug Morris), генеральный директор «Уорнер Мьюзик» («Warner Music») (который владел «Электрой» [«Elektra»]), вызвал нас в Нью-Йорк для встречи. После всех тех миллионов долларов, которые мы принесли его компании, это был первый раз, когда они оказали нам такую честь: в день встречи к каждому из наших домов были поданы лимузины, которые доставили нас в частный аэропорт, где корпоративный самолет «Уорнер» - «G4» (в котором мы никогда прежде не бывали) ждал нас на взлетно-посадочной полосе.

Они не пригласили Кораби на встречу, но мы полагали, что просто произошла какая-то оплошность, и взяли его с собой вместо Мика, который хотел остаться дома и посмотреть повторный показ «Three Stooges» (популярный американский комедийный кино-сериал 30-50-ых годов, в нашем прокате известен под названием «Большой переполох»). Кораби и я поднялись на борт самолета и обнаружили там Аллена Ковача, его секретаря, Томми и Памелу Андерсон (Pamela Anderson), на которой Томми только что женился после бурного романа, что застало нас всех врасплох. Она вела себя странно и отказалась садиться. Вместо этого она всё время лежала на спине, что-то бессвязно бормоча и перекатываясь с боку на бок, словно ей не здоровилось. Пока она это делала, Томми и я смотрели на своих компьютерах фотографии на тему зоофилии, пытаясь вызвать тем самым отвращение у секретаря Ковача. Как нам казалось, всё шло просто превосходно. Мы были здесь с новым менеджером, поглощали креветки и шампанское, находясь на борту корпоративного реактивного самолета, который вёз нас на лейбл, который давал нам 4,5 миллиона долларов каждый раз, когда мы давали согласие на запись очередного альбома. Мы полагали, что Дуг Моррис хочет оказать нам некоторую поддержку и сказать, насколько он гордится нами за то, что мы остались верны себе, несмотря на провалившийся тур и реорганизацию на лейбле. В конце концов, нам казалось, что наша карьера вот-вот снова пойдёт в гору. Мы ещё никогда не были так глупы.

Первое, что случилась, когда мы прибыли на «Уорнер», Кораби не позволили войти в офис Морриса. Его заставили ждать снаружи в вестибюле с секретарем Ковача.

Офис, вероятно, стоил столько, сколько стоил мой дом. Он был отделан тиковым деревом чудесной работы, и там было пианино XIX-го века, которое элегантно и величаво располагалось в углу. Моррис сидел на роскошном бархатном диване перед столом из тика, куря сигару, которая стоила, наверное, несколько сотен долларов. Мы вошли и сели напротив него. Для нас было поставлено четыре стула: один для Томми, один для меня, один для Ковача и один пустой. Моррис был очень умным и проницательным человеком.

Он сидел, откинувшись назад в бархат, и выглядел очень лысым, уверенным и богатым, затем он перенёс свой вес вперёд и уставился прямо на нас. "Так", начал он, выдохнув облако ядовитого газа от сигары. "Мы думали о том, что мы должны сделать".

Он сделал паузу и посмотрел в кончик своей сигары, будто раздумывая, зажечь её снова или нет. Мы сидели неуверенные, был ли нам только что задан вопрос, и должны ли мы на него отвечать. Затем он продолжал: "И вот, что мы должны сделать - избавиться от парня, который не звезда".

Потом он продолжил рассказывать нам о разных временах, когда он давал группам, находящимся в том же положении, что и мы, идеи, которые обернулись для них успехом. "Вот, что я вам скажу. Позовите старого парня. Верните его. Это всем понравится. Мы выпустим живой альбом и отправим вас, парни, в тур. После этого мы посадим вас в студию для записи нового альбома". Он даже не потрудился назвать Джона или Винса по именам.

Когда мы не согласились и попытались объяснить ему все причины, почему Винс сдерживал нас, и что Кораби более крут, потому что в курсе того, что происходит сейчас в рок-музыке, он оборвал нас. "Мы покончили с этим", сказал он грубо. "Всё это - чушь".

Я был близок к тому, чтобы взорваться. Я встал и уже было начал своё обычное, "Пошёл ты…, мы в тебе не нуждаемся", когда секретарь Морриса объявил, что пришла Сильвия Рон (Sylvia Rhone). Рон сменила Боба Красноу (Bob Krasnow) на посту главы «Электра Рекордс» («Elektra Records»). Она была женщиной, занимающей ведущее положение в звукозаписывающем бизнесе, и, что бы мы ни говорили, ей не обязательно было постигать глубокое философское и гуманистическое значение таких песен, как "Girls, Girls, Girls".

Но, к нашему удивлению, она выступила на нашей стороне. "Им не нужен Винс, Дуг", сказала она. "Они великолепны так, как они есть. Они очень востребованы с Джоном. Джон очень популярен".

"Да, да", начали вмешиваться мы все. "У Джона более органичный голос. То, что мы делали в восьмидесятых, осталось в восьмидесятых, но сейчас девяностые. Совсем другое время".

"Точно. Совсем другое время", как попугай повторила Рон.

Моррис погасил свою сигару и посмотрел на Сильвию. "Ты действительно так считаешь?"

"Абсолютно", сказала она ещё более убедительно.

"Ну, тогда", сказал он. "Я соглашаюсь с Сильвией".

Я взволнованно посмотрел на Ковача. Встреча, которая началась как катастрофа, превращалась в триумф. Но Ковач не разделял мой энтузиазм. Его лицо выглядело мрачным и озабоченным, как семафор, высвечивая мне предупреждение: "Здесь ... воняет... крысятиной". ("I... smell... a ... rat")

Когда мы покинули встречу, Ковач и я последовали за Сильвией и по дороге в нижний холл зажали её в углу.

"Вы действительно верите в это?" спросил её Ковач. "Потому что если вы собираетесь выпускать этот следующий альбом «Motley», вы должны понимать, что наш контракт обязывает вас вкладывать большие ресурсы лейбла в его продвижение и продажу. Думаю, что вы точно знаете, какого количества денег это потребует. Поэтому я хочу удостовериться, что это серьезно".

Рон продолжала кивать головой, говоря, "Да, детка. Да, да. Абсолютно. Мы сделаем это". Это звучало очень не убедительно, особенно когда она постоянно поглядывала на свои часы. Наконец, она прервала его: "Не волнуйтесь, всё в надёжных руках", сказала она. "Теперь мне нужно идти. Я опаздываю на встречу".

"Хорошо", сказал Ковач, мы повернулись, спустились в холл к выходу, посмотрели друг на друга и оба одновременно произнесли одни и те же слова: "Нас поимели".

