Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 42 страница
— просто какой-то детский садик с фонтанчиками, а в Питере, пожалуйста, Петродворец. Монферран построил единственный город, в котором мне бывает классно. Говорить, что возвращаюсь из Европы после всех зарубежных гастролей, и он меня так оттягивает — не сказать ничего. Питер — един ственный город, как насмешка над всей старой Европой. И эта насмешка сделана с таким русским размахом! «Монплезир» во Франции просто какой-то садик с фонтанчиками по сравнению с питерским Петродворцом. Если Монферран построил Исаакий, так это Исаакий, а не какая-то игрушка! Там все города игрушечные, крошечные. Я люблю Москву. Люблю гулять по улицам, любоваться архитектурными изысками. Так вот, в Москве я просто могу заблудиться. А в Питере такого быть не может. Васильевский вообще особое место. С двух по пяти утра он автономный. Когда летом
разводятся мосты, он превращается в настоящий остров. Такой вот мой город.
О семье... Это те вещи, на которые я раньше никогда не обращал никакого внимания. Эгоист заводит не семью, он заводит людей, которые, по его мнению, должны вписываться во все его прихоти. У меня есть человек, который меня вытащил в очередной раз из всех моих приступов звездомании, когда каждый тебе наливает. Говорить о чувствах публично, это будет пошлятиной. У меня есть дочка Ксения, которую я безумно люблю. А жену зовут Лейла. Ксении пять лет, к сожалению, дочь вижу нечасто. Это существо, перед которым я всегда буду виноват. У меня забавная семья: старшему ребенку 62 года, а младшему пять лет. Такие дела...
|
|
|
Что еще о «ДДТ»? Я лучше, еще лучше буду играть, и все.
...Как появляются песни. Шевчук назначает определяющие точки, что бы он хотел. В процессе репетиции находится зернышко, которое всех устраивает.
...Байки «ДДТ». С Никитой мы где-то играли, кажется, в Кривом Роге. Никита спрашивает:
— Худой, что у нас после «Дождя»?
— После «Дождя» у нас «Пластун» обычно.
— Блядь, что тут Шевчук мне понаписал?!
— А что он там тебе написал?
— Охуел совсем, «Юрмалу» мне какую-то написал.
Представляешь себе, он нашел программку, когда играл в ансамбле «Цветы» Стаса Намина. Там как раз была песня «После дождя».
...В Воронеже происходило общее сумасшествие. Но все скидывалось на меня, как на крайнего. А поскольку в нашей группе все мифотворцы, то выходило, что я чуть ли кого-то ни убивал. Но все это бред. Но подвиги-то были. Как-то раз ходил по поребрику шестнадцатого этажа — в Белграде Юрке фокусы показывал...
Помню ли я бабушку?Одну из бабушек помню очень смутно,ее звали Рахиль Давыдовна. Польская еврейка. Красавица. Вышла замуж за портного, который проявил героизм во время Мировой войны. Первой. И за это было разрешено поселиться в России в Смоленской области. Там родилась моя мама. Ее назвали Цецилией. В 18 лет она уехала в Питер, поехала учиться в медицинский институт и там встретила моего отца. Он тоже учился. В восточном институте имени Енукидзе, на китайском факультете. Плюс факультет журналистики. Закончил два факультета. Был журналистом. Моего отца звали Семен Самсонович. В 1938 его репрес сировали. Сам он рязанский, а сюда приехал учиться. Отца своего я не помню вообще, поскольку в 1938 его посадили. В 1940-м — отпустили. Репрессии были повальные в то время. И когда папу отпустили, это послу жило поводом для моего рождения... Вообще я был незапланированным ре бенком в семье. Уже была старшая сестра, ей было, когда я родился, 10 лет. Родился я за полгода до начала войны, 26 января 1941 года в Петербурге. Началась война. Отец погиб под Питером в декабре 1941 года. У Вороньей горы. Там была очень сильная оборона. Но если б он не погиб, то его бы посадили. Потому что всех, кто сидел в 37-38-м — посадили снова в 1946-м,
|
|
|
и практически никто не вышел живым. Мамашка еще год работала в военном госпитале, она у меня врач. Невропатолог. Потом этот госпиталь каким-то образом эвакуировали. Это было, когда город находился в основательной блокаде. Как его эвакуировали, я не знаю. Факт в том, что я помню себя только на Урале, в городке Чусовой, на реке Чусовая. Смутно помню эти моменты. В 1946 мы вернулись в Ленинград, я пошел в школу.
|
|
|
А что у меня осталось с Урала? А с Урала у меня остались очень смутные воспоминания. Зима с очень холодным ветром. Мамашка носила меня в детский садик. Мне было тогда, скорее всего, 3 года, потому что в четыре года уже в Питер приехал. Это было в 1945 году. Пятилетие мое справляли в Питере, помню точно. Отмечали это событие дома, на Лиговке, в огромной коммунальной квартире. Там у нас была комнатка двенадцать с половиной метров. Там жили мама, я, бабушка, сестра. Мою сестру зовут Элла. Она
уже взрослый человек, на 10 лет меня старше. Сейчас у нее уже внук. Моя мамашка, слава Богу, жива, здорова. Ей 87 лет.
