НОВЫЙ ПОВОРОТ В РАССЛЕДОВАНИИ
Конец лета и осень 1952 года оказались для Сталина и Берии чрезвычайно загруженными. Берия был занят идущей полным ходом разработкой ядерного[1] оружия, увеличением добычи нефти и угля.
Созданием атомной бомбы, наработкой плутония и оружейного урана было положено начало в создании ядерного щита СССР, теперь требовалось развивать успех.
Увеличение производства плутония и урана-235 требовало резкого увеличения добычи и переработки урановых руд, требовало изготовления блоков из урана для ядерных реакторов, требовало развития радиохимии, получения в больших количествах гексафторида урана для диффузионных заводов, развития машино- и приборостроения. Начальник Первого главного управления Спецкомитета Б.Л.Ванников перестал справляться со все возрастающим объемом работ, и Берия его разгрузил: в конце 1949 г. в ПГУ была проведена реорганизация: из состава ПГУ были выделены Горнометаллургическое управление и часть других подразделений, а на их базе организовано Второе главное управление (ВГУ) Спецкомитета при Совете Министров СССР. В состав ВГУ кроме основного комбината по добыче урана №. 6 (Таджикистан) было передано из ПГУ еще 7 предприятий, включая строительную организацию и завод № 48 («Молния»).
Дело создания ядерного оружия росло, как на дрожжах.
Само собой, на комбинате № 817 (Челябинск-40) совершенствовалась работа первого советского промышленного реактора, и строились новые ядерные реакторы. Уже 15 июля 1950 года был пущен более совершенный уран-графитовый реактор АВ-1, а в 1951 году введены реакторы АВ-2 (6 апреля), АИ (22 декабря) и реактор ОК-180 (17 ноября). И там же в 1952 г. вводится в строй реактор АВ-3 (24 мая). Кроме плутониевого производства в Челябинске-40, в марте 1949 г. для расширения производства делящихся материалов правительство принимает решение о строительстве Сибирского химического комбината (№ 816, город Томск-7), а потом были построены уран-графитовые реакторы для наработки плутония и в Красноярске-26.
|
|
|
Ту атомную дубинку, которой США пугали весь мир, Берия уверенно ломал через колено. Мечтаете нанести по СССР удар двумя сотнями атомных бомб? Мечтайте! В ответ получите такое же количество таких же бомб!
А Сталин же, кроме текущего управления страной, обдумывал и разрабатывал новый устав партии, оценивал те замечания, которые поступали к проекту этого устава от коммунистов, обдумывал персональный состав руководящих органов партии, скрупулезно вникал в числа отчетного доклада съезду. Кроме того, этой же осенью Советский Союз проводил Конгресс народов мира, а это тоже требовало больших затрат времени. И, еще, в Москву приехал МаоЦзэдун, жил у Сталина на втором, гостевом, этаже Ближней дачи и Сталин вел с ним переговоры по заключению союзного договора с великим соседом.
|
|
|
На какой-либо тщательный контроль по делу Абакумова не было времени, и хотя протоколы допросов в Политбюро приходили, но всю борьбу с еврейским заговором возглавил Хрущев. Под его руководством были осуждены члены бывшего Еврейского антифашистского комитета за шпионаж, были еще некоторые разоблачения, но дело Абакумова не продвинулось ни на шаг.
А на это дело смотрели всерьез. Ведь МГБ – это достаточно хорошо вооруженная организация, кроме того, защищенная законами и документами. Кто не подчинится человеку, предъявившему удостоверение сотрудника МГБ? И если уж сотрудники МГБ занялись террором, то это было страшно.
Поэтому вскрыть заговор в МГБ требовалось как можно быстрее, однако Абакумов глупо выкручивался на допросах, но о причинах своего проеврейского поведения молчал, а, главное, молчал, почему он замял расследование убийства Щербакова. Арестованные вместе с ним евреи, работники МГБ и прокуратуры, признавались во многих мелких проступках, в обычном для определенной части евреев расизме, но еврейский заговор с целью терроризма отрицали решительно.
|
|
|
Политбюро распорядилось бить Абакумова, и для МГБ это оказалось определенной проблемой, поскольку не было ни специалистов этого дела, ни палок. Палки нашли, работникам за битье Абакумова пообещали отпуска, премии и внеочередные звания, но толку не было – Абакумов не признавался, хотя били его почти год и пытки прекратили врачи, предупредив, что Абакумов умрет.
