Автор благодарит владельцев за предоставленные фотографии. 18 страница
Рустем:—Ты к тому времени уже в кабаках вдоволь наигрался...
— Знаешь, в кабаках-то я как раз вдоволь не играл. Всего три года, и то ради денег. Но зато с каким составом! Помнишь, Женька Чистяков...
Музыканты сильные. Сейчас кто в Америке, кто в Таиланде. Сильнейшие роковые парни просто играли в кабаке. Они хоть и с джазовыми делами, но все равно рокеры. Играл и с Пастернаком (Пастернаковым). Наш кабак
постепенно стал рокерным, туда собирались послушать рок. Было и джазо вое отделение. Но речь не об этом. Этот кабак случился намного позже, когда мы уже с Шевчуком расхилялись...
В 1976,.злополучном году я вернулся из армии. Надо где-то-работать. Играть хочется, оттягиваться... Отправился в пединститут.
— Возьмете меня?
— Берем. Без разговоров.
И взяли. А зря. Я там барабан пропил, гитары пропил... А Курамшины два усилителя «Горизонт» пропили... Параллельно. Промучился я так год. Без сил. Набирал команды — ничего не выходит. Там еще работал такой Гера Ямкин. При нем группа называлась «Вольный ветер». Название осталось...
В 1978 году декан ФОП, факультета общественных профессий, Елена Исаевна сообщила:
— У меня есть на примете два мальчика, возьмите-ка их в свою команду, может, что и получится.
Заходят эти двое. Один в кожаном тулупе, на башке треух. С бородой. И очки разбиты. Даже не на изоленте, а лейкопластырем посередине замота-ны. Шевчук. Второй с ним — Шмы-гин. Тоже пел, голос средненький, иг-рал средненько, но все получилось. По-лу-чи-ло-сь!!! Просто у Юрки та-кой был голос, что все вытянул. Уже через год поехали на первый фести-валь в Глазов. И сразу — в лауреаты. В Толикином альбоме сохранились фотографии того времени. Все это на-зывалось группой «Вольный ветер». «Вольным ветром» и лауреатами ста-ли. Играть надо было 4 композиции. Из них одна была наша. По тем временам нормально. Вспоминаю состав, записывай: Саша Шварц на барабанах, Булат Кузеев на гитаре, к слову, очень неплохой гитарист, но, как говорится, замучен-задрючен. Много было и левого народа, вплоть до двух скри-
|
|
|
пачей. Но мы с Юркой сами этого хотели — хотели звучания «Джетро Талл», такого расширенного, акустического. Тогда модно было. Длинно волосые... На фото у всех во-о-от такой хайер. Полухиппи-полупанки. Хипаны.
На ТВ, конечно, не пустили. Но Бог с ним. Студенческий фестиваль, первый выезд. Для нас это было очень важно. И потом это же пятитысячный зал, крытый дворец спорта, просто фантастика. И все 5000 после выступ ления нам аплодировали стоя! Мы с Юрой до сих пор поминаем это время, как, может быть, самое лучшее в нашей жизни.
|
|
|
А потом... Потом все очень легко было. И с Юрой после этого расхилялся и больше уже не играл. Мы приехали и как-то разошлись. Ребята собрали другую группу. Уже «ДДТ». К ним как раз и пришел Рустик... Но Уфа — город маленький, мы все друг друга знали. Я в новую группу не попал, да, наверное, не очень-то и хотел. Уже появились кое-какие свои проекты. Я просто прекратил играть с группами и только писал собственные вещи. Так продолжалось долго. Не пишу скоро уже... два года, уже после Элиной смерти. А до этого писал только свое и частенько записывался у Юрки. Еще раз судьба нас свела, я имею в виду запись, так-то мы все время вместе; так вот, свела нас в 1985 году. Он поднял нас с Сигачевым и сказал:
— Давайте сделаем в Уфе концерт.
В Уфе тогда было самое страшное время. Юру полностью взяли за жабры,
и разговор был конкретным:
— Либо посадим, либо отсюда уезжаешь!
Что это было? Что было... Что было за время, мы все и так знаем. Тебе про Развеева уже говорили, должно быть. Так вот, Юре сформулировали все так четко:
— Ты, конечно, можешь надеяться, что, как Боря, отсидишь там на зоне и песенки попоешь. Никто тебя не тронет и счастливым вернешься обратно. Так вот, эту надежду ты оставь. То есть, парень, ты и до зоны не доедешь.
|
|
|
Сказано это было при мне. И, когда я услышал, понял: «Все, кранты, подвязываю...»
Но Юра подвязать не мог. А я затих... В 1985 году вообще случилось странное... И со мною тоже странное. Я в том году пошел наперекор судьбе. Юра спросил:
— Кто со мной пойдет писать концерт?