В вестибюле, сгорбившись на своём стуле, сидел Кораби, заломив руки и фактически обливаясь потом. Я слабо улыбнулся ему и сказал, "Ты в деле".

Он вяло усмехнулся мне в ответ, и все мы вышли на улицу и поймали такси. Ковач сел на переднее сидение и сердито обернулся к Кораби: "Ты - не звезда", сказал он ему. "И мы в глубокой заднице. Ты должен сделать это вместе с ними! Остальные парни, вы прямо сейчас должны зваписать самый величайший альбом за всю вашу жизнь, потому что, если вы этого не сделаете, мы все утонем. Эта женщина совершенно не собирается продвигать наш альбом. Мы списаны со счетов, мы в полном ауте. Я чую это. Она хочет нас подставить".

Дуг Моррис протянул руку, чтобы спасти нас от потопления, а Сильвия Рон неожиданно ворвалась, отстранила его руку и заставила нас падать обратно в пучину. На следующей неделе мы продолжали просить у неё деньги, чтобы начать запись нового альбома. Она дала нам немного, и мы начали работать. Но деньги быстро иссякли, и мы вынуждены были остановиться. Было похоже, что она пытается шантажировать и деморализовать нас, возможно, потому что она унаследовала контракт от своего предшественника, который обязывал её платить огромные суммы группе, с которой она, постольку-поскольку, вынуждена была иметь дело, и которая была на последнем издыхании. Если мы распадались, то наш контракт автоматически аннулировался, и деньги могли быть перенаправлены певцам и группам, которые пользовались её поддержкой.

За этим последовало то, что нам пришлось умерить своё непомерное самолюбие. На средства от успеха «Dr. Feelgood», и с подачи моей жены Брэнди (чей материализм, казалось, возрастал пропорционально затуханию нашей любви), я приобрёл шикарный драгдилерский особняк. Мои накладные расходы составляли сорок тысяч долларов в месяц. Столько стоило просыпаться и ложиться спать каждый день среди всех этих выплат за дом и платежей за коммунальные услуги. Последние составляли 2,5 тысячи долларов в месяц только за электричество, расходуемое на кондиционирование дома, плюс я настаивал, чтобы температура воды в бассейне поддерживалась на отметке 95 градусов (35 градусов по Цельсию) круглый год. Когда мы с Томми оказались перед необходимостью оплачивать запись альбома из наших собственных карманов (Мик, благодаря Эми, давно был банкротом), то эти вещи начали иметь значение. Как раз в тот момент родился мой третий ребенок - каждый раз, когда Брэнди и я подходили к тому, чтобы расстаться, появлялся очередной ребенок, чтобы удержать нас вместе - в то время как единственная дочь Винса и Шариз, Скайлэр, умирала. Я вдруг узнал, что не всё и не всегда в этой жизни складывается хорошо. Жизнь была полна капканов, и моё будущее, мое счастье и «Motley Crue» - все мы очень скоро в них очутились.

Томми и я решили сделать сопродюсером альбома парня по имени Скотт Хамфри (Scott Humphrey) с его домашней студией, который делал кое-какую техническую работу с Бобом Роком на «Feelgood». В чем мы нуждались, так это в ком-то, кто мог бы сказать нам, что мы дурачим самих себя, пытаясь записать какой-то электронно-гранжевый альбом с Кораби. Но Скотт Хамфри не был этим "кто-то". Инженер, очень хорошо разбирающийся в программе для компьютерной студии под названием «Про-Тулс» («Pro-Tools»), Хамфри никогда прежде не продюсировал группу. Он усаживал меня и говорил, "Ты написал все великие песни «Motley Crue». Мне не нужен Томми, пишущий песни. Он думает, что он может писать, но всё, что он делает - всю неделю слушает кого-то, а потом копирует их. Его тексты не имеют ничего общего с тем, что называется «Motley Crue»".

Затем Скотт оттаскивал Томми в сторонку и шептал ему на ухо: "Никки устарел. Он всё ещё цепляется за 80-ые. Тебе нужно самому писать песни. Тебе необходимо использовать барабанные сэмплы и техно-ритмы и делать более современную музыку. Ты же видишь, что происходит".

Он был абсолютно не способен иметь дело с двумя такими гигантскими эго, как Томми и я. Кто находился в комнате, тому он и целовал задницу. За исключением Мика, у которого не было никакого эго. Скотт начал убеждать нас в том, что Мик - плохой гитарист. Когда Мик покидал студию, Скотт утягивал меня в сторону и заставлять сыграть что-нибудь на гитаре. Затем он делал из этого сэмпл, пропускал его через какие-то шумовые фильтры и заменял им партию, сыгранную Миком. Так, впервые за нашу карьеру, мы начали настраиваться против Мика, думая, что он фактически тот, кто сдерживает нас, потому что считает, что блюз и классический рок это единственные жанры музыки, которые имеют значение.

Довольно скоро «Motley Crue» превратились в дикое шизофреническое животное, настолько уродливое, что это звучало так, будто «Beatles» смикшировали со всеми этими пятыми и третьими гармониками «Alice in Chains». Мы понятия не имели, что мы делаем. Я предполагаю, что именно поэтому мы решили назвать наш девятый альбом «Personality #9» («Индивидуальность №9»). (Хотя позднее гонзо-писатель Хантер С. Томпсон [Hunter S. Thompson] вдохновил нас на то, чтобы изменить его на «Generation Swine» [«Поколение свиней»]). (Книга Хантера Стоктона Томпсона «Generation of Swine» увидела свет в 1988-ом году).

Со временем, мы перебрались в мой драгдилерский особняк. Мы установили барабаны в моем кабинете с дубовыми стенами, микшерский пульт в ванной, а маршальские стэки вдоль коридоров, отделанных мрамором, в то время как трое моих детей терроризировали нас, а Брэнди кричала на меня с регулярностью будильника в противосонном режиме. Я постоянно выключал её, но десять минут спустя она снова ревела мне на ухо.

Тем временем мы с Томми продолжали работать в двух совершенно разных направлениях; Мику промывали мозги, чтобы он поверил, что нет ничего, чем бы он мог посодействовать группе; а на Кораби все смотрели так, будто он был преступником, который украл все наши достижения. Каждый день мы вымещали на нём всё наше неудовольствие: мы говорили ему, что он должен обрезать свои волосы или что он должен петь в совершенно другом стиле. И каждую неделю мы меняли своё мнение обо всём. Мы слишком с большими усилиями пытались сделать великий альбом, но мы понятия не имели, в чём именно должно состоять его величие, потому что мы слишком боялись быть самими собой.

