Наталья Караванова. Ровными стежками 10 страница
Он привычно пригнулся, выбираясь наружу, встал на ветке и как следует потянулся – чтоб аж хрустнуло в позвоночнике. Павлыш поглядел вниз, туда, где на поляне между домодревами с некоторых пор собирались нечаянные поселенцы, – но сейчас там было пусто.
– Странно. Неужели Урванцы подбили всех на…
И тут он вспомнил и чертыхнулся. Потом подбежал к стволу и по ребрам, спиралью охватывавшим все домодрево, стал карабкаться вверх.
Ависы вырастили свой последний подарок для людей буквально за неделю, и дерево было значительно ниже остальных; впрочем, Павлыш был им за это только благодарен. Не то чтобы он боялся высоты, просто… всему же есть пределы, верно?
Вскарабкавшись на смотровую площадку – узкую, охваченную по периметру естественным ограждением из веток, – он запрокинул голову – и почти сразу заметил две скользящие по небу точки.
Дельтапланы шли ровно и плавно, и Павлыш, вдрызг разругавшийся вчера с Домрачеевым, облегченно вздохнул. По крайней мере, Отец разобрался с управлением и не сплоховал. Если всем им повезет, полет закончится нормально. Если нет… ну что ж, Эмма подстрахует. Все‑таки чемпион по дельтапланеризму… хотя Павлыш и не был уверен, что это поможет, если вдруг…
Но о таком он старался даже не думать.
Ветер трепал шевелюру, и в который раз за последние несколько дней Слава напомнил себе: нужно сходить в Отель за ножницами и попросить Светлану, чтобы подстригла. Сколько всякой ерунды перетащили в домодрево, а элементарную вещь забыли.
|
|
|
Правда, поначалу никто не думал, что это надолго. Ждали, что с минуты на минуту явится вергилий и отправит их всех обратно в криованны, а потом – на родные планеты.
Но ничего не изменилось ни к вечеру, ни на следующий день… и стало ясно, что они застряли здесь надолго. Что ничего не закончилось… если вообще начиналось.
– Да какая, господи, разница! – заявил в сердцах академик Окунь. Они только осваивались на новом месте, и он рассеянно бродил по общему залу, устроенному на одном из верхних «этажей» домодрева. То и дело касался пальцами гладких стен с причудливым, слегка мерцавшим узором. Запинался, рассеянно моргал, что‑то все время записывал в рабочий блокнот. – Разницы, друзья мои, нет совершенно никакой! Нам дан уникальный шанс: вплотную познакомиться с бытом ависов. Лучше понять их! К чертям собачьим все эксперименты и соревнования! Мы же ученые – так давайте вести себя соответственно!
Сам он был в восторге от открывавшихся перспектив. Как прежде в Отеле, так теперь в домодреве академик изучал все вокруг: комнаты на каждом ярусе, устройство ребер‑ступенек, сложную систему симбиотических связей…
|
|
|
Больше всего поражало то, с какой скоростью ависы «лепили» из подручных материалов новые формы и виды. Помимо домодрева для людей, они за пару дней создали на одном из холмов стартовую площадку для дельтаплана, а сейчас на юге выращивали новую домопущу и нечто вроде эстрады – как подозревал Павлыш, чтобы все «симпозиумы» перенести туда.
Главный вопрос, на который земляне ответа пока так и не получили: каким образом цивилизация ависов смогла добиться таких успехов в биоинженеринге. Ведь совершенно ясно было, что они не имеют ни малейшего представления о строении клетки, существовании ДНК и РНК, – да и как могли бы, при полнейшем отсутствии лабораторий, электронных микроскопов, мощных ЭВМ?..
– Подозреваю, – с восторгом заявлял академик Окунь, – мы и не поймем. Потребуются месяцы работы, друзья мои! Месяцы! А пока давайте просто наблюдать за происходящим, анализировать, делать выводы – и не отказывать себе в простой человеческой радости: смотреть на этот мир глазами изумленного ребенка. Ведь вокруг столько чудес! Слава, что вы хмуритесь? Ведь еще не так давно, на «Антее», вы готовы были пожертвовать ради научного подвига двадцатью шестью годами своей жизни.
|
|
|
Павлыш кивал, улыбался…
Тогда, думал он, у меня была надежда. Я был глупый и влюбленный, а сейчас – только влюбленный. И никакой надежды, абсолютно никакой. И даже работа не спасает.
