Доля бедных домохозяйств в зависимости от типа населенного пункта

Таблица 1

Источник: Токсанбаева М.С. Социальные интересы работников и использо­вание трудового потенциала. М.: Наука, 2006, с. 234.

Падение доли зарплаты в ВВП. Важнейшим результирующим макроэкономическим показателем, характеризующим положение работников, является удельный вес заработной платы в ВВП. Если в начале 90-х годов доля зарплаты в ВВП составляла около 40%, то к его концу менее 30%. В литературе определенное распространение имеет точка зрения, согласно которой падение зарплаты в ее реаль-

137

Часть 1 Реформы: странное лицо...

ном выражении связывается преимущественно со спадом производ­ства. Снижение реальной зарплаты в течение 90-х годов на фоне не просто спада производства, а глубокого экономического кризиса не вызывает удивления: экономические трудности имеют следствием падение заработков и снижение жизненного уровня населения. Бес­спорно также, что долговременный подъем реальных доходов насе­ления, в т. ч. и зарплаты возможен только на базе устойчивого эко­номического роста. Однако, можно ли рассматривать экономиче­ский спад как единственный или даже основной фактор отрицатель­ной динамики реальной зарплаты в постсоветский период?

Распространен также тезис, что в современных условиях нет ни­какой возможности и повысить заработную плату, так как отсутству­ет рост производительности труда. Однако истина всегда конкретна, и применительно к нашим специфическим условиям - после десяти­летия праворадикального экономического курса - абстрактно пра­вильная схема не верна. Расчет строился на том предположении, что в России недопустимо низкая заработная плата, поскольку соответ­ствующая производительность труда. Иначе говоря, как работаем, так и живем. Однако, как показывают данные статистики, глубина падения реальной зарплаты в 90-е годы была значительно больше, чем падение ВВП и производительности труда⁷. Уже в первые годы реформ темпы падения производительности труда были ниже, чем темпы падения реальной заработной платы. Так, в 1993 г. произво­дительность труда снизилась на 25% по отношению к 1990 г., а ре­альная заработная плата на 63%. Реальные издержки заработной

⁷ «В ведущих индустриальных странах (США, Япония, Германия, Великобри­тания и др.) эта доля стабильно удерживается на уровне 65-72%. У нас же она составляет примерно одну треть, т. е. вдвое ниже. Это обычно объясняют более низкой производительностью труда в России. Действительно, в совет­ский период наша страна традиционно отставала по данному параметру. Однако сегодня, после десяти с лишним лет экономических реформ, это от­ставание не только не уменьшилось, но и на 20-25% увеличилось, что подчас пытаются использовать для оправдания еще более низкого уровня заработ­ной платы в РФ. Подобные попытки, конечно, несостоятельны. Дело в том, что если по производительности труда мы отстаем от тех же США в 5-6 раз, то по уровню заработной платы - в 15-25. Суть проблемы состоит в том, что заработная плата в России низкая не вообще, а недопустимо низкая по от­ношению к нашей низкой производительности труда» (Львов Д. Какая эко­номика нужна России? - Российский экономический журнал 2002 №11-12 С. 5-6).

138

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

платы в расчете на единицу выпускаемой продукции уменьшились приблизительно в 2 раза (1 - 0,37:0,75). Иначе говоря, шел интен­сивный процесс изменения структуры стоимости продукции в реаль­ном измерении - значительная часть, приходившаяся ранее на зара­ботную плату "перемещалась" в материальные затраты и прибыль⁸.

Вызывают сомнения данные официальной статистики о повы­шении в последнее время доли заработной платы в ВВП. По нашему мнению, рост удельного веса заработной платы в значительной сте­пени был достигнут за счет применения Госкомстатом РФ, начиная с 1999 г., несовершенной методики определения скрытой заработной платы посредством досчета по розничному товарообороту. В резуль­тате в заработную плату включаются все виды скрытых доходов, ко­торые ранее учитывались в статье "другие доходы населения". Между тем досчитываемые суммы в полном объеме относить к категории заработная плата неправомерно, поскольку, с экономической точки зрения, они представляют так называемый «смешанный доход», в котором смешиваются предпринимательская прибыль, доход от не­формальной деятельности и оплата труда наемных работников.

Кроме того, даже основываясь на данных официальной стати­стики, если сравнить динамику показателя доли заработной платы в ВВП не за последние несколько лет, а за весь период радикальных реформ, то видимость, что зарплата растет более быстрыми темпами, чем весь продукт, исчезнет.

В действительности экономический рост «нулевых» годов сопро­вождался более чем скромным увеличением заработной платы. В ус­ловиях России вряд ли возможно рассчитывать на то, что экономиче­ский рост, в том числе и достигнутый за счет повышения производи­тельности труда, автоматически приведет к пропорциональному по­вышению заработков. Опосредующим (промежуточным) звеном ме­жду динамикой этих показателей выступают имеющиеся распреде­лительные механизмы в экономике, которые в настоящее время но­сят явно «антизарплатный» характер.

Таким образом, в самом общем виде отрицательная динамика реальной заработной платы в первое десятилетие реформ есть ре­зультат совместного действия двух факторов - катастрофического спада производства и беспрецедентного по своим масштабам пере­распределения доходов не в пользу наемных работников. При этом

⁸ Некоторые аспекты динамики заработной платы и доходов в 1993 году. -М.: ИЭ РАН, 1994. С. 62

139

Часть 1 Реформы: странное лицо...

ведущую роль играл перераспределительный фактор: по самым при­близительным расчетам, на его долю приходится не менее двух тре­тей (65-70%) от общей глубины падения зарплаты.

Это означает, что снижение жизненных стандартов оказалось неравномерным для различных социальных групп населения: одна часть населения (особенно, работающие по найму) пострадала от спада значительно сильнее, чем другая. В результате столь селектив­ного воздействия экономического кризиса резко возросла социаль­ная поляризация в обществе.

Антизарплатный механизм рыночных реформ

Уровень и динамика оплаты труда на предприятии фор­мируются под влиянием институциональных, прежде всего государ­ственных ограничений и нормативов, действующих в области опла­ты труда. В постсоветской экономике внешняя среда была такова, что способствовала формированию у предприятий минимизацион-ной стратегии по отношению к рабочей силе, т. е. политики всемер­ной экономии затрат на оплату труда.

Какие конкретно действия государства в процессе рыночных преобразований создавали благоприятный фон для возникновения минимизационной стратегии?

Во-первых, фактический отказ от регулирования сферы трудо­вых отношений в частном и приватизированном секторах и как следствие «политика полной свободы рук» для предпринимателей. В начале 90-х годов прямое государственное регулирование заработ­ной платы прекратило свое существование. Прежде всего, децентра­лизация коснулась приватизированного и нового частного сектора. В результате произошли глубокие и опасные сдвиги в дифференциации заработной платы: утратилась связь с результатами производства; не учитывались объективные различия в стоимости воспроизводства рабочей силы различной квалификации; фактически произошел от­каз от государственного регулирования минимального размера оп­латы труда⁹. Официальная минимальная заработная плата утратила

⁹ Один из противников установления минимальной заработной платы в рос­сийской экономике Д. Сакс в обосновании своей позиции приводит извест­ный постулат Экономикса о неблагоприятном влиянии минимума на заня­тость: «Фирма не отказалась бы нанять рабочего за более низкую плату, да и сам он согласен работать на этих условиях, однако закон запрещает пред-

140

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

свою экономическую функцию и превратилась в расчетный норма­тив, используемый преимущественно для установления различных штрафов и социальных пособий. Только в последние годы МРОТ стал превращаться в более или менее значащую экономическую реаль­ность.

Апофеозом политики сознательного дерегулирования стало раз­витие сектора неформальных трудовых отношений, который в значительной мере определяет особенности политики российского бизнеса в трудовой сфере. С точки зрения вектора развития расши­рение неформальных отношений - шаг в направлении противопо­ложном движению к современной социально-ориентированной эко­номике.

В то же время не удалось запустить механизм социального парт­нерства. Имеется множество причин, препятствующих созданию та­кого механизма. К числу важнейших можно отнести следующие:

- слабая защита интересов наемных работников со стороны ор­ганов законодательной, исполнительной и судебной власти, а также неэффективное выполнение государством роли арбитра в работе различного рода трехсторонних комиссий. Государственные органы при проведении политики в сфере оплаты труда практически не опи­раются на механизм социального партнерства, что подчеркивает пе­риферийную роль этого механизма в формировании государствен­ной политики в этой области;

- низкий правовой и экономический статус отраслевых и терри­ториальных соглашений, декларативность и формализм большинст­ва соглашений, несогласованность в сроках и содержании докумен­тах разного уровня, слабое выполнение принятых решений, начиная с уровня Генерального соглашения и до уровня коллективных дого­воров;

- малочисленность и слабая эффективность отраслевых и регио­нальных объединений предпринимателей (по данным ФНПР, с объе­динениями работодателей заключено чуть более половины отрасле­вых тарифных соглашений, а остальные - с федеральными министер-

приятию и рабочему соглашаться на меньший размер заработной платы» (Сакс Д. Рыночная экономика и Россия. - М.: 1994. С. 214). Однако истина всегда конкретна. Итогом же слепого копирования абстрактных теоретиче­ских постулатов на российской земле стали одновременное существование смехотворно низкого норматива минимума заработной платы и стабильно высокой безработицы.

