МОНБЛАН ПРОБЛЕМ. РАБОЧИЙ ДЕНЬ

 

В начале июня 1946 года Берия находился в Москве и работал в своем кабинете, принимая посетителей. В этот день настроение у него было начисто испорченным после прихода Павла Судоплатова – главы разведки Спецкомитета.

Судоплатов возглавлял отдел «С» Министерства государственной безопасности. Собственно МГБ в то время уже руководил В.Абакумов, но подчинялся отдел «С» непосредственно Берии, являясь одновременно 2-м бюро Спецкомитета.

Такое подчинение было вызвано исключительно особой секретностью направления работы 2-го бюро – Судоплатов организовывал получение из США подробных данных об американском атомном проекте, и его агенты, и получаемая от них информация были секретны даже для руководителей МГБ.

Из США и, частично, из Англии уже были получены подробные доклады, содержащие данные об эксплуатации первых атомных реакторов в этих странах, детальные эскизы конструкции и особенности производства урановой и плутониевой бомб, данные о конструкции системы фокусирующих взрывных линз и размерах критической массы урана и плутония для взрыва ядерного устройства. Благодаря разведке мы уже знали о принципе имплозии – сфокусированном взрыве вовнутрь, соединяющем уран или плутоний в критическую массу. Имели данные о плутонии-239, о детонаторном устройстве, времени и последовательности операций по производству и сборке бомбы, и о способе приведения в действие содержащегося в ней инициатора. Были получены данные о составе заводов по очистке и разделению изотопов урана, а также дневниковые записи о первом испытательном взрыве атомной бомбы в США в июле 1945 года.

Но об этом в СССР знали считанные люди, а из ученых эти данные получал непосредственно от разведчиков, и работал с ними только Курчатов. Он же, через сотрудников Судоплатова, давал задание советским агентам в США, какие данные и из каких американских лабораторий требуется получить. В результате, все остальные советские физикиядерщики удивлялись тому, с какой быстротой Курчатов находит решения самым сложным научным и техническим проблемам, возникавшим в ходе создания бомбы и атомной промышленности. Они не знали и не имели права знать, что хотя Курчатов и сам по себе был сильнейшим физиком, но все же большинство ответов на возникающие вопросы он запрашивал у агентов советской разведки в Америке.

Однако вместе с очередной порцией разведданных из США для Курчатова, Судоплатов принес Берии и коротенькое письмо без подписи для «советского руководителя », смысла которого сам Судоплатов не мог понять. Письмо сообщало: «Мы считаем, что к знакомству с первичной информацией, получаемой с нашей помощью, должны быть допущены некоторые лица из приведенного списка», и приводился список из восьми советских физиков-ядерщиков.

Берия, взглянув на записку, помрачнел и, никак ее не откомментировав, отпустил Судоплатова.

Долго думать ему не давали подчиненные в приемной, поэтому Берия, взглянув на список вызванных на сегодня, и отметив, что Курчатов будет у него через полтора часа, поручил секретарю вызвать к нему и генерал-лейтенанта госбезопасности Мешика, заместителя начальника Первого главного управления по режиму, обязанного обеспечить секретность работы Спецкомитета. Решив доложить об этом письме Сталину после того, как сам его проработает, Берия на отдельном листочке бумаги выписал стоявшие в списке фамилии ученых, а само письмо спрятал в сейф и приступил к приему посетителей.

Когда Завенягин, заместитель начальника Первого главного управления (ПГУ), и Курчатов вошли в кабинет Берии, тот довольно резко говорил в телефонную трубку: -…Нет! Я сказал – нет! Страна еще в разрухе, тяжело всем, и вы без этого обойдетесь. Мы не будем тратить валюту, ищите замену отечественными материалами… И Вознесенский прав, что не дает! – положил трубку, встал, поздоровался за руку, пригласил сесть. – Что у вас?

Курчатов и Завенягин, услышав этот разговор по телефону, нерешительно переглянулись, и Курчатов начал.

– Понимаете, Лаврентий Павлович, для производства фильтров для диффузионного разделения изотопов нужны каркасы, а эти каркасы прядутся из очень тонкой никелевой проволоки, а чтобы получить эту проволоку, нужны фильеры.

Фильер – это такая матрица с отверстием, через которое протягивается проволока…

– Я знаю, что такое фильеры, – раздраженно прервал его Берия. – Что вам нужно?

– Лучшие фильеры можно изготовить только из алмазов…

– Сколько алмазов вам необходимо?

Завенягин подал лист бумаги, Берия взглянул и вскинул брови.

– М-да! Они действительно необходимы?

– Конечно, а Вознесенский и слушать не стал.

Берия положил листок на стол и накрыл ладонью.

– Это не ваш вопрос – это мой вопрос. Я его у Вознесенского решу. Алмазы у вас будут.

– Спасибо, Лаврентий Павлович! – обрадовался Курчатов.

– За что? – пожал плечами Берия, встал, подал руку Завенягину и обратился к Курчатову. – Игорь Васильевич, на минуту задержитесь.

Пока Завенягин выходил из кабинета, Берия взял список ядерщиков, выписал из него на отдельный лист шесть фамилий и подал Курчатову.

– Игорь Васильевич, предположим, мы вам для знакомства с разведданными по атомному проекту, поступающими из США, дадим еще трех человек. Каких ученых из этого списка вы бы выбрали?

Курчатов с удивлением взглянул на Берию, а потом на список.

– Вы считаете, что я недостаточно грамотно использую данные разведки?

– Нет, дело не в этом, в вашей грамотности я не сомневаюсь, и не сомневаюсь, что из всех физиков, участвующих в проекте, только вы эту работу можете исполнить лучше всех. К сожалению, я не могу вам объяснить, зачем это надо, но я прошу выбрать троих.

– Я могу предложить лучшие кандидатуры, – сказал Курчатов, еще раз взглянув на список.

– Необходимо выбрать из этого списка, – поморщился Берия.

Курчатов взял из стакана на столе Берии карандаш и подчеркнул.

– Тогда этот, этот и этот.

– Спасибо, – Берия встал и протянул Курчатову руку, прощаясь.

В распахнутую ушедшим Курчатовым дверь тут же вошел работник аппарата Берии.

– Товарищ Берия, у меня хотя и кадровый, но довольно срочный вопрос, я позволил себе протиснуться перед Комаровским.

– Мешик уже пришел?

– Да.

– Тогда сначала пусть зайдет Мешик. Что у вас?

– У нас в аппарате замначальника 4-го отдела уезжает управляющим нефтепромыслов, на его место просится начальник отдела из аппарата товарища Вознесенского Ше65 велев. Прекрасный работник, большой практический опыт, во время войны был армейским инженером, полковник. Начальник 4-го отдела очень просит его принять переводом.

– Он что – что-то натворил у Вознесенского, что просится к нам с понижением должности и оклада?

– Да нет, товарищ Берия, это прекрасный и очень серьезный и работник, и человек.

– И прекрасным людям нужны деньги и слава. Так в чем дело? – видя, что работник мнется. – Говорите прямо, у меня нет времени.

