Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 7 страница

— А если кн. Жевахов желает, чтобы Государь обратил на него внимание, то пусть на всенощной ста­нет у дверей, через которые Государь проходит в церковь, — с ядовитой улыбкой заметил Воейков. Ге­нерал Воейков намекнул тут на жалкий вид Жевахова, который не мог не обратить на себя внимание Государя. Если память не изменяет мне, то всё же Государь, по моей просьбе, потом принял кн. Жевахова.          

    

Интересен финал поездки Жевахова с иконами в Ставку. Вот, что рассказывает очевидец, служивший церковником в Феодоровском Государевом соборе, а во время войны в церкви Ставки, ныне почтенный прото­иерей А. Ф. Крыжко:

       «Прибывший с Жеваховым Песчанский священник приехал в штабную церковь отдельно и привез с собою в новом футляре-складне довольно запущенную Влади­мирскую икону Божией Матери, родительское благосло­вение Святителя Иоасафа. Размеров она была приблизительно 7 на 6 вершков. Эту икону я немедленно же установил на царском месте, т. е. на левом клиросе на переднем плане и зажег перед ней лампаду. С этого места она и была взята обратно.

Через довольно продолжительное время появился опять в Могилеве Жевахов, и было назначено отправ­ление Песчанской иконы на вокзал.

{78}     После совершенного соборне молебствия,при до­вольно большом числе молящихся, икона была вынесена в пассажирский автомобиль и отправлена на вокзал...

За семь лет своего пребывания в Царском Селе, я имел близкие отношения к Походной церкви собствен­ного его величества Сводного пехотного полка, а затем к Феодоровскому Государеву собору, где мне пришлось видеть много негодных людишек, которые не стеснялись спекулировать и на святынях, и на вере других людей.

Очень часто, бывало, являлись к ктитору указанных храмов полковнику Дмитрию Николаевичу Ломану и представляли за «величайшие святыни» старые иконы и такие же предметы из церковной утвари. И всё это нужно было не только принять и поставить в названных храмах, на видном месте, но и непременно доложить об этом их величествам, т. к. это были: или «величай­шие святыни» или редчайшие по своему художественно­му замыслу и драгоценнейшие вещи, которые они жерт­вуют храму. По уверению сих господ, иконы имели обычно в своем формуляре или необыкновенные чудеса, которые уже совершились, но почему-то не записаны в историю, или эти чудеса имеют тут совершиться, если с верой будут прибегать к их заступничеству, о чем такому-то благочестивому старцу или старице был сон. Церковные предметы вели свою родословную чуть ли не от Св. Ольги, бабушки Владимира-Красного Сол­нышка. О всех этих достоинствах представляемого они имеют всеподданнейше их императорским величествам лично доложить... Было таких сотни, и некоторым уда­валось «доложить» на орден, чин, должность или по­вышение в ней, смотря по тому, как об этом информи­рованы их величества Анной Александровной Вырубо­вой. Всё же, коим не удавалось «доложить», обыкновен­но апеллировали к нам — причту и даже солдатам-уборщикам. Отказ в докладе обыкновенно {79} формулировался ими, как измена Государю окружавших его лиц, за что постигнут царя и Родину величайшие бедствия.

Подобное впечатление произвел на меня и Жевахов. Когда я увидел, что настоятель храма, в котором пре­бывает Песчанский образ, по прибытии на ст. Могилев, от иконы отстранен, я сейчас же определил, что он (Жевахов) приехал своей гнусной персоной делать про­текцию образу исключительно с тем, чтобы всеподдан­нейше доложить о каком-нибудь сне благочестивого старца или старицы и получить награду.

На второй день по прибытии в Ставку образа к концу вечерни явился Жевахов в церковь в придворном мундире. По окончании службы, когда народ вышел, и храм был уже заперт, проходя от свечного ящика, я заметил на царском месте пред иконой — родительским благословением Св. Иоасафа — г. Жевахова, который тихим повествовательным тоном что-то объяснял цер­ковникам Семейкину и Макарову. Имея обыкновение не оставлять церкви, пока не выйдут все посторонние, я остался ждать в алтаре конца интимной беседы добро­го князя с простыми солдатами, которая продолжалась минут 15. Догадываясь, что он им говорил об истории указанной иконы, я, после ухода его, спросил у них, о чем он говорил. Они ответили, что он всё время вну­шал им, что икона эта — великая святыня, которых в России не много, и дал по книжке написанного им жи­тия Св. Иоасафа. Я им, смеясь, заметил: «За его протекцию иконе и подарок постарайтесь же и вы сделать ему протекцию, чтобы он получил награду».

