Снова земляные работы. «Шутки» Канцау 3 страница
— Его братья Саша, Карум, Николай... — Я перечислил всех ногирских Кабуловых. Парень с интересом глядел на меня.
— Постой-ка, а ты их откуда знаешь?
— Я жил в Ногире по соседству с Бетре, между нашими домами было не более двадцати метров. Жена Николая — сестра моей матери, с его сыном Дзантемиром мы вместе выросли... Давно ли ты их видел? Как они?
— Ничего, все здоровы,— ответил он, не меняя выражения лица.
Я объяснил ему, что давно не имею никаких вестей от родных и очень за них беспокоюсь. Он сказал, что был в Ногире неделю назад, но никаких дурных вестей не слышал.
Время прогулки закончилось, я вернулся в камеру. Мне показалось, что в мое сердце проник лучик света, тоненький, как сквозь дырочку от шила. Я говорил сам себе: Кабуловы — наши родственники и соседи. Если бы у нас что-нибудь случилось, они бы обязательно знали.
Вечером, когда арестованным разносили кипяток, открылась дверь, и вошел Кабулов. Теперь мы могли поговорить более спокойно, ничего не боясь. Выяснилось, что младший брат его отца, Саша, живет теперь не в Ногире, а в городе. Это мне тем более приятно слышать: Сашина жена мне тоже не чужая, наши матери родственницы. Надо сказать, никогда в жизни я так не нуждался в родственниках. Теперь мне легче будет узнать все о моей семье.
Когда мы жили в горах, во всем Урстуальском ущелье не было святилища более почитаемого, чем Тбау-Уацилла возле нашего села. Даже бог рядом с ним казался мне чем-то незначительным. Ничего удивительного: поди узнай, где этот бог, а Тбау-Уацилла всегда перед нашими глазами, вот он, прямо напротив села, посреди широкой поляны.
|
|
|
Почему я теперь об этом вспомнил? Даже Тбау-Уацилла я никогда ни о чем так не просил, как теперь просил Кабулова узнать, что сталось с моей семьей. Больше мне ничего не надо было. Кабулов был смущен моей излишней горячностью и повторял: «Хорошо, хорошо!»
Тюремные служащие работали по такому графику: сутки — дежурство, двое суток — отдых. Кабулов должен был появиться на третий день. Наверно, верующие так не ждали явления Христа, как я ждал прихода Кабулова.
Как медленно ползли эти три дня! Но мне уже было легче: Кабулов бывает в Ногире, Саша живет в городе — произойди что-нибудь у нас в семье, им бы стало это известно.
Но вот минули и эти три дня. Когда я вышел на прогулку, Кабулов улыбнулся мне. «Это хороший признак». — подумал я.
Я подошел к нему, и он спросил:
— Не надоело тебе одному?
Я ответил, что меня не так гнетет одиночество, как беспокойство о близких.
— Что ты так боишься за них!... — Он не успел договорить, как в нижнем конце двора открылась дверь, выглянул охранник и сказал!
— Кабулов, ты почему разговариваешь с заключенным?
|
|
|
— Ладно, ладно! Занимайся своим делом! — хмуро ответил Кабулов. Охранник исчез за дверью. Я испугался: как бы этот человек не пострадал из-за меня! К тому же я еще ничего не узнал о своей семье. Я притих, но когда снова подошел к Кабулову, он сам заговорил со мной. И снова выскочил тот же охранник:
— Кабулов, смотри, я тебя предупреждал!
— Иди ты... — И Кабулов обругал его. Тот убрался, выкрикивая угрозы.
Душа моя ушла в пятки. За себя я не боялся, мне нечего было Мерять. Но человек пропал из-за меня! Вот несчастье! Мной овладело такое отчаянье, что я не понимал, иду или стою на месте... Кабулов снова обратился ко мне. Я взглянул на него и поразился. Он сидел себе на скамейке как ни в чем не бывало, на лице его не было даже тени тревоги. Я боялся, что снова появится этот бдительный охранник, но тут выглянул другой, тот, что дежурил в нашем коридоре, пожилой и спокойный. Широко раскрыв железную дверь, он позвал меня. ,» Кабулов сунул мне за пазуху хлебную пайку, и я пошел в камеру. Мной опять овладело беспокойство. Вдруг тот охранник донесет начальству, а оно сообщит моему следователю... Ему это покажется очень подозрительным, недаром же меня загнали в одиночку, чтобы я ничего не видел и ни с кем не общался. В итоге хороший человек может попасть из-за меня в беду...
|
|
|
И снова голова моя полна самых мрачных мыслей.
