Ноября 2005 года Продолжение семинара 15 страница

A . M . Вилькин: Правильно! Они становятся хозяевами, когда нет хозяина. А потому - хорошо бы, чтоб его вообще больше не было. Тем более, что прав у них на трон побольше, чем у этого «татарина». Из зала: Какая иерархия между Шуйским и Воротынским? A . M . Вилькин: Они оба достаточно высокого уровня и входят в этот Верховный Совет. Только их оставили смотреть, а остальные пошли на поклон к Борису Годунову, зятю Малюты Скуратова.

Из зала: Я думаю, что они даже не попробовали то, что осталось вчера не скушанным.

A . M . Вилькин: Замечательная идея! Из зала: Я хочу попробовать. Как актер предлагаю себя. (Смех в зале.)

A . M . Вилькин: Замечательно. Сейчас попробуем. Жратвы нет. Я, честно говоря, хотел, но не успел, опаздывал. Думал, куплю десяток яиц, скажу, чтобы их сварили; артисты выйдут на сцену, и я скажу: «Ну-ка, давайте, начинайте...»

Замечательная идея. Они вчера очень крепко выпили. Там все время в этих Кремлевских палатах были такие крупные сатурналии со времен Грозного: ели, пили и все остальное. Хорошая идея, что они сильно с похмелюги и не могут даже есть.

Директор театра поцелует меня и быстро побежит к себе в кабинет за какой-нибудь хорошей бутылкой коньяка. Если я ему скажу: «Мне нужен роскошный стол: бок этот самый, лебедь, какие-то куропатки, бадья черной икры», - он поймет, что Александр Михайлович заболел, надо срочно искать нового художественного руководителя. Но я ему скажу: «Спокойно, это мы заказываем реквизит. Только чтобы очень хорошо сделать этот стол. Так, чтобы потом за этой бутафорской черной икрой люди охотились и дважды украли у нас эту бадью». (Смех в зале.)

Раз они там все время гуляли, жрали, то утром надо опохмелиться. Капустки надо или рассольчику. И тогда, в общем, какое-то небольшое количество реквизита можно оставить. И вот это все уже не доедено. Да? Но, после похмелюги надо привести себя в порядок... Во-первых, психо­физическое состояние для русских актеров достаточно хорошо извест­ное. И уже артисты немножко оживают, потому что это понятно. И вот на это состояние можно и замотивированно «положить» текст - у них вновь пошел разговор: «А чем мы хуже?»

(Актеры, под одобрительные реакции итальянских коллег, этюдно пробуют первую сцену.)

Из зала: Как всегда, решается все важное вот под это вот...

A . M . Вилькин: Да они не решают, потому что потом один другому говорит: «О чем мы вчера говорили?» - «Ну, об этом». - «Не помню. И тебе советую забыть». Но вот в этом похмелье мужском хочется еще немножечко поруководить миром. И вот на этом психофизическом са­мочувствии и на этом физическом действии можно попробовать порепе­тировать. Это не так много, минут шесть-семь, тут и зритель получит удовольствие. Потому что если они просто жрут - это одно, а если все есть, а есть невмоготу, то это становится достаточно образной вещью.

Но вот еще заковыка. Посмотрите, ребята, обязательно обратите внимание, что дело происходит 20 февраля 1598 года. Во-первых, надо узнать, что там было двадцатого февраля - это выяснить надо. Не был ли это пост, не было ли это что-то еще, - чтобы не попасть «под каток» ка­кого-нибудь специалиста: «Они у вас едят, а там пост». Вы можете ска­зать: «Да, вы правы. Но, между прочим, они все нарушали пост».

Из зала: Там Великий пост уже идет.

A . M . Вилькин: Смотрите внимательно. Обязательно какой-нибудь «критик-патриот» найдется: «Что это вы сделали? Вы же не знаете рус­скую историю! Это же был пост Великий, а у вас поросенка жрут!» От­вечайте: «Знаю. Я принципиально это и сделал». - «Почему?» - «Потому что они не соблюдали пост у себя там, в Кремле». - «Это не доказано». -«Извините, вот господин Карамзин...» Все. Во-первых, этот критик будет бояться с вами публично спорить. Во-вторых, он всегда будет приходить к вам в театр, чтобы поймать вас на чем-нибудь. Так что одного зрителя вы уже заполучили.

