Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 10 страница

Между тем, и тот и другой крест давали одинако­вые, огромные права: безостановочное производство в следующие чины, право потребовать себе в любую ми­нуту лишний чин, предпочтение при назначениях на высшие должности, усиленная пенсия и пр. и пр. Бы­вали случаи, что вследствие такого порядка лишенные всяких дарований георгиевские кавалеры достигали са­мых высших военных должностей и затем причиняли много бед.

Но иногда (да и нередко) беды предшествовали награждениям георгиевскими крестами. Если бы на­шелся военный историк, который описал бы, сколько в одну последнюю войну было уложено людей из-за георгиевских крестов, когда военные начальники, чтобы украситься этими крестами, бросали свои войска в без­надежные атаки, брались за самые рискованные и опасные предприятия и т. д. Сколько из-за этих же крестов было вылито в реляциях и донесениях всякой лжи и неправды, которые запутывали и обезоруживали высшее командование, нанося часто непоправимый вред делу?

Георгиевские кресты уравнивали глупцов и мудрецов, подлинных героев и бесчестных честолюбцев, открывая и тем, и другим почти одинаковый служебный простор.

И нередко случалось, что увенчанный георгиевским крестом в целом ряде последующих дел оказывался не­удачником. Однако, георгиевские права за ним сохраня­лись.

{120}   Ясно, что георгиевский статут устарел, нуждался в пересмотре и изменении. Но об исправлении его никто не думал.

Мне хотелось проверить свои сомнения относитель­но, знамен и георгиевского креста, побеседовать с авто­ритетными людьми, но я долго не решалсяна это, резонно опасаясь, как бы не обвинили меня в подкопе под военные основы.

Но вот случай представился.

В половине октября 1915 года я отправился из Могилева на Западный фронт. Пока на ст. Орша пе­рецепляли мой вагон, я на перроне вокзала встретил двух генералов — командиров корпусов: 35-го генерала Рещикова и 16-го генерала Широкова, возвращавшихся после отпуска к своим корпусам, находившимся на За­падном же фронте. Я предложил генералам перейти в мой вагон, на что они с благодарностью согласились, так как поезд был переполнен пассажирами.

Между нами завязалась оживленная беседа. Они интересовались новостями Ставки, я их расспрашивал о тыле, откуда они возвращались. Потом заговорили о фронте. Когда зашла речь о разных дефектах нашего военного дела, я, попросив наперед извинения, если ока­жусь еретиком, высказал мучившее меня сомнения о знаменах и георгиевских крестах. Генералы сначала буквально пришли в ужас от моих рассуждений. В особенности им казалась неприемлемой мысль, что полк может выйти на войну без знамени. И только после долгих споров они согласились, что во всяком случае об этих вопросах надо серьезно подумать. А я из раз­говора с генералами вынес убеждение, что волновавших меня вопросов не сдвинуть с места, и более уже не за­водил с власть имущими речи о них.

{121}   5-ю армией с начала войны до июля 1916 г. коман­довал генерал-от-кавалерии П. Плеве. В течение не­скольких лет перед войной он занимал должность ко­мандующего войсками Московского военного округа.

Генерал Плеве был не из числа тех генералов, которые в мирное время могли производить впечатле­ние. Небольшого роста, невзрачный, немного сутулова­тый, с кривыми ногами и большим носом, на котором, как бедуин на верблюде, сидело пенснэ, близорукий и молчаливый, — он не привлекал к себе внимания. Пе­дантичный до мелочности на службе, неприветливый и сухой в обращении, он не пользовался любовью своих подчиненных.

Во время торжеств на Бородинском поле летом 1912 года с ним произошел случай, за который другой на его месте поплатился бы карьерой. Там Государь принимал огромный парад, которым командовал генерал Плеве. Верхом на коне последний представлял еще более жалкую фигуру. Но дело в другом. Ведя войска цере­мониальным маршем, генерал Плеве по своей близоруко­сти не узнал Государя и остановился в другом месте. Получился скандал. Были уверены, что генерал Плеве слетит с должности. Но ему это происшествие сошло благополучно, как говорили, только благодаря заступничеству военного министра Сухомлинова, на сестре которого, Вере Александровне, был женат генерал Плеве.