141

Часть 1 Реформы: странное лицо...

ствами или другими федеральными органами управления, которые не имеют возможностей воздействовать на работодателей в деле вы­полнения ими положений соглашения);

- низкая адаптивность профсоюзов к рыночным реалиям, отсут­ствие единства в российском профсоюзном движении.

Во-вторых, политика сдерживания роста оплаты труда в го­сударственном секторе как часть общей политики так называемой финансовой стабилизации. Эта политика проявлялась по-разному, но каждый раз имела своим следствием снижение реального уровня оп­латы труда. Несвоевременная оплата заказов и закупок, провоци­рующая кризис неплатежей; задержки выплат заработной платы бюджетникам; не проводящаяся годами индексация создали благо­приятный климат для нарушений закона со стороны предпринима­телей.

О степени социальной направленности политики российского государства можно судить по приоритетам в распределении бюджет­ных денег. В современной России на первом месте стоит финансиро­вание таких направлений как государственное управление всех уровней, оборона, обслуживание внешнего долга, что касается соци­альной сферы, то она рассматривается, скорее, как некий резерв экономии бюджетных средств, которые могут быть перераспределе­ны на другие - более «важные» - нужды государства. Естественным следствием такой асоциальной политики стала заниженная оплата труда работников бюджетных отраслей. Формы, в которых проявля­лась такая экономия, как минимум, являются отказ от предусмот­ренной законом индексации заработной платы в связи с ростом по­требительских цен; задержки с выплатой заработной платы; сверты­вание различного рода льгот, в той или иной мере распространенных в бюджетном секторе. В результате государство как работодатель не выполняло своих обязательств перед работниками бюджетного сек­тора и несет ответственность за то, что «бюджетники» оказались в гораздо худшем положении по сравнению с частным сектором. В от­дельные периоды вся тарифная сетка у бюджетников оказывалась ниже прожиточного минимума.

Теоретическим обоснованием политики сдерживания роста зар­платы была монетаристская концепция природы инфляции в эконо­мике, согласно которой избыточный уровень заработков порождает неконтролируемый рост цен. Но в настоящее время имеются серьез­ные исследования, показывающие, что монетаристский фактор в

142

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

инфляции составляет по разным подсчетам от 15 до 30%, а остальное приходится на инфляцию издержек.

В-третьих, не был создан эффективный режим ответственно­сти администрации (собственника) предприятий за соблюдение социально-трудовых прав работников (прежде всего, за своевре­менность выплат заработной платы и безопасность труда). Формиро­вание соответствующей правовой базы существенно отставало от потребностей практики. Только в последнее время наметились опре­деленные сдвиги. В частности, Россией была ратифицирована кон­венция МОТ о приоритетности долгов по зарплате по сравнению с другими обязательствами предприятия.

В-четвертых, неэффективная налоговая политика. В первой половине 90-х годов важным фактором политики сдерживания зара­ботной платы был специальный налог на фонд оплаты труда, кото­рый взимался при превышении средней зарплатой предприятия раз­мера четырехкратного минимума заработной платы (с января 1994 г. - шестикратного минимума). Сверхнормативная часть фонда обла­галась налогом по высокой ставке (в 1995 г. этот налог составлял 6,7% от суммы всех затрат предприятия на рабочую силу). Отметим, что уровень, превышение которого квалифицировалось как сверхпо­требление и облагалось налогом, в отдельные периоды, в частности в 1993 г., не дотягивал до прожиточного минимума. В 1996 г. этот ре-стрикционный налог был отменен.

С января 2001 г. была отменена прогрессивная шкала и введена единая 13% ставка подоходного налога. Тем самым регулирующим роль подоходного налога была сведена к нулю. Основные аргументы сторонников плоской шкалы подоходного налогообложения сводятся к двум. Во-первых, с введением единой 13% ставки произойдет рез­кое повышение собираемости подоходного налога за счет массовой легализации скрытых заработков; во-вторых, не стоит бояться роста дифференциации в заработках, поскольку в действительности она не растет, а лишь выходит из тени. Идеологи плоской шкалы не учиты­вали то обстоятельство, что решения о выплате заработной платы в официальной или скрытой форме принимаются в России не наем­ными работниками, а работодателями. Работодатели же, принимая соответствующее решение, исходят не из величины подоходного на­лога, а из всей совокупности налоговых отчислений на фонд оплаты труда. Учитывая высокий уровень социальных отчислений с фонда зарплаты и состояние налоговой дисциплины в стране, вряд ли мож­но ожидать существенного уменьшения доли скрытой оплаты труда в

143

Часть 1 Реформы: странное лицо...

общем фонде заработной платы, даже при радикальном снижении ставки подоходного налога.

В-пятых, политика либерализации цен на потребительские товары и услуги. Отказ от государственного регулирования цен привел к их резкому скачку на основную массу потребительских то­варов. Учитывая неблагоприятную для работника конъюнктуру рос­сийского рынка труда (снижение спроса на труд в условиях экономи­ческого спада и слабое развитие институциональных форм защиты работников) заработная плата в условиях «свободной» игры рыноч­ных сил оказалась заниженной. Государство между тем сознательно, как мы уже отмечали, направило усилия не на поддержку основной массы работающего населения, а на дополнительное сдерживание заработной платы. В результате наемный работник вынужден обме­нивать свою низкую заработную плату на продукцию и услуги, цены на которые вплотную приблизились к так называемым мировым, а во многих случаях их уже перешагнули. Важнейшим фактором паде­ния реальной заработной платы выступает удорожание стоимости жизни как следствие расширения сферы платных услуг и их удоро­жания. В основе данного процесса лежат не подготовленные процес­сы приватизации социальной сферы, когда появление платных услуг взамен бесплатных не сопровождалось соответствующим ростом за­работной платы. Поскольку рост цен, особенно на товары массового спроса, отражается на различных слоях населения не в одинаковой мере - покупательный спрос падает в первую очередь у тех, у кого доходы ограничены, а в наименьшей мере страдают лица с высокими заработками, - то инфляция является дополнительным фактором роста дифференциации реальных трудовых доходов.

Таким образом, сознательный отказ государства от защиты тру­довых доходов населения в условиях обвальной либерализации цен и жесткого курса на финансовую стабилизацию привел к тому, что до­ля затрат на рабочую силу в издержках производства даже по срав­нению с невысоким их уровнем в советский период уменьшилась. Более чем вдвое уменьшилась и покупательная способность номи­нальной заработной платы.

Стратегия менеджмента:

курс на минимизации затрат на рабочую силу

Отсутствие действенных институциональных рычагов регулирования (таких как минимальная заработная плата и единая

144

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

тарифная система), откровенная слабость профсоюзов и неадекват­ность правовой базы привели к существенным изменениям в органи­зации труда. На предприятиях установился жесткий авторитарно-менеджеристский тип управления, в том числе в сфере социально-трудовых отношений. Ведущим направлением политики менедж­мента в сфере оплаты труда стала стратегия минимизации затрат на рабочую силу¹⁰. Конкретно это проявилось в следующих тенденци­ях (отличительные черты минимизационной стратегии):

- низкий уровень заработков, оплата труда ниже стоимости вос­производства рабочей силы;

- высокая внутрифирменная дифференциация заработков (между управленческим персоналом и основной массой работников);

- недоплата квалифицированной рабочей силе (около 40% ква­лифицированных работающих оказались ниже или чуть выше черты бедности);

- так называемая «сверхгибкая» политика оплаты труда, харак­теризующаяся сокращением доли гарантированной или тарифной составляющей заработка (как показывали обследования, гаранти­рованная часть составляет не более 30% суммарного заработка"), невыплатами и натурализацией заработной платы, отсутствием ее регулярной индексации, высоким удельным весом теневых выплат;

- сведение к: минимуму социальных фондов предприятия, невы­полнение положенных по закону выплат и льгот;

- отсутствие профсоюзов или не выполнение ими своих защит­ных функций в отношении оплаты труда.