(Смех в зале.) Давайте пока остановимся на этой идее. Зрителю вообще приятно, когда У него слюна течет. Буфеты у нас плохие, там они все равно этого поесть не могут, а тут на сцене такое пиршество: «До чего ж красиво! Чего ж мы так не живем, как на сцене?»

Келья Пимена. Там же, в монастыре тоже идет какая-то жизнь. Обычно что? Пимен пишет, пишет, пишет... (Сейчас я расскажу про «пишет», как можно хитро смонтировать эту сцену. Думаю, что я вас смогу убедить, и вы скажете: «Как просто и как здорово получается!») И ^вот он что-то все пишет, а Гришка Отрепьев «страдает» по этому поводу. А ему делом надо заниматься. Если бы кто-нибудь это нашел! Они же ^все-таки в монастыре чем-то занимаются. На него там наложена какая-то ^повинность. Вы можете представить, если, положим, Гришка Отрепьев ^моет пол в келье?

Из зала: Он же спит.

1

118

119

 

Вилькин A . M .: Да нет, ради Бога! Когда проснулся. Надо же вста-вать и что-то делать. Значит, он встал - идет монолог «все тот же сон» -на наших глазах снимает вот эту рубаху, и мы вдруг в этой келье видим голого по пояс мужика, который начинает мыться с утра. Из зала: Приходить в себя.

Вилькин A . M .: Приходить в себя. Потом надо, наверное, пригото­вить старику поесть - потрапезничать с утра-то. Да? И в отличие от той трапезы, здесь-то - два яичка, такая же капустка или что-то еще. И вот на этом знаете как замечательно сцена пойдет? Незаметно и достоверно. Я же не могу, чтобы они, как в опере: Пимен сидит пишет, а этот Гришка стоит, уставившись в дирижера, и ждет когда ему вступать. А если точно выяснить, если найти, чем Гришка начал заниматься: вот он умылся, приготовил скромную трапезу, поел... Потом: «Скажи, а сколько лет ему было?» Пимен говорит: «Да девятнадцать, вроде тебя». И чем они зани­маются? Я думаю, Пимен передает ему листы рукописи, а Гришка начи­нает их набирать на типографской машине и печатать. Книгопечатанье тогда в России уже было, а эти машины и оборудование хранились в мо­настырях! Можно это все у Карамзина найти. (Большая пауза. Аплодисменты.)

Из зала: Если это раннее утро, то там темно. Это значит, что всю ночь там горела лампада...

A . M . Вилькин: Да. Но я хочу, чтобы сначала в контровом свете вдруг мы видели молодое тело, окатывающееся водой, фыркающее, вы­тирающееся и очень брутальное - это первое появление Гришки Отрепь­ева.

Из зала: Подсвеченное снизу.

A . M . Вилькин: Ну, это я не очень хочу, чтобы снизу там что-то страшно подсвечивалось.

Из зала: Будет интересно, что если там бояре есть не могут, то здесь - с большим аппетитом...

A . M . Вилькин: Да. Здоровые, едят, разговаривают. Хорошая идея, ты прав.

Из зала: Да, действительно, их надо занять чем-то. Пимен пишет, а Гришка Отрепьев моет пол. Тогда получится контраст: мы видим, как он моет пол, ползает, а в Польше, когда он появится, он уже полы не будет мыть. А иначе как показать его перерождение?

A . M . Вилькин: Это ваше право.

А теперь для вас еще один интересный вопрос. Значит, говорит дум­ный дьяк Щелкалов: «Собором положили в последний раз отведать силу просьбы над скорбною правителя душой. Заутра вновь святейший Пат-

риарх...» «Заутра вновь» все пойдут его просить. «Заутра» - это когда? «Мы все пойдем молить царицу вновь, да сжалится над сирою Москвою и на венец благословит Бориса. Идите же вы с Богом по домам, молитеся - да взыдет к небесам усердная молитва православных». «Идите же вы с Богом по домам» - я хочу понять, они когда пойдут-то?