Но продолжалось это не долго. Когда миновало время «водопоя», надзиратель, открыв дверь, впустил ко мне в камеру Кабулова, а сам поспешил в конец коридора. Конечно, я беспокоился о семье, но еще больше — о моем благодетеле и поэтому спросил, не повредит ли ему, если охранник доложит, что он разговаривал с заключенным.
— О ком ты говоришь? О Стаханове? Да это же собака...
— В том-то, наверно, и беда...
— Ничего не бойся. Думаешь, я не найду, что сказать, если он напишет на меня рапорт?
Я вижу, он и не думал бояться.
И вот он рассказывает о моих домашних. Во-первых, все они живы и здоровы.
В прошлый раз после службы Кабулов пошел к своему дяде и передал ему все, о чем я просил. Тот послал к нам свою невестку, которая и рассказала моей семье все новости обо мне. Потом она повела мою мать к себе домой, и там уже Кабулов сам поведал ей обо мне во всех подробностях.
Конечно, родные очень беспокоились и боялись за меня. Оказывается, они носили мне передачи, но их не брали. Почему? Моя мать не знала, что и думать. Другим заключенным передачи разрешались. Значит, мое положение гораздо хуже... Вот такой вывод сделали мои родные.
|
|
|
Услышав этот рассказ, я, наконец, вздохнул с облегчением. Если бы не место, где я находился, и не туфли, которые уже совсем развалились, я бы, наверно, пустился в пляс от радости. За свою жизнь я был трижды арестован и трижды выходил на свободу, но никогда не был так счастлив, как в этот день. Скажи мне тогда кто-нибудь, что есть люди счастливее меня, — я бы не поверил. Теперь все было ясно: родные здоровы, а передачи не получаю просто потому, что их не пропускают.
В общем, я будто заново родился на свет. И обязан этим Елиозу, сыну Джицо Кабулова.
Я видел Елиоза еще две недели, потом его куда-то перевели. Впоследствии я узнал, что он служил в войсках НКВД, а в тюрьму попал временно, в виде дисциплинарного взыскания. Все время будучи там, он делился со мной своим пайком.
Из соседней камеры слышится разговор двух человек. Наверно, они тоже вроде меня — убийц по двое не сажают.
Прижимаю ухо к стене в надежде узнать их по голосам, но ничего не могу разобрать. Теперь, когда меня не угнетают мысли о семье, я могу думать о других вещах. Мне хочется узнать, кто находится рядом со мной. Дождавшись, когда их повели по коридору, я приложил ухо к дверному глазку, чтобы лучше слышать. Один из голосов показался мне знакомым. Их вывели во двор, и я, подойдя к самому окну, слышал, как они переговариваются во время прогулки. «Прогулка», правда, не то слово. Гуляют в свое удовольствие свободные люди, но как назвать хождение по тюремному двору? Наши предки не придумали слова, обозначающего тюремную прогулку, им оно не было нужно.
Из окна невозможно выглянуть во двор, оно слишком высоко. Стать тоже не на что. Я прислушался к шагам надзирателя. Когда они удалились в другой конец коридора, влез на спинку койки и, подпрыгнув, попытался выглянуть в окно.
На миг я увидел во дворе двух человек и узнал одного из них: Александр Сикоев.
Я хорошо его знаю, когда-то мы сотрудничали в газете «Растдзинад». В последние годы он работал инженером-геологом на Садонском руднике.
Наверно, он тоже узнал, что я сижу рядом, и теперь мы каждый дець пересвистываемся: сначала он один куплет из «Матери сирот», потом я. Иногда даже поем потихоньку.
