Три П: Пелевин, Проханов, Путин 11 страница
А вот Евтушенко с Высоцким скорее были бы исполнены радости. Евгений Александрович – потому, что как раз арестантского пиара ему и не хватало для полного счастья. Владимир Семенович – оттого, что назвали наконец поэтом. Да и гражданином тоже…
Немного статистики. На момент написания этих заметок, выпусков «ньюзикла» (как предпочли назвать новооткрытый жанр сами создатели – литератор Дмитрий Быков, продюсер Андрей Васильев и актер Михаил Ефремов) «Гражданин Поэт» вместе с «Поэтом и Гражданином» насчитывается 25.
В рамках проекта «Поэт и Гражданин» было написано и показано 7 произведений. Литературная их первооснова – Александр Пушкин (2), Николай Некрасов, Михаил Лермонтов, Александр Грибоедов, Иван Крылов и Евгений Евтушенко.
В эфир телеканала «Дождь» попало 6 выпусков. Седьмой – «Тандем в России больше, чем тандем» (стилизация стихотворения Евгения Евтушенко «Со мною вот что происходит») – сначала подвергся административной правке, а потом и вовсе угодил в самый знаменитый цензурный скандал года – во многом благодаря саморазоблачающим оправданиям руководства «Дождя». Проект был перенесен на «Эхо Москвы», сменил название на вызывающее «Гражданин Поэт» и, как полагают многие наблюдатели, сделался еще острей и радикальнее.
На мой взгляд, это не совсем так. Скажем, «О рыбаке и рыбке» по уровню сатирического обобщения куда радикальней ситуативного «Тандема», да и «Ворона и лисица» вышла далеко за флажки басенных аллегорий.
|
|
|
(Кстати, поющего Путина – одного из персонажей басни, пережившей удачный апгрейд, – Быков предсказал задолго до фонда «Федерация»:
«Представьте, что на одной концертной площадке в России поет чудесно воскресший Карузо, а на другой – Владимир Владимирович Путин, и угадайте, где будет лом». Пелевин своего генерала Шмыгу описал уже постфактум:
«…Шмыга распорядился принести в тесную комнатку еще два стула.
– Ну что, мужики, – сказал он, когда мы сели. – Споем.
И сразу же затянул любимую песню разведчиков:
– С чего‑о начинается Ро‑оодина…» ).
Разбираться в тонкостях цензурной ориентации «Дождя» сегодня вряд ли имеет смысл. Умеренно‑конспирологическая версия гласит, что канал‑де «медведевский» и потому шутки в сторону премьера негласно даже поощрялись, а вот когда дошло до президента… Во всяком случае, Дмитрий Анатольевич после закрытия «ПиГ» побывал на «Дожде», где поделился скромными планами на неясное будущее. И таким образом, снабдил авторов «ГП» новой порцией сатирического сырья.
Итак, продолжим подсчеты. «Гражданин Поэт» – 18 выпусков, стилизованных авторов – 17, из них только трое – представители золотого, девятнадцатого века – те же Пушкин, Лермонтов, и еще Евгений Баратыский.
|
|
|
Остальные 14 – поэты советского времени и отчасти Серебряного века, то есть тоже в известном смысле советского времени, поскольку происхождение революции 1917 года, равно как и советского проекта общеизвестны.
«Русские поэты советской эпохи» – как одно время принято было говорить с некоторой застенчивостью.
Я их уже перечислил, за исключением, кажется, Владимира Маяковского, чья реакция на обращение «Гражданин Поэт!» мне представляется малопредсказуемой.
В единственном пока экземпляре наличествует стилизация под блатной фольклор («Постой, паровоз» – первое появление, так сказать, в эфире – 1965 год, фильм Леонида Гайдая «Операция „Ы“ и другие приключения Шурика», исполнение Юрия Никулина. Следует добавить, что широкое распространение блатного фольклора – явление, безусловно, советских и даже постгулаговских лет).