После отправления на вокзал Песчанского образа, явились в церковь 5 человек уборщиков и принялись убирать. Ожидая конца уборки, я приводил в порядок свечной ящик. Минут через 30-35 после закрытия хра­ма вдруг раздался частый и сильный стук в железные западные двери. Предполагая, что кто-либо идет в {80} церковь из высочайших особ или высокопоставленных лиц, а сопровождающее их лицо стучит так громко и на­стойчиво, чтобы скорее открыть, я приказал рабочим моментально свернуться, а сам поспешил к выходу. Когда открыли дверь, то я увидел пред собой с трясущейся нижней губой и перекошенным от злобы лицом Жевахова, который с шипением и слюной набросился на меня, почему мы не отправили на станцию икону — родительское благословение Св. Иоасафа. Я ему на это ответил: «Простите, ваше сиятельство, я иконы только принимаю и храню, а не отправляю. Если вы приехали взять эту икону, пожалуйста, возьмите, т. к. я вас знаю и доложу своему начальству, что она взята вами». Ответив мне: «Да», он быстро прошел на левый клирос к нужной ему иконе. Я следовал вместе с ним и, подойдя к образу, убрал лампаду. После этого Жевахов ударил по левой и правой створке, как бы невиди­мого врага в правую и левую щеку, закрыл таким об­разом футляр, схватил его подмышку и, злобно бормо­ча что-то, пошел к выходу. Сопровождая его, я вышел на паперть храма, где стоял ожидавший Жевахова от­крытый автомобиль. Тут стояли церковник Семейкин и несколько человек солдат-уборщиков, которые были сви­детелями вместе со мной возмутительнейшего обраще­ния Жевахова с этой иконой.

Подойдя к автомобилю, он бросил ее на сиденье, а затем вошел в него, запахнулся в свою Николаевскую шинель и уселся на икону. Когда Семейкин подбежал к нему и крикнул: «На икону сели, ваше сиятельство»,то«сиятельство», не обращая внимания на это предуп­реждение, крикнуло шоферу: «На вокзал», и так уехало. Семейкин, повернувшись ко мне, сказал: «Какой жеонсукин сын!» На это я ему ответил: «Вероятно, не по­лучил награды». (Из письма А. Ф. Крыжко).

 

Владимирская икона Божией Материбыла приве­зена в Ставку, в субботу перед праздникомСв. Троицы, {81} 28-го мая 1916 года, по желанию Императрицы Алек­сандры Федоровны и вел. княгини Елисаветы Федоров­ны. Ее сопровождали протопресвитер Московского Ус­пенского Собора Н. А. Любимов, протоиерей Н. Пшенишников и протодиакон К. В. Розов. В Могилеве на вокзале она была встречена архиепископом Константи­ном, и крестным ходом, при участии викарного епис­копа Варлаама, меня и всего городского духовенства, была перенесена в штабную церковь. Около дворца был отслужен молебен, в присутствии вышедшего на встречу Св. Иконе Государя с Наследником и чинов его штаба, которые затем провожали Икону до храма. На другой день я совершил торжественную литургию в сослужении протопр. Любимова и протодиакона Розова. В Духов день совершил литургию протопр. Любимов с протодиаконом Розовым. Торжество встречи великой святыни на многих произвело большое впечатление. Ми­лого же мальчика — Наследника больше всего заинте­ресовали прибывшие с иконой протопресвитер Любимов и протодиакон Розов.

И при встрече иконы, и при богослужениях в следующие дни он буквально не сводил глаз с этих великанов, поразивших его и своим ростом, и своей тучностью. 29-го мая перед завтраком француз Жильяр прочитал мне следующую заметку, сделанную 28-го мая Наследником в своем дневнике: «сегодня ви­дел батюшку 13 пудов, диакона 12 пудов — пара 25 пудов».