В середине сентября поздно вечером после очередного совещания правительства Сталин задержал Берию в кабинете.
– Ты читаешь протоколы допросов по еврейскому заговору в МГБ?
– К сожалению, товарищ Сталин, я их скорее просматриваю, вникать не успеваю.
– Черт его знает, – пожал плечами Сталин, – складывается такое впечатление, что еврейского заговора нет, но тогда непонятно, почему так отчаянно лжет Абакумов, почему он скрывал убийство Щербакова, почему потакал преступникамевреям, что его с ними связывает?
Принесли чай, Сталин и Берия, оба уставшие от длинного рабочего дня, долго задумчиво молчали.
– Уже понятно, что Рюмин перемудрил с этим еврейским заговором, а мы продолжаем смотреть на дело его глазами… – не спеша продолжил тему Сталин.- Может, в этом деле все на виду и очень просто? Что-нибудь вроде французского «шерше ля фам»?
|
|
|
– Знаете, товарищ Сталин, вообще-то нееврею заниматься расследованием преступлений евреев страшновато.
Пусть этот еврей даже и негодяй-преступник, а тебе все равно приклеят кличку «антисемит». А этой кличке придано значение какого-то пещерного человека, какого-то дегенерата.
Не каждый способен плюнуть на мнение этой визжащей толпы, считающей себя цветом человечества…
– Но Абакумов – министр, генерал-полковник, ему ли обращать внимание на это стадо, состоящее из каких-то ак теришек, бездарных: поэтов и писателей?
Оба опять задумались.
– Постойте! – вдруг осенило Берию. – А, может, вы и правы насчет «шерше ля фам» – насчет того, что нужно искать женщину, но только не женщину, а много женщин!
– Что ты имеешь в виду? – заинтересовался Сталин.
– Ведь Рюмин составил список любовниц Абакумова, и в этом списке в основном еврейки. А если Абакумов боялся, что если его объявят антисемитом, то перестанут пускать в общество, в котором он развлекается? А если дело еще хуже – если ему подсунули несовершеннолетнюю, да еще и повернули дело так, что он ее изнасиловал или якобы изнасиловал? А если он был под этим шантажом? Между прочим, таким способом вербуем агентов даже мы, а уж у капиталистических разведок это стандартный прием. Как ему, генерал-полковнику, теперь признаться в этом позорнейшем преступлении? Ведь оно позорно даже в среде уголовников – в лагерях из насильников делают педерастов, хотя мы с этим и боремся.
– Может быть, может быть,- задумчиво проговорил Сталин, – но убийство Щербакова почему скрывал, да еще так неуклюже – на глазах Рюмина? Это шантажом раскрыть изнасилование не объяснишь…
– А может, он боялся аналогий? Может, он боялся, если вскроется убийство Щербакова, то оно потянет за собой и расследование смерти Жданова?
– До этого Рюмин додумался – он проверил обстоятельства смерти Жданова – там, похоже, все чисто.
– Да, я помню, – подтвердил, Берия, – он проверял…
Но я не помню, назначал ли он медицинскую экспертизу?
Конечно, Рюмин, в желании раскрыть как можно более страшное преступление, занялся и проверкой обстоятельств смерти Жданова. Но немедленно охладел к этому делу, как только выяснил, что среди лечащих врачей Жданова не было евреев. Игнатьев и Хрущев, у которых сначала задрожали колени, когда следователи МГБ начали вызывать на допрос этих врачей, успокоились, видя этот антиеврейский уклон следствия под руководством Рюмина, более того, Игнатьев ненавязчиво этот уклон поощрял, согласовывая Рюмину арест все новых и новых евреев, перегружая этой, ни к чему не приводящей работой следственный аппарат МГБ. «Хорошо» вела себя и Тимашук, ее вызывали в МГБ 24 июля и 11 августа 1952 года, но она ни слова не сказала ни о сокрытии врачами инфаркта у Жданова, ни о своем письме Власику.