Наконец, однажды, Кораби сказал нам, что с него довольно. "Я - не певец", пожаловался он. "Я - гитарист. Я больше не могу этого делать".

Так что теперь у нас было два гитариста и ни одного певца. Мы были абсолютно перевёрнуты с ног на голову. И именно в этот момент Ковач, который всё это время скрывался где-то на заднем плане, неожиданно сообщил нам...

 

Глава шестая

Т О М М И

 

«ЧЕТЫРЕ С ПОЛОВИНОЙ ГОДА РАЗЛУКИ ПРИШЛИ К СТРЕМИТЕЛЬНОМУ И ВЫГОДНОМУ ОКОНЧАНИЮ, ХОТЯ И НЕ К ВСЕОБЩЕЙ РАДОСТИ»

 

 

Я был категорически против встречи с Винсом, когда Ковач поднял эту тему. Также и Никки, этот маленький панк, который отправился на встречу в футболке, на которой большими грёбаными буквами было написано "Джон".

Но адвокаты и менеджеры обманули нас, сказав, что если мы встретимся с Винсом, то он прекратит судебный процесс против нас. Они устроили тайную встречу в номере гостиницы «Хайатт» («Hyatt») у автострады №405. Никки и я вошли в сопровождении двух толстозадых адвокатов и обнаружили Винса, развалившегося в кресле, с его менеджером и двумя другими адвокатами. Это было похоже на грёбаный бракоразводный процесс с миллионером или что-то вроде этого. В их планы входило не только то, чтобы Винс отозвал свой иск в суде, но и чтобы мы вместе начали делать альбом и снова стали одной группой. Все эти скользкие грёбаные людишки хотели получить свои деньги, и им было абсолютно насрать на нас и на наше счастье. Это выглядело примерно так: «Motley» плюс Винс - равняется деньги; «Motley» минус Винс - не равняется деньги.

С тех пор, как я видел Винса в последний раз, он стал таким толстым, что был похож на Розин Барр (Roseanne Barr – американская комедийная актриса) или типа того. Его голова была размером с воздушный шар, а складки жира выступали поверх его наручных часов. Он был одет в синие широкие брюки и рубашку с коротким рукавом, заправленную в штаны, а его кожа была странного тёмно-жёлто-коричневого цвета, что, возможно, было вызвано сочетанием проблем с печенью из-за алкоголя и загара от постоянного пребывания на Гавайях. Было около четырёх часов дня, и я был готов поклясться своими грёбаными сосками, что он был пьян. Я думаю, что на самом деле он тоже не хотел нас видеть, но он фактически был сломлен смертью своей дочери, тем, что он покинул «Уорнер Бразерс» («Warner Bros.»), распадом его сольной группы, его разводом и миллионами долларов, которые он должен был выплатить за свой дом в Сими Вэлли (Simi Valley) после того, как Шариз буквально развалила его на куски.

"Я не хочу иметь никаких дел с этим парнем", прошептал мне Никки. "Если хочешь знать что такое омерзение, то достаточно взглянуть на него".

Мы с Никки пытались быть милыми. Я сказал что-то вроде, "Хорошо, что мы, наконец, видим тебя снова, чувак", хотя я вовсе так не думал. И, когда он причмокнул, как это может только Винс, и сказал фальшивое, что-то вроде, "Не сомневаюсь, что так оно и есть, дружище", нам с Никки снесло крышу.

"Пошёл ты..., мы уходим", сказал Никки и схватил меня за руку. Все эти грёбаные адвокаты вдруг протянули к нам свои сальные ручонки, словно мы были чеками на миллион долларов, отправлявшиеся в печь для сжигания мусора. "Нет!" завопили они. "Потребуется много времени, чтобы объединить вас, парни".

"Я ухожу", огрызнулся на них Никки. "Мне не нужен этот жирный кусок дерьма, который похож на какого-то отщепенца из флоридского приюта для пенсионеров".

Двое адвокатов схватили Никки и увели его в другую комнату, чтобы успокоить, в то время как двое других успокаивали Винса. Было похоже, будто мы марионетки, которые каким-то образом взбунтовались и начали думать самостоятельно. Они хотели, чтобы мы были послушными куклами и позволяли им дёргать нас за нужные ниточки.

"Если Никки скажет ещё хоть слово, я дам ему в морду", кипел Винс в гневе.

Никто из нас так и не извинился, даже после того, как мы ещё два часа потом мололи всякую чепуху. Мы сказали Винсу, что у нас есть альбом, который почти готов, но у нас нет вокалиста. Наши менеджеры, Ковач с нашей стороны и Берт Стейн (Bert Stein) со стороны Винса, продолжали подталкивать нас всё ближе и ближе к тому, что нам необходимо работать вместе, их совместное слюноотделение увеличивалось по мере того, как они всё больше понимали, что их дойная корова сможет снова давать грёбаное молоко.

К концу встречи я начал успокаиваться и даже соглашаться с этой идеей: когда группа, которая была вместе в течение пятнадцати лет, заменяет свой главный элемент, у некоторых от этого может поехать крыша. Раньше в интервью я всегда говорил, что, если кто-либо из нас покинет группу, то мы просто развалимся, потому что это уже не будут «Motley Crue». Поэтому я понял, почему это было необходимо, хотя в душе я был доволен тем, куда мы двигались с Джоном.

Прежде, чем уехать, мы назначили время, когда Винса заглянет в студию, пообещав оставить весь наш негативный багаж за дверью.

Хотя Кораби официально покинул группу, мы продолжали работать с ним в студии. В воскресенье, когда Кораби не должен был появиться в студии, приехал Винс. В голове я продолжал твердить, "Это неправильно, это неправильно, это неправильно". Но я не произнёс ни слова, потому что все наши кристально-чистые обиды и разногласия, как предполагалось, были оставлены на пороге - я сомневаюсь, что он был настолько большим, чтобы выдержать весь этот груз. Я попытался признать тот факт, что «Motley Crue» - это четыре человека: Никки, Мик, Винс и Томми. Вспомнив об этом, первое, что мы сделали, это начали удалять голос Кораби на каждой песне для того, чтобы Винс мог их перепеть.

После того, как Винс покинул студию тем вечером, я позвонил Кораби и вытащил его на "суши". Я буквально плакал. "Чувак", сказал я, и слезы стекали по моим щекам. "Я не могу поверить в то, что это происходит. Они действительно хотят, чтобы ты ушёл".