Таким образом, можно констатировать не полемическое заострение и не повышение сатирического градуса. Всё это было и осталось. «Гражданин Поэт» несколько сменил концептуальный вектор. Проект стал куда более четко конструировать себя относительно определенной исторической оси координат. Выстраивать контекст путинской эпохи, отталкиваясь от памятных образов и образцов. Не столько даже исторических, сколько мифологических, поскольку сегодня главным источником общественной энергии является не советская история, но одноименный миф.
|
|
|
«Гражданин Поэт» – проект в известном смысле просветительский. Воспитывающий гражданское чувство по принципу «из какого сора». Формирующий если не вкус, то избирательность памяти. Иногда от противного. Часто по образцу и подобию. С четкими замерами глубины падения не от нуля, а от высшего плюса.
Ну, скажем… Бессмысленно сейчас гадать, мог ли Александр Трифонович Твардовский написать стихотворение о Юрии Буданове. Важно знать, что в русской поэзии есть стихи «Я убит подо Ржевом». И быковская стилизация, посвященная Буданову, не нарушает ни строя, ни интонации знаменитого солдатского некролога. Бережно и нервно принимает на себя все неписанные законы (не побоюсь сказать – «понятия») национальной поэзии.
Или «Летят перелетные птицы» Михаила Исаковского. Патриотический фокстрот написан в 1948 году, в разгар борьбы с космополитизмом, и, естественно, пафос его – центростремительный. У Быкова в «Улетной», напротив, отражены всеобщие центробежные настроения:
|
|
|
При власти застойной и старой,
Хоть память о ней дорога,
Считали страшнейшею карой
Услать за границу врага.
А эта несчастная пара
Страну убедила свою,
Что нынче страшнейшая кара –
Остаться в родимом краю.
Но пафос остался и даже усилился – собственно, при нынешних нравах сатира – единственное место, где за пафос не стыдно.
«Модернизацию», эту виртуальную футурологию Дмитрия Медведева, оказывается, есть откуда и с чем сравнивать:
Я давно уже когда‑то
Рассказала вам, ребята,
Как в Москве с большим трудом
Переехал целый дом.
А теперь в порядке блица,
В назиданье старине,
Вся размазана столица
По оставшейся стране.
(«Подмосковные венчура»)
Стилизация блоковской «Незнакомки» названа площадно – «Шизорванкой», и дело, понятно, не только в зафиксированной на площадях акции «Порву за…». Без труда угадывается еще более вульгарная «…рванка». А содержание непристойность контекста (которая присутствовала и у Блока, волшебно преломляясь во «влаге терпкой и таинственной») только сгущает.
Меня могут упрекнуть, что в разговоре о явлении почти эстрадном (протест ныне вообще в формате и гламуре) я взял слишком высокую планку. Шоу, дескать, и шоу, маст гоу, и слава богу.
Действительно, в «ГП» ощущаются кавээновские корешки – с традиционным в КВН культом пародии. Пародии, замечу, не в литературном смысле, а как понимала ее советская эстрада: в снижении через подражательство. Когда высмеивается манера поведения, походка, тембр голоса, но не суть явления. К искусству это не имеет отношения – скорее к быту закрытых коллективов казарменного типа.
КВН не создает, а травестирует смыслы, причем смыслы заведомо невысокого порядка. Работает не со словом, а с клише. Не создает контекст, а размывает его.
«Гражданин Поэт» – прежде всего слово, поэзия. Я как‑то во время последнего экономического кризиса родил афоризм о том, что глотка одного поэта гораздо более чуткий инструмент, чем задницы миллионов обывателей. На силовых линиях эпох всегда возрождается поэзия не просто социальная, но – социальной драмы. Рассчитанная не на кружок, а на круги по воде. Таким был русский рок восьмидесятых – с его приматом текста, далеко не всегда рассчитанного на прямое восприятие масс. Считается, что социальный рок (и Владимир Высоцкий – пророк его) у нас имеет питерские корни и восходит не столько к БГ, сколько к Майку Науменко. Задним числом это выглядит забавно – проблематика Майка в основном экзистенциальна, в то время как весь такой метафизический, не от мира сего БГ – был и в тот период, и позже глубоко не чужд социальности…
Интересно, попадет ли кто‑нибудь из отечественных рокеров в проект Быкова – Ефремова? Или придется заводить отдельного «Гражданина Поэта»? Во всяком случае, на фестивале «Нашествие‑2011» Михаил Ефремов «сейшенил» на зависть многим рокерам.