В один из следующих дней протопр. Любимов и протодиакон Розов отправились со Св. Иконой на фронт, в район IV армии. По возвращении в Ставку, Св. Икона оставалась в штабной церкви до апреля 1917 года, когда, в виду всё сгущавшихся событий на фронте и в Ставке, она, по приказанию ген. Алексеева, была возвращена на свое место в Московский Успенский Собор.

3-го октября 1916 года в 5 час. вечера ожидался {82} приезд Императрицы в Ставку. Временно занявшим место министра двора ген. К. К. Максимовичем было объявлено, что царицу встретят Государь с начальни­ком Штаба и самыми близкими лицами Свиты; осталь­ным предложено было не беспокоиться выездом к встрече.

Утром в этот же день мне сообщили из Штаба, что с дневным поездом из Петрограда прибывают в Ставку митрополит Питирим и обер-прокурор Св. Си­нода Раев. К встрече «высоких» гостей со мною выеха­ли архиепископ Константин и епископ Варлаам, вика­рий Могилевский. Как и подобало, гости прибыли в особом вагоне.

Незнакомые с придворным этикетом, и митропо­лит Питирим, и Раев, попав в Ставку, сразу почувст­вовали себя, как в гостях у давным-давно знакомого приятеля.

— Мы тоже пойдем встречать ее величество, — заявил обер-прокурор, когда заговорили об ожидаю­щемся приезде Императрицы.

— 5-го октября, в день тезоименитства его высо­чества (Наследника) я послужу в вашей штабной церк­ви, — сказал митрополит. А когда я стал спешить с отъездом, чтобы не опоздать мне к высочайшему завт­раку, и митрополит, и обер-прокурор заявили, что и они поедут со мной прямо во дворец. Ясно, что они рассчитывали на высочайший завтрак. Невольно при­шлось мне разочаровать их. Обер-прокурору я сообщил о сделанном ген. Максимовичем распоряжении относи­тельно встречи Императрицы.

— Ну, это распоряжение нас не касается, — ре­шительно заявил Раев.

— Вам виднее, — ответил я.

Митрополиту же я сказал, что, несомненно, не {83} встретится препятствий к его служению 5-го октября в штабной церкви, но всё же я должен предварительно испросить соизволения Государя. Относительно завтра­ка я не решился огорчать их, хотя и был уверен, что их не позовут на завтрак, раз они не были приглашены заблаговременно.

С вокзала мы выехали вместе. В кафедральном Иосифовском соборе, на Днепровской улице, проезжав­шего митрополита встретили колокольным звоном. На паперти соборной в облачениях стояло городское духо­венство и огромная толпа, собравшаяся встретить ми­трополита и получить его благословение. На предложе­ние архиепископа Константина зайти в собор митропо­лит ответил решительным отказом. Он спешил во дво­рец... к завтраку... И автомобиль с митрополитом без задержки прокатил мимо удивленной толпы.

Зачем же прибыл митрополит в Ставку?

После того, как поднесена была Св. Синодом икона Императрице, митрополит Питирим предложил подне­сти икону же и Государю, по случаю исполнившейся годовщины его служения в должности Верховного Глав­нокомандующего. Св. Синод отлично понимал, что ми­трополитом в данном случае руководили отнюдь не святительские чувства, а лесть и расчет своей угодли­востью выслужиться перед царем; но, конечно, откло­нить предложение Синод не решился. После этого, как я узнал потом, митрополит Питирим принял все меры, чтобы поднести икону, до прибытия из Киева митропо­лита Владимира, т. е., чтобы поднести ему, а не митро­политу Владимиру. При содействии Царского Села, это ему удалось. Царское Село ненавидело митрополита Вла­димира и пользовалось всяким случаем, чтобы в ущерб ему выдвинуть своего петроградского любимца.

Когда мы, перед самым завтраком, прибыли во дворец, там не знали, что делать с непрошенными { 84 } гостями. Оказалось, что и митрополиту, и Раеву был на­значен высочайший прием в два часа дня, после завт­рака. Решили поместить их на время завтрака внизу, в комнате проф. Федорова. Оставив тут гостей, я под­нялся наверх.