– Товарищ Берия, но это всему аппарату Совмина известно – товарищ Вознесенский очень большой хам, к нему даже министры боятся заходить. А Шевелев, как бы сказать, человек с чувством собственного достоинства, ему трудно у Николая Алексеевича. А у нас – в вашем аппарате – все работники Совмина хотят работать, поэтому, как только Шевелев узнал, что у нас вакансия, он тут же заявление и принес, несмотря на понижение в должности.

– М-да… – поморщился Берия. – Вы меня с Вознесенским окончательно поссорите: они с Молотовым уже жаловались товарищу Сталину, что я у них работников сманиваю.

Ну, хорошо, дождитесь вечером, когда я освобожусь, и заходите вместе с этим Шевелевым и начальником 4-го отдела.

А сейчас пусть Мешик зайдет.

Вошел Мешик, и Берия несколько замялся, не зная как начать разговор так, чтобы и Мешик осмысленно работал, и, в то же время, не говорить Мешику всего.

– У нас, Павел Яковлевич, утечка информации и пока непонятно откуда. Есть данные, что американцы знают пофамильно наших физиков, работающих в Спецкомитете.

– Кого именно?

Берия протянул ему полный список на восемь фамилий, Мешик внимательно его просмотрел и сразу же заметил.

– Тут двое у нас не работают.

– Здесь одно из двух: или их шпион сидит не у нас в Спецкомитете и пользуется только безответственной бол66 товней наших работников в пьяных компаниях вне службы, или… -…или американцы нас дурят, специально подбросив двух не наших, чтобы мы думали, что в Спецкомитете их шпиона нет? – закончил мысль Мешик.

– Вот именно!

– Да тут, похоже, одни евреи! – удивился Мешик, присмотревшись к списку внимательней.

– Да, и это тоже характерно. Нужно плотно и негласно этими людьми заняться – с кем встречаются, о чем болтают?

Сами они могут и не догадываться, что работают у американцев источниками информации. Их-то могут использовать втемную, а вот того, кто использует, надо найти.

Обязательно!

– Сейчас же этим займемся.

Мешика сменили член Спецкомитета, отвечающий за строительство, Комаровский, и начальник строительства завода по разделению изотопов урана Петросьянц. Комаровский поздоровался с Берией и представил ему Петрось янца.

– Начальник 8-го управления ПГУ, отвечающего за строительство газодиффузионного завода – комбината «813». Это он подготовил заявку на обеспечение строительства материалами.

Берия сел, вынул из пачки бумаг толстую папку заявки, пролистал ее, положил перед собой и посмотрел на Пет росьянца.

– Товарищ Петросьянц, вы читали, что на вашей заявке написали отделы Спецкомитета и Госплана?

– Нет, товарищ Берия.

Берия прочел некоторые резолюции отделов на первой странице в папке и на приложенных к папке листах.

– К примеру. «Пункты 8,11 и со 116 по 131 совершенно лишние» или «пункты 46, 47 и 154 – невыполнимы» и даже такая: «Этот Петросьянц считает, что мы уже построи67 ли коммунизм». Товарищ Петросьянц, а почему вы не включили в свою заявку птичье молоко?

Петросьянц, впервые попав к Берии и не зная его характера, взволнованно запротестовал.

– Товарищ Берия, комбинату 813 все это необходимо!

Берия некоторое время задумчиво смотрел на Петросьянца, потом показал на папку заявки.

– Все включили? Ничего не забыли?

– Кажется, нет.

– Хорошо, вы все получите.

Это были последние посетители на сегодня, и Берия позвонил, чтобы договориться о встрече со Сталиным, но тот был пока занят. И Берия в мыслях вернулся к тому, что предшествовало получению сегодняшнего письма.

 

ТАЙНЫЕ СОЮЗНИКИ

 

Гитлеровцы были расистами – они считали арийцев, в первую очередь, себя, высшей расой. И евреи, из тех, кто был объединен сионизмом, тоже расисты, и тоже считают себя даже не высшей, а богоизбранной нацией. Гитлер собирался создать Третий рейх – империю немцев – на территориях СССР, а сионисты хотели создать свою метрополию – Израиль – в Палестине. У Гитлера и сионистов не было спорных вопросов. И они нуждались друг в друге: Гитлеру нужно было благосклонное отношение мировой прессы к своим планам, и эта пресса была в руках сионистов, а сионистам Гитлер был необходим, чтобы насильно перевезти европейских евреев в будущий Израиль, поскольку добровольно заселять Палестину европейские евреи не хотели.

Кроме того, Палестина находилась в руках англичан, которые на создание Израиля в Палестине смотрели отрицательно.

Союз Гитлера и сионистов не мог не сложиться, и он тайно оформился еще до войны, хотя формально сионисты, базирующиеся в США, как бы поддерживали Соединенные Штаты в войне с немцами.

 

Советский Союз почувствовал силу этого союза Гитлера с сионистами, когда узнал к концу 1941 года, что немцы уничтожают евреев на оккупированных территориях СССР, и начал сообщать об этом всему миру. Казалось бы, сионисты должны были бы тут же поддержать СССР, но они и их газеты, вместо этого, объявили эти массовые убийства большевистской пропагандой. Это было время наивысших немецких побед – в это время немецкие войска под командованием генерала Роммеля успешно наступали в Африке и скоро должны были освободить Палестину от англичан, чтобы начать перевозку туда уже собранных в гетто европейских евреев, а на востоке немецкие войска успешно наступали в России.

Однако к началу 1942 года немецкая армия потерпела жестокие поражения под Москвой и Ростовом, не сумела взять Ленинград, а в Африке англичане задержали немцев в Египте. Кроме того, в связи с нападением Японии на США американцам объявил войну и Гитлер, в связи с чем, СССР и Соединенные Штаты стали союзниками.

Для сионистов стало ясно, что Гитлер войну не выиграет, Палестину не освободит и европейских евреев туда не переселит. Сионистам нужно было думать о будущем, и они решили предать Гитлера и убедить Советский Союз помочь им после войны создать Израиль в Палестине., В начале 1942 года президент США Рузвельт стал настойчиво предлагать Сталину прислать в США Молотова для переговоров якобы по поводу открытия второго фронта против немцев в Европе в 1943 году, что было очевидно невозможным делом. Сталин недоумевал, зачем нужен этот полет Молотова в США, и тогда Рузвельт поручил послу США в СССР Стэндли устно объяснить Сталину, что в мае в Нью-Йорке пройдет всемирный сионистский конгресс (он приходил в гостинице «Балтимор», поэтому впоследствии был назван «балтиморским»), и Молотову очень важно заключить с сионистами тайное и устное соглашение. Политические партии, составлявшие сионистское движение, в большинстве своем были социалистическими, поэтому были все основания полагать, что Израиль сможет стать оплотом коммунизма на Ближнем востоке. Соответственно, у Сталина и Молотова не было неприятия мысли о помощи в организации социалистического государства, а союз с сионистами в тот момент был крайне необходим. И в мае 1942 года Молотов слетал в США и заключил с ними тайное соглашение, а впоследствии, уже в 1943 году, в Палестину съездил видный советский дипломат, еврей по национальности, Майский, и подтвердил это соглашение будущему первому премьер-министру Израиля Бен-Гуриону.