А рок здесь вот при чем: в знаменитом диалоге «Путин vs Шевчук» мы наблюдали «огромный, неуклюжий, скрипучий» поворот вечного русского сюжета «Поэт и царь». Продолжившийся, совсем неожиданно и отрадно, просто русской поэзией, практически даже без царя. Это действительно был некий рубеж: из газетно‑сетевой поэзии на злобу дня (Быков, Емелин, Иртеньев) вдруг стала вымываться застенчивая ирония, сменяясь повсеместным стебом, поэты по‑прежнему играли в смену масок – вот только маски эти стремительно обрастали социальным мясом, а декорации – историческим лесом…
Если же пытаться подыскать проекту ближайшую мистериальную аналогию, то это будет не театр и даже не эстрада, но – ролевая игра. Самая адекватная модель при работе с мифом и пиаром.
Ролевая игра «преемник», ролевая игра в нацлида, ролевая игра «тандем»…
«Гражданин Поэт» – сложно сконструированная цепочка звуковых (на самом деле смысловых) усилителей. Первое звено – первоисточники: поэт и стихотворение, часто, хоть и не всегда, акцент смещен на историю и дату создания шедевра. Второе – событие, инфоповод для написания стилизации, ньюсмейкеры, за ними стоящие. Третье звено – герой, от лица которого произносится стихотворный монолог (Путин, Медведев, Нургалиев и т. д.), иногда эта роль отводится протоавтору (Маяковский, Барто, Михалков и др.), иногда просто автору, подчас трансформации случаются внутри произведения, всё это усилено исполнительским мастерством и темпераментом Михаила Ефремова. В итоге образуется полифония смыслов: чрезвычайно полнокровный контекст.
Оставим социальным психологам разбор феномена ролевой игры.
Важна его сегодняшняя востребованность – прежде всего при осмыслении недавней истории, поскольку ролевые игры у нас первым делом ассоциируются с «Властелином колец» Толкиена, наиболее чуткие художники двинулись в направлении Среднеземья.
Первой ласточкой, размером с птеродактиля, стал второй фильм Никиты Михалкова из цикла «Утомленные солнцем‑2». Кстати, Никита Сергеевич как выдающийся персонаж нашего времени не мог не угодить в обойму «Гражданина Поэта», и он в нее угодил:
Зыбко, вязко, мутно, стыдно и смешно по временам.
В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам.
Мчатся бесы в путь полнощный, как бывало испокон,
И над ними самый мощный, по прозванью Бесогон.
(«Граждане бесы»).
Как Толкиен создавал свою эпопею на основе кельтской и скандинавской мифологии, с прозрачными аллюзиями на историю Второй мировой, так и Михалков использует милитаризированные по случаю русские фольклорные фишки – сапоги‑скороходы, живая‑мертвая вода, мышка бежала, хвостиком махнула и т. д. Да, собственно, и название «Цитадель» легко рифмуется с «Двумя крепостями». Получается, что «Предстояние» – это «Братство Кольца», а первые «Утомленные солнцем», где главная героиня – маленькая Надя, – «Хоббит, или Туда и обратно»? Ну а почему нет? Интереснее при таком сопоставлении другое: необходимым представляется завершение эпопеи, своего рода «Возвращение Короля» (в михалковском варианте, наверное, маршала), тем паче что финал «Цитадели» с дорогой на Берлин‑Мордор и Котовым на танке о продолжении прямо‑таки вопиет… Вы скажете, что Михалков, по массе позиций не дотягивая до Толкиена (и Питера Джексона тоже), явно превосходит их в психологизме чеховских полутонов? Так и у Дж. Р. Р. Толкиена экзистенциальной проблематики вокруг Кольца было – выше Минас Тирита…
Увлекательно рифмуются и персонажи: Котов, естественно, Арагорн; дочка Надя и прочие боевые товарищи – верные хоббиты; Сталин плавает в диапазоне от Гэндальфа до Сарумана; герой Олега Меньшикова, чекист Митя, своей амбивалентностью напоминает Боромира, азиат‑снайпер на дереве – эльф Леголас, а жена Маруся – наместник Гондора с его своенравием и рефлексиями.