На войне генерал Плеве, сверх всякого ожидания, оказался отличным командующим армией. Толковый, чуткий в отношении планов неприятеля, решительный, настойчивый и храбрый, он скоро заставил заговорить о себе, как о выдающемся военачальнике.

{122}   Но сослуживцам его и на войне не было с ним легче. Генерал-квартирмейстер штаба 5-ой армии гене­рал И. К. Серебренников был отстранен от должности генералом Плеве еще в пути, не доезжая до театра военных действий, за то, что в штабе не оказалось какой-то карты, понадобившейся генералу Плеве.

Тяжелее всего было начальнику Штаба, генералу Е. К. Миллеру, как ближайшему сотруднику генерала Плеве. Прибыв летом 1916 г. в г. Двинск, где тогда стоял штаб 5-ой армии, я застал генерала Миллера в чрезвычайно удрученном состоянии.

— Что с вами, Евгений Карлович? — спросил я его. У него слезы показались на глазах.

— Тяжело мне с немцами, но еще тяжелее с ко­мандующим армией. Видите, до чего он издергал меня. Сил у меня больше не хватает служить с ним. Вы не можете представить, насколько он мелочен и придирчив. У меня весь дневной отдых сводится к получасу от 8.30 до 9ч. утра. Этими 30-ю минутами я пользуюсь для верховой прогулки, после чего в девять часов иду с докладом к командующему. Сегодня я запоздал ровно на 5 минут. И командующий разразился градом упреков по поводу моей «неаккуратности». Или другой случай на днях. Закончив работу к 12 час. ночи, я лег спать. Только я уснул, как меня разбудили: «Командующий зовет к себе». Я подумал, что случилось что-либо осо­бенное, и, одевшись, быстро отправился к нему.

Что же, думаете вы, случилось? Командующий получил ничего не значащую телеграмму, но сам, по близорукости, не мог прочитать ее. Вот он и велел разбудить меня. Как будто у него нет адъютантов для таких дел. Силы совсем оставляют меня. Я готов куда угодно пойти, хотя бы и в командиры бригады, лишь бы избавиться от этой каторги.

— Хотите, — сказал я, — я переговорю с генера­лом Алексеевым?

{123}   — Вы меня очень обяжете этим! — ответил генерал Миллер.

       Вернувшись в Ставку, я передал генералу Алексееву свою беседу с генералом Миллером.

— Я отлично знаю генерала Плеве, — сказал ге­нерал Алексеев, — сам служил с ним. Тяжелый и не­приятный он начальник. Отлично понимаю генерала Миллера. Надо помочь ему! Вот что: расскажите-ка вы откровенно Государю про свою беседу с генералом Миллером. А я потом дополню.

В тот же день я беседо­вал с Государем.

— Я генерала Миллераочень хорошо знаю, — сказал Государь, выслушав меня, — он — мой сослу­живец по лейб-гвардии Гусарскому полку. Отличный офицер! Знаю и Плеве: хороший вояка, но с ним не легко служить. Генерала Миллера мы выручим.

Скоро генерал Миллер был назначен командиром 26-го корпуса. А генерал Плеве в июле заместил генера­ла Куропаткина в должности Главнокомандующего Се­верного фронта, но тут он удержался не долго.

 

***

 

От генералов перейдем к дьяконам.

Отправляясь на театр военных действий, я взял с собою протодиакона церкви лейб-гвардии Конного полка о. Власова, донского казака, раньше состоявшего протодиаконом Новочеркасского кафедрального собора.

Огромного роста, с красивым лицом, большими выразительными глазами и достаточно пышными воло­сами, жгучий брюнет, с очень сильным голосом (басом) — он, кажется, родился, чтобы быть протодиаконом.