Из зала: Завтра утром, к заутрене.

A . M . Вилькин: Это надо знать точно.

Из зала: Это половина пятого утра.

A . M . Вилькин: Значит, они отслужат и двинутся туда. «Заутра вновь святейший Патриарх, в Кремле отпев торжественно молебен, предшествуем хоругвями святыми, с иконами Владимирской, Донской, воздвижется; а с ним и весь народ». Значит, это часов в шесть они опять пойдут его уговаривать. Но ночь-то впереди есть? «Идите же вы с Богом по домам, молитеся - да взыдет к небесам усердная молитва православ­ных. Народ расходится». Я себе пишу - для вас и для себя - в скобках: а где прокладка временная? Потому что следующая сцена начинается уже там, в Новодевичьем монастыре: «Теперь они вошли к царице в келью, туда вошли Борис и Патриарх», - это уже после заутрени происходит, так? И вот этот стык, если его не найти постановочно, режиссерски, то мы уже ничего не понимаем. Вы согласны со мной?

Из зала:

- Да. Поискать его надо.

- Полтора часа он идет примерно, по чистому времени. A . M . Вилькин: Почему полтора часа?

Из зала: Потому что заутреня в половине пятого утра. A . M . Вилькин: А пришли они когда? Из зала:

- Без четверти шесть начинали звонить в колокола на раннюю мо­литву.

- Вечером они пришли, раз народ по домам отправляют.
A . M . Вилькин: Сейчас сколько времени, в начале пьесы?
Из зала: Восемь, девятый.

A . M . Вилькин: Когда мы будем первую сцену играть - вечером или Утром?

Из зала: Получается, что целый день пропадает.

A . M . Вилькин: Ну да, я же вам об этом и говорю. Нет, экспозиция Написана замечательная! Но что же это такое? Где вот эти два, три или Пять часов, когда «идите по домам, отдохните, а потом опять пойдем его Уговаривать»? Потеряли эти два-три часа.

Из зала: Больше.

120

121

 

A.M. Вилькин: Больше. Я-то думаю, что больше, потому как вы сказали замечательно: «Я знаю, как это надо делать: утром они с похме-люги, надо привести себя в порядок, скоро народ придет, в таком со­стоянии нехорошо показываться, они же известные люди». Правильно? Мне это очень нравится. Я думаю, что для себя я зафиксирую ваше предложение и использую. Это не значит воровать, это значит использо­вать.

Георгий Александрович Товстоногов, когда я приезжал к нему на семинар, мне говорил: «Саша, Вы зачем рассказываете свои идеи? Идея постановки хороша только тогда, когда ее хочется украсть. Если не хо­чется украсть, значит идея плохая». Я по наивности спорил: «Потому что иначе она будет внутри гнить, так уж лучше рассказывать это». - «Луч­ше, Саша, не лениться и свои мысли записывать».

Значит, народ расходится, а потом опять сходится. И что я подумал? Вот смотрите: там ночь должна быть. А где у нас есть ночь? Открываем, и вы посмотрите, господи, какая у нас с вами прелесть-то! Какая у нас замечательная вещь! «Идите по домам», и мы монтируем с чем? Пимен один перед лампадой ночью. А ночь эту мы чуть не съели. Но оставляем только его монолог до момента «Еще одно, последнее сказанье». Значит, мы нашли замечательную драматургическую, вернее сценическую «про­кладку», и тогда это динамично позволяет двигаться. Мы «зарядили» Пимена: «Но близок день, лампадка догорает, еще одно, последнее ска­занье».

Из зала: Он может появиться даже на фоне того, что происходит.

A.M. Вилькин: Это мы потом поговорим, потому что появится за­дание художнику - как сделать так, чтобы это все быстро монтирова­лось.

Из зала: Между Кремлевскими палатами и монологом Пимена.