Услышав от Берии о медицинской экспертизе, Сталин засомневался:
– Возможна ли она, через четыре года после смерти человека?
– А пусть эксперты просмотрят медицинские документы Жданова, может, что-нибудь подозрительное и вскроется.
– Ну что же – это не сложно. Завтра же дам распоряжение министру здравоохранения назначить для этой экс пертизы комиссию из лучших специалистов. – И, поднявшись с некоторым трудом со стула, Сталин подытожил: – Ладно, на сегодня хватит, давай-ка разъезжаться по домам.
Через несколько недель, экспертная комиссия под председательством главного терапевта Минздрава СССР профессора П.Е. Лукомского рассмотрела все имевшиеся документы по лечению Жданова и пришла к выводу, что врачи его «залечили» – при наличии у Жданова инфаркта его лечили такими методами, которые должны были привести к смерти. После этого дело закрутилось осмысленнее: 18 октября был арестован начальник Лечсанупра (начальник врачей, лечащих правительство) Егоров, вместе с ним лечащий врач Жданова Майоров, а 4 ноября – и академик Виноградов.
Припертые выводами комиссии Лукомского, они вынуждены были признаться, что не определили у Жданова инфаркт, лечили его неправильно, а заключение патологоанатома подделано, чтобы скрыть неправильность лечения. (Какое-то время врачи молчали о диагнозе Тимашук, по скольку начальник правительственной охраны генерал-лейтенант Власик изъял из Лечсанупра все документы по рассмотрению ее письма и связанным с этим отстранением Ти машук от работы в Кремлевской больнице).
Теперь Сталин окончательно уверился, что замминистра МГБ Рюмин со своим антиеврейским энтузиазмом потратил год на расследование того, что имело маловажное значение, и этим фактически саботировал расследование террора против членов Правительства СССР. Хрущев тоже, чтобы сберечь Игнатьева; всю вину возложил на Рюмина и предложил его снять, а для помощи еще «слабому Игнатьеву», вернуть из Узбекистана в Москву Огольцова. Никита еще не думал об убийстве Сталина, еще не собирался это делать, но животный инстинкт ему подсказывал, что уже нужно быть к этому готовым. Верящий «простодушному Хрущеву», Сталин согласился с ним: 14 ноября 1952 года был снят с должности и вообще уволен из МГБ полковник Рюмин, а через неделю, 20 ноября генерал-лейтенант Огольцов вновь занял свою прежнюю должность первого заместителя министра государственной безопасности СССР. Хрущев не умел играть в шахматы, но хитрость позволяла ему расставлять фигуры так, что любой гроссмейстер позавидовал бы.
И, надо сказать, Хрущев готовил новое преступление, уверив себя в правоте своего дела – он «спасал не себя», он «спасал ленинскую партию».
ПАРИ
Желание Сталина передать всю полноту власти в СССР Советам было как гром с ясного неба для всех партийных чиновников. Они не представляли, чем будут заниматься и кому будут нужны. Им предстояло стать идеологами строительства Коммунизма и образцами для подражания- какимито учеными-монахами, а они к этому совершенно не были готовы. Идеи, какого человека на какую должность определить, у них были, идеи, кого отругать за невыполнение плана – тоже, но откуда у них было взяться идеям строительства Коммунизма? Что, им, как Сталин, по 500 страниц в день читать? Сейчас им никакая идеология не была страшна: скажут помощнику или какому-нибудь профессору и он им что-нибудь умное из Маркса, или Ленина, или Сталина в доклад напишет, поскольку им-то самим недосуг – они государством руководят. Но, если у них заберут руководство государством и им останется только идеология, то писать-то надо будет самому, а что писать? Ни помощнику, ни профессору написать за себя уже не поручишь, поскольку, если идеи будут помощника, то и идеологом будет помощник, а не ты. Партийным чиновникам стало предельно ясно то, что было ясно и без этого, – они только числились идеологическими работниками, совершенно ничего не умея в этой области.
