Отношение ученого к подчиненным
1984-й год. На Совете института разбирался конфликт профессора и ассистентки. Кончилось тем, что молодая преподавательница уволилась с работы по собственному желанию. Меня терзала мысль: какой же ты профессор, какой философ, если вот так, войной, сражаешься с ассистентом!
Немало примеров борьбы с нижестоящими дает повседневная жизнь любого вуза. Нет, господа! Если я ношу чин профессора, я могу открыто выступать против другого профессора, но к нижестоящим: доценту, ассистенту, лаборанту — я буду относиться безупречно, не добиваясь увольнения, апомогая человеку справиться с ситуацией, показавшейся ему кромешной.
Ученый входит в институт и здоровается с вахтером так же любезно, как с ректором.
Ученый сумеет решить конфликт внутри коллектива, но сумеет работать и без конфликтов.
В декабрьскую темень и дождь в Ленинграде в самом начале пребывания в аспирантуре, когда с темой не ладилось, настроение было подавленным, я шла на заседание кафедры. Поднимаюсь по лестнице, сворачиваю в кори тор и вдруг вижу: навстречу идет Сакмара Георгиевна Ильенко. Подошла и так солнечно, сияюще ласково улыбнулась она мне. Я до сих пор вспоминаю эту Улыбку почти незнакомого тогда человека, члена-корреспондента АПН СССР.
Я вспоминаю эту улыбку и не задаю вопроса, кто первым должен здороваться: я или не я? А собственно, почему не я? Поздороваться первой даже приятно.
Директор крупнейшего издательства В.И. Назаров рассказывал, как, будучи аспирантом Академии общественных наук при [185] ЦК КПСС, он один раз, задумавшись, чуть было не проскочил мимо известного академика, но проскочить ему не удалось, потому что Евгений Михайлович первым мягко и ласково поздоровался с аспирантом. Тридцать лет отделяют этот эпизод от того дня, когда рассказал о нем сам участник ситуации. Вот какой силой обладает церемониал приветствия!
|
|
|
Карл V поднял кисть, уроненную Тицианом. Это говорит не столько о величии Тициана, сколько о величии Карла V.
Интерес к фантастике не ослабевает, но мы как-то забываем, что фантастический уровень бывает и у доброты. Д.С. Лихачев пересказывает в своих заметках отрывок из очерков об англичанах Орестова. На улицах Лондона столкнулись две машины, а из дома напротив через некоторое время вышла женщина с подносом и двумя чашками чая и предложила горячего чаю взволнованным водителям (Д.С. Лихачев. Заметки и наблюдения: Из записных книжек разных лет. — Л.: Советский писатель, 1989.— С. 347).
Фантастическая доброта, не правда ли? А то, о чем мы пишем: лояльность к начальству и правительству, теплое отношение к коллегам и подчиненным — ведь это тоже фантастический для привычного поведения уровень личной доброты, но необходимость (актуальность) именно таких отношений не ученый ли призван утверждать первым из первых?
|
|
|
Отношение ученого к малознакомым и незнакомым людям
В отличие от предыдущих типов отношений вданном случае другая сторона не знает, что перед ней ученый, но и здесь главная составляющая отношения ученого — любовь.
Герой повести Ирины Полянской «Предлагаемые обстоятельства» доцент Александр Николаевич, «перед которым трепетали многие люди», проводил своеобразный эксперимент: ему «ни разу не надерзила ни одна продавщица и ни один чиновник не повысил на него голоса». «Просто люди чувствовали его ум и силу, к продавцу или же к чиновнику он обращался с заведомой уважительностью, сразу предполагая в каждом из них человека, в высшей степени порядочного и мастера своего дела. Речь его была классически правильной, говорил он медленно и чувствовал ответственность за каждое произнесенное им слово, у него был приятный голос и старинная манера общения, он несколько наклонялся к собеседнику и с участливым вниманием задавал вопросы» (Чистенькая жизнь. Повести и рассказы. — М.: Молодая гвардия, 1990. — С. 43).
|
|
|
Такой эксперимент хочется повторить. В области культуры общения у нас масса ложных оправданий и некрасивых привычек. Так, не все знают, что сделать замечание незнакомому человеку [186] в магазине ли, троллейбусе, на вокзале, да где угодно — верх неприличия.