В мае 1916 года, объезжая фронт, я посетил {124} командира 26-го корпуса генерала А. А. Гернгросса, старого знакомого по Русско-японской войне и земляка. За мною вошел протодиакон Власов.

— А это кто такой, — обратился ко мне генерал Гернгросс.

— Мой протодиакон Власов, — ответил я.

— Да... Не знаю, может ли он сотворить человека, а убить может, — сострил генерал.

Внутренние качества о. Власова значительно усту­пали его внешнему виду: характер у него был неваж­ный, усердие к службе небольшое, а его безграмотность производила удручающее впечатление. Своим прекрас­ным голосом он не умел пользоваться, или вернее — пользовался по-провинциальному: то рычал без нужды, то шептал, где требовалось forte. Манера его служения очень скоро приедалась, надоедала.

Я очень скоро понял свою ошибку и решил во что бы то ни стало отделаться от Власова. Не желая оби­жать его, я решил устроить его на такое место, за которое он всю жизнь благодарил бы меня.

Скоро представился случай: освободилось дьякон­ское место в придворной Конюшенной (в СПБ по Коню­шенной ул.) церкви.

Попасть в придворное ведомство для каждого священника и дьякона вообще являлось счастьем. Конюшенная же церковь по своей доходности была одною из лучших Петербургских придворных церк­вей. И я был уверен, что о. Власов поблагодарит меня, когда я устрою его на это место.

Не сомневаясь, что у придворного протопресвитера есть свой кандидат на это место, я решил произвести на него такое давление, которое обязало бы его ис­полнить просьбу. Я обратился к министру двора графу Фредериксу, чтобы он помог мне устроить протодиакона Власова. Добрый старик согласился. Не знаю, что писал {125} граф Фредерикс протопр. А. А. Дернову; может быть, он сообщил последнему о желании Государя, чтобы протодиакону Власову было предоставлено место в Ко­нюшенной церкви. Но скоро я получил от протопр. А. А. Дернова официальную бумагу, где сообщалось, что о. Власов назначен, и предписывалось последнему не­медленно вступить в должность.

Я тотчас объявил о. Власову о назначении, приказав ему на следующий день отбыть к месту новой службы. Сам я в тот же день отбыл на фронт. С фронта через несколько дней я прибыл в Петроград для участия в заседаниях Синода.

Там я встретился с протопр. А. А. Дерновым, ко­торый тотчас выразил мне неудовольствие, что ему назначили нежелательного кандидата, а затем удивле­ние, что последний еще не явился к месту службы. Это и меня удивило, тем более, что на место о. Власова мною уже был назначен протодиакон церкви лейб-гвар­дии Егерского полка Н. А. Сперанский, с полным семи­нарским образованием и со всеми качествами, необхо­димыми для ставочного дьякона, и ему было приказано немедленно отправиться в Ставку.

Вернувшись в Ставку, я первым делом спросил:

— Уехал ли Власов?

— И не думал уезжать! Он везде теперь хвастает: «Протопресвитер хотел меня сплавить, да не удалось. Сам царь приказал мне оставаться в Ставке», — отве­тил на мой вопрос начальник моей канцелярии.

Дальше разъяснилась такая история. После моего отъезда на фронт о. Власов отправился к начальнику походной канцелярии, флигель-адъютанту полковнику А. А. Дрентельну.

— Я покидаю Ставку, — обратился к нему Власов, — тяжело мне расставаться с батюшкой-царем, для {126} которого я служил. Я был бы без меры счастлив, если бы его величество в память моей службы пожаловал мне часы.

В тот же день Дрентельн сообщил Власову, что Государь жалует ему золотые часы. Но Власов не успо­коился. — Тогда, г. полковник, окажите мне и дальше милость: моему счастью не было бы границ, если бы его величество на прощанье лично передал мне часы, — обратился он к А. А. Дрентельну.

Добрый Дрентельн и тут уладил дело: Государь согласился принять о. Вла­сова.

Явившись к Государю, Власов упал на колени:

— Ваше величество, не лишайте меня счастья слу­жить при вас. Позвольте мне остаться в Ставке.