Стратегия минимизации затрат на рабочую силу реализовыва­лась прежде всего через механизм внутрифирменной дифференциа­ции оплаты труда, что вело к дальнейшему ухудшению условий вос­производства рабочей силы. С одной стороны, сокращается диффе-

¹⁰ Традиционное понимание стратегии исходит из наличия какого-то осоз­нанного плана, в котором на основе концептуальной идеи имеются перспек­тивные цели, средства по их достижению, а также определены конкретные этапы реализации этого плана. В настоящей же статье под стратегией пони­мается устойчивая практика, реализуемая в рамках той или иной модели поведения предприятия. Несмотря на многообразие индивидуальных «тра­екторий» такого поведения можно выделить общую направленность полити­ки предприятий в области оплаты труда, которая и называется стратегией.

¹¹ Для сравнения: в развитых странах основная зарплата составляет от 50 до 80%.

145

Часть 1 Реформы: странное лицо...

ренциация заработной платы между различными профессионально-квалификационными категориями персонала, непосредственно за­нятого в производстве, а с другой, усиливается статусная дифферен­циация между управленческим персоналом и остальными работни­ками.

Другим механизмом минимизационной стратегии является про­ведение «сверхгибкой» политики оплаты труда в форме сокращения постоянной части заработка. В основе перехода к гибким формам оплаты труда могут лежать самые различные причины. Это может быть связано со стремлением работодателя заинтересовать работни­ка в конечных результатах деятельности своего предприятия в целом через привязку размеров оплаты труда к результатам работы. Увели­чение гибкости заработной платы за счет сокращения тарифной и увеличения переменной части может выступать механизмом проти­водействия сокращению численности работников. Именно такая тенденция наблюдалась до середины 1990-х гг. Наконец, увеличение переменной, негарантированной части заработка может быть спосо­бом снижения издержек, т. е. повышения текущей эффективности производства за счет наемных работников. Тем самым закладывается опасность снижения фиксированной части заработка ниже границы простого воспроизводства рабочей силы. Это относится, прежде все­го, к абсолютному уровню постоянной части заработка, поскольку ее относительная доля подвержена сильным колебаниям в зависимости от финансового положения предприятия - от допустимого минимума до 100%. Рост переменной части доходов работников предприятий в первой половине 1990-х гг. в значительной мере был основан на принципе занижения абсолютной величины постоянной составляю­щей. Именно поэтому приостановка этого роста в последующем (в связи с нарастанием общего кризиса неплатежей, в условиях которо­го «дефицит» денежных средств на заработную плату не позволял выплачивать большие премиальные) привела не только к снижению стимулирующей роли заработной платы, но и падению уровня дохо­дов значительной части работников ниже прожиточного минимума.

Если же говорить о руководстве предприятий, то нельзя не от­метить стремление менеджмента «застраховать» свои заработки через увеличение стабильной части заработной платы (окладов), не зависящей от экономической ситуации на предприятии. Отметим, что заработная плата администрации предприятия существенно меньше зависит от экономического состояния предприятия, чем заработная плата основного производственного персонала. Устой-

146

Э.Я. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

чивая тенденция опережающего роста заработков руководителей также приводит к расширению статусной дифференциации в зара­ботной плате. Так, доля руководителей заводоуправления и цехов в общем фонде оплаты труда на предприятии в 2002 г. на экономиче­ски неблагополучных предприятиях составляла 20%, тогда как на средних и благополучных - 16%. Обследования, проведенные кон­салтинговой фирмой Hay Group в 51 стране, показали, что в 2008 г. располагаемые доходы топ-менеджеров в России значительно пре­восходят оплату высшего менеджмента в западных странах. Россия находится на 7 месте, уступая только нефтедобывающим странам Ближнего Востока и Китаю¹².

По нашему мнению, использование механизма гибкости имеет позитивное влияние только при наличии на предприятии фиксиро­ванной заработной платы не ниже уровня воспроизводства рабочей силы. В противном случае переменные выплаты становятся подчи­ненным элементом минимизационной стратегии, и не могут выпол­нять своей стимулирующей роли. По данным наших обследований, в 2002 г. 44% промышленных предприятий удерживали фиксирован­ную составляющую заработной платы на уровне ниже регионального прожиточного минимума¹³, а, следовательно, не обеспечивали низо­вых гарантий реализации воспроизводственной функции. При этом предприятия, придерживающиеся подобной политики, в большей степени используют и другие механизмы экономии на рабочей силе, такие как неденежные выплаты, задержки заработной платы, а также менее ориентированы на интенсивные источники роста заработной платы, в том числе связанные с повышением производительности труда). В рамках минимизационной стратегии введение гибких форм, в частности, увеличение переменной части относительно по­стоянной (тарифной), вызвано не стремлением усилить стимули­рующий эффект оплаты труда, а намерением решить проблему вы­живания предприятия за счет работников.

Существуют особенности проявления стратегии минимизации на государственных и частных предприятиях. Так, преимуществен­ное использование экономических факторов минимизации (сниже­ние гарантированной - тарифной - части заработков ниже прожи-

¹²http://www.economist.com/markets/indicators/PrinterFriendly.cfm?story_id

=12208835

¹³ Если же рассматривать средний доход работников, то его значение ниже

величины прожиточного минимума на 17,7% предприятий.

147

Часть 1 Реформы: странное лицо...

точного минимума) более характерно для государственных предпри­ятий, для частных же большее распространение приобрели формы, связанные с нарушениями трудового законодательства.

Значительная часть работодателей частного сектора придержи­вается мнения, что положения трудового законодательства обяза­тельны, прежде всего, для государственных предприятий. Обеспечи­вая более высокие заработки, они считают возможным пренебречь выполнением прочих обязательств, даже если таковые зафиксирова­ны в контрактах. Наиболее ярко это проявляется в использовании неформального найма. 11,7% работников частных предприятий ра­ботали на условиях устной договоренности. На практике это означа­ет, что неучтенными остаются не только фактический заработок, но и сам факт трудовой деятельности, а потому работник не только не защищен на данном конкретном рабочем месте, но и автоматически теряет все права в социальной области, которые дает трудовой стаж. Формальная занятость также не означает соблюдения работодателем базовых обязательств. Уже на стадии заключения контрактов, зара­ботная плата может быть исключена из сферы контрактного регули­рования. Так, по данным ОСНЗ-2002, в частном секторе в 21% кон­трактов не оговаривался даже размер заработка (на государственных предприятиях - в 8% случаев). Нередки случаи «двойного» наруше­ния прав работников, когда работодатели игнорируют не только требования законодательства, но и условия, зафиксированные в кон­трактах (особенно на предприятиях частного сектора). Не удиви­тельно поэтому, что 59,8% работников (68,6% в частном секторе) чувствуют себя абсолютно беззащитными, а более половины из них рассчитывает только на свои собственные силы («сами себя защища­ем»). Государство и профсоюзы рассматривают как защитников сво­их интересов практически только работники государственных (11,2 и 10,6% соответственно) и отчасти приватизированных (1,9 и 14,6%) предприятий.

Невыплаты заработной платы. Крайним проявлением ослаб­ления институциональных гарантий является получившая огромное распространение с середины 90-х годов практика использования не­оплаченного труда работников, проявившаяся в массовых задержках выплаты заработной платы. Нарастание объема задолженности по заработной плате происходило вплоть до конца 90-х годов. Особенно остро эта проблема стояла в 1996-97 гг., когда невыплаты были ха-

148

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций...

рактерны для 41,2% предприятий промышленности, причем средний период невыплат составлял в 1997 г. 10,7 недель¹⁴. Работники не по­лучали в срок до 88% заработной платы (1996 г.). Темпы роста за­долженности по заработной плате на несколько порядков опережали темпы роста начисленной заработной платы. За счет использования задержек выплат зарплаты в тот период рабочая сила обходилась предприятиям существенно дешевле ее цены, что позволило руково­дству части предприятий сознательно включить этот ненормативный метод в политику организации оплаты труда. Так, 13,6% государст­венных предприятий и 23,2% частных отмечали наличие задержек с выплатой заработной платы при одновременном отсутствии трудно­стей с ее выплатой. Индексация не выплаченной в срок заработной платы - редкое исключение из общей практики, ее осуществляли только 5% предприятий.

Проблема несвоевременности выплаты заработной платы в те года росла как вширь (охватывая все большее количество предпри­ятий), так и вглубь (увеличивалась длительность периодов невыплат и доля невыплаченной в срок заработной платы). С началом эконо­мического роста ситуация стабилизировалась, а к середине 2000-х годов проблема была практически исчерпана: задолженность по за­работной плате имели лишь около 2% работников. Наступление но­вого кризиса опять спровоцировало рост задолженности, но ее сего­дняшние масштабы не сопоставимы с размахом первого десятилетия реформ (менее 1% общего зарплатного фонда). При этом социаль­ную сферу процессы роста задолженности практически не затронули.