Однако, если даже не увлекаться, данная концепция снимает не только проблему исторической клюквы (ее и в «Цитадели» достаточно с самого первого кадра – пулемет с оптикой, появившейся пару десятилетий спустя, да и сама безымянная Цитадель на Восточном фронте абсолютно неисторична; хотя почему безымянная? Теперь мы знаем, что ее зовут Изенгард). Она ликвидирует все провалы (прорерихи?) и сценарные огрехи фильма, очищая для глаза и ума лучшие его сцены, превращая их в подлинное искусство.
Показательно также, что Федор Бондарчук, снимающий кино «Сталинград», в интервью Дмитрию Быкову излагает схожую концепцию:
«В самом общем виде – это кино мифологическое. И даже, я бы сказал, метафизическое. По‑моему, эпоха военного реализма кончилась. Для сегодняшних людей, особенно молодых, на которых как на большинство аудитории я обязан ориентироваться, – это уже миф. (…) Они для нас боги и герои».
В пространстве ролевой игры, а следовательно, мифа, впечатляюще реализуются две основные философские идеи Дмитрия Быкова.
Первая – о возвращении смыслов в текущую жизнь, о новом обращении к культуре. Поэзия, по Быкову, – нефть культуры, литература – одна из немногих альтернатив сырьевой экономики и порожденной ею политики потребления материальных благ и употребления собственных граждан. При подборе первоисточников Быков реализует свой тезис о цветущей сложности через многообразие поэтов и поэтик, моделей высказывания – от сказок, басен, детских стихов до поэз, агиток, фронтовой и блатной лирики.
Вторая известная идея Дмитрия Львовича – о кармическом принципе отечественной истории, русской сансаре, четырехактной пьесе: реформаторство – зажим – оттепель – застой. Если прислушаться к большинству стихов проекта «Гражданин Поэт», легко угадывается при всем разнообразии ритмических схем некий общий над‑ритм, единая динамика, стихия, движение. Эмоциональный фон путинизма – усталость, отвращение, уныние, – который Быков вслед за Виктором Пелевиным показывает в предельно концентрированном виде, летит и бьется, как кремлевская звезда по кочкам.
Клячу историю загоним, мы ждем перемен…
Быков словно пытается разогнать колесо до точки невозврата, спрыгнуть, с него, ржавого, в новизну и неизвестность, поскольку в прежних координатах временное торжество добра локально и двусмысленно:
Рада, рада детвора,
Все танцуют до утра:
Шакалы поднимают бокалы,
Бараны стучат в барабаны,
Кобра хихикает добро,
Веселый клоп поет «Гоп‑стоп»,
Веселый глист танцует твист,
Скорпионы, акулы, тарантулы
Тоже блещут своими талантами,
А медведь‑весельчак
Разбуянился так,
Что «Парнас» проглотил, не поморщившись.
(«Селигерище»)
И, конечно, в разговоре о ролевой игре нельзя не сказать о главных исполнителях.
«Гражданин Поэт» – первый и пока единственный проект в отечественной литературе, где Дмитрий Медведев – полноценный художественный персонаж (Путина‑то в избытке – см. мое эссе «Поэма без Медведа»).
Более того, в пространстве проекта «ГП» Медведев убедительней, тоньше, органичней Путина. Это традиционный тип маленького человека, Акакий Акакиевич, которому шили шинель на вырост, и он, не осмелившись вырасти, утонул в ее фельдмаршальских складках:
Вот и вся твоя оттепель, отрок,
Либеральных реформ господин.