Все партийные чиновники сознавали, что после реорганизации партии они станут никому не нужны, поскольку их опыт «государственных деятелей» в партии уже будет никому не нужен. Чем им заниматься? Перейти на хозяйственную работу? Но они не были и хозяйственниками – они были надсмотрщиками при хозяйственниках, а это большая разница. По большому счету, им оставалось, как Оста пу Бендеру, «записаться в управдомы».
Главное же было то, что они и свое недовольство не могли выразить, поскольку Сталин был абсолютно прав – если они коммунисты, то обязаны передать власть всему народу, а если они этого не хотят, то они не коммунисты и, соответственно, им в партии нечего делать.
Однако у Хрущева был хитрый статус «сельского дядьки », который может позволить себе спросить глупость.
И Хрущев начал использовать свой имидж для зондирования почвы среди высших партийных чиновников. Оставаясь один на один, Никита находил случай по-простецки и наивно спросить:
– Да как же это теперь будет? Ленин создавал партию, привел ее к власти, а мы теперь своими руками угробим дело Ленина?!
Хрущев не ожидал на свой вопрос ответа, поскольку понимал, что собеседник может бояться провокации, но по тому, как собеседник, вместо возмущения, с видом недоумения разводил руками, давая понять, что и он так думает, Никита понимал, что это его единомышленник. Что и этот чиновник боится за свое будущее – за свою партийную кормушку, но делает вид, что переживает за «дело Ленина ». Мало-помалу Хрущев выяснил, что у Сталина практически нет единомышленников. Никита, помня непримиримость Берии к утаиванию отхода партии от власти, не стал с ним на эту тему говорить, да Молотов как-то странно покосился на Хрущева, когда тот попытался его прощупать.
А подавляющее число остальных было единомышленниками Хрущева, «переживавшими за сохранение у власти Ленинской партии большевиков». Даже часть государственных чиновников, которые получили свои должности с помощью партийных органов, были недовольны отходом партии от власти в страхе, что их «съедят» более способные конкурентыхозяйственники. А хитрый Микоян позволил себе намек, что если бы Сталин неожиданно умер, то это позволило бы сохранить существующее положение, хотя уже в более откровенном разговоре согласился, что покушения на вождя народ не простит.
Так, в неспособности ничего противопоставить Сталину, партийная машина катилась к XIX съезду ВКП(6), который проходил с 5 по 14 октября 1952 года.
Сознавал ли Сталин, что он практически одинок? Если сознавал, то поступил, как садист, поскольку всю реорганизацию партии на съезде озвучили те, кому она была органически ненавистна, а Сталин выступил всего лишь с небольшой заключительной речью, и только. Даже отчетный доклад Центрального Комитета партии не он читал, а ведь ему было о чем сказать советскому народу, было о чем похвастаться миру.
К примеру, тот же Микоян в своем выступлении сначала напомнил, что в декабре 1947 года в СССР были отменены карточки, чего та же Великобритания, гораздо меньше пострадавшая в войне, и на начало 50-х годов не могла добиться.
После 1947 года каждый год снижались цены на товары массового спроса, и к 1952 году результат этого снижения был таким: в СССР в 1952 году хлеб стоил 39% от цен конца 1947 года, молоко – 72%, мясо – 42%, сахар – 49%, сливочное масло – 37%. За эти же пять лет в США цены на хлеб выросли на 28%, в Англии – на 90%, во Франции – более чем вдвое. Цены на мясо в США увеличились на 26%, в Англии – на 35%, во Франции – на 88%. Похожая картина была и по другим сопоставимым продуктам питания.
Между прочим, Микоян доложил и о том, что в СССР только по одному товару производство находится на уровне несколько меньшем, чем до войны. Это была водка.
Все выступавшие, естественно, говорили о достижениях плановой советской экономики и о достижениях правительства Сталина, благо было о чем говорить. Скажем, украинский драматург А. Корнейчук делился с делегатами такими своими впечатлениями: «В Киеве недавно гостил крупный итальянский ученый. Когда он увидел великолепное здание с ажурной мачтой телецентра, он сказал: «Италия до сих пор не имеет телецентра. Правда, нашему народу не до телевидения ». Да, Италии было не до телевидения, а СССР развивал экономику, ее передовые технику и технологию с невиданными и недостижимыми для остального мира темпами.