Теневые выплаты. Нельзя не отметить наличие еще одного ши­роко используемого в российской практике элемента «сверхгибкого» регулирования - скрытой оплаты труда. Фактическая заработная плата в частном секторе может на порядок отличаться от зафиксиро­ванной в контракте (видимо, в этом и кроется причина расхождений данных независимых обследований и официальной статистики). Те­невые заработки «работают» на стратегию минимизации, прежде всего, потому что, не будучи нигде зафиксированы официально, они очень легко поддаются сокращению при любом ухудшении экономи­ческой конъюнктуры. Кроме того, они являются доступным инстру­ментом снижения издержек для работодателя, не ущемляя одновре­менно сиюминутных интересов работника.

"Данные Обследования гибкости рынка труда, проведенного Институтом экономики РАН.

149

Часть 1 Реформы: странное лицо...

Натуральные выплаты. Выплаты заработной платы в неденеж­ной форме (продукцией предприятия, либо полученной по бартеру) превращают заработную плату в некий суррогат, вынуждая работни­ков либо самостоятельно реализовывать продукцию, либо в значи­тельной части ограничивать свое потребление набором выдаваемых вместо зарплаты продуктов. Практика неденежных выплат не только ущемляет право работника использовать заработанные деньги по своему усмотрению, но и прямо сказывается на уровне благосостоя­ния его семьи в случае, если ему не удастся реализовать по приемле­мой цене продукцию, выданную в счет заработной платы. Несмотря на тенденцию сокращения объемов натуральной оплаты, эта прак­тика в 2002 г. еще существовала на 9% обследованных промышлен­ных предприятий, в основном в группе экономически неблагополуч­ных (17,6%) и составляла около 15% заработка работников этих предприятий. Отметим, что выплаты в неденежной форме в пределах 20% от общей суммы заработной платы с 2002 г. не противоречат нормам нового Трудового кодекса (ст. 131). Таким образом, законо­дательно закреплена возможность ущемления права работника в ус­ловиях и без того чрезвычайно низкого уровня гарантированного заработка¹⁵.

Экономия затрат работодателя на рабочую силу отмеченными выше способами напрямую ведет к снижению оплаты труда работ­ников, то есть в данном случае действует в направлении минимиза­ции как затрат работодателя, так и доходов работника.

В заключение отметим, что основной концептуальный недоста­ток стратегии минимизации, по нашему мнению, заключается в не­разрешимом противоречии между долговременными задачами предприятия и системой стимулирования работников, направленной на решение преимущественно текущих задач. Это противоречие проявляется в резком возрастании неопределенности размеров зара­ботной платы и негарантированности ее получения, что подрывает условия нормального воспроизводства работников; в ослаблении роли зарплатных факторов в поддержании экономической деятель­ности предприятия в долговременной перспективе; в блокировании

¹⁵ Выплаты в неденежной форме в установленных пределах с согласия работ­ника не противоречат нормам МОТ. Однако, следует учесть, что в России эти выплаты осуществлялись, в основном, принудительно и сочетались с низки­ми гарантиями минимума заработной платы, противоречащими этим нор­мам.

150

Э.Н. Соболев

Механизмы и факторы деформаций.

стимулов к технологической реструктуризации производства. Деше­вая рабочая сила служит препятствием для технологической реструк­туризации предприятий. Низкая цена труда способствует консерва­ции неэффективных, плохо технически оснащенных рабочих мест, сохранению в рамках предприятия значительной доли избыточных работников. Кроме того предпринимателю становится выгоднее вы­плачивать мизерные компенсации за нанесение вреда здоровью ра­ботников, чем заботиться о внедрении безопасных технологий.

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

Введение

Господствующие формы глобализации, вовлекая и под­чиняя своей логике развития экономику, общество и культуру раз­ных стран, включая Россию, с одной стороны, открывают перед ними новые формы сетевой Интернет-цивилизации, с другой - вовлекают их в неразрешимые для данного типа глобализации противоречия.

Современная Россия в лице ее властного истеблишмента, хотя и «комплексует» по поводу своего непрочного признания в глазах За­пада, тем не менее, она уже давно включена (как и в качестве кого -это уже другой вопрос) в его социально-политические процессы, все более откровенно выражающие симптомы глубокого системного кризиса. Рост гражданского протеста почти во всех странах Европы и глубокий культурный кризис - симптомы достаточно серьезные. Ко­нечно, далеко не всегда политический кризис сопровождается куль­турным кризисом (например, расцвет советской культуры в бреж­невский период), но последний всегда есть свидетельство того, что «подгнило что-то в Датском государстве».

Развивающийся сегодня культурный кризис не столько причина, сколько следствие того, что отчужденные формы реальности (порож­денные властью капитала, бюрократии, рынка) уже давно домини­руют как господствующая субстанция общественного бытия совре­менного индивида, обрекающего его на функциональное - рабство частичного бытия.

Этот новый тип социального рабства, порожденный господ­ствующими капиталистическими формами глобализации, есть след­ствие доминирования отчуждения как субстанции бытия общества, культуры, человека. То, что всегда считалось сакрально неприкосно­венным для власти отчуждения, имея в виду культуру, сегодня про­низано тотальными отношениями купли-продажи. Такого прямого рыночного диктата в сфере культуры (причем влияющего не только на ее форму, но и на содержание), как это наблюдается сегодня, еще не было. Ладно, существует рынок «рукописей», но реальностью на­шего времени стал уже и рынок «вдохновения». Бежать больше неку­да - ниши побега для индивида больше нет. И как специально для

 

152

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

этой статьи именно вчера мне попалась на глаза броская надпись на заборе детской музыкальной школы - «Продай музу!». Устами мла­денца....

Другими словами, отношение отчуждения, пронизывая все сфе­ры общественной и человеческой жизнедеятельности, стало настоль­ко всеобщим, что даже культура, которая всегда была тем идеаль­ным, которое несло в себе критику господствующих форм отчужде­ния, теперь уже сама стала мега-производством самых изощренных форм отчуждения. А ведь культура до некоторого времени оставалась нишей бытия человека как представителя рода Человек. Кстати, не следует забывать, что Октябрьская революция 1917 г. и предшест­вующие ей революционные процессы расширили рамки этой ниши: с их развитием не только культура, но и история стала пространст­вом пусть трагического, но полноценного бытия родового человека. Сегодня нет ни того, ни другого. Вместо этого в качестве господ­ствующего, а по сути - лавочного идеала сегодня российскому граж­данину предлагается онтологический принцип комфортного не­бытия.

Это положение есть следствие того, что индивид разорвал свою пуповинную связь с родовым человекам. Сегодня нет ни материаль­ных, ни идеальных форм, в которых удерживалась бы эта связь с ро­довым человеком. Постмодернизм, однако.

Правда, кое-где эта связь еще как-то теплится, да и то главным образом на отдельном индивидуальном уровне. Но эта отдельность погоды не делает. И даже религия здесь не спасает, превратившись в частное дело каждого либо в сферу рыночного и бюрократического бизнеса. Сегодня, несмотря на бурные пятилетки храмостроения, все острее заявляет себя противоречие, когда индивид и хочет, да не мо­жет верить в бога из позитивных интенций. А если и верит, то разве только из негативных - из чувства тотального страха перед настоя­щим и будущим.

Распад всеобщности до частного или превращение всеобще­го в частное - вот что составляет конкретно-всеобщее отноше­ние современной российской реальности во всех ее конкретных про­явлениях и развивающееся на основе попятной диалектики.

Соответственно всеобщим результатом такого типа мутации (очастнивания) всего и вся, включая индивида, является порожде­ние симулятивных форм бытия индивида, его деятельности и ее ре­зультатов.

153

Часть 1 Реформы: странное лицо...

Генезис и формы симулятивной природы современных россий­ских реалий - вопрос специального исследования. В данной же ста­тье автор попытается рассмотреть лишь некоторые предпосылки и некоторые формы симулятивной природы российской реальности.

Негоция как симулякр перехода

Одной из важнейших предпосылок развития симулятив-ности как конкретно-всеобщего отношения современной российской реальности стал сам характер процесс перехода ее от советской сис­темы к постсоветской. Понятно, что этот переход являл собою доста­точно сложный процесс, который, с одной стороны, имел объектив­ные исторические предпосылки, возникшие еще в советский период (но не ограниченные рамками лишь СССР), а с другой - был обуслов­лен тем, что принято называть субъективным фактором. Роль этого субъективного фактора, как показала история 1990-х гг., в действи­тельности оказалась настолько значительной, что уже не описыва­лась понятиями ортодоксального марксизма, а требовала принципи­ально нового теоретического осмысления на основе качественной перезагрузки соответствующих методологических положений. Необ­ходимость теоретического осмысления этого вопроса до сих пор ос­тается вызовом современному критическому марксизму.