Мокриц заметно поубавилось. Кроме того, они мне ужё не так противны. Истребил я их много, да и в камере стало посуше; наверно, поэтому их количество уменьшилось. Пусть они отвратительны, но они помогали мне убить часть бесконечного времени, которого так много, когда сидишь в одиночной камере. Поговорить не с кем. Книг нет, о чтении не может быть и речи. Заняться совершенно нечем. В проклятые царские времена у заключенных в тюрьмах была возможность читать, писать, заниматься научным, трудом. У нас же не только карандаш и бумага, даже мундштуки от папирос запрещены. И снова — три с половиной шага туда, три с половиной — обратно. В конце концов начинает кружиться голова.
Я вспомнил игру в камешки, виденную в детстве. Девочки 12–16 лет собирали на берегу речки небольшие круглые камни и садились вокруг кусочка войлока. Играли по очереди. Камешков — пять. По правилам побеждала та, кому удавалось без ошибки выполнить определенные действия с камешками. Девочки играли так виртуозно, что зрители не могли наглядеться. Иногда казалось, что круглые камешки не касаются войлока, а летают вокруг руки, легонько постукивая друг о друга, мелькают вверх-вниз и вдруг все пять оказываются в ладони.
Камешков у меня не было. Я сделал шарики из хлебного мякиша и высушил их. Они получились нужного размера, но слишком мягкие. Я пытался играть в эту старую игру, а иногда подражал жонглерам, которых когда-то видел в цирке. В первые дни у меня ничего не получалось, но со временем мое «мастерство» стало расти. Что ни говори, а время за этими играми тянулось не так тоскливо.
Однажды утром, проснувшись, я услышал какой-то легкий стук. Выглянул из-под одеяла и с трудом сдержал смех. Маленькая серая мышка, держа один из шариков, пытается влезть на ножку кровати. Шарик падает, катится по полу. Мышка прыгает за ним, хватает и снова лезет на ножку. Я, замерев, следил за этой игрой, пока мышь не ушла. Я Думал, она унесет шарик, но, заглянув под кровать, обнаружил там все пять.
Что привело ее сюда? У меня нет других развлечений, но она-то свободна! Или не нашла ничего лучшего?
Как-то раз, когда выводили на прогулку заключенных из крайних камер, я услышал чей-то громкий голос:
— Как дела, Кудзаг?
Это было так неожиданно, что я не смог сразу ответить. Пока Я соображал, они уже были во дворе. Тогда я опять проделал тот же трюк с окном и узнал, кто это был: Исако Джатиев из Ногира. Мы давно с ним знакомы. Да и кто в Ногире не знает Исако! Неграмотный крестьянин, но веселый и остроумный. Ни один артист не мог смеяться, как он. Знавшие это часто просили его: «Ради бога, Исако, посмейся еще раз!» В любой компании, где он бывал, не утихало веселье. Но за что он арестован? Не думаю, чтобы его причислили к «врагам народа». Может, он подрался с кем-нибудь, или еще что-нибудь в этом роде... Теперь всякий раз возвращаясь с прогулки, он открывает глазок моей камеры и громко приветствует меня.
Через несколько лет мне рассказали, что с ним случилось. Исако, не привыкший придерживать язык, позволил себе шутку в адрес Сталина в присутствии «уполномоченного» из города, Бахтынджери Дзоккаева. Там были еще люди, но никто из них, зная характер Исако, не придал значения его словам. Дзоккаев же донес в «органы», и Исако тут же арестовали.
Из соседней камеры больше не слышно голоса Александра Сикоева. Куда он делся? Отпущен домой или переведен в НКВД? Никто не отвечает на мой свист. Бедняга, в чем он провинился? Спокойный, скромный человек, он даже в лицо смотреть стеснялся. О таких говорят: у овцы соломинку не отнимет.
Прислушиваюсь к тому, что делается снаружи. Моя камера с краю, поэтому хорошо слышно, как открывается и закрывается входная дверь. Однажды надзиратели вышли наружу, послышался лязг закрываемой железной двери. Подождав немного и убедившись, что в коридоре никого нет, я постучал в стенку и громко спросил:
— Куда делся Александр?
— Его увели,— послышался ответ. Об этом я и сам догадался, но куда и зачем? На этот вопрос сосед Александра не мог дать мне ответа.
Прошло еще несколько дней, и меня перевели на место Александра. В камере я увидел средних лет мужчину. Судя по тому, что сидел он в пальто, ему тоже было холодно. Видно, что он здесь давно. Старое пальто так густо покрыто разномастными заплатами, что местами не разобрать, какого оно цвета. По тому, как пришиты заплаты, ясно, что он занимался этим сам.