A.M. Вилькин: Вы молодец, умница, господин итальянский режис­сер. Все дело в том, что (прочтите реплику): «Ночь. Келья в Чудовом монастыре (1603 года)». Значит, это пять лет прошло, правильно? Но я внимательнейшим образом читаю этот текст начальный и фантазирую, что он все время пишет. Мы же не начинаем с Григория? Мы же им за­канчиваем. Так что это просто монолог Пимена, мы совершенно спокой­но можем его туда передвинуть. Тем более, что это не противоречит ав­тору, - мы же Григория еще не заявляем. Значит, хороший нашли кусо­чек, чтобы эту экспозицию разбить? перебивочка хорошая получилась? Теперь смотрите...

Из зала:

-   Получается скачок такой, если потом опять начать с Пимена, ко­
торый тогда закончил «еще одно, последнее сказанье». Проходит много
лет, и он опять...

- Это он в качестве шутки.

A.M. Вилькин: Ну, в качестве шутки можно. Я себе пишу, ребята: умывается по пояс Гришка, приносит еду, за едой (гениально ложится текст!) он рассказывает: «Знаешь, мне снилась штука, что сверху я...»; потом убирает со стола, начинает что-то делать. Но что-то очень точное надо найти. Готовит перья Пимену? Вот я пишу себе: найти точный быт. Зачем это нужно? Почему? Потому что, вот смотрите: «О страшное, не­виданное горе! Прогневали мы Бога, согрешили: владыкою себе царе­убийцу мы нарекли», - говорит Пимен.

Из зала: Если это сделать в современном ключе, он может себе та­туировку сделать после этого монолога.

A.M. Вилькин: Татуировку? Зачем?

Из зала:

- «Не забуду Годунова».

(Взрыв хохота в зале.) - Он накалывает себе «Дима».

A.M. Вилькин: Ну да, - «Дима - сын Иоанна». Смешно, но очень грубо. Впрочем, подобные знаки довольно часто можно сегодня увидеть

в театре.

Идем дальше... Раз мы пошли на этот прием параллельного монтажа, там опять очень большой монолог: «Владыкою себе цареубийцу мы на­рекли...» Я говорю: Минуточку, очень долго он идет. А что тогда туда можно параллельно вмонтировать? Монолог Годунова со свечой у ико­ны. Он молится, как у Шекспира, когда Клавдий молится: «Достиг я высшей власти...», и Гамлет над ним стоит с кинжалом и говорит: «Не могу сейчас его убить - он молится». И вот этот монолог Бориса, как молитву его, можно туда вставить.

Мы вставили параллельным монтажом туда молитву и возвращаемся сюда: «Давно, честный отец, хотелось мне спросить о смерти Дмитрия-Царевича». Ребята, так у нас тогда, что называется, драматургически все складывается, мы все понимаем. Борис молится, а Гришка пытается эту историю выяснить. В этом смысле - режиссерское право так смонтиро-^вать, чтобы стало понятней. И у нас дырок тогда нет, и эта сцена стано-^вится динамичной. Борис Годунов заканчивает: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста», - заканчивает молитву свою, и после этого можем за­мечательно монтировать, двигаться дальше.

123

Патриарх с игуменом выясняют: «Так что, кто такой этот парень?» ц непонятно, о каком парне говорят - о Борисе Годунове или о Гришке. Да, Гришка Отрепьев удрал, и объявляет себя царем. Вам не кажется, что очень хорошо по монтажу становится? Мне становится интересно смот­реть, как это все происходит. А ведь этот прием у гениального Алексан­дра Сергеевича есть. В «Полтаве». Это заметил другой гений - Сергей Эйзенштейн.

Из зала: Почему Пушкин-гений так не смонтировал? A . M . Вилькин: Вопрос непарламентский. Объясню тебе: потому что Пушкин - гений. Вилькин - не гений, но прошло много лет, за это время изменился алгоритм сценического существования и реального времени спектакля - это во-первых. Во-вторых, я же не меняю Пушкина, я же свои слова не вставляю, я же ситуацию не меняю, я просто монти­рую это ритмически в сегодняшнем дне. Вот я против, чтобы татуировку «Дима» делать. Шутка хорошая, но я против. А то, что я сценически пы­таюсь смонтировать так, чтобы это было в современном, сегодняшнем ритме - на это я имею право, как интерпретатор драматургического ма­териала.