Все это сидящим на съезде партийным чиновникам слушать было приятно, поскольку они сознавали свою причастность к этому.
Слушать изменения устава им было менее приятно, хотя Хрущев, которому поручили сделать доклад по этому вопросу, постарался, как и решило Политбюро, не акцентировать на этих изменениях внимания. Для большинства членов партии, рассматривавших Устав, новый текст не представлял ничего интересного или особенного, поскольку речь шла о каких-то естественных (увеличение количественного состава руководящих органов в связи с резким ростом рядов партии), либо, на первый взгляд, косметических изменениях (новых названиях партии и ее руководящих органов). Вряд ли кто-то заметил главные особенности нового устава.
Примерно через месяц после XIX съезда ВКП(6) из Европы на родину, чтобы успеть к Рождеству, возвращался крупный работник Центрального разведывательного управления США Аллен Даллес. В Германии он проверял подготовку разведки США к организации мятежа немцев в Советской зоне оккупации, и теперь решил заехать в Лондон, чтобы встретиться с премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем. В годы Второй мировой войны Даллес отвечал за операции американской разведки в Европе, поэтому и так был хорошо знаком с Черчиллем, кроме того, он входил в команду генерала Дуайта Эйзенхауэра, который 4 ноября 1952 года одержал оглушительную победу на президентских выборах в США, и с 20 января 1953 года должен был официально вступить в должность, а Аллен Даллес должен был стать директором ЦРУ Поздно вечером они уединились с Черчиллем в его кабинете:
Даллес потягивал виски с содовой, а Черчилль дымил сигарой и отхлебывал бренди.
Когда переговорили об американских и европейских делах, Даллес спросил:
– Сэр, как вы оцениваете те успехи большевиков, которые они объявили на своем съезде? Сколько в них реального, а сколько пропагандистской лжи?
– Думаю, там есть некоторые рекламные преувеличения, но в целом дело обстоит именно так, как они и хвастаются.
К сожалению, дядюшка Джо – (так называли Сталина во время войны Черчилль и Рузвельт) – ведет Россию впе259 ред недостижимыми для нас темпами, – Черчилль помолчал.
– Обидно, мы тут в Англии до сих пор даже треску все еще распределяем по карточкам, а они так рванули вперед.
Боюсь, Ален, но и водородную бомбу они создадут раньше нас, так что наши надежды на атомную дубинку оказались иллюзорными. Но у меня вызвало интерес не это… – Черчилль затянулся сигарным дымом.
– Кадровые изменения в большевистском руководстве?
– Нет, это следствие. Меня поразило то, что Сталин увел свою партию от власти в России…
Даллес поперхнулся глотком и долго откашливался.
– Очем это вы, сэр??
Черчилль улыбнулся.
– Вы что – не читали их новый Устав?
– Сэр, я же не профессор политологии из университета, чтобы читать подобные вещи!
– Напрасно. Вам нужно сделать выговор аналитикам ЦРУ за то, что они не обратили на этот устав ваше внимание,
– Черчилль достал из ящика стола папку с аналитической запиской. – Придется это сделать мне. Вот смотрите, с 1939 года устав большевиков утверждал, – Черчилль процитировал, – «ЦК ВКП(б) организует для политической работы Политическое бюро, для общего руководства организационной работой – Организационное бюро, для текущей работы организационно-исполнительного характера – Секретариат, для проверки исполнения решений партии и ЦК ВКП(б) – Комиссию партийного контроля». Вдумайтесь: организовывало работу большевистской партии Оргбюро под руководством секретарей, а Политбюро руководило всей Россией. Всем Советским Союзом, но мне удобнее называть его Россией. Политбюро – это инструмент, которым большевики руководили государством.
– А разве теперь иначе? – удивился Даллес.