Мы познакомились. Он знал обо мне со слов Александра. А сам он был из Николы, звали его Темыр Тотоонов, дома же его чаще звали Цуцу.
Его история весьма любопытна, я расскажу все, что помню.
Закончив в Чиколе школу, Темыр и его друг решили бежать в Россию. По дороге в какой-то станице казаки отняли у. них кинжалы, а самих избили и пригнали к атаману. На их счастье там оказался моздокский осетин, полковник. Он заставил вернуть им кинжалы, а потом спросил:
— Узнаете, кто вас бил?
— Узнаем! — ответили парни.
— Кто из них?
Ребята указали на двух казаков. Полковник дал Темыру нагайку и приказал:
— Верни им долг!
Казаки неподвижно стояли под ударами и только моргали.
Сам по себе этот случай не особенно удивителен, но. я рассказываю о нем потому, что он повлиял на всю дальнейшую судьбу молодого парня.
Этот полковник показался ему таким большим человеком, что он сказал сам себе: «Стать бы хоть немного похожим на него, ненадолго, пусть на год, а потом можно и умереть!»
Проработав в России несколько лет, Тотоонов вернулся домой. Кажется, он добрался до Америки, был на Аляске, но я точно не помню. Когда началась первая мировая война, он попал в Осетинский полк. Несколько раз подряд отличился в бою, получил чин хорунжего, стал Георгиевским кавалером и заслужил, как говорится, полную грудь наград. «Приглядевшись, — говорил он, — я увидел, что на войне гибнут и те, кто ходит в атаку, и те, кто варит кашу в тылу. А раз так, пусть моя гибель принесет славу мне и моему народу». В бою он рвался вперед — недаром стал офицером, а тем более Георгиевским кавалером.
Когда фронт развалился, Темыр вернулся в Осетию. Однажды он ехал из Эльхотова в Чиколу, в форме и офицерских погонах. Не доезжая до Змейской, увидел такую картину: на дороге стоит бричка, рядом с ней два казака бьют нагайками осетина. Темыр остановил коня, спросил:
— В чем дело? За что вы бьете его?
Мы уронили деньги с брички, а он шел следом и подобрал их, а теперь не признается!
— Ты нашел что-нибудь? — спросил Темыр путника по-осетински. Бедняга обрадовался, что офицер оказался осетином, и стал клясться:
— Если я нашел эти деньги, пусть они пойдут на поминки моей семье, пусть обернутся чумой мне и моим домашним!
Такие клятвы не произносят зря; да и по лицу человека было видно, что он не лежит. Темыр заставил слезть с брички женщину, которая сидела там, и сказал казакам:
— Поищите-ка хорошенько в сене.
Кошелек нашелся между сеном и бортом брички. Казаки стали просить прощения, но Темыр сказал путнику:
— Вот тебе плеть, бей их столько раз, сколько они ударили тебя.
— Живи много лет, спасибо, что выручил, но не требуй этого, ведь они потом убьют меня,— не согласился тот.
— Тогда счастливого пути! — и Темыр сам отстегал казаков. Как ему было не вспомнить случай, происшедший когда-то с ним самим!
Советская власть особого восторга в нем не вызвала, но и бороться против нее, как многие офицеры, он не стал. Во время нэпа он поселился в своем родном селении Чикола и обратил всю энергию на сельское хозяйство. Построил хороший дом, обзавелся инвентарем, лошадью, бричкой и другим добром. Он так умело обрабатывал землю, что даже, если не ошибаюсь, получил в двадцатые годы премию.
Когда проводилась коллективизация, у него отобрали дом, раскулачили, и он оказался на улице.
Примечательно, что родной его брат Тасо с первых лет Советской власти был членом Коммунистической партии.
Цуцу долго болтался по стране: был в Закавказье, в Средней Азии, на золотых приисках. Из всего, что он мне рассказывал, мне больше всего запомнилось, как он бежал за границу.