На «Антее», к слову, хватало свободного пространства, и при желании ты мог избегать неприятных тебе людей. Спокойно отдаваться научному подвигу. А здесь, в домодреве, ты вынужден сталкиваться нос к носу… по сотне раз на дню… принимать как должное все колкости, все… это. И даже не знаешь, как себя с ней вести, она же не Лилит, не Медея – Снежная королева.
И все‑таки иногда ему нравилось здесь. Он возился со зверьми, которых надарили вместе с домодревом ависы, и это было чертовски интересно. Юные Урванцы даже стали звать его «дядя Слава Айболит» – и это, пожалуй, ему тоже нравилось.
Стоя на смотровой площадке, Павлыш щурился, отбрасывал рукой непокорные волосы и представлял, что на самом деле никакого испытания нет и не было. Они просто повстречали собратьев по разуму и ищут общий язык – и разумеется, найдут, и таким образом обогатят друг друга…
Дельтапланы – оранжевый и серебристый – прошли над самыми верхушками домодрев, потом серебристый рванул в сторону холмов, туда, где они должны были приземлиться.
|
|
|
– Ну а что, – сказал Павлыш, – для первого раза неплохо.
Конструкцию подправили, чтобы Отцу было удобнее управлять, Домрачеев работал под чутким руководством Эммы, и Павлыш только удивлялся, как он терпит ее заносчивость и язвительность. Удивлялся и завидовал.
Серебристый плавно развернулся над холмом, оранжевый не отставал. На соседнем холме – видел Павлыш – стояли зрители: академик, вся семья Урванцов, Домрачеев; а над холмом парили, раскинув крылья, взрослые ависы. Солнце превратило их перья в самоцветные пластины: изумрудные, бирюзовые, яхонтовые.
Вдруг серебристый начал по спирали идти вверх, выше и выше. Оранжевый сделал круг над посадочным холмом, затем двинулся вслед за серебристым.
– Что за?.. – прошептал Павлыш. – Какого дьявола он?..
Серебристый чуть качнул крыльями, затем набрал скорость.
– Пленка! – заорал Павлыш. – Там же где‑нибудь обязательно должна быть Пленка, курица ты безмозглая!
На соседнем домодреве из листвы выглянули три взъерошенных головы.
– Вам плохо? – спросила одна из птиц. Кажется, это была Вторая жена, Слава пока так и не научился их различать.
Он покачал головой:
– Мне – нет.
Серебристый дельтаплан поднимался все выше.
А что, подумал вдруг Павлыш, это даже может оказаться решением. Жестоким, но… решением. Если Отец разобьется, нам засчитают победу, и отправимся наконец…
Он с отвращением ударил кулаком по ограде. Но взгляда от двух точек не оторвал.
Серебристая вдруг развернулась, легла на крыло и ринулась вниз. Миновала оранжевую и пошла по крутой дуге прямо к холму.
И аккуратно, словно всю жизнь только так и делала, – села. К ней уже бежали люди, летели ависы.
Лишь одна фигурка стояла на соседнем холме и, как Павлыш, не сводила взгляда с небес.
Они увидели – он и Домрачеев – как оранжевый дельтаплан развернулся, чтобы уйти вслед за серебряным, но вдруг вместо этого кувыркнулся и стал падать – не по дуге, а отвесно, прямо вниз. Кажется, Миша что‑то кричал. И ависы, похоже, услышали его: они вдруг изменили направление полета и метнулись наперерез, к падающей оранжевой точке.
Все происходило медленно, как будто в дурном сне или в кино с замедленной съемкой. Ависы ухватили дельтаплан сверху – ухватили ногами, конечно, а крыльями отчаянно махали, пытаясь удержаться в воздухе. Падение замедлилось, почти прекратилось, и Павлыш наконец облегченно выдохнул. Он заметил, что держится за перила. Отпустил их, под ладонями что‑то хрустнуло.
Вдалеке закричали.