Идеальная позиция — позиция ученика, а не учителя. Идеальный подход — подход снизу или наравне, но не сверху. К группе людей можно отнестись сверху, но к одному конкретному человеку будем подходить с почтением, заразнее прогнозируя в нем кладезь достоинств. Именно такой совет дают режиссеры артисту, исполняющему роль положительного героя на сцене.
Люди имеют право на доверие к их добрым и доблестным качествам.
Продавщица взвешивает конфеты, а женщина, отходившая к кассе, тянется, чтобы увидеть стрелку весов. «Только шею не оторвите!» — говорит не очень вежливая продавщица. Но согласимся и с ней: если каждый покупатель подозревает тебя в обмане, обвешивании — и не такое слетит с языка.
Сколько оскорблений выдержали спекулянты! Сколько брани сыплется сейчас на головы «новых русских»? Ну почему мне должно быть плохо оттого, что у кого-то коттедж? Да нет же! Спокойно приму неравенство. Спокойно буду относиться к незнакомым людям, в том числе и очень богатым. Все они — мои соотечественники.
|
|
|
Люди голодают по элементарной благожелательности, снисходительности к их возрасту, характеру, поведению, причудам.
Я лежала в отделении гнойной хирургии, и через некоторое время из коридора меня перевели в палату. Я заметила, что все шесть молодых женщин недолюбливают одну бабулю. Старушка была не сахар, сидит, насупившись, как Кабаниха. Когда она вышла, я, правда, один раз сказала; «Ну что вы к ней пристаете, старый ведь человек». Может быть, один раз я ей в какой-то мелочи помогла. Мне было не до нее (дома оставался без моего молока четырехмесячный сын, мастит не проходил, две операции мало что дали, температура не спадала). Палата жила своей жизнью. Мне было не до старухи. Настал день, когда ее выписали и за ней из Харькова приехал сын и привез коробку конфет. Она берет эти конфеты и через всю палату несет их мне. Я почувствовала жгучий стыд. Получить конфеты только за то, что не посмеивалась, исподтишка не подмигивала? «Что Вы, бабушка, отдайте хирургу, — убедила я ее, — он Вас хоть резал!»
А вот другая история. Еду в троллейбусе и любуюсь фасоном костюма молоденькой женщины, лет двадцати семи. И загадала я тогда: если мы с ней будем выходить на одной остановке, я ей скажу, какой чудесный у нее костюм! Я вижу, что и она стала готовиться к выходу, а на меня напал страх. Как же трудно похвалить незнакомого человека! Набираю воздуха в легкие и не своим от страха голосом говорю: «Какой у Вас изумительно сши-[187]-тый костюм! Вы его шили?» — «Правда? Вам нравится? Я не шила — купила». Дальше завязался уже чисто женский разговор. «Импортный?» — «Представьте, наш! И всего за 40 тысяч!» Надо уже выходить, приехали. И вдруг она чуть ли не со слезами говорит: «Как Вы мне настроение подняли! Мне так грустно сегодня было».
Пятнадцать лет отделяют эти две истории, а доброта по-прежнему остается самой главной я самой дефицитной составляющей наших взаимоотношений.
Социолог В. Ольшанский с группой помощников проводил любопытный эксперимент в 1983 году. Испытуемым предлагалось закончить фразу: «Люди в нашем городе делятся на...» Через десять лет опрос повторили. Если в 1983 году в части моральных характеристик (были, конечно, и другие характеристики) делили людей на честных и нечестных, то в 1993 году подбор слов стал иным: честных и негодяев, подлецов, проходимцев и т.п. Ученые сделали вывод о нарастании диффузной враждебности в обществе, а такая размытая враждебность сеет семена гражданских войн.