Ощущение Питера того времени? Во-первых, я впервые увидел трамвай, состоящий из трех вагонов.
С вокзала мы шли пешком, потому что наш дом находился буквально в семи минутах ходьбы. Вот. Мы шли от вокзала, и я разевал рот по сторонам и кричал: «Мам, мам, смотри еще три вагона». Потому что в тех городах, которые мы проезжали, возвращаясь с Урала, а ехали мы долго и я даже помню названия: Пермь, Молотовым тогда назывался, Киров, и везде трамваи ходили с двумя вагонами. Очень ярко запомнилось. В Питере я тут же потерялся, потому что засмотрелся на трехвагонные трамваи. Был всего четырехлетним пацаном, домашние ушли далеко вперед, но все-таки я их как-то догнал. Помню, как еще маленьким выходил гулять во двор. В нашем дворе стояла школа. Я в этой школе даже собирался учиться. Ходил в детский садик. Читать стал с трех лет, поэтому в младшей группе, когда мне было четыре, оставляла меня воспитательница с группой, и я читал книжку, а она занималась своими делами. Да вот, на меня могли положиться уже в то время.
|
|
|
Квартира коммунальная. Помню, когда приехали, то в маленькой комнатушке стоял мотоцикл. Вот. Этот мотоцикл принадлежал соседу, а наша комнатушка использовалась вместо гаража. Кладовочка. Ее быстренько освободили, но, честно говоря, не помню, как мы там обосновались. Я жил в этой квартире до 30-ти лет. Помню ли людей, которые с нами жили? Что-то в памяти осталось.
В той квартире было 8 комнат. Рядом с нами жила Валентина Алексеевна
с мужем. Муж аптекарь, а она — портниха. У них все время стучала машинка. Ее муж умер довольно рано. Валентина Алексеевна такой была смешной теткой, украинка. Сама киевлянка, а муж аптекарь такой настоящий, питер ский. Тоже, наверное, раскулаченный в свое время, поскольку жили они в коммуналке только, правда, в большой комнате. Он изобрел пропись, которая называется у нас «Цитрамон» по сей день. Этого дядечку все звали «Дядька Цезарь». Потому что он был очень смешной: толстый такой, лысый, симпатичный мужик. Всегда с юмором.
Жили и бывшие хозяева этой квартиры. Занимали две комнаты, даже, по-моему, три. Одна комната вообще не закрывалась, она у них называлась столовой. И когда были какие-нибудь праздники, то вся квартира там гуляла.
В общем, квартира была очень дружная. В той же квартире жила еще семья. Муж — Матвей Алексеевич, жена — Фаина Захаровна Вербловские такие. А сына звали Алексеем. Матвей Алексеевич воевал с моим отцом в одном полку, но в разных батальонах. Поэтому фактически был очевидцем гибели моего отца. А жена у него барыня такая, нигде не работала. Домашняя такая барыня, но с очень сильным характером. Она царила в квартире. Но тоже занималась каким-то подпольным шитьем — шила бюстгальтеры и корсеты для полных женщин. А Матвей Алексеевич работал на фабрике Пролетарской победы в конструкторском бюро. Он был обувщиком. Алексей, их сын, стал профессором Горного института. Преподавал в Горном институте, а еще участвовал в создании какого-то никелевого завода в Норильске, Монче горске. Серьезный ученый! Это сейчас стал таким, а тогда, когда мы приехали, был просто молодым юношей. Гонял на мотоцикле и меня учил. Потом подарил мне этот «БМВ» трофейный. Вот.
Жила в той квартире еще одна странная женщина. Роза Исаковна. Прямо скажем, у нас была еврейская квартира. Они приехали позже, мне уже исполнилось шесть лет. Помню, Роза въехала с сыном. Сын был полным дурачком, а она слепой. Такая вот странная пара. Его звали Гена. Но он был очень добрым, хоть и дурачок. Он старше меня на семь лет. Все вспоминают, что свободное время мы проводили на кухне. Когда эта коммунальная свора готовила обеды, я их развлекал всевозможными хохмачками. Садился на кухонный столик и травил анекдоты, вся квартира каталась со смеху. В общем, я был довольно занятным пацаном.