Кораби дал этому объяснение, сказав, что они ухватились за возможность вернуть Винса и бросили его. Я не думаю, что он на самом деле хотел уйти из группы. Ему нравилось петь с нами, но он просто не мог сносить то противоречивое давление, которое мы оказывали на него в студии. Он думал, что он, по крайней мере, сможет остаться в качестве второго гитариста и певца.

"Мне очень жаль", сказал я ему десятый раз за тот вечер. "Я - всего лишь четвертая часть этого механизма. Грёбаные законы большинства и их полномочия вынуждают нас к этому. Я просто хочу, чтобы ты знал, что это совсем не то, чего я хотел".

Это был тяжелый день, чувак.

Глава седьмая

Д Ж О Н К О Р А Б И

 

«В КОТОРОЙ ЗАМЕНЯЮЩИЙ ЗАМЕНЯЕТСЯ ТЕМ, КОГО ОН ЗАМЕНЯЛ»

 

Думаю, впервые я почувствовал, что что-то происходит, когда мы закончили наш тур в Японии. По каким-то причинам, всюду, где проходили эти парни, беда следовала за ними, словно черное облако: никогда прежде у меня не было никаких проблем, пока я не присоединился к этой группе, но теперь это были кулачные драки, трагедии и неприятности с полицией практически каждый день. Наш японский промоутер, господин Удо, затрясся от страха в ту минуту, когда увидел нас. Очевидно, у него уже был опыт общения с этой группой до меня. К концу тура - посреди разгромов гостиничных номеров, Никки, приглашавшего на сцену тысячи фанатов каждый вечер и самого ужасного, когда Томми, решив пошутить, сыграл "Ты скинул на меня бомбу" ("You Dropped the Bomb on Me" - песня Брайена Адамса) в качестве вступления к нашему шоу в Хиросиме (Hiroshima – японский город, подвергшийся атомной бомбардировке со стороны США 6-го августа 1945 года) - господин Удо заказывал себе не по одной порции «камикадзе», а по целому кувшину каждый вечер. У него так сильно тряслись руки, что, уверен, в тот момент, когда мы покинули Японию, он лёг в санаторий на обследование.

После нашего последнего выступления в «Будокане» («Budokan» - центральная арена в Токио), я оставил трясущегося господина Удо в баре гостиницы с его кувшином «камикадзе», пошёл в ночной клуб «Лексингтон Куин» («Lexington Queen») и хорошенько набрался. Там на стене висел большой стенд, на котором были объявлены даты выступлений разных американских и британских групп, которые должны были выступать в городе, чтобы все молоденькие модели могли туда прийти. Я заметил, что «Vince Neil Band» будут играть в Токио на следующей неделе. "О, чёрт", выпалил я. "Винс Нейл будет здесь".

Со мной была высокая, худая, как тростинка, венгерская модель с каштановыми волосами, с которой я познакомился той ночью. "Я знаю", ответила она. "Я иду на шоу".

Тогда я в шутку сказал ей, "Ну, если увидишься с ним, передавай ему привет от меня".

Примерно в 3 утра мы пришли к ней. Там было три комнаты, двенадцать кроватей и одиннадцать моделей, её соседок по квартире, которые пьяные и голые резвились вокруг. Повсюду валялись парни, которых они подцепили, дорожки кокса и использованные презервативы. Это была одна из самых ужасных, но самых захватывающих сцен, которые я когда-либо видел. Так что я трахнул эту цыпочку и двух её подруг (в конце концов, я играл в «Motley Crue» - у меня была соответствующая репутация) и ушёл только следующим утром, чтобы успеть на свой самолёт.

Неделю спустя я сидел дома, когда зазвонил телефон. Это была моя модель-венгерка, и она была в бешенстве. "Ты хочешь выставить меня полной идиоткой?" спросила она.

"Что?"

"Винс Нейл пришёл в «Лексингтон Куин» после выступления, и я сказала, 'Привет, как поживаешь? Джон Кораби хотел, чтобы я передала тебе привет, 'Кто? ', на что я ответила ему, 'Джон Кораби - певец «Motley Crue» - сказал мне, чтобы я передавала тебе привет'. И после этого он просто обезумел".

"Что он сделал?"

"Он сказал мне: 'Я - певец «Motley Crue»'. Потом он обозвал меня шлюхой. Затем он кинул в меня бутылкой пива. Потом он сказал, чтобы я убиралась из клуба. Затем кинул в меня второй бутылкой пива. Я думаю, он был пьян".

Эта новость поставила меня перед фактом, что Винс по-прежнему считал себя певцом «Motley Crue», а меня - человеком, влезшим не в своё дело, чьё время на исходе. Когда мы снова начали делать запись, план состоял в том, чтобы вернуться к нашим корням, к сырому бескомпромиссному рок-н-роллу. Мы с Бобом Роком начали писать песни "The Year I Lived in a Day" и "La Dolce Vita", и к концу каждого дня мы расхаживали гордые оттого, что музыка выходила такой тяжёлой. Но внезапно всё начало становиться странным. У Никки и Томми сорвало "крышу", и они уволили всех, включая Боба Рока, потому что, по их словам, он обходился им слишком дорого и был диктатором в отношении музыки.

Поэтому Томми, Никки и Скотт Хамфри решили продюсировать альбом вместе, что было своего рода испытанием эго для Никки и Томми. Работая с этим трехголовым продюсером, я очень скоро начал рвать на себе волосы. Песни видоизменялись каждый день: Томми и Скотт регулярно накладывали всякие эффекты на барабаны, которые полностью меняли рисунок игры ударных, что приводило к изменениям партий баса и гитары, изменения которых, в свою очередь, требовали, чтобы Никки написал новую лирику. Затем приходил я, чтобы спеть мелодию, которую репетировал целую неделю по нашим демо-записям, но это уже не была другая песня. Они всё равно заталкивали меня в кабинку и говорили, "Просто попробуй что-нибудь сымпровизировать".

Так что я сидел там, дома у Никки, где половина оборудования не была даже правильно подключена, и предпринимал суетливую попытку угодить им. Никки встревал и говорил по селекторной связи, "Краб, я тут подумал о чём-то вроде раннего Боуи и «Sisters of Mercy»". Затем Скотт нажимал на кнопку и добавлял, "Но с небольшим уклоном в «Cheap Trick» и «Nine Inch Nails»". Наконец, вмешивался Томми, "Да, но сделай это сочно, как «Oasis»". И когда я начинал пытаться изобразить всё это, Томми вдруг снова прерывал меня и говорил, "Ах да, чувак, я забыл добавить, что трек должен звучать тяжело, как «Pantera»".