Союз с сионистами дал немедленный результат.

Тон мировой прессы резко изменился в пользу СССР.

Еще весной 1941 года, когда воюющая Англия уже не имела денег расплачиваться с Соединенными Штатами за поставки оружия, в США был принят закон о ленд-лизе, по которому дружественным США странам оружие не продавалось, а давалось в аренду на время войны. Но на СССР этот закон не распространялся и СССР вынужден был платить за поставки оружия из США золотом. Но как только Молотов дал согласие на послевоенную помощь в создании Израиля, еврейское лобби в Конгрессе США тут же решило этот вопрос, более того, почти половину ленд-лиза в СССР составляли поставки не оружия, а продовольствия и оборудования заводов и фабрик двойного назначения – по производству высокооктанового бензина, автомобильных покрышек, ткацкие производства и т.п.

А в 1943 году руководитель американского атомного проекта генерал Гровс по указанию сионистов и вопреки протестам должностных лиц США, назначает руководителем научных исследований по атомной бомбе прокоммунисти чески настроенного физика Оппенгеймера и дает ему возможность привлечь к работам по атомной бомбе советского разведчика физика Фукса и ряд других физиков, также являвшихся агентами советской разведки. В СССР потоком потекла информация об атомном проекте американцев.

 

Всего этого даже Судоплатов не знал и полагал, что информацию в СССР поставляют подпольные коммунисты США. Вообще-то это так и было, но главным было другое – все эти советские агенты в атомном проекте США были евреями, и помимо работы на коммунизм, они работали и на сионистов, и по их заданию, причем, именно сионисты (еврейское лобби Америки) обеспечивали им защиту от разоблачения их шпионской деятельности.

Поэтому Судоплатов и не понял текста полученной записки, а Берию это короткое и безапелляционное указание сионистов привело в ярость – как смеют эти наглецы чтолибо указывать им, советским руководителям!! Более того, подумав, зачем это надо сионистам, Берия еще больше возмутился.

Ведь все указанные в списке советские физики-евреи и так получали всю необходимую им для работы информацию, поступающую из США. Но получали ее не прямо, а от Курчатова. А сионисты в США, видишь ли, пришли к выводу, что в СССР не русские, а евреи должны числиться в великих ученых, посему в первую голову советские евреи должны получать украденную у США информацию, и выдавать ее за плоды своего ума. То есть, сионисты нагло требовали в многонациональном СССР предоставить евреям особый статус.

Однако, немного успокоившись, Берия ощутил свою беспомощность, и от этой беспомощности его настроение начисто испортилось. Ведь сионисты, еще не провозгласив Израиль и по-прежнему нуждаясь в помощи СССР, со своей стороны четко выполняли все обязательства тайного соглашения.

Сейчас они, по сути, просят пустяк, как им в этом пустяке отказать?

В это время позвонил секретарь Сталина Поскребышев и сообщил, что товарищ Сталин уже освободился и ждет Лаврентия Павловича.

Берия обрисовал Сталину ситуацию и свое видение ее, добавив:

– Если бы у этих сионистов был вождь как вы или хотя бы, как Черчилль, чтобы мы знали с кем разговаривать, чтобы у них был хоть кто-то, кто нес бы настоящую ответственность за все, что делает каждый отдельный член организации.

А то ведь там дикая смесь кого попало – от мракобесных раввинов до чуть ли не коммунистов, с их идеями еврейских сельских коммун – киббуцев. Только когда интересы всех совпадают, сионисты действуют все вместе, согласовано, а в остальных случаях у них же каждый еврей это гений, и не только по отношению к неевреям, но и по отношению друг к другу. У них же нет не только вождей, но и просто авторитетов. Ну, откажем мы им, а какой-нибудь умный раввин обидится и донесет в ФБР, и всех наших агентов арестуют, что будем делать? На данном этапе лишиться информации из США мы не можем. Придется им уступить, – после паузы подытожил Берия.

Сталин задумался в поиске решения и, чтобы не затягивать молчание, спросил.

– Поиском их шпионов уже занялись?

– Я что, товарищ Сталин, заслужил, чтобы мне напоминали о таких делах? Но это же евреи, вы представляете, какие у них связи, да и этот Еврейский антифашистский комитет уже не поймешь чей – наш или американский. Надо, товарищ Сталин, закрыть эту лавочку с еврейскими антифашистами… -…и какой-нибудь умный раввин тут же обидится и донесет в ФБР на наших агентов? – быстро дополнил Берию Сталин. – Кого персонально из наших евреев-физиков ты предлагаешь допустить к первичной информации?

– Курчатов из их списка выбрал Алиханова, Кикоина и Харитона.

– Ты посвятил Курчатова в курс дела?

– Нет, он не знает, почему я предложил ему сделать этот выбор.

– Это лучшие наши физики? – поинтересовался Сталин?

– Это лучшие из тех, кто был в их списке.

– А что ты о них думаешь?

– Это все те же пресловутые теоретики.

– Ну, ты не прав, теории в любом деле необходимы.

– Лучшие и самые точные теории создают только практики, поскольку они понимают, о чем теоретизируют, – упрямо не согласился Берия. – А вы возьмите двух из этих теоретиков, означенных в списке, – Харитона и Зельдовича.

Получать плутоний можно либо в реакторе с замедлением нейтронов графитом, либо в реакторе с замедлением их тяжелой водой. Так вот, у нас именно Харитон с Зельдовичем создали выдающуюся теорию, провели расчет и доказали, что реакторы на тяжелой воде невозможны. И мы начали заниматься этим типом реакторов только после того, как узнали, что американцы их уже эксплуатируют.

Вот вам и вся необходимость теории и теоретиков.

– М-да… – протянул Сталин. – Ну, черт с ними, – допускай их к информации. Сами ничего придумать не могут, может, хоть повторят без ошибок находки американских ученых.

 

ВОЖДЬ

 

Летом 1946 года Сталин позволил себе ненадолго съездить на отдых в Сочи, а вскоре вызвал к себе для разговора Берию. Был солнечный и жаркий день, Берия в белых брюках, рубашке и шляпе, обутый в сандалии ожидал Сталина у ступенек его дачи, слушая жалобу телохранителя вождя.

– Дача плохо защищена, и вчера мы, сопровождая товарища Сталина к берегу моря, наткнулись на двух девочек из Сочи, лет по десяти, собиравших грибы на территории дачи. Причем, девочки пролезли сквозь изгородь из колючей проволоки «не зацепившись» и не заметив, что они зашли на охраняемый участок. Сталин, естественно, распо73 рядился дать девочкам собрать грибы и отправить их на машине домой, но такая изгородь вокруг места отдыха главы государства, – это непорядок! – возмущался приехавший вместе со Сталиным из Москвы телохранитель (их в то время называли «прикрепленными»). – И вообще, товарищ Берия, нас мало. Мы же из Москвы до Харькова ехали на трех машинах, по дороге товарищ Сталин все время выходил и пешком осматривал деревни, разрушенные кварталы в Курске и Орле. Ходит по улицам, за ним толпа немедленно собирается, женщины на шею вешаются, а нас всего восемь! Ведь никакого внешнего оцепления такими силами не организуешь.