— Я ничего не имею против того, чтобы вы оста­вались здесь, — пожалуйста, — ответил смущенный Государь и передал ему золотые с цепочкой и царским гербом часы.

Дерзость Власова меня раздражила и я решил проучить его.

Вечером по обычаю я присутствовал на высочайшем обеде.

После обеда Государь подошел ко мне. Я кратко доложил ему о своей поездке по фронту, а затемзавелречь о Власове:

       — Вашему величеству угодно было разрешить о. Власову оставаться в Ставке. Это создает большие затруднения. Конюшенная церковь остается без дья­кона; я уже назначил на место Власова другого протодиакона, гораздо более достойного, завтра он прибудет сюда. Власов проявляет неблагодарность, отказываясь от почетного назначения, которое с трудом ему выхло­потали.

— Власов очень просил меня разрешить ему остать­ся в Ставке, и я сказал, что ничего не имею против этого, — ответил, смутившись, Государь.

{127}   — Тогда разрешите, ваше величество, приказать Власову, чтобы он отбыл в Петербург к новому месту службы!

— Ну, конечно! — сказал Государь.

Вернувшись с обеда, я тотчас вызвал о. Власова.

— Как смели вы без моего ведома беспокоить Государя? Завтра чтобы и духу вашего не было в Ставке. Немедленно отправляйтесь к новому месту службы! Можете уходить! — строго сказал я ему.

— Слушаю, — ответил и удивленный и пораженный о. Власов. Успокоенный царским разрешением, он со­всем не ожидал такого конца.

На следующий день о. Власов отбыл из Ставки.

Прибывший на место о. Власова протод. Н. А. Спе­ранский во всех отношениях превосходил его. При со­вершении богослужения о. Власову часто вредила его малограмотность, лишавшая его возможности понимать смысл произносимого и давать звукам соответствую­щую интонацию. Он нередко напоминал слышанного мною в селе дьячка, который в известной паремии страстной седмицы (Ис. 54, I) вместо «нечревоболевшую» читал «нечревоблевавшую» и «Императору Алек­сандру Николаевичу» произносил «Александре Николае­вичу». Недоставало о. Власову и музыкальности.

О. Сперанский был совершенно грамотный и на редкость музыкальный протодиакон. Всё его служение отличалось необыкновенной проникновенностью и тепло­той, гармоничностью и строгостью. Когда же он про­износил в конце панихиды «Во блаженном успении вечный покой... и т. д.», — буквально замирала вся церковь. Слышал я всех знаменитых Петроградских, Московских, Киевских и иных протодиаконов: Розова, Громова, Малинина, Здиховского, Вербицкого и многих, многих других, но ни один из них не проявлял такого искусства в произнесении этого возглашения, как про­тодиакон Сперанский.

{128}   Всегда аккуратный и точный, внимательный и поч­тительный, благородный и скромный, протод. Сперан­ский был одним из самых приятных сослуживцев, каких мне когда-либо приходилось иметь. И только один у него был грешок: любил он в компании «пропустить» лишнюю рюмку. А компании было не занимать стать: в Ставке все офицеры и певчие были его друзьями. Я спокойно относился к этому недостатку: кто из про­тодиаконов был от него свободен? Кроме того, ни скандалов, ни дебошей, ни упущений по службе от этого не происходило. О. Сперанский всегда знал время и меру. Алкоголиком он совсем не был. И только один раз на почве нежной любви моего о. протодиакона к живительной влаге произошло небывалое недоразумение.

Как известно, во время войны было затруднено получение спирта. А с началом революции оно стало еще труднее. Но голь на выдумки хитра. И мой о. протодиакон, не без участия друзей, умудрился в мае, 1917 года получить из казенного склада ведро спирту «на чистку церковной утвари». Каким-то образом это стало известно начальнику Штаба Верховного генералу А. И. Деникину.

— Слушайте, — обратился он, при встрече со мной, — ваш протодиакон взял из склада ведро спирта на чистку церковной утвари. Это черт знает, что такое! Они же сопьются...