У меня не было ни одного ключа к разгадке того, чего хотят от меня эти парни. Вообще никакого. Я просил их напеть хоть что-нибудь, чтобы подать мне идею относительно того, что они хотят услышать, но они не могли. Они только говорили, "Ну, это трудно объяснить, но то, что ты только что спел - это не то".

После нескольких недель такого, Томми, который всегда был моим самым большим сторонником, сказал, "Чувак, чем ты, мать твою, занимаешься, когда приходишь домой? Это полный отстой!"

Я был просто уничтожен. Два года назад, если я пукал, эти парни считали, что это самый великолепный звук, который они когда-либо слышали. Теперь же в их глазах я был самым дерьмовым певцом в мире. Это было похоже на отношения, в которых ваша подруга понимает, что хочет быть свободной от вас, но не хочет ранить ваши чувства. Так что вместо этого она просто становится капризной, критичной и придирчивой, надеясь таким образом оттолкнуть вас. Если время, когда мы делали запись альбома «Motley Crue» в Ванкувере (Vancouver), было самым лучшим годом моей жизни, то это время быстро становилось самым худшим. Вдобавок к серьёзным неладам с парнями, скончалась моя мать. Два года она болела раком, и ей абсолютно не были предоставлены медицинская страховка и социальное обеспечение. Поэтому я продал свой «Харлей» и кое-что ещё из того, что можно было продать, чтобы помочь ей оплатить медицинские счета. В отчаянии я даже занял денег у дяди из Филадельфии на том условии что, когда я получу свой первый аванс за новый альбом «Motley», то всё ему верну.

Также мне пришлось переехать, чтобы жить со своей подругой, великолепной моделью по имени Робин (Robin), в которую я был безумно влюблен. Но между нами всё начало идти не так, как надо. Она не знала, чего она хочет в этой жизни, и просто сидела дома целыми днями, пугая меня своими нервными срывами. В то же самое время мой сын успел попасть и выписаться из больницы из-за своего диабета. Это было похоже на то, что вся моя система поддержки - моя мать, моя подруга, мой сын, мои лучшие друзья и моя группа – всё это рушилось. Я был заперт в комнате, наблюдая за тем, как стены вокруг меня падают одна за другой.

Каждый день с «Motley» продолжали происходить всё более невероятные вещи: у нас была встреча в Нью-Йорке с каким-то парнем - важной шишкой на нашем лейбле, и в последнюю минуту он даже не позволил мне войти. Так что, покинув встречу, они обвинили меня в том, что я - не звезда ни под каким соусом. Никто не может сделать себя звездой: ваши фанаты - вот люди, которые делают из вас звезду - только взгляните на всех этих несчастных личностей, которые стали секс-символами, благодаря своей популярности. Тем не менее, они сказали, что я должен буду начать учиться вокалу, брать уроки хореографии и нанять стилиста, потому что мой внешний вид не соответствует имиджу остальной части группы. Они хотели сделать со мной практически всё, за исключением, пожалуй, того, чтобы зачислить меня в «Школу знаменитостей» («Fame school» - что-то вроде нашей «Фабрики звёзд»).

Спустя неделю после встречи, я, как предполагалось, должен был появиться с группой на открытии «Хард-Рок Казино» в Лас-Вегасе. Хотя я был на мели и постоянно боролся с Робин, мы решили, что поездка будет полезна для нас обоих, и для такого случая мы купили себе новые наряды. Но за день до события позвонил Никки и сказал, чтобы я не волновался. Казино не оставило пропуска для меня, сказал он, потому что они хотят видеть только самых выдающихся членов группы. Эти слова жалят меня и по сей день, потому что прошло не так много времени с того момента, как они уверяли меня в том, что я равноправный член группы, и утверждали, что «Motley Crue» - это демократия, где каждый имеет одинаковое положение.

Каждый день я боялся входить в студию, чтобы мне напомнили о том, что я ничтожный и бесполезный, а затем я боялся идти домой, чтобы моя подруга напомнила мне о том же самом. Однажды я, наконец, огрызнулся. После нескольких часов того, как мне твердили, что я пою неправильно, я взял гитару и придумал несколько аккордов, которые помогли сочинить песню "Confessions" для Томми. Он был в восторге. "Краб", сиял он. "Это удивительно. Это превосходно, чувак".

Я обернулся и произнёс надломленным голосом, "Может мне тогда нужно быть просто долбаным гитаристом. По крайней мере, хоть это я могу делать правильно в ваших глазах". Он рассмеялся, я рассмеялся тоже и больше особо не думал об этом до следующего дня.

Я вошёл в студию, вся группа сидела там вместе с нашим новым менеджером, Алленом Ковачем. "Краб", сказал Никки. "Я не могу поверить, что ты такое сказал. Ты действительно хочешь бросить петь, чтобы быть гитаристом?"

Я сказал им, что это замечание было саркастическим, но думаю, что они всё время ждали, чтобы я ушёл. Даже если я просто шутил, этого было достаточно.

Несколько недель спустя мы с Томми отправился поиграть в бильярд и попить пивка. Мы разговаривали о будущем альбоме и следующем туре, о том, как нам найти золотую середину между тем, кто мы есть и кем мы хотим быть. Казалось, всё было нормально. На следующий день, когда я вошёл в студию, они удостоили меня очередным своим собранием. После вечера с Томми я был готов к обсуждению того, что нам необходимо сделать для альбома и тура. Но была пятница, 13-ое сентября. Ковач сообщил мне новости: "Слушай, тут такое дело", сказал он. "Компания звукозаписи не будет продвигать ничего из того, что делает группа, если у нас не будет оригинального состава. Конец цитаты. Я хочу, чтобы ты знал, что это не имеет никакого отношения к тебе и ничего против тебя; мне насрать, даже если бы в этой группе пел Пол Маккартни. Они не хотят ничего слышать. Так что мы собираемся вернуть Винса".

Я был уничтожен и, в то же самое время, освобождён. Я больше не должен был стоять перед ощущением неполноценности и абсолютной нежеланности в руках олимпийской сборной по запугиванию в составе Скотта, Никки и Томми. Кошмар закончился.

Странно, но даже тогда группа была не согласна с этим решением. Никки подошёл и сказал, что он сожалеет, но они вынуждены были так поступить, потому что они просто не могли получить от меня то, что им было нужно в студии. Затем Томми пригласил меня на "суши" и сказал, что это не имеет никакого отношения к группе или к компании звукозаписи, и что это была ошибка Ковача. Он сказал, что хотел бы видеть меня в составе группы в качестве её пятого члена и гитариста, но я знал, что этому не суждено случиться.