Из зала: Простите, у Вас нет оригинала, черновика Александра Сер­геевича? Может, там так и есть?

Вилькин A . M .: К сожалению, нет. Это моя недоработка, надо будет посмотреть. Но по этому монтажу у меня все очень хорошо двигается. Я не забываю ни ту историю, ни эту, и они друг друга как бы высветляют и сплетаются в одну плеточку. И заканчивается тогда первый акт: «И не уйдешь ты от суда мирского, как не уйдешь от Божьего суда». После идет кусок «Кто такой?» «Ведь это ересь, отец игумен». - «Ересь, святый владыко, сущая ересь». И мы успеваем перестроиться (если даже это нужно художнику) на сцену «В корчме». Необходимых действующих лиц там нет вначале, мы же смонтировали так, что они же могут туда приготовиться; и мы уже видим Гришку Отрепьева не в монашеской рясе, а уже в каком-то полушубке - мы немножко его переодели, и он уже в корчме.

Отыграли корчму... Он удрал. Опять Москва, Шуйский, и мы теперь уже знаем, куда Гришка удрал: из недружественной Польши пришли сведения, что там появился Дмитрий. Правильно? Сцена в доме у Шуй­ского коротенькая.

После этого идет сцена царя с детьми (очень важная), пока не при­ходит информация к нему, что появился этот самый убиенный царевич. И ничего себе «оговорка по Фрейду»: «Послушай, князь Василий: как я узнал, что отрока сего... Что отрок сей лишился как-то жизни».

Значит, вот «оно» идет, идет, идет, «все тот же сон», и вот здесь: «Да, тяжела ты, шапка Мономаха», я пишу: «Финал первого акта».

(Аплодисменты в зале.)

Никакая высшая цель не оправдывает преступные средства ее дос­тижения. Если ради овладения «шапкой Мономаха» Борисом Годуновым был убит престолонаследник, то кара возмездия падет на голову его сы­на, как престолонаследника. Кровь - за кровь. Что и подтверждают нам уроки истории, которые, как известно, мы никогда не запоминаем.

Из зала: Простите, но у нас перерыв на обед.

A . M . Вилькин: Перерыв? Ну что же, значит - перерыв. О польских сценах и финале трагедии поговорим завтра.

P . S . Продолжение лекций на следующий день не состоялось по каким-то админист­ративно-хозяйственным причинам.

124

125

 

Консультации. Май 2007 год A.M. Вилькин: Добрый день. Ваш худрук, Леонид Ефимович Хейфец, попросил меня провести несколько консультаций перед вашим экзаме­ном по теории режиссуры. Ну что же, я в вашем распоряжении. Можете задавать вопросы. Мы с деканом нашего факультета Вячеславом Влади­леновичем Терещенко постараемся на них ответить. Но не на все, конечно. (Смех в зале) Есть актеры, которые на первой встрече с режиссером спрашивают: «Вы не могли бы нам рассказать содержание будущего спектакля?» И моло­дой режиссер, краснея и запинаясь, начинает рассказывать содержание будущего спектакля. Вместо того чтобы сказать: «Мы поговорим еще о содержании, но это в процессе работы, потому что содержание, сразу выраженное в словах - вряд ли вас заразит. Читайте Станиславского, Таирова, Мейерхольда, Вахтангова, Брука. Они все говорят о том, что не надо актерам сразу знать содержание».

С вами они еще могут спорить, а с Бруком, Мейерхольдом, Вахтан­говым, Товстоноговым - не будут. Но для того, чтобы так ответить, вам же всё это надо прочитать.

Так вот: содержание нашей сегодняшней беседы - «подготовка к эк­замену». Я расскажу вам, как сдавать экзамен.

Первое - вы должны знать точно формулировку ответа. После того, как вы ее процитировали, и экзаменатор фиксирует: «Формулировку он знает, так что «удовлетворительно» ему уже можно поставить, дальше вы говорите: «Можно пример из собственной практики? Как я это пони­маю».

---

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!