А здесь, в Сочи? – продолжал жаловаться телохранитель.

– Выедем в город вроде на машине, а он выйдет и пойдет по улице пешком. Как позицию занять? Вот и идем: один спереди, двое сзади, и четвертый идет по противоположной стороне и просит людей не перебегать через дорогу навстречу товарищу Сталину. Да разве всех уговоришь?!

Вчера поехали в порт, от проходной пошли к причалу.

Там разгружался теплоход «Ворошилов», и товарищ Сталин долго смотрел на разгрузку, между прочим, теплоход ему не понравился – он нашел его неуклюжим. Возвращаемся к машинам, а у проходной уже собралась большущая толпа отдыхающих. Ведь всем охота посмотреть на вождя, убедиться, правда ли, что товарищ Сталин вот так просто гуляет по порту. Подходим к машинам, думаем, что вот наконец, обеспечим безопасность, а товарищ Сталин открывает дверцу и приглашает прокатиться с нами сбежавшуюся ребятню. Поехали на «Ривьеру», там было открытое кафе, зашли туда, усадили ребят за столики, но получилось то же, что в порту. Отдыхающие окружили, и среди них было много детей. Он еще и их всех приглашает на лимонад, да еще я по его распоряжению принес из буфета большую вазу конфет, и товарищ Сталин начал угощать детей конфетами.

Это в такой-то толпе! А нас всего четверо! Ну, а если враги об этом узнают, ну что стоит выстрелить из толпы, как Каштан в товарища Ленина?!

Берия слушал, и ему это тоже не нравилось. Но что он мог сделать? Заикнись об этом Сталину, и Сталин обругает.

Он и в Москве, намечая планы ее реконструкции и интересуясь строительством, ходил точно так же. Причем, собирающаяся толпа ему мешала, он пытался уговорить ее разойтись, а потом стал осматривать подлежащие реконструкции районы ночью, но и это не спасало – народ как-то узнавал его и все равно тянулся за ним хвостом. Причем, Сталин не делал из этого ни малейшей рекламы, никогда с ним не было не только кинооператоров или фотографов, но и просто журналистов.

Однако сама мысль о том, что кто-то, какая-то охрана, отделит его от народа, была для Сталина оскорбительной и унизительной. Он скорее бы согласился быть убитым, чем подать кому-либо мысль, что он боится народа, ради которого живет.

Берия уважал Сталина безмерно – он восхищался умом, самоотверженностью и волей этого человека, отдающего всю свою жизнь без остатка советскому народу. Недавно Берия прочел сообщение из Англии, что бывший министр иностранных дел Британской империи Энтони Иден сказал, что если бы можно было представить ситуацию, в которой планеты Солнечной системы проводили бы переговоры, и каждая из них должна была бы быть представлена одним только ее представителем, то от планеты Земля должен быть делегирован Сталин. Поскольку Иден не знает другого человека, который бы мог лучшим образом защитить интересы населения нашей планеты. С этим мнением британского государственного деятеля Берия был абсолютно согласен.

В то же время Берия знал, что Сталина тяготит и то безудержное восхищение, которое искренне высказывает к нему народ, и, тем более, то славословие, которое льют на него партийно-государственные чиновники. С одной стороны Сталин понимал, что для объединения народа в единую семью такое восхваление вождя необходимо, но, с другой стороны, оно его коробило.

В начале 30-х Берия, тогда первый секретарь компартии Грузии, приезжал на эту же дачу к Сталину решать подоспевшие вопросы. А Сталин отдыхал вместе с С.М. Кировым, с которым они были близкими друзьями. И Берия удивился, когда Киров, просматривая передовицу в «Правде», начал иронизировать и над писаками, называвшими Сталина «великим вождем всех времен и народов», и над самим Сталиным. «Слушай, – говорил Киров, – ты не подскажешь, ты образованней меня, чей ты еще великий вождь?

Кроме времен и народов что еще на свете бывает?» А Сталин, смеясь и поддерживая шутку, называл Кирова «любимый вождь ленинградского пролетариата». И тоже подтрунивал:

«Ага, кажется, не только ленинградского, а еще и бакинского пролетариата, наверное, всего северо-кавказского.

Подожди, напомни, чей ты еще любимый вождь? Ты что думаешь, у меня семь пядей во лбу? У меня голова – не дом Совнаркома, чтобы знать все, чьим ты был любимым вождем ». И то, что Сталин к своему восхвалению относился безразлично, вызывало у Берии еще большее уважение.

Разговор Берии с телохранителем прервал спускавшийся по ступенькам Сталин, одетый так же, как и Берия, но в мягких сапогах и белой штатской фуражке. В руках у Сталина была тонкая папка. Берия поздоровался и они по длинной тропинке, разговаривая, двинулись к морю. Сталин был по рождению горец, плавать не умел, и купаться в море не любил, но любил посидеть на берегу, вдыхая морской воздух и глядя на волны.

– На пламя огня и текущую воду можно смотреть бесконечно, – как-то сказал он Берии.

У моря Сталин и Берия сели недалеко от воды под деревянный грибок, телохранители расположились метрах в 50, прикрывая их с флангов и с тыла, и Сталин продолжил начатый разговор.

– Не подумал ли ты случайно, Лаврентий, что я вызвал тебя в Сочи отдыхать? – шутливо спросил Сталин, заметив, что Берия вопросительно смотрит на папку в его руках. – Нет, дорогой, нам надо поработать, и вызвал я тебя, к сожалению, не для того, чтобы от работы разгрузить.

По каналам, скажем так, прорытым Молотовым в 1942 году и расширенным Майским в 1943-м, – давай называть их тем, чем они есть – по еврейским каналам, по каналам сионистов, – не только ты получаешь разведданные об американском атомном проекте, но и я получаю кое-какие сведения о планах мистера Трумэна.

И сведения, надо сказать, неутешительные. Эти сукины дети все же интенсивно готовят планы войны с нами, разумеется, с применением атомных бомб. С одной стороны, можно было бы и не обращать внимания на эти планы – раз есть генералы, то они обязаны готовить планы войны, чтобы никакая война не застала их врасплох. Но, с другой стороны, американцы категорически отвергают и наши предложения, и саму мысль о запрещении атомного оружия, и они его энергично накапливают, несмотря на то, что и им оно стоит неимоверно дорого. Ведь тут, понимаешь, если атомные бомбы не использовать, то нет смысла их копить, а они копят.

Ну и цели, конечно, наметили – бомбить будут там, где больше людей. На Москву определили 8 бомб, на Ленинград – 8, ну и на остальные наши города соответственно.

Считают, что для первого удара по СССР им нужно 133 бомбы, а потом еще 70. Вот накопят они эти 200 бомб – что будут делать?

Остановить их может только одно – знание, что и у нас этих бомб не менее сотни.

Насколько ты вник в вопросы создания атомной бомбы, на каком этапе мы находимся? Вводи меня в курс дела, можешь не спешить, но и ненужных мне подробностей не надо.