В данной же статье мы попытаемся показать философскую при­роду субъективной стороны этого перехода хотя бы в его самом об­щем виде. Как известно, понятие «переход» предполагает развитие нового этапа системы на основе разрешения противоречий ее пред­шествующего периода. Говоря языком диалектики, «переход» пред­полагает отрицание отрицания предшествующего состояния систе­мы. «Переход» же от советской системы к постсоветской в действи­тельности осуществился вне классической диалектики исторического развития, т. е. не на основе позитивной критики (отрицания отри­цания), а в форме лишь негативного («голого», «пустого») отрица­ния всей советской системы в целом как таковой.

На этой же основе, т. е. на основе Неконструктивной (разруши­тельной) негоции советской системы как раз и возникала постсовет­ская реальность. Возникая из логики распада, она сама являлась про­дуктом разложения. Деконструктивный генезис определил и общест­венную природу всей российской системы в целом (экономику, со­циальные отношения, политику), равно как и эсхатологический дух ее культуры. Надо отметить, что постсоветская культура как alter ego

 

154

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

российской общественной системы как ничто несет на себе печать ее негативного генезиса. В частности, это проявилось в том, что «новая» культура даже получила свое название - «российская», но она так и не обрела своего имени¹, того имени, которое означало бы вектор перспективного развития человека и общества.

Уже одно это обстоятельство говорит о том, что осуществленные в 1990-е гг. политические, социальные и экономические перемены, в сущности, явились принуждением к негативному (не диалектическо­му) отрицанию советской системы, а это значит, что еще и принуж­дением к негативному отрицанию самого потенциала развития. Именно в этом принуждении к негации как раз и заключалась значе­ние субъективного фактора.

Переход по либеральной модели был осуществлен таким обра­зом, что острейшие противоречия советской системы, требующие своего диалектического разрешения, так и остались не разрешенны­ми, но зато потенциал, необходимый для их разрешения, этой же либеральной моделью был разрушен. Противоречие налицо: общест­венные противоречия системы объективно нуждаются в разреше­нии, а необходимый для этого диалектический потенциал уничто­жен. Сам по себе факт противоречия общественной системы еще не несет в себе угрозу ее существованию, ибо, как известно, противоре­чие является условием ее развития. Но именно этот вид противоре­чия для системы оказался смертельно опасным, ибо потенциал ее развития, будучи разрушенным, теперь являл собой ничто, а это значит, что данное противоречие в диалектическом отношении ока­залось «обесточенным».

Можно сказать, что мы получили не просто пустое, но именно мертвое противоречие - противоречие без потенциала его разреше­ния. Но ведь это уже само по себе есть противоречие, причем уже самого противоречия. В рамках классической диалектики (теза - ан­титеза - синтез) оно уже в принципе не могло разрешиться, стано­вясь тем самым мертвой точкой развития. Сойти с этой мертвой точки оказалось возможным только в одном направлении - в на­правлении развития попятной диалектики, которая заявила себя сначала как разрушение антитезы (потенциала развития), затем

¹ Уже в период своего зарождения советская культура имела несколько на­званий: новая, пролетарская, интернациональная, совдеповская, социали­стическая, всемирная, революционная и т. д.

155

Часть 1 Реформы: странное лицо...

как разрушение уже самой тезы (исходной основы советской систе­мы) . И уже в качестве квази-синтеза как необходимой составляющей диалектической триады утверждается распад как конкретно-всеобщее отношение системы.

Таким образом, переход от поздней советской системы к рос­сийской на основе либеральной модели, осуществленной с «ускоре­нием» и под лозунгом «Только не назад - в СССР!» как раз и породил ту попятную диалектику, разворачивание которой привело к утвер­ждению распада как всеобщего отношения российской действитель­ности. Соответственно, «разрешение» кризиса советской системы на основе ее голого отрицания (негации), в сущности, явилось симуля-тивной формой снятия позднесоветских противоречий. Результатом этой симуляции стало разрушение фундаментальной основы совет­ской системы вместо разрЕения ее противоречий. Более того, эта си-мулятивная форма перехода породила и превратную форму ее раз­рушения: негативные стороны советской системы, которые требова­ли своего диалектического изживания, были сохранены и усилены, а потенциал действительного развития - разрушен. Так что этот пере­ход нельзя назвать даже историческим транзитом, ибо в основе его лежало не диалектическое снятие советской системы, а разрыв с ней. Но разрыв - это еще не изживание самого системного качества СССР как особого типа человеческого сообщества. Более того, диалектиче­ское снятие негативной стороны советской системы, без чего невоз­можно было ее дальнейшее перспективное развитие, вовсе не озна­чало обязательность распада самого СССР.

Но здесь возникает другой и не менее важный вопрос: почему переход произошел именно таким образом? Почему субъективный фактор «сработал», как показала дальнейшая история, против объек­тивной заинтересованности большей части советского общества в сохранении и развитии СССР? И это, кстати, есть еще одно из проти­воречий перехода от советской системы к постсоветской: субъектив­ный фактор стал решающим по отношению к объективному интере­су большей части общества СССР. Да, ситуация складывалась именно так и в значительной степени потому, что это самое большинство не сумело в нужный момент истории выступить в качестве ее решающе­го субъекта.

В любом случае приходится признать, что общественные пере­мены, вызванные этим переходом, напоминают в некотором роде прощание истории с гуманистически идеалами Ренессанса, о кото-

 

156

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

ром выдающийся советский режиссер Г.Козинцев написал следую­щее: «Теперь титаны должны научиться хитрить, скрывать свои мысли, прятать чувства. За буйные страсти сажают в Тауэр. Меч­ту скоро сменит чтение Библии у домашнего очага.... Возникает на­чало пути от трагедии к фарсу².. .Языческий восторг перед возмож­ностями человека сменялся интересом к ценам на мировом рынке.... Кончилась молодость эпохи. Кончился век поэзии. Наступал век про­зы»³. Но это одна сторона генезиса симулятивной природы совре­менной российской системы.

Современный обыватель: отказ от субъектности

Другая сторона - это уже непосредственно субъективный фактор, обусловливающий развитие симулятивности российских реалий.

В данном случае имеется в виду следующее: человек всегда в той или иной мере раб истории, вкладывая в это тот смысл, что индивид есть некая функция господствующих общественных сил. В то же вре­мя человек является творцом той же истории, понимая под этим творчество тех или иных форм общественных отношений. Возникает вопрос: какова мера этого соотношения (рабского и творческого бы­тия в истории) для индивида, той или иной социальной группы, че­ловеческого сообщества в целом в те или иные исторические эпохи. Диалектика развития между рабским и творческим принципом об­щественного бытия индивида в значительной степени определяет меру и характер субъектности индивида как одного из важнейших критериев его феноменальности как Нового человека.

Сегодня сама идея субъектного бытия остается закрытой, ле­жащей вне «зоны доступности», как когда-то гелиоцентрическая сис­тема Коперника для его современников. И причин для этого не­сколько.

Во-первых, мировоззрение российского индивида сегодня поко­ится, как правило, на признании господствующих отношений в каче­стве неких абсолютно неизменных трансценденций, определяющих его бытие, но от него никак не зависящих. Причем, набор этих

² Козинцев Г. Отелло // Замыслы, письма. Собр. соч. в пяти томах. Т. 4. Л., 1986. С. 75-76.

³ Там же.

 

157

Часть 1 Реформы: странное лицо...

трансценденций может быть самым разнообразным по своему со­держанию:

- идея частной собственности;

- бог как субстанция всего сущего;

- рынок как универсальный механизм регулирования всех от­ношений;

- государство как социальный patron;

- «русская идея» как знак особой национальной интеграции;

- Сталин как символ сильного государства;

- права человека как теодицея современного либерализма и т. д.

Во-вторых, современный индивид, находясь во власти преврат­ных форм общественной реальности и постепенно становясь их про­дуктом, в итоге оказывается в состоянии, когда он способен пони­мать только превратные смыслы. Понятия (в том числе, такие как социальное творчество, энтузиазм), несущие в себе альтернативу миру господствующего отчуждения оказываются не доступными для его понимания⁴.

В-третьих, индивид в значительной степени сегодня отчужден еще и от самого творчества, которое все активнее вытесняется из всех сфер жизнедеятельности индивида засильем технологизма раз­ного рода, постепенно превращая его в функционера социальных, рыночных, политических институтов. Но даже тогда, когда процессы творчества имеют место, они как правило оказываются во власти превратных форм. В любом случае современный индивид связывает творчество с чем-то конечным, преходящим, изменчивым, а вот пре­вратные формы действительности, властвующие над ним, он вос­принимает уже как некую трансценденцию, абсолютно неизменную во времени и пространстве.

В любом случае принцип субъектного бытия современным соз­нанием чаще всего воспринимается не иначе, как чуждая абстракция или идеологический знак прошлого тоталитарного нарратива. Все что несет в себе идею человека как субъекта истории и культуры -все это оказывается для него активно чуждым.