Ависы летели и держали в когтях дельтаплан… точнее, его фрагмент. Остальное упало на склон и покатилось, Павлыш увидел рыжее пятнышко, костюм Эмма подобрала под цвет волос, подумал он, как глупо, даже здесь, когда не перед кем…
Потом он метнулся в комнаты, зашарил, выворачивая ящики, в поисках нужных медикаментов, потом сообразил, что все сложено в саквояж, старый, допотопный, и откуда он только взялся в Отеле… Павлыш выскочил, держа саквояж под мышкой, потом вернулся, сдернул со стола телефон, запихал в саквояж и стал спускаться, напоминая себе, что нельзя спешить, навернешься со ступеней – никому от этого лучше не станет, в конце концов, у них там в дельтапланах аптечки с первой помощью, ты же сам проверял, а Борис наверняка умеет… да и Окунь, конечно…
Он помчался к холмам, размахивая саквояжем, – добрый доктор Слава Айболит – и шептал только одно: «Успеть, успеть, я должен успеть!»
Когда он прибежал, ее уже освободили от упряжи. Судя по всему, успели вколоть обезболивающее – и теперь накладывали шину.
– Так, медленно и в деталях – что сделано?
Борис и Миша в два голоса рассказали. Домрачеев зачем‑то добавил растерянным голосом:
– Все, как ты говорил на уроках.
– Молодцы. Готовьте носилки, только обязательно с ровной прямой поверхностью, и…
– Понесем ее в Отель?
Слава прикинул расстояние.
– Слишком далеко. Проще в домодрево. Но подожди, вот я болван!..
Он поднял отброшенный в сторону телефон, поставил на землю, зачем‑то положил трубку на рычаги, а потом взял и приложил к уху.
Тишина по ту сторону. Все такая же глухая, безжизненная тишина.
– Слушайте, – сказал Павлыш, – вы, там… я же знаю, что вы слушаете и следите. У нас тут ЧП… серьезная травма. Требуется вмешательство. Немедленное, вы понимаете?!
Тишина.
Потом что‑то оглушительно клацнуло и железный голос произнес:
– Уточните. Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сражения?
Кто‑то ухватил Славу за щиколотку и сжал так, что он даже вскрикнул.
Эмма держала крепко, смотрела ясным, презрительным взглядом.
– Не сметь! Я запрещаю, слышите, Павлыш! Вы – тогда, на «Антее»… вы же не повернули! Не смейте, приказываю продолжать! Федор Мелентьевич, Борис, проследите, чтобы!.. Проследите!
– Уточните, – повторили в трубке. – Вы заявляете о финише, фиаско, обрыве сра…
– Нет, – тихо и невнятно сказал Слава. – Не заявляем.
Он положил трубку и опустил телефон на траву.
– Вот так, – произнесла Эмма. – И готовьтесь к операции, Павлыш. Я знаю, вы справитесь. Обезболивающего хватит?
Слава не стал отвечать – не видел смысла. Она все равно уже потеряла сознание.
– Простите. – Это был Отец. Он подошел, за ним тянулись перекушенные стропы. Видимо, никто не догадался освободить ависа из упряжи, все были заняты Эммой. – Простите. Я‑древность слишком увлекся. Я‑память забыл про инструкции, советы, наставления вашей Матери. Она была… она была достойным представителем вашего рода. Великим.
– «Была»?! – Павлыш непонимающе заморгал. – Что вы… о, нет, она жива, разве вы не видите?
– Конечно, вижу, – закивал Отец. Обрывки строп закачались, словно диковинное украшение. – Но она жива‑мертва, это я тоже вижу.
– Нет, – отмахнулся Слава, – она, конечно, потеряла сознание, но это ничего. Все будет хорошо, мы сделаем операцию… Эмма будет жить, это я вам гарантирую.
Авис издал изумленный крик и отшатнулся. Остальные его сородичи, похоже, были в ужасе.
– Вы… оставите ее? Но это жестоко, бесптично, преступно!
– Наверное, – вмешался Борис, – мы недопонимаем друг друга. Но простите, Отец, сейчас не время обсуждать разницу в наших взглядах. Нам необходимо спасать нашу… Матерь.
Ависы возмущенно заорали, Изгибатель и Растяпа тут же взлетели в воздух и принялись описывать круги над холмом, продолжая надрывно кричать.
Отец посмотрел на людей так, будто видел их впервые в жизни.
– Это жестоко, – повторил он. – Но это ваш выбор. Однако если вы собираетесь спасти ее и собираетесь отнести ее в свое домодрево, лучше присматривайте за ней.
Он побежал прочь, подпрыгнул, захлопал крыльями и тяжело взлетел. Стропы развевались на ветру, сверкали серебристым.