Неужели и ученый, характеризуя своих соплеменников, будет сеять войну?
Любимый герой Достоевского — князь Мышкин. Почему князь? Вот как объясняет это дочь писателя Любовь Достоевская: «Нет нужды, конечно, доказывать, что никакого снобизма нет в намерении Достоевского изобразить себя в образе князя. Он хотел этим показать, какое огромное нравственное влияние может оказать на народ человек высокой наследственной культуры, если он обращается с ним, как брат и Христос, а не как сноб» (Л.Ф. Достоевская. На каторге // Слово, 1991, № XI. — С. 56).
Отношение ученого к своим соотечественникам хорошо просвечивается в его публикациях. По публикациям можно судить, корректно или не очень относится исследователь к современникам.
К. Касьянова пишет о научно-популярных журналах в Польше. «Они, например, ставят своей задачей давать полезные советы земледельцам или ремесленникам. И в них звучит такая любовь, даже нежность, к земледельцу или ремесленнику, к его судьбе, труду, уважение к его терпению и умениям. Как же, ведь это наш, польский крестьянин, представитель народа, который дал миру Коперника! Пусть пока он бедный и необразованный, но это не его вина, он может подняться и стать богатым и сильным. Мы должны ему в этом помочь, потому что мы — один народ, у нас общая судьба» (Знание — сила, 1992, № 11. — С. 48). 188
Отношение ученого к близким
Наука забирает исследователя не только у дружеских компаний. Она в какой-то степени (причем на определенный срок очень сильно) отнимает ученого у семьи. Домашние заботы, игра с детьми, порядок на садовом участке, ремонт квартиры, а то и просто посидеть-поговорить — многое приносится в жертву.
В комнате мама и пятилетняя дочь.
— Чего ты пишешь и пишешь? Все равно выбрасывать, когда постареешь.
— А ты разве собирать не будешь, хранить, читать?
— Ну не знаю. Если только мне это понадобится. А вообще-то нет. Мне это не понадобится. Я же в твоем институте работать не буду.
— Почему?
— Я же не хочу, чтоб мне мое дите мешало.
Отношение ученого к близким — наиболее уязвимый тип отношений. Эти отношения нуждаются в ежедневной подпитке и укреплении.
«Тут — блины, тут — пеленки, тут — диссертация», — вспоминает о днях своей молодости Марина Васильевна Федорова, доктор наук, профессор, мать троих детей.
Мать троих детей, она же известный математик Е.С. Вентцель, она же известная писательница И. Грекова признавалась, что у нее всегда страдал дом.
Филолог Р. Фрумкина пишет, что наука почти всегда требует жертв не от самих ученых, которым она приносит столько радостей, а от других, главным образом от близких. Более всего это соответствует ситуации, когда науке посвящает себя женщина (Знание — сила, 1994, № 6. — С. 103—104).
Близкие ревнуют тебя к письменному столу, книгам, каким-то таинственно-непонятным замятиям. Не от хорошей жизни было напечатано в газете такое .признание-наблюдение: «Если стук вашей машинки помешает кому-то из ближних, так ему и надо, значит, он не рад ближнему в старом святом значении этого слова» (Литературная газета, 11 декабря 1986 г.)
Что ж, членам семьи полезно помнить, что успех одного будет принадлежать всем, успех каждого войдет в анналы семейных преданий. «Эти две книги по телефонной связи написал твой дедушка», «Дядя Володя защитил докторскую в сорок лет», «Дядя Володя доказал, что целый институт не так работает». Несколько подобных реплик впитает ребенок, и прорастет в нем уважение к семье, роду.
Речь у нас пойдет, однако, не о членах семьи, а о самом ученом, о его вкладе в собственную семью. [189]
Была телепередача о теории катастроф. Говорилось об извержениях вулканов, землетрясениях — и вдруг, в конце, прозвучало: занятия наукой поднимают человека на такую высокую ступень и столько от него требуют, что семья часто не выдерживает этого и трещит по швам.