— Митрополиту и обер-прокурору назначен высо­чайший прием в 2 часа дня. Чего они так рано приеха­ли сюда? — набросился на меня ген. ад. Максимович.

— Не могу знать. Архиеп. Константин звал их к себе, а они почему-то поторопились сюда, — ответил Я. Узнав, что оба наших гостя собираются встречать Императрицу, Максимович еще более вспылил:

— Его величество приказал, чтобы никого не было при встрече. Это и их касается. Встреча будет семейная.

После завтрака я доложил Государю, что прибыв­ший митрополит Питирим желает совершить 5-го ок­тября богослужение в штабной церкви.

— Только непременно пригласите и архиеписко­па Константина, — сказал мне Государь.

По окончании завтрака попросили в залу и наших гостей. Я, как присутствующий в Св. Синоде, должен был участвовать в поднесении Государю Иконы и ад­реса. Ген. Максимович неприветливо встретил Раева.

— Вы хотите встречать ее величество. Государь приказал, чтобы встреча была семейная. Нельзя вам встречать.

Раев молча выслушал наставление. Перед выходом Государя мы втроем распределили роли. Ровно в два часа вышел к нам Государь. Митрополит стоял с адре­сом в руках, я со Св. Иконой, а обер-прокурор с фут­ляром от Иконы. Митрополит прочитал адрес и пере­дал его Государю; потом благословил его Св. Иконой. Обер-прокурор передал футляр флигель-адъютанту.

— Вы и ее величеству подносили икону и адрес? — спросил Государь митрополита.

{ 85 }      — Да, — ответил тот.

— По какому случаю?

— По случаю двухлетнего служения сестрою ми­лосердия, — сказал митрополит.

— Вы хотите, — передал мне о. протопресвитер, — служить 5-го октября? Пожалуйста, — сказал Го­сударь митрополиту и, поблагодарив за поднесение, про­стился с нами.

4-го октября на всенощной в штабной церкви при­сутствовали митрополит и архиепископ Константин. По окончании службы, митрополит Питирим говорит мне:

— Хорошо у вас, хорошо! Только уж очень корот­ко. Надо вам удлинить службу.

Архиепископ Константин, много раз раньше бывав­ший на нашей службе и всегда восторгавшийся ею, те­перь принял сторону митрополита.

— Да, да надо удлинить, — коротко, коротко.

— Мы служим по придворному чину, к которому привык Государь. Ничего прибавить нельзя, — ответил я. И на моем ответе владыка успокоился.

5-го октября литургию в штабной церкви совершал митрополит Питирим с архиепископом Константином, в присутствии царской семьи и чинов Штаба. Никому из штабных служба митрополита не понравилась. Неесте­ственность, деланность чувствовались у него во всем: и в его движениях, и в его голосе, и в выражении лица. Но центром общего внимания оказался не митрополит, а стоявший посреди церкви обер-прокурор. Фигура его была столь необычна, что, кажется, не было в церкви человека, который не остановил бы на нем удивленного взгляда.

Дело в том, что перед отъездом г. Раева в Ставку, — он выезжал туда в первый раз — кто-то сказал ему, что в Ставку надо ехать непременно в военном {86} одеянии. Экстренно потребовались и военный мундир, и военные доспехи для никогда не облекавшегося в них бывшего директора женских курсов. Добыть и то, и другое взялся бывший на услугах и у митрополита Питирима, и у Раева помощник библиотекаря Петроград­ской Духовной Академии, Степан, или, как его звали, «Степа» Родосский. Он спешно закупил для обер-прокурора военный мундир защитного цвета, высокие сапоги, фуражку, шашку. Всё — первое попавшееся.

Благода­ря его хлопотам, г. Раев смог предстать перед царем в боевом наряде. Трудно вообразить что-либо более ко­мическое той фигуры, какую представлял влезший в первый раз в жизни в чужой военный мундир обер-прокурор Св. Синода. Представьте себе старика в чер­ном, вороньего крыла, длинноволосом парике, с ярко раскрашенными в черный цвет усами и французской бородкой, одетым в неуклюже сидевший на нем мундир с чужого плеча, в каких-то обвисших штанах, в широ­ких и грубых высоких сапогах, со шпорами, с беспо­мощно болтавшейся сбоку шашкой, — и вы, может быть, поймете, почему все входившие в церковь чины с удивлением спрашивали: кто это такой?