 

ТЕХНИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ

 

Берия удивился, – Сталин был в курсе всех дел атомного проекта.

– Я не взял никаких данных.

– А это и хорошо, что не взял, что ты знаешь – то и я буду знать. Опиши мне сначала принципиальные трудности.

Вопрос немного удивил Берию, поскольку Сталин знал удивительно много, и Берия имел основания полагать, что о научной сути атомной проблемы Сталин знает больше его.

Дело в том, что Сталин был исключительно образован. Тут Берия сам себе усмехнулся, вспомнив Вознесенского, любившего всякие дипломы и чрезвычайно гордившегося наличием этих формальных признаков образованности. Но штука-то в том, что все знания при желании можно получить самому, без вуза, и еще бабушка надвое сказала, что эффективнее.

Ведь что такое это самое «европейское университетское » образование? Это знание (о понимании и речи нет) того, что написано менее чем в 100 книгах под названием «учебники», книгах, по которым учителя ведут уроки, а профессора читают лекции.

Л, начиная с ранней юности, со школы и семинарии, Сталин, возможно, как никто стремился узнать все и читал очень много. Даже не читал, а изучал то, что написано в книгах. В юности, беря книги в платной библиотеке, они с товарищем их просто переписывали, чтобы иметь для изучения свой экземпляр. Книги сопровождали Сталина везде и всегда. Берия знал, что до середины Гражданской войны у Сталина в Москве не было в личном пользовании даже комнаты – он был все время в командировках на фронтах – и Сталина отсутствие жилплощади не беспокоило. Но с ним непрерывно следовали книги, количество которых он все время увеличивал.

Сталин не был коллекционером книг – он их не собирал, а отбирал, т.е. в его библиотеке были только те книги, которые он предполагал как-то использовать в дальнейшем.

Но даже те книги, что он отобрал, учесть трудно. В его кремлевской квартире библиотека насчитывала, по оценке Берии, который в ней часто бывал, несколько десятков тысяч томов. Это были книги, которые Сталин прочел, но часть этих книг он изучил с карандашом в руке, причем, не только подчеркивая и помечая нужный текст, но и маркируя его системой помет, надписей и комментариев с тем, чтобы при необходимости было легко найти нужное место в тексте книги – легко вспомнить, чем оно Сталина заинтересовало, какие мысли ему пришли в голову при первом прочтении.

И таких книг с его пометами, по прикидочной оценке Берии, было около 5,5 тысячи! По этому признаку Сталин имел сотни «лучших европейских образований».

Все это промелькнуло в мозгу Берии, и он понял, что Сталин просто хочет согласовать свои знания в этом вопросе со знаниями Берии, чтобы у них были одинаковые данные для оценки обстановки.

– Хорошо, – ответил Берия. – Я начну сначала, а вы не перебивайте, даже если вы это знаете, чтобы я был уверен, что вы будете знать то, что и я.

По сегодняшним представлениям о строении атома, он состоит из ядра, заряженного положительно, и вращающихся вокруг этого ядра электронов – почти невесомых частичек, заряженных отрицательно. А ядро состоит из частичек, заряженных положительно – протонов, и нейтральных частичек, таких же по весу, как и протоны, – нейтронов.

Чтобы было легче это понять, я представляю себе ядро атома в виде ягоды малины – она ведь тоже кругленькая, а сама состоит из кругленьких частичек, ботаники называют их костянками, а я именно так представляю себе протоны и нейтроны.

Количество протонов определяет вид химического элемента.

Если у химического элемента в ядре один протон, то это химический элемент водород, если два – то гелий, если три – то литий и так далее. А вот нейтронов в ядре может быть разное количество, и получается, что может быть один и тот же химический элемент, но с разным весом атома. Такие разновидности называются изотопами. Например, если в ядре атома водорода вообще нет нейтрона, то это просто водород, а если, кроме протона, есть и нейтрон, то это изотоп водорода и называется он дейтерий, а если два нейтрона, то это тритий. Впрочем, это только изотопам водорода дали собственные имена, у остальных элементов они различаются по сумме протонов и нейтронов в ядре, в общем смысле – по атомному весу.

Так вот, у некоторых химических элементов есть изотопы с особыми свойствами. Если по ядру этого изотопа ударить нейтроном, то его ядро развалится на две части с выделением очень большого количества энергии, мало этого, из ядра вылетят еще несколько нейтронов, которые ударят по соседним ядрам, а те тоже развалятся. Это называется цепной реакцией, и в результате ее ядра некоторого объема вещества могут разделиться в миллионные доли секунды, а выделившаяся энергия будет огромна. Произойдет взрыв огромнейшей силы.

Между прочим, эту реакцию можно и замедлить, тогда выделяемую энергию можно будет использовать для получения, скажем, электроэнергии.

Химических элементов, которые могли бы служить взрывчаткой для атомной бомбы, на сегодня известны два.

Во-первых, это изотоп урана с весом 235 атомных единиц, то есть такой, в ядре которого находится 92 протона и 143 нейтрона. Такой уран в природе есть, и, значит, мы его можем получить прямо из природы. Второй химический элемент, который можно использовать для атомной бомбы, это плутоний. У него в ядре 94 протона и 145 нейтронов. Плутония в природе нет, и его надо получать искусственно.

Предположим, что у нас уже есть и уран-235, и плутоний в нужном для бомбы количестве, и тут возникает масса вопросов, которые неизвестны. Начиная с того, каковы свойства урана и плутония – можно ли их обрабатывать, скажем, ковать. Не агрессивны ли они, не разлагаются ли в порошок при хранении, сколько надо урана и плутония, чтобы произошел атомный взрыв, как соединить в бомбе атомную взрывчатку, чтобы произошел все-таки взрыв, а не просто разброс этой атомной взрывчатки в разные стороны от выделения тепла. Конструирование атомной бомбы – это вопрос огромнейшей сложности.

Но вся эта сложность – это чепуха, понимаете, товарищ Сталин, – чепуха по сравнению с теми сложностями, которые предстоят при получении урана-235 и плутония. Вот эта работа – упаси господь! Не знаешь даже, с чего начать.

Начну с того, что запасы урана у нас практически не разведаны, на сегодня наши запасы урана – 370 тонн, и даже Курчатову исследования начинать пока не с чем. Ищем уран по всему СССР и Европе, кое-что взяли трофеями в Германии, думаю, что нужные 50 тонн для него все же найдем, и к концу года Курчатов сумеет запустить хотя бы опытный реактор.

Но это опытный реактор, на нем плутония для атомной бомбы не наработаешь.

Но вернусь к руде. В природе уран находится в основном в виде урана-238, изотопа уран-235 в этом природном уране всего 0,711% от всего урана. Правда, для работы реактора – для наработки нужного для бомбы количества плутония, и эта смесь годится, главное добыть хотя бы этот уран.

А тут такое положение: в собственно урановой руде – в том, что геологи называют урановой рудой, – урана в лучшем случае 2 килограмма в тонне, а, судя по всему, вскоре нам придется перерабатывать и руды с содержанием 200 граммов урана в тонне. Но чтобы добыть эту руду, надо перелопатить пустую породу. Как мы оцениваем, для получения 1 тонны металлического урана нам придется добыть и переработать 100-120 тысяч тонн различных минералов.