– В том-то и дело! – Черчилль процитировал перевод на английский язык соответствующего места из док260 лада Хрущева. – «В проекте измененного Устава предлагается преобразовать Политбюро в Президиум Центрального Комитета партии, организуемый для руководства работой ЦК между пленумами. Такое преобразование целесообразно потому, что наименование «Президиум» более соответствует тем функциям, которые фактически исполняются Политбюро в настоящее время. Текущую организационную работу Центрального Комитета, как показала практика, целесообразно сосредоточить в одном органе – Секретариате, в связи с чем в дальнейшем Оргбюро ЦК не иметь». Теперь как видите, секретари понижаются в статусе до бывшего Оргбюро и сами организовывают работу партии, а руководит ими Президиум, который теперь предназначен только для руководства партией, а не политической работы, как это было раньше. Причем этот Президиум сам стал парламентом – в нем теперь не 10 человек, как было в Политбюро, а 36. А Политбюро они, как видите, ликвидировали и большевистской партии теперь нечем руководить государством – она всю власть передала своим Советам.
Знаете, Аллен, я всем обязан демократии, но при этом всегда каламбурил, что демократия это худшая из всех форм правления, и право на существование она имеет только потому, что человечество ничего лучшего не придумало. Теперь мы увидели, как Сталин придумал наилучшую форму правления из всех – ведь в СССР теперь власть полностью соответствующая понятию «демократия» – у них действительно власть народа.
Изумление Даллеса сменилось задумчивостью.
– У меня несколько вопросов, сэр. Если большевики уже не правят Россией, то чем они собираются заниматься?
Переедут к нам, чтобы совершить в наших странах революцию?
Черчилль усмехнулся.
– Думаю, в массовом порядке этого не произойдет. Вы же видели, что они сменили и название партии.
– Ну и что? Если мне память не изменяет, то они своей партии название меняли не один раз.
– Нет, Аллен, вы недооцениваете дядюшку Джо – у него нет времени делать что-нибудь просто так. И если он изменил название, то это имеет глубокий смысл. Прежнее название партии большевиков – Всесоюзная коммунистическая партия большевиков – объявляло всем о независимости большевиков от России, от Советской власти. Слово «всесоюзная» обозначало просто территорию, на которой действует эта часть всемирного коммунистического Интернационала.
Я видел членский билет ВКП(б) – в нем вверху было написано: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», в середине: «Партийный билет», – и в самом низу: «ВКП(б) – секция Коммунистического Интернационала». То есть они были выше России (Советского Союза) – они были в составе всемирных коммунистов, а теперь своим новым названием они объявляют, что привязаны только к России.
Их партия стал а собственностью СССР, структурным подразделением Советской власти. Есть у них Правительство Советского Союза, есть Министерство обороны Советского Союза, теперь вместо ВКП(б) будет Коммунистическая партия Советского Союза. Они из правящей партии стали основной церковью страны…
– Постойте, – перебил Даллес, – если есть основная церковь, то допустимы и остальные. Большевики что же – теперь разрешают многопартийность?
Черчилль полистал папку.
– Знаешь, Аллен, она у них и раньше не была запрещена.
У них запрещены партии капиталистического толка, а социалистического – разрешены. Но пока большевики были правящими, пока именно большевики раздавали должности в стране, то кому нужны были партии, которые на это не способны? Но вот сейчас, когда они ушли от власти… – Черчилль немного задумался, – сейчас, пожалуй, у них может возникнуть многопартийность.
– Сэр, я несколько ошарашен вашим анализом, и мне пока непонятно многое. Ведь получается, что они месяц назад совершили революцию, которую легко использовать для огромной пропагандистской шумихи. Почему они молчат об этом?
– Сталин боится компрометации партии и идеи революции – он боится, что объявлением этого, он подорвет революционный энтузиазм и стремление коммунистов во всем мире захватить власть силой.
– Тогда нам немедленно нужно говорить об этом!
– Ни в коем случае! – взмахнул сигарой Черчилль. – Я не исключаю, что дядюшка Джо именно этой глупости от нас и ждет – ждет, что это мы сами признаем их самой демократической страной в мире. Нет, Аллен, о чем угодно можно говорить, но об этом необходимо молчать. Тем более, – несколько погрустнев, добавил Черчилль, – что все это не надолго.