После обедни был парадный высочайший завтрак, к которому были приглашены и митрополит с архиепис­копом. Приглашенных было так много, что в соседней со столовой маленькой комнате был сервирован допол­нительный стол. Владык и меня поместили в столовой, а обер-прокурору указали место за этим столом. Ранг его должности, казалось бы, давал ему право на луч­шее место. Не сыграл ли тут роли уж слишком жалкий его вид?

       После завтрака Государь сказал митрополиту всего несколько слов. Все обратили внимание на холодный прием, оказанный митрополиту. Поездка митрополита и обер-прокурора удалась в другом отношении.

По их ходатайству, полуграмотный еп. Варнава, распутинец, {87} всего пять лет прослуживший в епископском сане и менее 3-х лет на самостоятельной кафедре, год тому назад судившийся Синодом за самовольное прославле­ние Иоанна Тобольского, в июне этого года награжден­ный орденом Св. Владимира 2-ой ст., теперь, 5-го ок­тября, был возведен в сан архиепископа. Кажется, даже почти гениальный Московский Филарет возвышался мед­леннее, чем этот неуч и авантюрист Варнава. Но... Варнава был другом Распутина.

В 6 час. вечера и митрополит, и Раев покинули Мо­гилев. Вечером в этот день сидевший рядом с Госу­дарем вел. князь Георгий Михайлович, вспоминая пе­рипетии дня, говорит ему:

— Ну, и рожу же ты выбрал в обер-прокуроры!

— Да, здоровая образина! — ответил, смеясь, Го­сударь.

                 

{91}

 

IV

 

Деятельность военного духовенства в Великой войне

 

       В предшествовавшие войны русское военное духо­венство работало без плана и системы и даже без нужного контроля. Каждый священник работал сам по себе, по своему собственному разумению. Даже в Рус­ско-японскую войну (1904-1906 г.) можно было на­блюдать такие картины: один священник, — храбрый и жаждавший подвига, — забирался в передовой окоп и ждал момента, когда ему можно будет пойти с крестом впереди; другой пристраивался к отдаленному, недосягаемому для пуль и снарядов, перевязочному пункту; третий удалялся в обоз 11-го разряда, обычно отстоявший в 15-30-ти верстах от части. Последний совсем устранял себя от активной роли во время сра­жения, но и первые два не приносили той пользы, ко­торую они должны были принести.

Деятельность свою священники на театре военных действий сводили к совершению молебнов, панихид и иногда литургий, отпеванию умерших, напутствованию больных и умирающих.

Протопресвитер военного и морского духовенства не показывался на театре военных действий. И да про­стит мне мой бывший начальник и предшественник, протопресвитер Александр Алексеевич Желобовский, — он не имел никакого представления о возможной для священника работе на поле брани. Когда в половине февраля 1904 года, отправляясь на Русско-японскую войну, я явился к нему за указаниями, то получил {91} краткий ответ: «Запаситесь чесунчовым нижним бельем, а то, говорят, вошь может заесть».

А когда летом 1905 г., уже будучи главным священником 1-й Манчжурской армии, я обратился к нему за разрешением не­скольких новых конкретных и серьезных вопросов, он ответил мне собственноручным письмом: «Досточтимый о. Георгий Иванович. Император Николай Павлович од­нажды сказал: «Доколе у меня есть Филарет Мудрый (митрополит Московский) и Филарет Милостивый (ми­трополит Киевский), я за церковь спокоен. Так и я скажу: доколе у меня главные священники о. Георгий Шавельский и о. Александр Журавский, (Главный свя­щенник 2-ой Манчжурской армии. Г. Ш.), я за армию спокоен. Ваш доброжелатель протопресвитер Александр Желобовский». Само собою понятно, что такой ответ не разрешил ни одного из поставленных мною вопросов. Других же ни приветов, ни ответов мною от прото­пресвитера в течение всей войны не было получено.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 177; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!