Достаточно странно то, что через несколько дней, парни начали звонить мне с просьбами, приехать в студию, говоря, что они ничего не могут добиться от Мика, и спрашивали, не мог бы я утром записать кое-какие гитарные дорожки перед тем, как приедет Винс. Я делал это в течение нескольких дней, пока однажды днём в студию не позвонил Мик и не спросил, "Краб, что ты там делаешь?"

"Я просто играю кое-какие гитарные партии", сказал я ему. И тогда он взбесился: очевидно, они не сказали ему, что ввели меня, чтобы перезаписать его треки.

Одним из щекотливых моментов стало то, что они позвали меня даже для того, чтобы я обучил Винса моей вокальной партии в песне "Kiss the Sky". Это был странный разрыв, потому что я стал единственным парнем, к которому они могли обратиться, когда у них были проблемы с вокалом или когда Винс и Томми устраивали разборки. Однажды, после одной из таких перебранок, мне позвонил Томми или Никки (не помню, кто именно) и сказал, "Я больше никогда в жизни не буду записывать альбом с Миком Марсом и Винсом Нейлом".

Спустя несколько недель телефонные звонки стали раздаваться всё реже. А затем они и вовсе полностью прекратились. В моих услугах больше не нуждались.

По совпадению или нет, вскоре после того, как «Motley» меня отпустили, моя подруга Робин сказала мне, что между нами всё кончено, и уехала. Четыре дня спустя наш общий друг позвонил мне и сказал, что он только что вернулся с её свадьбы: она вышла замуж за видеорежиссёра, парня, о котором я никогда даже не слышал прежде. Ради собственного душевного равновесия я притворился и продолжаю притворяться, что она встретила его после того, как мы расстались.

Медленно я погрузился в чёрную дыру, которая зияла в моем разуме. Посреди всех этих событий с моей подругой, моей матерью, моим сыном и моей бывшей группой, я не мог понять, что я сделал неправильно, чтобы заслужить всё это. Я приехал в дом моей бывшей жены, чтобы побыть со своим сыном и рухнул на диван, прокручивая в голове каждое мгновение моей жизни, как плохой киносценарий. Мой сын смотрел телевизор, и внезапно он повернулся ко мне, запрыгнул мне на колени и обнял меня, сбив с меня эту жалость к самому себе. "Спасибо, что приехал и смотришь со мной телевизор, пап", сказал он. "Я тебя люблю".

Я улыбнулся и сказал ему, что тоже его люблю, а затем я сказал самому себе, что никакое дерьмо не имеет значения, когда мой сын любит меня.

Если бы я мог перемотать годы назад и вновь пережить все эти события с «Motley Crue», я не изменил бы ничего из их первой половины: встреча с ними, запись альбома в Ванкувере, разъезды по всей стране в нашем рекламном туре. Но во второй половине - записывая второй альбом - я, возможно, сделал бы несколько вещей по-другому. Во-первых, я определённо дал бы отпор. Во-вторых, что наиболее важно, я сказал бы им то, что я действительно хотел сказать им в то время, но так никогда и не решился на это. Я так боялся, что меня уволят, поэтому держал свой рот на замке и так и не произнёс эти пять слов, которые жгли мне губы.

 

Глава восьмая

Д Ж О Н К О Р А Б И

 

«В КОТОРОЙ БЫВШИЙ ПЕВЕЦ "MOTLEY CRUE" ПОСЛЕ СТОЛЬКИХ ЛЕТ МОЛЧАНИЯ РАСКРЫВАЕТ ТО, ЧТО ОН НА САМОМ ДЕЛЕ ХОТЕЛ СКАЗАТЬ ГРУППЕ В ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЕГО ЗЛОКЛЮЧЕНИЙ»

 

СООБРАЖАТЬ НАДО СВОЕЙ ГРЁБАНОЙ БАШКОЙ!

 

Глава девятая

В И Н С

 

«В КОТОРОЙ ГОЛОВУ ВОЗВРАЩАЮТ ЕЁ ТЕЛУ»

 

 

Аллен Ковач был хитрым маленьким ублюдком, "незаконорожденным сыном" в хорошем смысле этого слова, потому что у меня, вероятно, есть много детей, о которых я даже не подозреваю. Я был в Манхэттене с моим менеджером, Бертом Стейном, общаясь с прессой относительно моего последнего сольного тура, когда в вестибюле нашего отеля мы столкнулись с Ковачем. Ковач, который довольно убедительно сделал вид, что его присутствие там было чистой случайностью, пригласил нас подняться к нему в номер, чтобы поговорить и заказать что-нибудь. Он усадил Берта и меня и начал предлагать свой товар:

"Винс, ты, конечно, можешь сердиться на меня, если хочешь, но ты должен задать себе вопрос, 'Действительно ли я звезда как сольный артист?'"

В ответ я пристально посмотрел на него, что не выражало ни да, ни нет, а только лишь ненависть. "Я продолжу", продолжил он. "В окружении четырёх парней в группе под названием «Motley Crue» ты - настоящая звезда. И публика, которая приходит посмотреть на вас, получает за свои деньги нечто большее. Как ты думаешь, публика, которая приходит посмотреть на «Vince Neil Band» получает то, за что она платит?"

Он всё говорил и говорил, и говорил, пока я не начал понимать, что он нарисовал себе масштабную картину, и эта картина была совсем не тем, чем я собирался заниматься как сольный исполнитель, а «Motley Crue» не будут делать это как группа, играющая альтернативный рок. Я спросил его, обсуждал ли он это с Никки или Томми, и он сказал, что они пока ничего не знают, но что он может поспособствовать тому, чтобы это произошло.

До встречи я действительно не хотел возвращаться в «Motley Crue». Я просто хотел зарыть топор войны, получить четвёртую часть прибыли от брэнда группы, которую я заслужил, и двигаться дальше. Но этой своей чепухой Ковач удобрил почву вокруг семени, которое просто продолжало расти. Когда месяцы спустя, я увидел Никки и Томми в «Хайатт», мы в итоге вернулись к той идее, что мы должны быть вместе, а вся остальная ерунда - адвокаты, ругань, предъявление иска - всё это был вздор. Счета за услуги моих адвокатов уже превысили 350,000$, и они были уверены, что эта сумма удвоится, если я продолжу судебный процесс. Так что в конечном итоге я сказал своим адвокатам, "Мы хотим снова быть вместе. Вы, парни, сделаете всё, что для этого потребуется, если же нет - вы уволены".