– Что вы имеете ввиду?
– Это партия, Аллен, это очень большая партия, это очень много людей, хорошо устроившихся в этой жизни – они от власти не уйдут! – Черчилль вновь сделал большую паузу, глубоко затянувшись дымом сигары. – Сталин мой враг, поскольку я всегда был империалистом, им и умру, но это, Аллен, очень достойный враг, это величайший человек нашей истории, мне жаль его – они его убьют.
– У вас есть какие-то разведданные? – живо заинтересовался Даллес.
– Мои разведданные – это мои 78 лет и знание человеческой низости.
– Это не много, – скептически заметил Даллес.
Черчилль с иронией посмотрел на Даллеса.
– Аллен, а хотите пари, скажем, на коробку гаванских сигар? Пари на то, что Сталин не доживет до следующей весны?
– У вас весна, как и у нас, считается с 20 марта? – деловито поинтересовался Даллес, и на подтверждающий кивок Черчилля, ответил. – Идет!
Черчилль тяжело вздохнул.
– Я выиграю это пари, но поверьте мне, Аллен, это единственный раз в жизни, когда мне хочется его проиграть.
Даллес допил виски.
– Сэр, вы считаете его великим человеком, а, значит, по определению умным. Так неужели он не в состоянии понять то, что понимаете вы, – что его убьют?
Черчилль грузно поднялся с кресла и подошел к темному окну с фиолетовыми отблесками неоновой рекламы.
– Он об этом не думает…
– Почему?
– Это недостойно. Он делает то, что обязан делать. Поверьте, если бы он и на 100% был уверен, что его убьют, это ничего бы не изменило – он бы все равно делал то, что обязан.
Это очень редкий человек, Аллен, нынешним людям таких очень трудно понять.
Ни Черчилль, ни Даллес пока не знали, какие драматические события произошли сразу же после XIX съезда теперь уже КПСС.
СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПОСТУПОК
Задачей любого съезда партии в области управления партией являлись выборы ее Центрального Комитета. Соответственно, съезд и избрал 124 члена ЦК и 110 кандидатов в члены ЦК (имевших совещательный голос и являвшихся резервом для замены выбывающих членов ЦК). После окончания съезда эти 234 человека собрались на свой пленум, который проводился закрыто, то есть без посторонних, чтобы из состава членов ЦК избрать 36 членов Президиума партии и 10 ее секретарей.
Промолчавший весь съезд, на пленуме ЦК Сталин говорил более полутора часов. Используя железную логику и аргументацию, он говорил о самоуспокоенности вождей партии, о их моральной капитуляции перед трудностями строительства Коммунизма, об их мелких обывательских стремлениях и нежелании самоотверженно трудиться. В качестве примеров такого капитулянтства он выбрал Молотова, Микояна и Ворошилова – самых старых по своему членству в Политбюро деятелей партии. После чего предложил пленуму персональный состав президиума, который вызвал шок у Хрущева и Маленкова – они просто не знали большинства предложенных Сталиным людей, поскольку это были молодые партийные работники-идеологи и министры Правительства СССР. Сталин явственно ставил партию под контроль советской власти тем, что большинство в Президиуме партии стало принадлежать не старым партийным бонзам, а идеологам и представителям советской власти.
Единственным спасением, единственной соломинкой для партийных чиновников было то, что сам Сталин оставался в управлении партии – оставался ее секретарем, неважно, что не генеральным секретарем, ему никакие должности и звания и раньше не были нужны: все и так знали, что он Сталин.
И Сталин попробовал эту соломинку сжечь – он попробовал уйти из управления партией, потребовал освободить себя от должности секретаря партии. А без Сталина на посту секретаря партии, без Сталина в качестве вождя собственно партии, все партийные чиновники теряли реальную власть.
С уходом Сталина из управления партией, всем руководителям страны становилось опасно исполнять команды партийных чиновников – того же Хрущева или Маленкова.
Представьте себя министром, который по требованию секретаря ЦК снял директора завода. А завод стал работать хуже и возникает вопрос – зачем снял? Секретарь ЦК потребовал?