Школа была послеблокадной. В первом классе учились те ребята, которые должны были уже сидеть в четвертом. Хлебнули они войны. Было очень много увечных, безруких, безногих пацанов — всяких. Жутко.
Была ли привычка к калекам в то время? Не знаю, просто калек в то время было очень много. Ездили на тележках безногие люди. Много, очень много, часто встречались калеченные, но милостыню никто из них не просил. Вообще-то нищих в то время в Питере я не помню. Помню, ларьки водочные были, вот это я помню. Водочку продавали на разлив. По «соточке». У нас была очень хулиганская школа. Лиговка, район такой, рабочий. Жили все в подвалах и в полуподвалах, как у Владимира Семеновича Высоцкого. Так получалось, что все мои друзья-одноклассники, с которыми общался, жили в подвалах. Были такие ребята, что в школу даже ходить не могли, потому что не было обуви. Им собирали деньги на ботинки. У нас был такой
Сергиенко, пацан, жуткий хулиган, и я возмущался: ему собирали деньги на ботинки, чтоб он мог ходить в школу. Зачем ему собирать деньги, все равно дерется, сидел бы уж дома! Блокада и голодовка, конечно же, сказались на моем здоровье. Я рос мальчиком очень болезненным. Был туберку лезником. Меня отправили учиться в лесную школу, был такой интернат-санаторий. Там же и учились. Случилось это в третьем классе. Сестрорецк. Под Ленинградом. Очень хорошее местечко. Прямо в лесу.
Помню ли я, как восстанавливали город? Конечно. Это происходило довольно быстро. Было очень много пленных немцев. Они работали строи телями. Рядом с нами был знаменитый дом — Лиговка, 101. Когда в него попала бомба, он горел три дня. Его как раз отстраивали пленные немцы. Пленные немцы вообще много отстроили — всю Новую Деревню, район метро «Елизаровская». Они строили очень много. У них такие специальные типовые домики были разработаны, особые, двухэтажные. Что еще из того времени? Помню, как по Невскому ходили трамваи. Потом трамвайные пути убирались, Невский очень долго ремонтировали. Тогда я учился уже в шестом классе. А в Сестрорецке я тогда основательно окреп. У меня был не острый туберкулез, а всего интоксикация. Но дело в том, что меня просто основательно подлечили, и оттуда я вернулся крепеньким пацаном. В прежней школе не было места, и больше учиться к себе во двор я уже не ходил. Я попал в школу еще более рабочего района, и вот там-то мне доставалось уже основательно. Я пораскинул мозгами. У нас во дворе занимались два брата Сева и Алик Заверухи. Парни занимались боксом. Два красавца. Высоких таких чудо-красавца. Один на Омара Шарифа похож. А второй прямо на Фреди Меркури. Вот такие два красавца. Мы с ними дружили. Мы были младше, но они никогда не обижали маленьких. Всегда с такой усмешкой, но по-доброму относились ко мне. Вот один из них свел меня в секцию, познакомил с тренером. В принципе я был слабеньким, тоненьким, маленьким мальчонкой, но тренер сказал: приходи. Начал боксировать в наилегчайшем весе и через год в школе у меня врагов уже не осталось. Обидчиков, по крайней мере. Вначале я шел, чтобы научиться драться. Этому я научился в течение трех месяцев. И драться стало просто неинтересно. Драки в школе происходили до первой крови. А тут, как говорили у нас в боксе, «садился на задницу» — человек сразу оказывался на полу. Ко мне просто сразу перестали приставать.
В седьмом классе произошло событие: нас объединили с девочками! А до этого я учился в мужской школе. В мужской школе вообще не было девчонок,
и были жуткие драки. Кода я ходил в первый класс, ребята четвертого класса дрались друг с другом только на ножах! Там были настоящие ранения, и детей увозили на операционный стол «скорой помощи» прямо из школы. До такой степени! Это было просто жутко.
Потом, когда нас объединили с девчонками, как-то сразу и драки прекратились, как-то тихо стало. И вот когда нас объединили с девчонками, я возвратился в ту школу, которая находится в моем доме. В том был свой кайф — в любую погоду я мог ходить в школу в пиджаке. А это был большой понт и шик — ходить без пальто зимой в школу. Не стоять в раздевалке. Очень здорово. Мне-то что, вышел во двор, перебежал из подъезда в подъезд
— и готово. Так я учился до конца. Седьмой класс — ребята если не взрослые, то уже большие. Начались ухаживания за девчонками. Правда, я особо ни за кем не ухаживал. Потому что очень серьезно занимался боксом, и это дело было мне строго-настрого запрещено. Курить и гулять с девчонками. Но я все же покуривал. А с девчонками не гулял. Что раньше курили? Были сигареты «Аврора». Папиросы «Север», «Беломор», «Звездочка». Шикарными
и дорогими папиросами считался «Казбек». Но они нам не нравились — были слишком кисленькими. Курили всякую дребедень попроще: «Гвоздики», «Бокс» — они стоили 40 копеек.