Тонна урана занимает объем чуть больше, чем бочонок в 50 литров, а чтобы эту тонну получить, нужно переработать 2000 полностью груженных железнодорожных вагонов сырья!

Представляете?

Но даже эта тонна такого урана прямо для бомбы не годится. Этот уран нужно либо грузить в ядерный реактор для получения плутония, либо извлекать из него те 0,711% изотопа уран-235. И вот тут проблемы только нарастают.

Ну, начнем с того, что для управления реакцией получения плутония из урана-238 в реакторе, в промышленный реактор нужно загрузить примерно 150 тонн урана и не менее 1000 тонн блоков из чистейшего графита. Графит и алмаз – это химический элемент углерод, так вот, графит для реактора должен быть по примесям чище, чем чистейшей воды алмаз. Как такой графит получать в таких количествах, тоже пока неизвестно.

Графит замедляет нейтроны, но их можно замедлить и с помощью тяжелой воды – это вода, в молекуле которой вместо двух атомов водорода два атома дейтерия. Такие реакторы будут даже экономичнее графитовых, поскольку потребуют меньше урана для своей работы. (Хотя они будут более опасными). Но на сегодня производство тяжелой воды- это совершенно нерешенная проблема, и даже, по нашим прикидкам, более тяжелая проблема, нежели получение чистого графита. Поэтому, думаю, мы сначала начнем получать плутоний в реакторах с графитом.

Такой реактор для получения плутония будет работать месяца три, только после этого в урановых брикетах в этом реакторе накопится плутоний в мало-мальски достаточных количествах. Эти урановые брикеты нужно будет извлечь из реактора, растворить, выделить из урана плутоний (пока неизвестно как), и вот уже этот плутоний, после пока неясной его обработки, можно будет использовать для создания атомной бомбы.

– Прервись, сколько плутония будет в уране после трех месяцев работы промышленного реактора? – спросил Сталин.

– Если ориентироваться на американцев и на наши расчеты, то не более 0,01%, то есть максимум до 100 граммов в тонне обработанного в реакторе урана, но сколько мы плу82 тония сможем извлечь из этой тонны на самом деле, пока не ясно, может, граммов 50-60.

– То есть со 150 тонн урана, обработанного в реакторе, через три месяца получим до 10 кг плутония. А сколько нужно для одной маленькой атомной бомбы?

– Столько, примерно, и нужно.

– Значит, с одного промышленного реактора мы сможем получать четыре бомбы в год?

– Хотелось бы, да сразу столько вряд ли получится.

В этом деле пока ничего не известно – нет ни одной опробованной технологии ни в одном процессе, требуемом для создания этой бомбы, поэтому думаю, что нас ждут годы аварий и срывов.

– Это понятно, но, надеюсь, что и ты понимаешь, что все трудности нужно устранять как можно быстрее. У нас нет времени на эти аварии и срывы. Кстати, ты сказал, что у нас разведано всего 370 тонн запасов урана, а только на одну загрузку реактора нужно 150…

– Пока что мы основную добычу урана ведем в Германии и Европе, а свои запасы пока разведываем. Думаю, что с этим проблемы не будет – найдем! Лучшие силы геологов работают. Через год, полагаю, в добыче урана у нас будет занято до 600 тысяч человек.

– Сколько, сколько?! – встревожился Сталин.

– Меньше не получится.

Сталин покачал головой.

– М-да…Значит, к концу года мы запустим исследовательский реактор… А когда начнем строить промышленный?

– Уже начали. Производство плутония будет огромным комбинатом, и как этот комбинат будет выглядеть, примерно понятно. Вот мы и начали строить, а подробности, которые получит на исследовательском реакторе Курчатов, учтем, когда начнем монтаж собственно промышленного реактора.

Надеюсь, что мы его введем в строй не позже 1948 года.

– Хорошо бы. Ладно. Но ты говорил о возможности выделения изотопа урана-235 из урана. Как идут дела в этом направлении?

– Есть, в принципе, несколько способов, однако часть из них пригодна, скорее, для лабораторных исследований, а для промышленности подходят два – диффузионный и центрифужный.

– В чем их смысл? Как он разделяют 238-й и 235-й ура ны? – поинтересовался Сталин.

– Эти изотопы – это один и тот же химический элемент, поэтому никакими химическими способами разделить их невозможно. Приходится крутиться.

Уран сначала переводят в газообразную форму – соединяют со фтором в шестифтористый уран – гексафторид урана, а это газ. Так делают американцы, да мы, собственно, так бы перевели уран в газообразную форму и без них. После обработки урана фтором получается газ, в котором молекулы урана-238 чуть-чуть тяжелее, нежели молекулы урана-235.

Разница на обычный взгляд ничтожна – молекула гексафторида урана-238 весит 352 атомные единицы, а молекула гексафторида урана-235 – 349 атомных единиц. Если считать, что молекула 235-го весит килограмм, то молекула 238-го будет весить килограмм и еще 8 грамм. Эту разницу – эти 8 грамм в килограмме, в обычной жизни ни на каких весах не определишь. Вот, скажем, тоже не простое дело – разделить молоко на обрат и сливки. Так здесь, если объем сливок весит килограмм, то такой же объем обрата весит килограмм и 120 грамм, т.е. разница заметная, почти 12%, а при разделении изотопов урана – всего 0,8%. Вот за такую соломинку- за эти 0,8%,- приходится цепляться.

В диффузионном способе используют то, что в газе все молекулы хаотично двигаются, и тем быстрее, чем легче молекула.

Соответственно, молекулы гексафторида урана-235 движутся чуть-чуть быстрее, чем урана-238. И если на пути такого газа поставить перегородку с очень маленькими отверстиями – диафрагму, то через нее пройдет несколько больше более быстрых молекул гексафторида урана-235.

– На сколько больше?

– Без слез, как говорится, не выговоришь – на 0,2%. – Берия беспомощно развел руками. – То есть, если взять исходный газ и прогнать его через одну диффузионную машину – через одну диафрагму, то в нем содержание изотопа урана-235 поднимется с 0,711% всего до 0,712%. Поэтому, полученный после первого обогащения газ запускают в следующую диффузионную машину, потом в очередную, и так далее, и так далее. После прохождения, скажем, через 14 машин, содержание увеличится с 0,711% до 0,730%.

– А какое же содержание 235-го урана нам надо иметь в этом газе?

– Не менее 90%.

– Так сколько же нам этих машин надо?! – обеспокоился Сталин.

– Мы их еще не имеем, поэтому сказать трудно, но, полагаем, до 10 тысяч в одной колонне друг за другом, причем разных типов. Ужасное будет производство по своей сложности, ведь неисправность одной машины из этих тысяч будет приводить к остановке всех! Да добавьте к этому то, что гексафторид урана чрезвычайно агрессивен и неустойчив, поэтому, как эти машины создать, пока непонятно.

Непонятно и как создать мембраны с этими мельчайшими отверстиями.

– М-да… Кому поручил конструирование этих машин?