Катастрофа в семье. Будем помнить об этом и редкие свободные минуты, часы, дни отдавать не друзьям, не увлечениям, а своим близким, натерпевшимся от нашего неучастия в их жизни и соскучившимся по нам. «На детях великих природа отдыхает». Нет, не природа, а сами великие экономят на детях, не особо стремясь к общению с ними.
Биографы Пушкина отмечают, с какой любовью поэт «строил свой Дом, как его берег, с какой нравственной высотой и точностью решал жизненные задачи (нужно было обладать редким талантом, благородством и бескорыстием, чтобы покорить такую дикую, корыстную — и не всегда трезвую — барыню, какой была его теща, а он ее покорил, она собственноручно это засвидетельствовала!» (Новый мир, 1986, № 10, — С. 241).
Все пятеро детей П.А. Флоренского стали учеными. В те годы, когда дочь Ольга ходила в школу, отец из концлагеря писал ей об опасности увлечься товарищеской средой в ущерб семейным обязанностям.
«Ведь товарищеская среда потому притягивает к себе все внимание, что товарищеские отношения в сущности безответственны, каждый отвечает сам за себя и каждый занят своими интересами. Поэтому в ней легко. Но эта легкость есть легкость пустоты, а все подлинное требует усилия, работы и несет ответственность. Зато доставшееся с усилиями, действительно внутренне проработанное, остается на всю жизнь. Того, что может дать родной дом, не даст потом никто и ничто, но надо заработать это, надо самой быть внимательной к дому, а не жить в нем, как в гостинице» (Знамя, 1991, № 7. — С. 218).
Осознает ли наш современник, молодой исследователь ценность семьи так, как осознавал ее Пушкин, осознавал Флоренский?
Снисходительным и заботливым должно быть отношение молодого ученого к своим близким. «Это не так уж и мало, когда молча и тактично вам что-либо прощают, хотя бы самую мелочь», — пишет Сергей Залыгин в романе «Южноамериканский вариант».
Весной 1995 года профессор Марина Васильевна Федорова проводила аспирантский семинар и вдруг спросила аспирантов: «Вы обувь родителям моете? Обязательно делайте это!» Одна из участниц семинара прислушалась к совету и через несколько месяцев поведала мне: «Я стала мыть маме туфли, сапоги и сама [190] почувствовала, как мама была тронута, как ей было притно, хотя она и не говорила об этом». А мне тут же вспомнилось, как я вдруг предложила: «Мама, давай я тебе ноги вымою!» Нагрела воды, принесла таз, вымыла, вытерла. Как глупо, ведь мама могла бы и сама? Но почему сейчас, когда мамы давно уже нет, я вспоминаю этот момент как один из самых счастливых в жизни? Узбеки говорят: человеку хорошо посередине, между тем, кому он дал жизнь, и тем, кто ему дал жизнь. Какая бы ни была наша семья: маленькая, неполная, несуразная, неидеальная — будем ее хранить и ценить как высшее наше счастье. У Маргариты Алигер есть стихотворение:
Нет, ворошить минувшее не нужно.
Достойное всплывет из глубока.
Мы жили всяко, дружно и не дружно.
Семья была совсем не велика.
Но знали б вы, какую силу духа
давали мне надолго и вперед
две девочки и рыжая старуха,
и умный пес, и добрый черный кот.
Коты бывали, впрочем, разной масти.
Был серый Минька, пестрая была
трехцветная... И это было счастье.
А я еще какого-то ждала...
Семья и работа. Приятно иметь эти опоры, приятно чувствовать на работе, что дома все хорошо, а дома осознавать, что на работе порядок. Правда, такая гармония, полнота, обнимания своих обязанностей требует выносливости и сноровки и превращает нас иногда в подобие белки в колесе, однако гармония потому и существует, чтобы к ней тянуться, опираясь на праздничное чувство благодарности своему маленькому миру. «Jen diene» («Я служу») — такой лозунг помогал одному человеку выдерживать обычную жизнь, выдержать которую бывает очень непросто.
Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!