И только два человека ответили «да» — Сигачев и я. Отсидели все вместе
у меня дома, за моим замечательным «Шредером», хорошее такое дореволюционное фоно. Отбомбили мы ему весь концерт — аранжировали. Теперь это известное «Время». Мне кажется, один из лучших. Юрка-то, может, и считает таковой «Периферию», а я вот думаю, что это «Время». Все отрежиссировали, приехали в Москву. Гонение в тот момент было страшным. Гнусная статья в «Комсомольской правде», у нас в Уфе тоже. Юра вне закона. Приехав в Москву, мы даже скрывали его имя. Просто говорили, что вот, нам надо записаться. А писались мы в нашей прекрасной столице на «Серпе и молоте», у группы «Коробейники», существовала тогда такая. Правда, тогда оставались только осколки от «Коробейников», тот
ансамбль, что был в самом начале, звучал в несколько раз лучше...
Так вот, писались мы, писались и до конца старались скрыть голос. Когда уже почти закончили прописывать болванки, Юра в какой-то момент не выдержал и запел под болванку. И тут такое началось! Сразу же вру бились, кто поет, и нам даже не хотели отдавать фонограммы. Оказывается, уже прекрасно знали и Юру, и его голос, и что поет — все знали. И аресто вали. Сами же ребята-музыканты, свои, вроде бы, коллеги — и арестовывают пленку:
|
|
|
— Не можем вам, ребята, отдать. Ни за что. Нам еще жить охота...
Выцарапали мы эту пленку с таким трудом, просто кое-как. Я сразу же уехал. Как только записали болванки. В «конечном результате» не участ вовал... Юрка через неделю приезжает, ставит кассету, и я просто падаю в обморок. Так получилось, что я слышал совсем другое... Ну вот, наверное,
и все, что касается музыки. В 85-м я работал с ними в последний раз...
О нем самом? Это трудно и, я думаю, может быть, не нужно. Одно единственное я должен сказать обязательно: думаю, что Юрка нас любит так, как и мы его. Мне кажется, в свое время мы сделали для него все, но, конечно же, не ради того, чтобы он сейчас что-то делал для нас. Мы сами
люди сильные, сами все за себя решим. Но, я уверен, это наше все ему как-то по-божески откликается в его жизни. А рассказывать... Про него много что можно рассказать. Вот.
О себе? Мама Галя. Галька и все. Она всегда Галькой была. Очень красивая, замечательная женщина. Папа Мансур. Не значащее имя для русского. А у нас все имена очень многое значат. Переводить не буду. Для нашего разговора это просто не значимо... Все врачи. Династия врачей: бабушка, дедушка, мама, папа, сестра и я учились в медицинском институте.
Правда, я проучился всего год и не закончил. В институт-то я зашел с первого захода. Параллельно работал вначале на кафедре нормальной физиологии, затем психиатрии. О том, что со мной случилось на нормальной физиологии, расскажу не стесняясь, хоть что это такое понял уже потом, много позднее. Попался мне на физиологии аспирант такой...
— Пойдем, Нияз, поможешь мне после работы.
Я-то, конечно, всегда рад, с голубой душой пожалуйста, потому как любил я эту докторскую профессию. Я всегда думал, что врач — это призвание... Зашли мы в операционную, точнее, в секционную в подвале. Он двум собакам по смертельной дозе каждой всадил. На стол. Вначале, как положено, мы их распяли. Даже если б они и умерли, а это надо для его диссертации, я бы и слова не сказал. Но все-таки спросил:
— Зачем по смертельной дозе?
— Ты много не разговаривай. Времени мало, надо все делать быстро быстро. Давай надрез от шеи до хвоста. И быстро шкурку снимай.
Я уже все сам понимаю, но все же зачем-то еще спрашиваю:
— Что же вы делаете?
— Старик, я почему позвал тебя? Ты же нормальный парень. Давай,
делай. Унты — великолепная вещь. Сейчас так идут!
Давно это было. Из-за этого человека я бросил все. Хотя, чем черт не шутит, может, был бы хорошим врачом. Не повезло в этой жизни... Ну, как не повезло... Это все уроки ее, жизни. Вот мою же маму такие вещи не отвратили, она у меня реаниматолог, сколько жизней спасла. Отец был рентгенологом. Смотрел только желудки. А любой врач знает, смотреть желудки — верная смерть. Облучение получаешь максимальное. Просто они у меня были такими людьми. И если честно и откровенно, то почему из меня не было бы такого врача? Сестра моя тоже великолепный врач. А мне вот подлец попался. По жизни. И стал Нияз музыкантом. В семье не без урода, правда?