Вот это без-субъектное бытие индивида, обусловленное господ­ством глобальной гегемонии капитала и рыночного тоталитаризма,

⁴ В статье «Альтернативы деконструкции: блеск и нищета постмодернизма» (См.: Бузгалин А.В., Колганов А.И. Пределы капитала. М., 2009) дан фунди­рованный анализ тех социально-экономических отношений, которые как раз и порождают превратные формы бытия современного индивида.

158

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

отводит индивиду лишь роль анонимного агента рыночных отноше­ний, но никогда - субъекта как такового. Из этого без-субъектного бытия индивида проистекают и сущностные черты постмодернизма, в частности, отказ от принципа отношения как субстанциональной характеристики культуры. И действительно, в постмодернизме нет никаких отношений, т. е. никто и ничто ни к кому и ни к чему никак не относится. Совершенно прав А. Бузгалин, когда говорит, что по­стмодернизм - это эстетика без красоты, этика без добра, наука без истины. И это именно так, ибо и красота, и добро, и истина есть, прежде всего, отношение.

Отказ от отношения как такового проистекает из того, что в по­стмодернизме нет идеи человека как субъекта. Если нет субъекта, то соответственно нет и никаких отношений, а это значит, что нет и всего того, что сопровождает любое отношение: адресность, посыл, направленность, обращение, интонацию и многое другое. Более того, отсутствие всего этого как раз и есть суть императивов постмодер­низма.

Но мы пойдем дальше и зададимся вопросом, который вскрыва­ет сущность культуры, вставая перед ней с особой остротой, как пра­вило, в периоды общественных и исторических изломов. В данном случае имеется в виду вопрос - быть или не быть?

Этот вопрос для человека мира культуры в действительности оз­начает вопрос - как быть в истории? На какой основе и в качестве кого?

Разрешил постмодернизм это гамлетовское противоречие? Он как бы его разрешил. Точнее, он предложил, но именно его видимо-стное решение.

А ведь речь идет о противоречии, которое стало роковым вызо­вом для философии второй половины ХХ-го века. Суть этого проти­воречия заключается в следующем: человек как наличное бытие есть, а человек как идея (идея субъекта) отсутствует, т. е. идея чело­века есть ничто. Другими словами, противоречие между наличным бытием человека (теза) и идеей человека как ничто (антитеза) -это противоречие постмодернизм разрешил утверждением идеи на­личного бытия человека как ничто (анти-синтез). Чисто постмо­дернистское решение.

Такое решение, казалось бы, не несет в себе открытого отказа от идеи человека, утверждающего действительность без или вне чело-

159

Часть 1 Реформы: странное лицо...

века. Но в действительности постмодернизм утверждает не идею че­ловека, а именно идею самого бытия человека как ничто.

Что это значит? А это значит, что постмодернизм в действитель­ности утверждает принцип наличного не-бытия человека, причем в хронотопе - здесь и сейчас.

Именно это и дает мне основание определить постмодернизм как идеальное наличного не-бытия (ничто) человека.

Но что означает бытие человека как ничто? А это в действи­тельности есть бытие ничего иного, как трупа. Да, именно так, пото­му что понятие «труп» означает не отсутствие человека, а человека, бытие которого есть ничто. Вот откуда в культуре постмодернизма дух эсхатологии. Он вызван логикой йе-монтажа идеи человека как субъекта. Так де-субъективация индивида приводит к отказу от бы­тия, а точнее - к утверждению бытия как ничто, что в действитель­ности оборачивается мутацией человека. А это гораздо страшнее и опаснее смерти.

Но ведь именно это без-субъектное бытие сегодня и утверждает­ся идеологией либерализма как некий идеал жизни. И действительно, утверждение сегодня в качестве общественного идеала - сытое и комфортное не-бытие, которое согласно современной либеральной идеологии сводится к тому, чтобы получать приличное жалованье в фирме, честно платить налоги, делать удачные покупки на Рождество и бодрить себя на старости лет комфортными путешествиями. Но разве это не есть утверждение бытия человека как ничто?

Если же говорить о постсоветском индивиде, то он оказался в ситуации, когда, отказавшись от прошлого, которое было связано с утверждением субъектного бытия, хотя и в жестком противостоянии с мещанством, он в тоже время боится того будущего, которое потре­бует от него социально-творческой самодеятельности в качестве ак­тивного гражданина. И как итог этого - он оказывается в состоянии беспомощности наедине со своим настоящим. А это настоящее обо­рачивается для него мучительным существованием в нарастающих формах отчуждения: поглощаясь сетями рыночных и бюрократиче­ских отношений, он неизбежно оказывается в ловушках самоотчуж­дения. Но ведь именно проблема самоотчуждения сегодня обретает такие масштабы, что становится едва ли не первоочередной в ряду таких проблем как экологическая катастрофа, войны, терроризм.

Да, современный обыватель эпохи глобализации, так же, как и человек средневековья, даже не допускает мысли о возможности для

160

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

себя быть тем, кто хоть в какой-то степени определяет лицо сущест­вующей действительности. В результате он для себя выбирает лишь путь приспособления к существующим условиям жизни. Как писал Ленин в работе «К оценке русской революции» (1908 г.): «...мещанство трусливо приспосабливается к новым владыкам жиз­ни, пристраивается к новым калифам на час, отрекается от старо­го...»⁵. Но приспособиться к современной реальности - значит втис­нуть себя в господствующие формы превратного бытия, постепенно превращаясь в законченного симулякра - как бы человека.

Культура как рынок

Третья предпосылка (и одновременно результат) разви­тия симулятивности как конкретно-всеобщего отношения россий­ских реалий и состоит в том, что культура сегодня оказывается во власти тотального рынка, т. е. во власти всеобщего отношения куп­ли-продажи. Но как тогда в этом случае решается вопрос субъектного бытия индивида?

Понятно, что здесь, в первую очередь, речь пойдет о художнике как о субъекте художественного творчества, которое для него являет­ся сферой его профессиональной деятельности. И действительно, казалось бы, уже силой одного этого положения художник в опреде­ленной степени защищен от власти господствующих форм отчужде­ния, порожденных в том числе, отношениями купли-продажи.

Но так ли это на самом деле?

Каково бытие художника в мире современной культуры?

Какова мера влияния рынка как тотальной субстанции совре­менной действительности на культуру?

Какова общественная природа взаимосвязи современной куль­туры и рынка?

Все эти вопросы выстраивают определенный треугольник взаи­мосвязи: рынок - культура - индивид. Рассмотрим его.

Властные институты и рынок объективно создают систему от­ношений, которые, как правило, стремятся к отчуждению творческо­го потенциала от художника, подчинению его либо политическим (не историческим) задачам, либо соображениям коммерческой вы­годы. Насколько это действительно так, рассмотрим на примере

⁵ Ленин В.И. К оценке русской революции// Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 17. С. 38.

161

Часть 1 Реформы: странное лицо...

взаимоотношении рынка и культуры, которые имеют долгую исто­рию и сложную драматургию. В самом общем виде можно обозна­чить три типа взаимосвязи между этими понятиями.

Первый - культура versus рынок. Эта позиция, характерная для анти-рыночников, как правило, предполагает антагонистический характер взаимосвязи между институтом рынка и культурой.

Второй - рынок как культура. История развития рынка как со­циально-экономического института сопровождалась формированием и определенных культурных традиций (например, культура древне­восточного рынка). Другой пример - советский поэт Маяковский, который не боялся превращать (снимать) такую составляющую рынка как реклама, в феномен культуры. Более того, Маяковский открыто гордился художественным результатом такого большевист­ского укрощения рынка⁶.

Третий - культура как рынок. И это уже имеет прямое отноше­ние к нашей реальности. Действительно, рынок, выйдя за границы чисто экономических процессов, сегодня утверждает свою экспан­сию во всех сферах человеческой жизнедеятельности, включая куль­туру. Это вовсе не означает, что рынок культуры появился только в эпоху глобальной гегемонии капитала - его история насчитывает не одно столетие. Но общественная природа рынка до наступления эпо­хи его тотального господства была все-таки иной: несмотря на отно­шения купли-продажи, он не был настолько влиятельным, чтобы оп­ределять характер общественных отношений в целом. Как писал Марк Блок: «Люди тогда уже знали и куплю, и продажу, но они в от­личие от современников еще не жили этим»⁷.

⁶ Надо сказать, что в области рекламы Маяковский работает много и тща­тельно. Например, для Чаеуправления Маяковский пишет 16 рекламных текстов; заключает с Госиздатом договор на книгу «Реклама» (3 печ.л.); пи­шет тексты для одиннадцати упаковок шоколада Моссельпрома «Живые кар­тинки» (44 строки не разысканы); организует публичное чтение своих сти­хов для «Резинтреста», и более того - по собственной инициативе выступает с отчетом по рекламной работе. Часть его рекламных работ идет на Париж­скую выставку в Советский павильон. Причем, поэт-большевик относился к своей рекламной работе предельно серьезно и как всегда по-новому. Его позиция на этот счет была очень четкой: «Несмотря на поэтические улюлю­канья, считаю «Нигде кроме как в Мосселъпроме» поэзией самой высокой ква­лификации» // Катанян В.А. Маяковский. Хроника жизни и деятельности. М., 1985. С. 259.