– Наука ратовала за конструкторов Кировского завода в Ленинграде, я согласился, но на всякий случай поручил и Горьковскому машиностроительному.

– Знаменитый завод. Выпускал артиллерию, генеральный конструктор Грабин, а директор – Елян.

– Да, но Грабина отвлекать не стали, пушки тоже нужны, поручили молодому конструктору Савину, ему всего 27 лет.

– Соревнование – это хорошо! – одобрил Сталин. – Проектирование, может, и окажется дороже, но зато изделие будет и дешевле, и качественнее. А по какому пути идут американцы?

– По этому – по пути диффузионного разделения.

– И мы за ними?

– Да,- бесцветно подтвердил Берия.- Почти все наши ученые, особенно из привыкших копировать, только за этот путь.

– Ты говорил и о каких-то центрифугах.

– Мне этот способ очень нравится – простой и понятный.

Газ в центрифуге вращается, более тяжелый уран-238 отжимается к стенке, сползает вниз, а легкий 235-й отводится через верх. Никаких диффузионных перегородок.

– Так почему американцы по этому пути не идут? – спросил Сталин.

– Центрифугу создать не могут. Там скорости нужны огромные: стенки должны вращаться со сверхзвуковой скоростью…

Но, я все же вкладываю деньги и в этот способ.

– Зачем, если он у американцев не пошел?

– Есть у нас молодые ученые, энтузиасты этого способа, и есть у нас один профессор – немец, который этой центрифугой занимается. Толку от этой его работы, надо сказать, нет, как и у американцев, но пусть наши молодые ребята у него поучатся. Уверен, – рано или поздно они эту центрифугу сделают.

Нельзя же все время американцам в рот смотреть. Поскольку мы пока идем за ними, то может оказаться, что мы смотрим им не в рот, а совсем в другое, так сказать, отверстие.

– Что ты имеешь в виду? – усмехнулся Сталин увиденному Берией образу.

– Если капиталисты поймут, что наши ученые у них копируют научные достижения, то специально будут подсовывать нам дезинформацию, чтобы наши академические олухи тратили государственные деньги под заведомо дурацкие проекты.

Ведь немцы до войны буквально издевались над нашими академиками от химии Бахом, Фрумкиным, Семеновым и их группировкой. Приглашали в Германию, там показывали им липовые лаборатории, занимающиеся липовыми исследованиями, и наши тупые бестолочи тратили огромные деньги на попытках повторить эти исследования в СССР. Немецкий химик Габер убедил наших специалистов, что синтез аммиака очень труден и в производстве невозможен, а немцы по методике Табера производили сотни тысяч тонн взрывчатки. Немцы внушили нашим научным олухам, впрочем, и американцам тоже, что ароматические углеводороды в авиабензине вредны, а уже во время войны выяснилось, что они необходимы. Таких примеров много.

Поэтому я и считаю крайне необходимым поддерживать в нашей науке всех тех ученых, пусть пока молодых и неопытных, кто хочет принести Родине пользу, а не прокормиться за счет получения ученых званий. Поэтому и поддерживаю энтузиастов, решивших все же освоить центрифужный способ разделения изотопов.

 

Справка: Первый в мире завод по разделению изотопов на центрифугах был построен в СССР в 1964 году – на 10 лет раньше, чем где-либо в мире. Этот способ почти в три раза производительнее диффузионного, а расход электроэнергии на единицу разделенных изотопов в 25 раз ниже.

 

– Когда начнем разделять уран-238 и уран-235 в промышленных объемах? – потребовал уточнить сроки Сталин.

– Используем корпуса недостроенного на Урале авиазавода, но работ все равно очень много. Проект делаем, строительство начали, и, думаю, через год на площадке будет работать тысяч 25-30 строителей. Ничего точнее пока сказать не могу.

– В общем, – задумчиво подытожил Сталин, – получается то, что и должно было получиться, – кавалерийским наскоком эту задачу не решить. Тебе придется вникать во все мельчайшие вопросы, иначе исполнители свою тупость, свою лень будут объяснять тем, что эти вопросы вообще решить невозможно. А этих вопросов тысячи и тысячи, и для того, чтобы вникнуть в каждый из них, тебе нужно время.

А его в сутках всего 24 часа. – задумчиво суммировал Сталин, подбрасывая в руке папку. – Жаль. А я хотел догрузить тебя еще одним, очень важным делом.

– И что это за дело?

Сталин раскрыл папку и просмотрел несколько документов.

– Понимаешь, американцы собираются сбрасывать на нас атомные бомбы со своих бомбардировщиков Б-29 – со своих «Летающих сверхкрепостей». Хороший самолет, мощный.

Я поручил авиаконструктору Туполеву, и он сейчас копирует этот самолет, поставим и мы его себе на вооружение под маркой Ту-4.

И я вот думаю: полетят эти американские «крепости» с атомными бомбами на Москву, а чем их сбивать?

Конечно, у нас есть истребительная авиация, но эти «крепости» потому и названы крепостями, что очень хорошо защищены. И если они сбросят на Москву пусть не восемь атомных бомб, а пусть хоть две, хоть одну бомбу, то это тоже очень плохо. Вот я и думаю, как их сбивать так, чтобы ни один не долетел?

Наши храбрые летчики-истребители, видя, что не могут сбить эту крепость, пойдут на таран и собьют ее. Но ведь и храбрецов жалко, да и их могут убить на подлете к этой «сверхкрепости».

А если с земли пустить на эти «крепости» большие ракеты – такие, которые бы без летчика можно было наводить на вражеский самолет, или даже сделать так, чтобы ракеты сами наводились? Тогда эти «крепости» уж точно до наших городов не долетят.

Сейчас наши конструкторы этими ракетами занимаются, но нужен организатор, который бы объединил усилия всех и создал мощный ракетный щит противовоздушной обороны вокруг Москвы. Вот я и хотел тебе это поручить, но, выслушав тебя, уже не решаюсь.

Берия, подумав и оценивающе взглянув на Сталина, не спеша, сказал.

– Товарищ Сталин, я все же еще не стар, силы есть, задачу я понял, и если у вас нет на примете никакого иного исполнителя, кроме меня, ну, что же, давайте я возьмусь и за это дело.

– Спасибо, Лаврентий! – с чувством облегчения ответил Сталин. – Ты снял с меня большую заботу.

– Да что вы, товарищ Сталин, это же ведь наша общая забота.

– Верю, Лаврентий, в то, что ты искренне так думаешь.

 

Глава 4

ПЕРВОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО. ХРУЩЕВ

 

В начале сентября 1946 года даже в четвертом часу дня было уже свежо и Сталин, начавший к старости зябнуть, в накинутой на плечи шинели сидел за столиком в беседке на Ближней даче и работал с документами. Поодаль, на специальной площадке Берия и Хрущев, повесив пиджаки на перила беседки, играли в городки.

Документов было много, и их количество изо дня в день нарастало. После войны, когда стало ясно, что социализм победил окончательно, и быть коммунистом уже не опасно, в партию стали записываться откровенные карьеристы, которые пробивались на руководящие должности, но работать не умели и не учились. Знающий и ответственный руководитель решает подавляющую часть вопросов самостоятельно и не беспокоит своего начальника, а эти, не зная работы и боясь принимать самостоятельные решения, слали «наверх» массу мелких вопросов, «чтобы их решил вождь».