Из института ушел. Дальше все музыка, музыка... Мучительно поступал на журфак. Вечно не хватало полбалла. Но экзамены, конечно, не заваливал. В общем, нормальный, обычный человек, который пишет стихи, живет нормальной жизнью, рубится на каких-то там тусовках. Армия вот еще, правда, затесалась. Говорят:
— Надо в армию идти, парень.
— У меня же две статьи.
— А вы пройдите вон в тот кабинетик...
Прошел. Как сейчас помню, № 22. Сидит дядя в гражданском:
— Конечно же, мы поможем вам не попасть в вооруженные силы. Вы пишете хорошие стихи. Мечтаете попасть на журфак. Так мы вам поможем.
— О, большое спасибо, но как-нибудь сам, без помощи...
На следующий день меня, естественно, загребли. С двумя медицинскими статьями-противопоказаниями. Отслужил. Художником. Нормально. Из армии вернулся, и, как уже рассказывал, пошло то, что потом оказалось «ДДТ». Но, повторюсь, вначале был «Вольный ветер». Это надо знать обяза тельно.
...Все же о нем... Кроме тулупа, треуха и перебитых очков что еще? Честность. Огромная честность. В его жизни был такой эпизод: он встал один против пятерых. Просто понять не мог, как это пять человек могут топтать одного. Он такое только в Уфе увидел. И впрягался в то время в любую драку, абсолютно любую, если видел, что скопом обижают одного, пусть и плохого человека. Влезал о-бя-за-тель-но! Вот это главным в нем было — честность. Порядочность совсем иного толка, чем наша. Другого ранга. Вот были мы тогда все из потомственной интеллигенции, а он такой простой, с перебитыми очками, прикативший из Магадана... Но он врубался во все так, как и мы не могли. По полной схеме.
Что я делал, когда мы уже не играли вместе? Просто писал. Как теперь говорят, «в стол». Вылилось ли это потом как-нибудь? Местное телевидение, радио, газеты. Полукнижка. В Москве вот-вот должны выпустить... Не интересно. Мне это надо было в 20 лет. А потом, в 40, это уже действительно не интересно. И хоть сделано уже много, но не вкусно. Нет былого ощущения. Это меня сейчас действительно не интересует. Вот какой-то творческий процесс — это да. Очень, например, хочу помочь Рустику Асамбаеву выпустить пластинку. Помогать ему буду не только духовно, но... Обязательно буду с ним писаться. Может быть, я и не очень хороший бас-гитарист, но аранжировщик неплохой. Да и вообще еще не все пропито, башка вполне варит. Рустику обязательно помогу. У меня сейчас вообще такой настрой по жизни — кому угодно помогу. Вот, может, Юрке помощь понадобится, если будет плохо — помогу. А для себя сейчас уже не хочется ничего...
Хотя есть мечта с детства: написать самому книжку и выпустить. Я даже знаю, о чем она. Сейчас хочется сесть и написать. О чем? Немного странная вещь, такая историко-фантастическая штука. О перехлестах в истории. Персонажей два — Лермонтов и Пушкин. Они самые главные злодеи на
этой земле. Не Дантес Пушкина, а Пушкин Дантеса замочил. Кстати, Дантес писал неплохие стихи. А стихи, которые писал Мартынов?! И если б Лер монтов Мартынова замочил?! Так-то все правильно, я понимаю: у тех рука не поднялась, а у этих поднялась. Вот такой перехлест хотелось бы мне сотворить...
...В этой Уфе много переплелось интеллектуально-литературного. Это так. Выползло много из Уфы, причем в Питер много и на моей памяти. Для меня отток начался с Яна Крыжевского. Он был если не первым, то одним из первых серьезных пушкинцев. Теперь в Нью-Йорке. Не скажу, что как художник особенно хорош, — в том ли дело? Просто был первым из оттока. Многие поэты и художники уехали вовсе не за три моря. В Вологду. Тот же Жигулин тоже покинул благословенный Башкортостан. Остались в Уфе Рустик да я!!! Шутка.
Почему такая потенция в этой точке России? А ты никогда не задумы вался, что всегда и всех кормит периферия? Чище нравы, чище воздух. Не хочу копать глубже. Просто, думаю, отношения чище... Честнее и чище. И потом, на периферии, мне кажется, больше ассимилянтов, людей, которые уже вне национальности. Они уже такие космополиты, может, оттого... Я тоже провинциал. До мозга костей. Вот есть парадокс в моем рождении. Официально я родился в Уфе, но вообще — на Дальнем Востоке. Родителей туда послали по распределению. Врачи. 65 километров от китайской гра ницы. Но моя родина вообще, корневая, родовая — Казань. Мы все оттуда. Прадеда звали Хамид. Прабабушку помню с большим трудом. Дед с другой стороны — Абдурахман. Бабушка — Розия. Они все уже умерли. Жива последняя бабушка — Катя. Ей 84 года, Екатерина Измайловна. Мама Галя и отец Мансур — они такая добрая казанская интеллигенция...