– Чушь какая‑то, – сказал Павлыш. – Ладно, собрались. Домрачеев, что у нас с носилками? Светлана, Федор Мелентьевич, давайте в домодрево, готовьте мне стол для операции. Борис, поможешь мне с Мишей нести ее, а вы, ребята, дуйте в Отель, я вам сейчас составлю список. Федор Мелентьич, поделитесь ручкой и листком? Отлично!.. Она у нас еще танцевать будет, верно я говорю, Домрачеев?
– И не надейтесь, – просипела Эмма. – С детства ненавижу танцы.
//‑‑ 7 ‑‑//
Потом Павлыш думал, что если бы не муравионы, все могло закончиться совсем по‑другому. А ведь он просто замотался и забыл насыпать им картофельных очисток.
Конечно, с голоду муравионы не померли бы. Начали бы пожирать друг дружку. Но как раз это Павлыша категорически не устраивало, так что пришлось с полпути поворачивать обратно.
– Не страшно, – сказал он остальным, – я догоню. Вы там пока складывайте, что нужно, все равно за один раз все не перенесем. О, слушайте, я же ножницы еще не вписал, Миш, не забудешь взять?
– Да ты про ножницы уже всем уши прожужжал. Давай, Мичурин, спасай своих крокодилов от голодной смерти.
За последние дни – с тех пор, как Эмма пошла на поправку, – Домрачеев ожил и воспрянул духом. Он полностью игнорировал ее язвительные замечания и ледяной тон, приносил ей очищенные фрукты, пытался развлекать сводками новостей из жизни людей и птиц, следил, чтобы соблюдала режим и не слишком часто ходила. К счастью, ависы сильно замедлили падение дельтаплана, и травмы оказались не такими серьезными, как боялся Павлыш. Уже сейчас Эмма довольно сносно хромала по комнате, даже выбиралась на ветку, хотя там Домрачеев не отходил от нее ни на шаг. Он и в Отель ушел только после того, как Эмма поклялась, что будет ждать их всех в комнате.
Слава шагал обратно и старался не думать о том, что будет, если еще кто‑то упадет или случится другая катастрофа. Доставит ли вергилий новые медикаменты? Или придется выкручиваться с теми, что остались?
От ависов помощи ждать не приходилось: все их изобретения были связаны с профилактикой, а не с лечением заболеваний. К тому же птицы до сих пор не смирились с тем, что соседи выходили на свою «Мать». И Отец, и младшие ависы старательно избегали разговоров на эту тему, перестали наведываться в гости и вообще делали вид, будто инцидента с дельтапланами не было. Дважды Домрачеев и академик как бы невзначай упоминали об Эмме – и всякий раз взгляд ависов стекленел, перья топорщились, из горла доносился рваный клекот…
– Оставим их в покое, – предложил Борис. – Может, это защитная реакция на то, что они считают собственной виной.
Павлыш очень сомневался, но возражать не стал. Он, кажется, начал догадываться, как устроен их социум, – и мысль эта сильно его тревожила.
Шагая между домодревами, он машинально запрокинул голову. Все как обычно: текли по стволам ниточки муравионов, в ветвях чирикали рассказнечики – ему даже показалось, он узнает мелодию; потом он заметил двух гекк‑ависов, спустившихся по стволу почти до самой земли и с увлеченным видом наблюдавших, как падают в клепсидре капля за каплей. Павлыш кивнул им. Малыши уже перестали бросаться на людей, иногда даже принимались чирикать что‑то бессвязное, с отдельными узнаваемыми словами. То ли растут и умнеют, то ли привыкли к чужакам…
Он взобрался по лестнице в центральный зал. Оттуда по внутренней, винтом уходившей вверх, заскочил к Эмме. Просто так.
Ладно, признался он себе, поднимаясь, – дурное предчувствие, но оно же гроша ломаного не сто…
В комнате Эммы не было.
Расстеленная прямо на полу кровать, низкий столик с лекарствами и книжкой, стакан воды. Одинокая лампулитка ворочается на стене, пытаясь догнать сдвинувшийся лучик солнца.
– Так быстро?
Он оглянулся. Девушка стояла у арки, ведущей на ветку. Поймала его взгляд, отмахнулась:
– Перестаньте, Павлыш. Если еще и вы начнете… Мне и так Домрачеев проходу не дает. Двух нянек я не переживу.