⁷ См. Блок М.. Апология история. М., 1973.

162

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

Симулятивное потребление

Действительно, в прошлом рынок если и влиял на куль­туру, то главным образом в опосредованной форме, например, через институт социального заказа (мецената, двора, церкви, государства, политической партии и т. п.). Но такого прямого рыночного диктата в сфере культуры (причем влияющего не только на ее форму, но и на само содержание), как это наблюдается сегодня, еще не было. Обще­ственная актуальность того или иного предмета культуры сегодня измеряется главным образом значимостью его как товара, причем не просто продукта, а именно товара - такого продукта, который оце­нивается, прежде всего, по своей рыночной, а не потребительной стоимости. При этом сам рынок сегодня не является неким автоном­ным институтом. Вырастая из глобальной гегемонии капитала и ба­зируясь на информационных технологиях и современных средствах телекоммуникаций, масс-медийной экспансии, он становится некой тотальностью, проникая во все сферы жизни человека и общества. Но это одна характеристика современного рынка.

Другая характеристика связана с тем, что современный рынок принес новый тип потребления - симулятивное потребление. Оно предполагает симуляцию потребления, но не продуктов и даже не товаров, а симулякров товаров.

Симулятивное потребление предполагает такое потребление, в котором важна, прежде всего, стоимость, а не полезность товара. И это есть атрибут не просто товарного фетишизма, но именно симуля-тивного потребления, которое является продуктом информационных технологий, порождающих виртуальный мир глобальной гегемонии капитала и превращающий все черты бытия в феномен рынка, делая его тотальным.

В чем сущность этого симулятивного потребления и в чем со­стоит отличие его от обычного потребления? В самом общем виде это можно объяснить следующим образом: если в XIX веке индивид покупал костюм из высококачественной шерсти и по высокой цене, то в этом случае его потребительная и рыночная стоимость находи­лись в неком соотнесении друг с другом. Это значит, что даже если этот костюм был куплен для престижного потребления, то в любом случае он не утрачивал своей потребительной стоимости.

Сегодня престижный костюм может быть сделан из дешевой ткани и сшит в Ярославской области, но если при этом он имеет пре-

163

Часть 1 Реформы: странное лицо...

стижный модный «лэйбл», то его рыночная стоимость будет высокой. В этом случае мы наблюдаем уже несоответствие между рыночной и потребительной стоимостью, и оно достаточно сильное. Но этот от­рыв потребительной стоимости от рыночной стоимости восполняет­ся затратами, связанными с теми рекламщиками и маркетологами, которые заняты (вое)-производством общественного представления о том, что именно этот «лэйбл», имеет высокий рыночно-рейтин-говый статус⁸.

Одним словом, если потребительная стоимость выражает цену материального производства (реальную стоимость произведенного продукта), т. е. потребительная стоимость есть идеальное материаль­ного производства данного товара, то уже отрыв этой потребитель­ной стоимости от рыночной стоимости восполняется затратами на производство идеального, каковым и является общественное пред­ставление о рыночном значении данного «лэйбл». Но ведь этот са­мый «лэйб»л, будучи знаком рыночных отношений, в свою очередь сам является феноменом идеального.

Таким образом, маркетологи и рекламщики производят сегодня не просто «лэйбл», (как идеальное), а общественное представление (идеальное) об этом «лэйбл».

Одним словом, рекламщики и маркетологи заняты производст­вом общественного представления об общественном представлении по поводу того или иного брэнда, т. е. они создают представление о нужных представлениях.

Диктатура общего: власть превратных форм

Так реальность, пройдя это двойное абстрагирование (представление о представлении) и утрачивая свою исходную кон­кретность, объективно превращается в символ (по содержанию), схему (по форме). И этот образ должного (абстрактное) подчиняет себе сущее (конкретное).

По мнению Бодрийяра, именно потребление знаков составляет сущность общества потребления, которое, выражаясь его языком, есть «процесс по­глощения знаков и поглощение знаками», что в свою очередь предполагает неизбежное включение в общую систему обмена и «производства кодиро­ванных стоимостей».

164

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

То же самое можно сказать и о рыночных стандартах, которые, выражая должное, подчиняют себе сущее. Итак, должное выдается за сущее, более того - за императив сущего.

Кроме того, превратные формы рыночных стандартов связаны с утверждением такого должного, которое по своему содержанию яв­ляется общим, которое начинает властвовать над конкретным. Од­ним словом, и в том, и в другом случае мы имеем дело с диктатурой превратных форм, а точнее - с диктатурой общего, вытесняющего конкретно-всеобщее. В этом случае мы имеем дело с ситуацией анта­гонистического противостояния, противоборства конкретно-всеобщего с общим.

Так в логике превратных форм создается такое идеальное (сим­вол), которое в качестве должного начинает господствовать над су­щим. Философскую природу этих превращений очень точно подме­тил Э. В. Ильенков: «Когда идеальное пытаются толковать как не­подвижный, фиксированный «идеальный предмет» или «абстракт­ный объект», как жестко фиксированную форму, то получается не­разрешимая проблема - формой чего она является? Ибо такой обо­рот мысли превращает идеальное в самостоятельную субстанцию, существующую независимо от живой человеческой деятельности в качестве ее сверхчувственного бестелесного прообраза»⁹.

Итак, завершая можно сказать, что симулятивное потребление предполагает производство определенных общественных представ­лений о том или ином «лэйбл» (маркетологовую вставку), за счет ко­торой потребительная стоимость догоняет рыночную стоимость (а есть обратное движение?). И это производство «лэйбл» есть не что иное, как производство особого типа надстройки, от которой сегодня прямо и жестко зависит материальное производство. Шить или не шить костюм, из чего и как его шить - все эти вопросы материально­го производства сегодня зависят от того, какой конкретный brand будет «крышевать» этот вид производства. Другими словами, этот brand, являясь по форме неким знаком, имиджем, по сути, является тем общественным отношением, которое детерминирует характер материального производства.

Итак, заключая, можно сказать, что в этом случае вопрос мате­риального производства попадает в зависимость от такого идеалъно-

⁹ Ильенков Э.В. Идеальное. // Философская энциклопедия. М., 1962. Т. 2. С. 226.

165

Часть 1 Реформы: странное лицо...

го (brand), которое связано не с конкретно-всеобщим, а с общим, если не сказать - символом общего. Это первое.

Второе. В связи с вышесказанным возникает вопрос: а есть ли сегодня попытки снятия рынка в культуре? Да, но это, как правило, попытки видимостного снятия.

Видимостное снятие рынка в культуру предполагает редуциро­вание рынка к brand, который в свою очередь пытаются рассматри­вать уже в системе координат культуры как знак некоторого имени. В этой попытке проговаривается намерение современного россий­ского индивида, потерявшего свое имя (связано оно с семейной ди­настией, заводом, СССР- это уже не столь важно) решить проблему своей самоидентификации. Постсоветский человек, хотя экономи­чески и приспособился к рынку, в то же время он так и остался онто­логически неприкаянным.

Интересно, что если первоначально brand возникал как ры­ночная модификация того или иного культурного знака, то сегодня можно наблюдать, как это понятие, взятое из области рыночных отношений, используется, в частности, как субстанция для реше­ния уже онтологических проблем человека, в том числе, проблемы самоидентификации частного человека. Этот частный человек пы­тается решить данный вопрос не как проблему обретения своего имени в мире культуры, а как проблему своей социальной само­идентификации через приобщение к тем или иным знакам пре­стижного потребления. И это приобщение происходит через про­цесс постоянного включения индивида в отношения купли-продажи, которые как раз и становятся субстанцией «обществен­ного» бытия частного человека. Потребность в подтверждении дос­товерности своего общественного бытия заставляет этого частного человека постоянно подтверждать свою состоятельность в сфере отношений купли-продажи. Соответственно процесс общественно­го бытия этого несчастного частного человека превращается, если использовать выражение Гегеля, в «дурную бесконечность» симу-лятивного бытия.

Медийная индустрия - производство частного человека

Доминирование принципа частного интереса в эконо­мике, рост социального отчуждения и личной зависимости от рас­ширяющейся сети бюрократических институтов власти, жесткий дрейф российской культурной политики в «ситуацию ноль», сужение

166

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

коридора личной перспективы - все это загоняет индивида (незави­симо от его имущественного ценза) в формы частного бытия, и как правило, реакционно-консервативные. Законы частного (не путать с понятием «личное») бытия диктуют и соответствующее отношение к культуре, и чаще всего - потребительское.