       Я вызвал к себе протодиакона.

— Вы брали спирт из склада?

— Так точно, ваше высокопреподобие!

— На чистку церковной утвари?

— Так точно!

       — Это целое ведро-то?

— Ваше высокопреподобие, здешний ксендз взял на чистку своей церковной утвари целых пять ведер, а мы всего одно ведро.

{129}   — Мне до ксендза нет дела, а вы впредьчемхотите чистите утварь, только не спиртом.

       — Слушаю, — ответил с низким поклоном о. Спе­ранский.

«Ну, что с ним поделаешь! Повинную головумечне сечет», — подумал я.

Война — проба для человеческих душ. Тут прояв­ляется легендарная доблесть одних и обнаруживается подлость других. Летом 1915 года, когда еще Ставка находилась в Барановичах, мне пришлось натолкнуться на такой случай.

       В Барановичах, около вокзала, помещался неболь­шой, кажется, на 20 кроватей для офицеров лазарет графини Браницкой. Сама графиня с двумя своими до­черьми исполняли в нем обязанности сестер милосердия. По просьбе графини я посетил госпиталь. При обходе палат я обратил внимание на упитанное, грубое и тупое лицо одного больного. Я вступил в разговор с ним.

— Вы офицер?, — обратился я к нему.

— Да, офицер.

— Какого полка?

— 172 пехотного Лидского.

— Участвовали в боях?

— Да, во многих.

— Где и когда?

Больной назвал мне несколько мест и боев, в кото­рых, как мне было известно, 172 пехотный Лидский полк не принимал участия. Я продолжал расспрос:

— А где вы получили военное образование?

— В Варшавском военном училище.

— Этого училища давно не существует.

— А я там кончил курс.

{130}   — Странно!.. А кто у вас священником в полку?

— Не знаю его фамилии... Какой-то пьяница...

Полковым священником Лидского полка был с 1909 года весьма почтенный батюшка о. А. Нелюбов, совсем не пьяница. Офицер не мог не знать своего служащего уже 6-ой год в полку священника. У меня же не было сомнения,что предо мною самозванец, но я еще задал вопрос:

— А кто командует вашей дивизией?

— Генерал Ренненкампф, — не сморгнув глазом, ответил он.

Генерал-адъютант Ренненкампф вышел на войну командующим армией. Теперь уже не могло оставаться сомнений, что под видом офицера забрался какой-то проходимец. Это могло оказаться весьма опасным, так как с самого начала войны ходили настойчивые слухи, что на великого князя Николая Николаевича готовится покушение.

— Вот что, милый господин, — обратился я, в присутствии графини Браницкой и других лиц, к «боль­ному», — вы совсем не офицер.

— Странное дело! Какой-то священник говорит офицеру, что он не офицер, — с раздражением ответил он и повернулся лицом к стене.

После этого я поручил санитарам постеречь этого молодца, чтобы он не убежал, пока. комендант не при­шлет допросить его. Через час наш «больной» был до­прошен и оказался здоровехоньким нижним чином, де­зертировавшим с фронта.

 

***

 

Летом 1916 года мне сообщили, что на днях испол­няется 75-тилетие священнической службы протоиерея Могилевской епархии о. Савинича, состоявшего священ­ником в отстоявшем в 10 верстах от Могилева селе {131} и благочинным округа. Протоиерей Савинич был руко­положен в священники к церкви этого села архиеписко­пом Смарагдом в 1841 году, и с того времени не изме­нил этому месту, никогда не имев помощника при себе. Теперь при нем хозяйничала внучка. Других родных при нем не было.

В разговоре с Государем я упомянулоб этом ред­ком юбиляре, заметив, что хорошо былобы отметить юбилей какою-либо редкою наградой.

       — Чем же наградить его? — спросил Государь.

— Митрою, — ответил я. — Такая наградана всё духовенство произведет большое впечатление,ибо из сельских священников никто ее не имеет.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!