Неделю спустя я приехал в дом Никки, где они записывали альбом, и послушал несколько треков. Странно, Никки и я очень быстро начали сближаться. Но Томми, с тех пор как он женился на Хизер, думал, что он - кинозвезда. А теперь, когда он был женат на Памеле Андерсон, дела обстояли ещё хуже. Он думал, что он лучше всех остальных, и он очень чётко давал понять, что моё возвращение в группу было против его воли. Несколько раз, когда он так важничал, я говорил, "Пошли вы, парни. Продолжайте в том же духе и делайте альбом без меня. Мне насрать". Возможно, он ревновал к нашей дружбе с Никки. Я не знаю, что это было.

Я никогда не слышал альбом, который они сделали с Кораби, но несколько недель спустя, после того, как я начал делать с ними запись, зашёл Кораби. Мы выпили по паре пива и поболтали немного о всякой всячине. Он сказал, что он рад моему возвращению в группу, потому что последний год был для него ужасным. И я удивился, т.к. фактически я полюбил его. Он был очень классным парнем.

После недели записи большинство из нас начало чувствовать себя довольно глупо. Всё звучало должным образом. Всё звучало, как «Motley». Мы снова были группой. И это было именно то, что подразумевалось. Даже Томми, казалось, смирился со своей судьбой и, ворча поначалу, полюбил эти песни. Все были счастливы, за исключением Мика, который, казалось, был готов положить свою гитару и уйти из группы.

 

Глава десятая

М И К

 

«О ВАЖНЫХ ВОПРОСАХ, КАСАЮЩИХСЯ ДИНОЗАВРОВ, КОМОДСКИХ ДРАКОНОВ, БЕЙСБОЛЬНЫХ КЕПОК И СПЕЦИФИЧЕСКОГО МЕТОДА СТРЕЛЬБЫ ПО ЖЕНЩИНАМ»

 

Кто или что погубило динозавров? На мой взгляд, это был вирус Эбола (Ebola virus - редкое, но очень опасное заболевание, летальность в 50-90% клинических случаев), вирус, который, как нам говорят, такой же древний, как и сама Земля. То, что этот плотоядный вирус мог легко и без всяких проблем передаваться от особи к особи, объясняет, почему динозавры исчезли так внезапно и полностью. Вирус может уничтожить большую часть живой плоти, органов, кровеносных сосудов и мозговой ткани за 5-10 дней, вызывая разрушение и кровотечение, при которых органы превращаются в жидкость и вытекают через все отверстия. Этот смертельный вирус - более вероятный виновник, чем метеоритный дождь, который, как предполагается, уничтожил динозавров, но покинув Землю, не навредил другим её обитателям.

К разговору о динозаврах, какой-то яппи-придурок решил, что их нужно рисовать во всех этих ярких сверкающих красках? Может это была Марта Стюарт (Martha Stewart - известная телеведущая и автор публикаций по дизайну домашнего интерьера)? Совершенно понятно, что мы восстановили облик динозавров по их костям, поэтому нет никакого подтверждения тому, что они были цветов детских игрушек. Посмотрите на Комодского дракона (Komodo dragon - крупнейшая из современных ящериц). На этом чрезвычайно ядовитом потомке динозавров вообще нет никаких цветов. Если бы динозавры действительно были окрашены так ярко, они просто не смогли бы эффективно охотиться или прятаться от хищников.

Я много думаю о динозаврах с тех самых пор, когда меня заставили чувствовать себя подобно им после того, как Кораби ушёл из группы. Но вместо вируса Эбола, у меня был Скотт Хамфри, Великий Ликвидатор. Он вытеснил Кораби из группы. Когда он покончил с Кораби, то взялся за меня. Было похоже, что он всегда вымещает свои недостатки на других людях.

С каждой новой песней, которую мы начали писать в студии, я брал плёнку домой и работал над новыми партиями до двух часов утра. Затем я приходил на следующий день, чтобы сыграть их, и Великий Ликвидатор говорил, "Нет". Я спрашивал его, знает ли он, чего он хочет, чтобы я сыграл, и он говорил, "Нет". Я спрашивал его, знает ли он в какой тональности эта песня, и он говорил, "Нет". Любой звук, который я издавал на гитаре, приветствовался хором, "Нет, нет, нет, нет". Великий Ликвидатор сделал так, что я стал выглядеть плохим в глазах Томми и Никки, чтобы они думали, будто от меня нет никакого толка. Он убедил их в том, что я тот, кто тянет группу назад со своей динозавр-рок гитарной игрой и моей любовью к блюзу и Хендриксу, которые, как я считал, были вне стиля или что-то вроде этого. Я хотел напомнить им, что я дал название группе, что я превратил Никки в настоящего песенника, что я избавил группу от слабых звеньев и что я выбрал Винса. Но как всегда я держал свой рот на замке. Если есть что-то, что я узнал: самонадеянность - то же самое, что и высокомерие. А высокомерные и эгоистичные люди - самые слабые, самые глупые люди из всех. Если в вас это есть, вы не должны этим кичиться. Эгоистичные люди, по моему мнению, самые некомпетентные неудачники, бродящие по поверхности Земли со времён бронтозавров, у которых мозг был размером с горошину.

У некоторых людей в той студии была проблема с высокомерием, и, чтобы подкреплять свою самоуверенность, им необходимо было вымещать свои проблемы на других людях, что и является причиной того, почему я был готов уйти из группы. Сколько раз вам нужно услышать "нет" прежде, чем вы начнёте верить этому сами? Я действительно был убежден в том, что я плох как гитарист, что, возможно, вместо того, чтобы выгнать Кораби, они должны были дать пинка мне. Тогда они смогли бы иметь Винса в качестве певеца и Кораби в качестве гитариста, и все они были бы счастливы.

Но, если бы я ушёл, Великий Ликвидатор, вероятно, начал бы обрабатывать Никки, а затем выгнал бы и его из группы. Этот парень, Скотт Хамфри, не знал, чего он хочет. На «Dr. Feelgood» его работа состояла в том, чтобы загонять материал в «Про-Тулс» и изменять высоту тона звучания вокалов. На это он был мастер. Но теперь он начал верить в то, что он музыкант. Я хотел сказать: "Тогда напиши песню, мудила". Я никогда не был так расстроен за всё моё время, проведённое в группе.

Он даже сказал Томми, что он играет на гитаре лучше, чем я, и заставил Никки, басиста, играть мои гитарные партии. Я купил стопки книг по инвалидации (invalidation - бизнес-термин, означающий "лишение законной силы"), пытаясь выяснить, как мне следует пережить этот опыт, сохранив при этом уверенность в том, что я всё ещё могу играть на сцене. Каплей, переполнившей чашу терпения, стало то, когда Великий Ликвидатор созвал большой совет менеджеров компании. Причина встречи: моя шляпа. Он сказал, что ему не нравится бейсбольная кепка, в которой я ходил каждый день. Для него это была проблема. Вот чем этот говнюк был озабочен на самом деле. Затем он сказал всему менеджменту компании, что от меня нет никакого проку.