Применительно уже к культуре три составляющие ее контек­ста (рынок, глобальная гегемония капитал и информационные технологии) обрели свое угрожающее для нее единство в таком феномене как индустрия развлечений с ее разветвленной специа­лизацией¹⁰.

Да, именно медийная индустрия развлечений с ее эффектом си-мулятивного потребления¹¹ стала субстанцией общественного бытия, как художника, так и современной культуры. И дело вовсе не в со­временных технологиях, а в том, что, используя их, масс-медийная система занимается производством и воспроизводством обществен­ного отчуждения в виде симулякра культуры. Ориентированное на такое же симулятивное потребление ¹² масс-медийное производство сегодня является субстанцией общественного бытия и художника, и современной культуры.

Конечно, это обстоятельство определяет и соответствующее по­ложение художника. Будучи, агентом масс-медийного производства, художник творит особый продукт - определенные представления о тех или иных предпочтениях, вкусах, приоритетах, формах и спосо­бах бытия частного человека. Казалось бы, ничего страшного в этом нет: идея частного человека нередко являлась предметом высокого искусства. Однако предметом внимания и производства «индустрии развлечений» является не столько сам частный человек, сколько ча­стный взгляд на идею частного человека. Одним словом, художник масс-медийного производства создает такое идеальное, содержанием

167

¹⁰ См. Williams R. The analysis of culture //Storey J. Culture theory and popular culture. England. Prentis Hall. 1998. P. 24.

¹¹С критикой симулятивных форм выступают Славой Жижек, Жан Бодрийяр, но более глубокую критику этому феномену дает Джеймисон. Из последних отечественных работ эта проблема поднята в статье А. Бузгалина «Альтерна­тивы деконструкции: блеск и нищета постмодернизма».

¹² С критикой симулятивных форм выступают Славой Жижек, Жан Бодрийяр, но более глубокую критику этому феномену дает Джеймисон. Из последних отечественных работ эта проблема поднята в статье А. Бузгалина «Альтерна­тивы деконструкции: блеск и нищета постмодернизма».

Часть 1 Реформы: странное лицо...

которого является не образ человека как некой целостности и даже не его отдельные элементы, а именно частные представления о ча­стном человеке.

Художник индустрии развлечений, участвуя в производстве ча-апных представлений о разных частностях частного человека, тем самым становится всего лишь одним из звеньев совокупного работ­ника на общем конвейере мега-шоу по производству представлений о (1) товарах и формах престижного потребления как основной идеи общественного бытия, а так же (2) престижных имиджах.

Одним словом, художник в логике индустрии развлечения про­изводит то, что позволяет индивиду идентифицировать себя в мире распавшихся универсалий.

Результатом же потребления товаров и услуг «индустрии раз­влечения» является такое идеальное (образы, установки, вкусы, ожи­дания взгляды, императивы), которое в свою очередь становится важнейшей предпосылкой уже материального производства. Соот­ветственно, потребление продуктов современной культуры является ни чем иным, как одной из форм расширенного воспроизводства той же самой индустрии развлечения. И в этом воспроизводстве и ху­дожник, и сам потребитель культуры становятся работниками (у них только разные модусы) одной большой фабрики, производящей осо­бый мир - мир превратных форм бытия индивида, или говоря сло­вами Бодрийяра, мир симулякров третьего порядка.

Но положение художника, и реципиента на этом производстве индустрии развлечения все-таки разное: (1) если художник за это производство получает деньги, то потребитель их платит; (2) если У художника рабочее время становится «свободные», то для потре­бителя время досуга превращается в рабочее время. В любом случае, производство системы представлений о престижном потреблении как императиве высшего смысла бытия становится то общее, что роднит теперь и художника, и реципиента культуры (= ее потре­бителя) . Соответственно, общим результатом для них теперь явля­ется то, что каждый из них в процессе этого производства сам ста­новится носителем частной природы. А частный человек - это Унифицированный индивид, несущий в себе природу не конкрет­но-всеобщего, а общего. Так индустрия развлечения утверждает приоритет общего, а не конкретно-всеобщего и для художника, и Для творчества, и для культуры.

168

169

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

Часть 1 Реформы: странное лицо...

Между тем, содержание творческой деятельности таково, что самореализация индивида и его творчества неотделимы друг от дру­га. Диктатура же общего, проистекающая из господства рынка или/и бюрократической структуры, порождает превратные формы творче­ства, а значит и превратные формы самореализации индивида, что в конечном итоге приводит к саморазрушению уже самого творческо­го потенциала художника.

И действительно, диктатура рыночной тотальности заставляет художника подчинять логику своего творчества конъюнктуре ры­ночного спроса. Так, в условиях рынка, т. е. в атмосфере, казалось бы, свободной от идеологического диктата, творится содержание, но уже не конретно-всеобщего как того требует искусство, а того общего (рыночных стандартов), что диктует рынок.

^ другой стороны, глобализация отчуждения предлагает одну основу решения - жесточайшую конкуренцию, оборачивающуюся в действительности тотальным уничтожением человека, общества, культуры, природы. Но сегодня в мире симулятивных смыслов и форм все обретает превращенную форму, в том числе и процесс уничтожения, который в действительности оборачивается прину­ждением к мутации и человека, и культуры, и общества, и приро­ды. И как следствие этого - превращение проблемы самоотчужде­ния современного человека в одну из центральных, вставая в один ряд с такими проблемами как войны, терроризм, экологический кризис.

Понятно, что это отчуждение не свалилось вдруг с неба на рос­сийскую почву, а появилось как результат неразрешенности проти­воречий советской системы, ставшей основанием для развития оте­чественного постмодернизма (у западного постмодернизма генезис другой). Неразрешенность этих противоречий либеральной методо­логией породила ряд превратностей российской реальности:

капиталистические формы глобализации (ее социальная сущ­ность, а не техническая сторона) как симулякр исторической пер­спективы;

попятная диалектика как превратная форма «развития»;

частные формы бытия диктуют потребительское отношение к культуре;

бессубъектное бытие индивида - основа современных форм са­моотчуждения;

медийная индустрия - производство частного человека

В своей конкретной постановке проблема самоотчуждения вста­ет вопросом: что необходимо для того, чтобы современный индивид, обреченный на анонимное бытие в социуме и в культуре, стал пол­ноценным субъектом истории и культуры? Другими словами, что необходимо для того, чтобы современный индивид из согбенного объекта глобализации отчуждения превратился бы в «выпрямленно­го человека» (А. В. Луначарский) мира культуры?

Заключение

Именно протест, но не столько даже экономический, сколько онтологический, вызванный чувством оскорбления от бес­просветности и унизительности господствующих форм бытия, в которые загнан современный индивид, как раз и вызывает не пре­кращающиеся массовые социальные волнения во всем мире и в первую очередь в странах, как я бы назвала, «комфортной цивили­зации».

Новые социальные движения, охватившие почти все страны Ев­ропейского сообщества, пытаются обозначить и проложить хотя бы реперные точки новой исторической перспективы, в то время как его политический истеблишмент вместо этого продолжает и дальше фе­тишизировать диктатуру правил отчужденного бытия и человека, и культуры, и природы.

Одновременно они показывают и то, что для современного за­падного сообщества (впрочем, как и для российского) все более зна­чимой становится проблема, но уже не модернизации (этот «поезд» ушел), а перезагрузки самой его субстанции, самой его основы. Та­кой перезагрузки, которая исходила бы из утверждения принципа субъектного бытия человека в социуме и в культуре. Именно на ос­нове принципа субъектного бытия индивида только и можно искать альтернативу рабскому существованию (сытому или голодному - это уже не столь важно) современного человека в качестве функции (ка­питала, бюрократии, рынка, фетишизма правил).

Необходимость этого субстанционального обновления общест­венной системы Запада (как и России) неизменно связана с поиском и нового вектора исторической перспективы, снимающего симуля-тивные формы развития общества, культуры, человека.

Этот поиск заявляет себя становлением общественного запроса, правда, еще не столько на историческую перспективу, сколько на просматривание этой самой перспективы, причем независимо от

170

Л.А. Булавка

Постсоветская культура: принуждение к мутации

предпочтения той или иной ее модели (линейной, сферической, об­ратной, панорамной). Человек сегодня ищет те горизонты, которые дали бы ему возможность обретения перспективы становления себя как родового человека; той перспективы, которая стала бы для него онтологической опорой, позволившая ему предъявить, говоря сло­вами А. Блока, «....безмерные требования к жизни: все или ничего; ждать нежданного; верить не в то "чего нет на свете", а в то, что должно быть»".

¹³ Блок А. Я лучшей доли не искал. М.,1988. С. 485.

Часть 2

Реформы:

Отторжение инноваций

М.И. Воейков

---

Дата добавления: 2019-08-31; просмотров: 136; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!