По тем временам очень дешево. Курили одну папироску на пятерых. Потому что денег карманных тогда, естественно, ни у кого не было. Просто кто-то умудрялся достать одну. А чтоб «Дай папироску», — такого не было.
Жили по тем временам не просто скромно, а бедно. Когда я учился в четвертом классе, моя сестра вышла замуж за парня из Перми. Она училась в Лесотехнической академии. Там и познакомились. Судьба сложилась так, что потом они разошлись, когда у них уже были две взрослые дочки. В качестве приданого Юра привез с собой гитару. Так себе гитарка, семиструнка цыганская, ширпотреб. Сестра чуть-чуть умела на ней бренчать. Но объяс нить, как она устроена, как на ней играют и как настраивали, она все же сумела. И стал я на ней бренчать. В начале ничего не получалось. Выходил во двор и смотрел, как играют пацаны. Запомню аккорд, бегу отрабатывать домой. Во дворах тогда играли всякие блатные песни. Помню все до сих пор. Можно бы по куплетику воспроизвести, да матерные они все. Ну вот эта:
«На одной из улиц Ленинграда,
Где стоял Октябринский вокзал,
Жила дней моих отрада,
У которой я не раз бывал.
Маленький, как пуговичка, носик,
Глазки — пара тлеющих углей.
Нежно называл ее я «Тоська»!
Сука, И порой души не чаял в ней».
Вот такое мы пели тогда. Песни пиратского плана. Я знал их все наизусть и научился аккомпанировать. А в 1956 году муж моей сестры съездил в Англию на две недели. Тогда я учился в восьмом классе. Он привез из Англии несколько «асфальтовых» пластинок на 78 оборотов. Среди них была «Rock Round the clock». Это я очень хорошо помню. Исполнял Билл Хейли. На другой стороне были «Тринадцать женщин». Тоже такой рок-н-ролл. Рок-н-ролльщики это все знали. У меня патефона не было, а вот у сестры был. Но не патефон, а электрорадиола. Не чета современным, но все-таки была. А как же: семья инженера, обеспеченные, жили отдельно от нас. Жили они у Усть-Ижорского завода, на котором и работали. Муж ездил в Англию, поскольку был талантливым инженером. Строили какой-то цех для производства стружечно-фанерных труб. Вот он и стажировался в Англии. Потом англичане построили нам этот цех, который работает до сих пор. А Юра стал его начальником.
И вот появилась эта пластинка — «Rock Round the clock». Я слушал ее целый день, а на следующий день на птичьем языке спел в школе, чем поверг всех в такую панику! Просто эта мелодия была похожа на «Стамбул-Константинополь», очень модная тогда вещь. И все думали, что я просто в мажоре пою «Стамбул». Но выяснилось, что вот это тот самый рок-н-ролл, о котором говорили, но которого не знали.
Таким образом, я стал если не первым, то одним из первых исполнителей рок-н-роллов в Питере. И происходило это во дворе, поскольку во дворе или в садике, все там и происходило. Двор дома 87 по Лиговке, где я жил, не был местом сбора. Шли в садик напротив завода Второй пятилетки Сан-галле, сад назывался сан-галлевским. Вот в этом саду я развлекал всю ту часть Лиговки, которая имела возможность туда приходить. Чужаков туда не пускали. При необходимости могли и побить. Также как и мы не ходили
в чужие кварталы. Меня-то знала вся Лиговка, и ночами я мог ходить где угодно. Знала вовсе не по спортивным делам, а вот по этим, гитарным. Спортивные я особо не афишировал. К спорту я относился очень серьезно. На улицу это дело не вытаскивал. Меня уважали не за то, что я боксер, а за то, что я к тому времени уже прилично играл на гитаре. Тогда появились гибкие пластинки на рентгеновской пленке. Изготавливались подпольно. Назывались «на костях». Ими был заполонен весь Питер. А то, что у моей сестры имелись настоящие пластинки с рок-н-роллом, добавляло мне вес как обладателю настоящих пластинок. У меня была знакомая кампания с улицы Марата. Они занимались выпуском этих гибких пластинок «на костях». Я им напел пару рок-н-роллов на птичьем языке: «Rock Round the clock», «Rock every body». Это они растиражировали и продавали. Факт в том, что запись была. А год 1957.
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 173; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!