"Так что?" огрызнулся я. "Почему вы тогда не избавитесь от меня?" Я был готов присоединиться к Джону Кораби. Возможно, мы могли бы создать новую блюзовую группу или что-то вроде того. Есть только два случая, когда я пишу: первый - когда у меня есть мысли о политике или Мире. Это может быть что угодно, от размышлений о значительных событиях (например, что если «Титаник» на самом деле столкнулся с айсбергом умышленно, т.к. в преддверии мировой войны капитан Смит имел секретное предписание проверить новые на тот момент броневые плиты из высоко-углеродистой стали и водонепроницаемые каюты) до просто случайных мыслей о том, как люди глупы (к примеру, толстые люди, которые упрямо носят красное, даже при том, что они всегда напоминают старичка Санта Клауса. Другая причина, по которой я пишу, это когда я зол, а после той встречи я был действительно зол.

       Дорогой Никки,

Я провёл с вами много лет, играя на гитаре на всех наших хитах. Вдруг оказалось, что я больше не могу играть на гитаре. Давай посмотрим, что изменилось между тогда и теперь. В чём разница? Есть только один признак, в котором я вижу отличие, и это - Скотт Хамфри. Вы отлучили меня от процесса написания песен, потому что вы не хотите, чтобы они были ориентированы на гитару, вам не понравилось ничего из того, что я пытался вам предложить, и вы стерли все мои партии на альбоме. Мне кажется, единственное, чего вы не сделали – это не заменили меня в группе. Вероятно, Скотт Хамфри мог бы войти в состав и играть на гитаре, потому что он сказал Томми, что делает это намного лучше меня. Поэтому теперь я вверяю это в твои руки: я стал хуже как гитарист или ты стал хуже как знаток людей?

Твой друг и товарищ по группе,

Боб Дил

Я не мастер складно писать, поэтому написал, как смог, пытаясь сказать им и донести до них то, что происходит на самом деле. Скотт засунул свой нос так глубоко в задницы Никки и Томми, что они даже не могли увидеть дерьмо, размазанное по его лицу. После письма у нас состоялась ещё одна из наших знаменитых встреч, и я сказал группе, что это мой последний альбом, потому что я больше не могу с ними работать.

Но я думаю, что я превратился в старого слабого труса. Когда я действительно был готов покинуть группу, это когда они вели себя, как козлы, из-за того, что я встречался с Эми в туре «Girls», теперь же я слишком боялся пройти через это. Что ещё мне было делать? Я видел то, что произошло с сольной карьерой Винса, и я видел десятки других групп, где парень отделялся, и из него ничего не выходило. Для меня не существовало иного выбора, кроме как быть гитаристом в «Motley Crue». Даже если это означало просто сдерживаться и терпеть плохое отношение.

Так каждый день после работы в студии я жаловался Джону Кораби, который после своих последних проблем с женщинами снова поселился в моём доме для гостей. Затем мы отправлялись в лес и выпускали пар, стреляя по мишеням. Прежде чем он покинул группу, он познакомился с несколькими стриптизёршами и пригласил их поехать пострелять с нами.

Мы проехали с ними мимо Ланкастера и оказались в голой пустыне. Мы надели свои защитные очки, перчатки и затычки для ушей и столкнулись с двумя местными шерифами, которые восхищались моим оружием. Один из них схватил стальную пластину, установил её на расстоянии в двадцать пять ярдов (около 23-ёх метров), и сказал, "Вот, стреляй сюда". Он стрелял в неё весь день из 22-го калибра (0.22 ~ 5,6 мм), и хотел посмотреть, что будет, если выстрелить из большего оружия.

Пластина была наклонена вверх, и я прицелился прямо в её центр. Когда я выстрелил, то услышал, как голос позади меня вскрикнул, "Ай". Это была подружка Джона. "Меня только что ужалила пчела", проскулила она. Но я понял, что произошло: крошечный осколок медной шрапнели от оболочки пули срикошетил от пластины, просвистел мимо моего лица и попал ей в бок.

"Это была не пчела", сказал я ей. Я отнял её руку от её живота, и кровь потекла струёй. Я промыл рану, которая оказалась просто поверхностной царапиной шириной примерно одна шестнадцатая дюйма (около 1,5 мм). Осколок шрапнели был размером с ноготь, но у меня было достаточно опыта общения с людьми, подобными ей, чтобы понимать, что, если я не позабочусь о ней, она возбудит дело против моей задницы. Я привёз её в больницу на своей машине, пока Джон держал её за руку, и она сказала, что с ней всё будет в порядке, и пообещала не предъявлять иск.

Я привёз её домой из больницы и сказал ей, что оплачу медицинские счета, достану пластического хирурга, чтобы не осталось никаких шрамов, и уверил её в том, что я обо всём позабочусь. По пути к моему дому я извинился перед Кораби.

"Всё в порядке", сказал он. "Она всё равно была сучкой".

Пока она была в больнице, ей звонили сотни адвокатов. Внезапно она стала утверждать, что её изуродовали, и что этот полуторамиллимитровый шрам разрушил её многообещающую карьеру стриптизёрши. Она стала таким же жадным врагом, как бывшая жена, утверждая, что в тот день мы с Кораби пили и курили "травку", что было полной ерундой. В итоге, по решению суда я заплатил ей что-то около десяти тысяч долларов, это было почти всё, что оставалось на моём счету. Она, наверное, потратила эти деньги на то, чтобы сделать себе сиськи или что-нибудь вроде этого.

Когда история с судебным процессом выплыла наружу, газеты сообщили, что я пошёл и намеренно выстрелил в свою подругу. Именно поэтому я никогда не доверяю тому, что читаю. Поверьте мне, если бы я хотел подстрелить кого-нибудь, то это не был бы край живота. Это был бы один выстрел в голову. К чёрту выстрелы в тело.

 

Глава одиннадцатая

С К О Т Т Х А М Ф Р И

 

«КОРОТКАЯ БЕСЕДА, В КОТОРОЙ СТОЛЬ ОБСУЖДАЕМЫЙ ПРОДЮСЕР ВЫСКАЗЫВАЕТСЯ ОТ СВОЕГО ИМЕНИ»

 

---

Дата добавления: 2019-11-25; просмотров: 135; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!