– Постельный режим…
– Я знаю, знаю. Слушайте, Павлыш, не говорите ему ничего, ладно. Ваш Миша… он очень впечатлительный и будет переживать. Я просто подышу воздухом, хорошо? Подышу и сразу в постель, вот вам слово. – Она посмотрела на него внимательнее: – А вы… вернулись за чем‑то?
Он объяснил и, чтобы замять неловкость, поспешил уйти. Муравионы уже беспокойно копошились в громадном горшке, куда их пришлось пересадить после того, как колония разрослась. Слава кинул им очисток, капнул воды в плошку – и по внутренней лестнице поспешил вниз.
Только у края древо‑города сообразил, что слишком торопился и забыл накрыть горшок. Чертыхаясь и проклиная себя, помчался обратно. На бегу едва не врезался в клепсидру – и мимоходом порадовался, что гекк‑ависов там уже нет. Не хватало только спугнуть; столько времени приучали – и все пошло бы насмарку.
Впрочем, сейчас насмарку – а точнее, наружу – могли отправиться «картофельные» муравионы. Он на полсекунды остановился под домодревом, чтобы отдышаться, смахнул с лица пот, провел пальцами по влажной макушке.
И вдруг обнаружил, что пальцы – в красном.
Провел другой ладонью – скорее растерянно, раздраженно: тут каждый пластырь на счету, а я, дубина, порезался…
Потом с ужасом запрокинул голову кверху – и увидел, как прямо на него падают одна за другой капли. Как в клепсидре.
Закричал отчаянно, помчался наверх.
Эмма лежала на ветке, у самого края; бинты на груди и предплечье были изорваны, рассечены, они пропитались кровью, и сейчас она капала вниз… пока еще только капала.
Павлыш огляделся по сторонам, но рядом не было ни гекк‑ависов, ни призраков – никого вообще, только цепочка муравионов деловито ползла к лужице крови и обратно.
Он подхватил Эмму и понес в комнату, закусив губу от ужаса. Из Отеля явятся в лучшем случае через час, а в худшем… а если ависы решили атаковать, о господи, что тогда? Забаррикадироваться, закрыть чем‑нибудь все три выхода, ждать возвращения своих… но как предупредить их? И что с Эммой?!
Она дышала, и пульс еще прощупывался. Слава разрезал бинты, увидел глубокие, рваные раны и застонал от отчаяния. Потом со всего маху стукнул себя кулаком по лбу: не раскисай, соберись. Кто и почему напал – это после, сначала – раны. Промыть, зашить, перебинтовать – давай, доктор, работай, ты сюда для того и приглашен, чтобы спасать чужие жизни!
– У меня нож! – крикнул он в пустоту. – Слышите: длинный и острый нож! И только попробуйте, твари, сунуться! Я вам устрою контакт разумов, слышите! Полный и летальный контакт!
Дальше он помнил плохо. Сознание отключилось, руки сами знали, что делать. Он принес и поставил рядом с кроватью сразу трех лампулиток, притащил воду, вскипятил на горелке, и потом принялся за дело. И выполнил все как следует – как учили в Космическом институте. Профессор Пекур была бы им довольна. По крайней мере, когда он пришел в себя, Эмма была перебинтована, на полу лежал моток ниток, в тазике плавала иголка.
– Выходи, я тебе просвищу серенаду!.. – раздалось вдруг снаружи. – Кто еще серенаду тебе просвистит!..
Все это сопровождалось нарочито небрежными, разухабистыми аккордами – и Павлыш заулыбался, как дурак.
– Эмма Николавна, учтите, я тащил гитару через поле, холмы и густой лес только и исключительно ради вашего…
Домрачеев осекся, а кто‑то – кажется, академик, – тихо произнес:
– Да это кровь, Миша. И пролилась не так давно, я думаю, с час‑полтора назад.
Застучали по ступеням башмаки, снизу, из зала, донеслось придушенное: «Где же?!» – а потом в комнату ворвался Домрачеев. Гитару он держал за гриф и, кажется, готов был разбить ее о чью‑нибудь голову.
– Тише, – медленно сказал Павлыш. – Она пока не пришла в себя, но… все хорошо. Теперь осталось найти тех, кто это сделал. Что вы там? Добрались без проблем?
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 147; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!