Все дела твоих пальчиков мокрых
Умещаются в тапок один.
Ты лукаво признался во вторник,
Приподнявши губы уголок,
Что карьеру ты начал как дворник,
И боюсь, это твой потолок.
(«Баллада об удодах»)
При этом Быков, не скрывающий брезгливой симпатии к своему персонажу, создает не человеческий (тоже нам, бином Ньютона), а именно руководящий тип, с проговорами и рефлексиями, дотошно фиксируя в местоблюстителе дискретные вспышки либерализма:
И вдруг он услышал от нашего нано
Заместо обычного му‑му,
Что Миша с Платоном, откинувшись с кичмана,
Не будут опасны никому.
(«Операция Хы»)
Даже главный сказал:
– Это полный скандал!
Так нельзя поступать с журналистами!
О законе радея,
Мы поймаем злодея,
Отругаем его и отшлепаем.
(«Селигерище»)
А еще быковский Медведев – живая иллюстрация банальной поэтической эмоции о бренности сущего, недостижимости знака равенства между «быть» и «казаться», слезной ностальгии по себе самому… А высота положения, откуда герой заранее тоскует о недовоплотившемся идеале, парадоксально уравнивает сатиру с элегией, и уже неясно – где выше градус.
Все прошло. Куда, скажи на милость?
Мало что осталось за душой.
Может, мне действительно приснилось
То, что я когда‑то был большой?
Нет ответа моему незнанью.
Вот и вспоминаю, как во сне:
Я ль скакал весенней гулкой ранью
Или кто другой скакал на мне?
(«Не жалею, не зову, не плачу»)
Собственно, и другие говорящие головы, высказываясь по бренному медведевскому поводу, поневоле сползают на элегическую ноту, прорывающуюся сквозь энергичную лексику: («Нанодимина наносвобода накрывается нанозвездой» – Платон Лебедев, «Баллада об удодах»).
А я катал его на лыжах,
Учил не отдавать Курил…
Он слов тогда не то что лишних –
Он никаких не говорил! –
(Владимир Путин, «Тандем в России больше, чем тандем»).
«Гражданин Поэт» – одно из точнейших зеркал путинской эпохи, и едва ли случайно, что сам Владимир Путин, предсказуемо центральная фигура проекта, предстает типом скорее социальным, нежели художественным – и в этом его принципиальное романтическое отличие от реалистических черт главного героя. И напротив, его окопная правда оппонирует медведевской наноманиловщине…
Он, безусловно, не Творец и демиург, а криейтор поневоле, социальный дизайнер (эпоха, по Быкову, создает, вернее, разрушает себя сама – действие рождается из бездействия). Однако к финалу околонулевых даже дизайн уже не востребован, остается игра на удержание статус‑кво и на публику – образ руководителя паханского, рулёжного типа, пресловутого альфа‑самца. Никаких лирических отступлений нет и не может быть, но есть стихотворение, приоткрывающее подсознанку нацлидера – «Не надо грязи», стилизация под «немытую Россию».
Публичная актуализация распространенных интеллигентских баек о том, как Путин приватно высказывается о неисправимости России и невозможности любых перемен:
Но грянул кризис несуразный
Системы штатовской жилой,
И вновь Россия стала разной
И, значит, грязной, боже мой!
На этом диком, плоском блюде –
Как хочешь, так им и владей –
Внезапно проступили люди.
Как чисто было без людей!
Уйду, не понят и не признан,
С угрюмым видом пацана…
Еще одна важная история – общественные страхи вокруг возвращения Путина, вложенные Быковым в уста Михаила Ходорковского и Платона Лебедева – точка и угол зрения тех, кому бояться уже по сути нечего:
Мы выйдем на волю с тобою, товарищ,
Покинув читинский наш острог.
Нам больше, чем дали, уже не припаяешь,
А питерским светит третий срок.
А там и четвертый без всяких препятствий –
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 87; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!