Это было в тридцатом году. Когда Темыр понял, что здесь ему жизни не будет, он решил уйти за кордон через Туркменистан. Наверно, он заранее узнал, где легче уйти. К югу от Ашхабада железная дорога в одном месте проходит всего в нескольких километрах от границы. Уже смеркалось, когда Темыр, спрятавшись в вагоне товарного поезда, добрался до этого места. Поезд подошел к мосту. Темыр выпрыгнул из вагона и, укрывшись под мостом, сидел там, пока не стемнело. Потом направился в сторону Ирана. Пограничники не заметили его, только где-то далеко залаяли собаки. Он благополучно пересек границу и довольно долго шел по иранской территории, чувствуя себя уже в безопасности и думая только об одном: куда идти?
Отдохнув немного, он с рассветом вновь пустился в путь и вскоре встретил иранских пастухов. Немного зная по-таджикски, Темыр объяснил пастухам, что он мусульманин, бежавший из России. Сперва ему не поверили и даже потребовали показать, все ли у него так, как положено мусульманину.
Деваться было некуда, пришлось сделать это. Убедившись, что Темыр не врет, пастухи дали ему еды и показали дорогу.
На второй день он дошел до какого-то городишка неподалеку от границы и стал расспрашивать первого же прохожего, как добраться до Тебриза.
— Я армянин, можешь говорить по-русски, — сказал прохожий. Темыр, обрадовавшись, спросил у него совета, куда идти и что делать дальше. Армянин охотно указал ему путь, но не прошло и часу после их встречи, как Темыра задержали иранские пограничники.
Они сказали ему, между Ираном и СССР существует договор о взаимной выдаче перебежчиков. Поэтому все, кто перешел в Иран, подлежал возврату в СССР.
Его повели обратно к границе. На этот раз путь оказался короче. Граница пролегала по длинным холмам. Когда они поднялись на холм, Темыр вдруг получил удар по затылку и упал, потеряв сознание. Придя в себя, он не обнаружил ни пограничников, ни одежды, ни дорожной сумки.
Тем временем послышался собачий лай и голоса людей. Бежать было некуда. Темыр крикнул в ту сторону, где слышались голоса, и вскоре увидел бегущих к нему советских пограничников.
Попав в Ашхабадскую тюрьму, Темыр просидел в ней несколько месяцев. Судья, рассматривавший его дело, оказался старым его знакомым: в молодости они вместе работали где-то в России. Благодаря этому Темыр легко отделался: наказание его ограничилось теми несколькими месяцами, что он просидел в тюрьме.
Впоследствии он работал в тресте «Лабазолото». Платили там бонами, которые можно было отоваривать в торгсинах. Цуцу покупал в торгсине вещи и перепродавал их. Его арестовали за спекуляцию. Пока разбирались с этим, кто-то написал на него донос, что он, якобы, был басмачом в отряде Ибрагим-бека. Теперь его дело затянулось надолго.
Прошла осень, настала зима. Запасы историй Темыра истощились, даже о том, как он, бывало, волочился за женщинами. Все чаще мы сидим молча по своим койкам, погруженные каждый в свои мысли.
Однажды дверь камеры распахнулась, и надзиратель необычно громко заорал:
— Внимание!!
В камеру вошел прокурор по делам НКВД Кубади Кулов.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Есть ли жалобы?
— Есть.
— Какие?
— По закону арестованному положено через 24 часа предъявить обвинение. Ну, пусть даже через 72 часа. Я же сижу здесь несколько месяцев и до сих пор не знаю, в чем моя вина.
— Запишите! — бросил он через плечо кому-то из многочисленной свиты. Их было столько, что они не поместились в камере. — Что еще?
— Еще вот что... Мне не разрешают получать передачи, не знаю, почему. Но нельзя ли взять у моих родных деньги, чтобы администрация тюрьмы приобрела для меня белье?
— Запишите! — снова сказал Кулов человеку с блокнотом.— Что еще?
— Больше ничего.
На этом визит закончился. Мы с Кубади были давно знакомы, его брат Созрыко учился со мной в аспирантуре.
Прошло еще несколько дней, а, может, недель — кто знает? Во дворе лежал сырой снег по щиколотку. Однажды меня вызвали:
— Одевайся и выходи.
— Куда?
— К дежурному.
Что мне было одевать? Мой пиджак на мне.
У дежурного сидел еще кто-то в военной форме.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 140; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!