А зачем ты этого придурка слушал? Это раньше, когда секретари ЦК были в тени Сталина, были его людьми, то их команда – его команда. А после его ухода из секретарей – извини!
По Уставу все органы партии избираются либо прямо коммунистами, либо через их представителей (делегатов).
Для того чтобы коммунисты избирали на партийные должности нужных людей, на все выборы в нижестоящие органы партии приезжали представители вышестоящих органов и убеждали коммунистов избирать тех, кого чиновникам надо. Но как ты их убедишь, какими доводами, если голосование на всех уровнях тайное? Только сообщением, что данного кандидата на партийную должность рекомендует ЦК. А «рекомендует ЦК» – это значит рекомендует Сталин.
В этом случае промолчит даже тот, у кого есть веские доводы выступить против предлагаемой кандидатуры. И дело не в страхе, а в том авторитете и культе, который имел Сталин: была Личность и был ее культ.
Обеспечив себе авторитетом Сталина избрание низовых секретарей, партийные чиновники с их помощью обеспечивали избрание нужных (послушных чиновникам ЦК) делегатов на съезд ВКП(б) (КПСС). А эти делегаты голосовали за предложенный партийными чиновниками список ЦК, т.е. за тех же Хрущева и Маленкова. Круг замыкался.
Высшие партийные чиновники таким несложным способом обеспечивали пополнение собственных рядов только себе подобными.
Хрущев и Маленков с ужасом представили, что будет, если Сталин уйдет с поста секретаря ЦК. Они, оставшиеся без Сталина секретари ЦК, привезут в какую-то область нужного человека на должность секретаря обкома и будут говорить коммунистам области, что «товарища Иванова рекомендует ЦК». А кто такой этот ЦК? 10 секретарей, какихто хрущевых-маленковых? А вот директор комбината, которого лично знает и ценит наш вождь Председатель Совета министров товарищ Сталин, считает, что Иванова нам и даром не надо, а лучше избрать товарища Сидорова. И за кого проголосуют коммунисты? За привезенного Хрущевым и Маленковым Иванова или за местного Сидорова, которого они знают как умного, честного и принципиального человека?
А раз нельзя пристроить на должность секретарей обкома нужных Хрущеву и Маленкову людей, то как обеспечить, чтобы секретари обкома прислали на съезд нужных (послушных Хрущеву и Маленкову) делегатов? И как тогда обеспечить собственное попадание в члены ЦК?
Уход Сталина из секретарей ЦК (уход вождя СССР из органов управления партией) был страшной угрозой для партийных чиновников, ибо восстанавливал в партии демократический централизм – внутрипартийную демократию.
А при этой демократии люди, способные быть только погонялами и надсмотрщиками, в руководящих органах партии становятся ненужными.
И когда Сталин попросил освободить его от обязанностей секретаря ЦК, на лице Маленкова возникло ужасное выражение – не то чтоб испуга, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами.
– Нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться!! – крикнул он.
Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже из-за спины Сталина слова Хрущева: «Нет, просим остаться!», – зал загудел двумя сотнями голосов: «Нет! Нет! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!».
Сталин не смог настоять на своей просьбе – он остался секретарем ЦК.
Черчилль был прав – Сталин не хотел думать над тем, что после его явно выраженной воли уйти из управления партией, у номенклатуры оставался единственный выход из положения – Сталин обязан был умереть на посту секретаря ЦК, на посту вождя партии и всей страны. В случае такой смерти его преемник на посту секретаря ЦК в глазах людей автоматически был бы и вождем страны, а сосредоточенные в руках ЦК СМИ быстро бы постарались сделать преемника гениальным – закрепили бы его в сознании населения в качестве вождя всего народа.
Конечно, для партийных чиновников было бы идеально, если бы Сталина застрелила в ложе театра какая-нибудь Зоя Федорова, и Сталин повторил бы судьбу Марата или Линкольна. Но годилась и любая естественная смерть.
Главное, чтобы он умер, не успев покинуть свой пост секретаря ЦК.
Глава 10
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!