...Помню себя с года. В год я умирал. Умирал напрочь. Ходила дальне восточная дизентерия. Но вовремя ущучили. История развивалась дальше так. За мое лечение никто не, брался. Родители были еще совсем молодыми врачами, растерялись. Жалко им было, наверное, меня терять. Даже вызвали профессора из Хабаровска. А где жили — на 500 километров — ни поселка! Профессор приехал, обследовал и тоже отказался от лечения. А была у меня няня. Баптистка. До сих пор помню. Чудная, золотая женщина. И что ведь интересно: я, вроде, татарчонок, а она — баптистка... Жаль, не сохранил в памяти, как зовут, и у родителей не спрашивал, зато лицо до сих пор помню.
Выгнала она моих родителей из дома на неделю, чтоб и близко рядом не показывались. Они меня уже все равно оплакали. Ну и оставили. Через неделю пришли тело, труп забрать. А я бегаю веселый и шустрый. Неведомо, что делала она со мной, но ведь выжил.
Итак, год. С того времени, как ни странно, я уже многое что помню. Дальний Восток помню. Еще отложилось в малолетней памяти такое место: сопки, холодная речушка, мостки, рабочие, бараны и лицо этой моей няни. 1958 год. Жили мы там четыре года. Потом меня перевезли в Уфу. Тут семейная причина. Деда перевели заведовать кафедрой из Казани в Уфу. Он туда, естественно, весь клан перетащил.
В Уфе пошел в одну школу с Рустиком. У них был свой ансамбль, у нас
— свой. Они рокерами были, а мы...
Рустем: —Они были классом отличников,галстучников.
— И группа такая же мягкая, типа «Битлз», а они совсем другие. Рустик
сразу под Джимми Хендрикса рубился. Тоже мне, Джимми Хендрикс уфим ского разлива! Но ведь это так было! Школьное время — мрачное время. Школа ужасная, действительно для отличников. Элитарная. Мрачные зако ны. Не концлагерь, конечно. Но я представляю такими дореволюционные гимназии. Очень строгий директор. Директор-самодур. Поощрялось сту-качество. Нет, о школе нечего вспомнить, кроме, разве что, занятий музыкой.
Семиструнку я взял в руки в 12 лет. В 14 уже играл в группе. А вообще, вылез на бардах. Клячкин... Потом «Битлз»... Своим литературным и музыкальным образованием я скорее всего обязан сестре Элен. Пичкала меня буквально насильно. Сама рисовала прекрасно. Писала стихи. В роду у отца отличный слух. С музыкой вообще интересная история. Мой родной дядя — известный в Казани композитор. Вот все и крутилось вокруг хорошей музыки и литературы. В тот момент меня пытались определить в Казанскую кайсу. Тогда выяснилось, что у меня абсолютный слух. Он должен со вре менем оставаться, но замыливается... Собственно, так все и началось. А последующее как у всех. Музыкальная школа. 4 года фоно. 2 года теорети ческий курс. 4 года скрипка. Все это я с успехом периодически бросал. Все закончилось вообще печально, даже не думал, что так выйдет. Пришлось поступать в училище искусств и закончить его. Эстрадное отделение, бас-гитара.
С Рустиком мы знали друг друга еще до того, как начали вместе играть. Сначала по школе, потом по Бродвею. В Уфе все знакомства происходят
на Бродвее. Вместе-то мы стали играть уже на танцульках в Авиационном институте. Это такая независимая точка для Уфы, как, скажем, для москов ских бардов Политех. Только Авиационный — для рокеров.
Что такое музыкальная Уфа тех лет? 64-66-й годы. Первая группа «Куз нецы грома». Они начали давать серьезные концерты в 1968 году. Это как «Скоморохи» Александра Градского. Остались в записи... Много было заезжих гастролеров соцлагеря — чехов, поляков... И, конечно же, музы кальные вкусы молодежи той Уфы определяли открытые танцплощадки. На них переиграли, каждый в свое время, все более-менее известные город ские музыканты, ансамбли и группы. Наши Фогерти — Уманский, Палевич. Многие теперь ушли в экскаваторщики. Город имеет протяженную форму. Мы жили в южной его части. Ге площадки и помним. И музыкантов, знакомых нам. Нет соло-гитариста Саши Кочетова. Умер. Померанов, барабанщик Божьей милостью. Когда-то с Юркой играл. Ну, а теперь что? Сидит дома. Пытались вытянуть: пообещал и не пришел...
Дата добавления: 2019-02-22; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!