Они заваливали Сталина этой мелочевкой, мешая заниматься вопросами перспективы – вопросами главы Советского государства.

Сталин понимал, в чем дело, и всячески поддерживал инициативу у подчиненных – их стремление решать вопросы самостоятельно, без него, но созданная Сталиным же система контроля, по существу, давила любую самостоятельность тем, что жестоко наказывала за убытки, которые у любого руководителя возможны и за которые отвечает только он, если примет решение сам. Он вспомнил, что как раз накануне контрольные органы на Политбюро предложили снять с должности и отдать под суд секретаря Мурманского обкома Прокофьева. В его область ошибочно завезли слишком много продуктов, и у населения не хватило денег их раскупить. Возникла угроза, что продовольствие сгниет, и Прокофьев своей властью снизил на него цены на 20%, хотя, конечно, не имел права это делать без разрешения правительства. Сталин понимал, что если бы Прокофьев начал согласовывать этот вопрос в правительстве, то не был бы виноват, но на эти согласования ушли бы недели, и он сгноил бы продовольствия на миллионы рублей, а так он спас государству эти деньги. Но ведь и контролеры исполняли свой долг!

– Ну что же, – начал подводить итог на Политбюро Сталин, не зная, как ему найти «соломоново» решение, при котором бы поощрить и Прокофьева за самостоятельность, и не обидеть контролеров. – Товарищ Прокофьев человек инициативный, смело берет на себя ответственность. Это хорошо. Однако за ним нужно присматривать, не то он по своей инициативе еще войну кому-нибудь объявит.

Сталин тяжело вздохнул от нерешаемости задачи, и положил перед собой очередной документ из лежащей на столе кипы. Но в это время в его мысли вмешался ликующий вопль Хрущева.

– Ну что, видал, прокурор, как надо бить?!

– Подожди, Мартин Боруля, мы еще не окончили, – прокричал в ответ Берия, тяжело дыша.

– Опять промазал! – засмеялся Хрущев, – Зажирел, прокурор, зажирел!

– Рано радуешься, Мартин Боруля, я еще не размялся.

Сталин пригласил прибывшего на побывку из Германии сына и приехавшего по делам из Киева Хрущева с его приятелем Берией к себе на воскресный обед, но теперь его эти крики отвлекали, и Сталин раздраженно сделал выговор игрокам.

– Да что вы как дети?! Члены Политбюро, а друг другу клички даете, как шпана какая-то!

Берия с Хрущевым начали обмениваться репликами потише, а Сталин мысленно удивился насколько эти приятели подходят друг-другу из-за своего совершенного несходства.

Берия обладал исключительно мужским умом и характером – он глубоко и точно мог исследовать любой вопрос, мог решить самые тяжелые проблемы был благороден и прощал, а порою и пренебрежительно не замечал выпадов против себя лично, по-отцовски опекал всех своих подчиненных, но был по-мужски добродушен и непрактичен.

А Хрущев обладал ярко выраженным женским складом ума и был чрезвычайно практичен, что делало его прекрасным хозяином. Но, на взгляд Сталина, Хрущев был по-женски излишне жесток, хотя и тщательно скрывал эту свою черту характера. Много лет наблюдая за работой Хрущева, Сталин где-то в глубине души подозревал, что Хрущев совершенно равнодушен к людям и может обречь на смерть сотни тысяч, если сочтет, что в данный момент так поступать правильно.

В начале войны Сталин в своей речи потребовал при отступлении не оставлять немцам ничего ценного и никаких запасов, и практичный Хрущев, услышав это, немедленно, как танк, двинулся на исполнение указания, приказав в полосе 150 километров от линии фронта все сжечь, взорвать, скот угнать или перебить, все поля вытоптать. Короче, немцам он ничего оставлять не собирался. А за счет чего должны были жить оставляемые под оккупацией немцев советские люди? Об этом Хрущев не думал, а если и думал, то считал этот вопрос несущественным. Сталин тогда остановил безумные по своей жестокости действия Хрущева и вообще считал, что за Хрущевым нужен постоянный контроль, чтобы тот чего-нибудь не натворил с самыми искренними намерениями.

Сталину надо было бы попробовать поговорить с Хрущевым по душам, хотя Никита вряд ли бы открылся и ему.

В раннем детстве, когда Никите было лет 6, он заболел, и отец, бедный крестьянин, нес его к фельдшеру, а по дороге их нагнал в повозке местный, тоже бедный, панок, поляк.

Отец попросил подвезти больного сына, а панок презрительно над ним посмеялся, назвав глупым быдлом, и презрительно заметив, что если Никита тут у дороги и подохнет, то на свете одним глупым быдлом будет меньше. Это, уже забытое, яркое детское впечатление вселило в Никиту не просто ненависть к угнетателям, оно вселило болезненный комплекс доказать всем, что он не глупое быдло, что он может встать надо всеми и быть умнее всех. Это болезненное честолюбие руководило Хрущевым всю жизнь, хотя он сам об этом не думал, но во имя этого честолюбия Хрущев готов был и на собственную смерть, и только это честолюбие определяло смысл его жизни.

Хрущев был, безусловно, очень умным человеком от природы, но у него был дефект: он органически имел очень бедную фантазию и не мог представить в уме ни предметов, ни ситуаций, если они не были ему знакомы из его практики, из его предшествующей жизни. То есть, если он читал или слышал о чем-то, чего раньше не видел, то текст терял для него смысл, представлялся просто набором слов и становился неинтересным. Если бы Хрущев подался в интеллигенты, то он не испытывал бы трудностей, поскольку интеллигенты просто запоминают тексты и потом их воспроизводят, не заботясь о понимании смысла. Но Хрущев был слишком умен для интеллигента – он был человеком дела, и отсутствие фантазии было для него трагичным, поскольку из-за этого ему было неинтересно чтение, неинтересна самостоятельная учеба по книгам.

А это превращалось для него в проблему. Если стоящая перед ним задача включала в себя вещи, ранее знакомые Хрущеву, то он мог творчески решить ее, но как только задача касалась областей, Хрущеву ранее не известных, то он становился беспомощен – даже читая о них, он не мог их себе представить и, следовательно, не способен был найти правильное решение. А ведь руководитель ведет свою организацию вперед – в неизвестное или малоизвестное, – ему без фантазии нельзя. Поэтому Хрущев был прекрасным руководителем, но только как исполнитель – он не годился на самостоятельную роль. Хрущев был хорош, если ему точно указывали решение – цель, которой должна достичь руководимая им организация, – да еще и проверяли, точно ли Хрущев эту цель понял. Вот тут Хрущеву не было цены: он прекрасно знал людей, хорошо в них разбирался, знал силу и слабости каждого и мог прекрасно организовать работу своих подчиненных, добиваясь от них нужных и уже понятных Хрущеву результатов. Этим и объяснялся быстрый карьерный рост этого, по сути, очень малообразованного человека, – Хрущев был прекрасный исполнитель.

Хрущев был умен и видел эту свою слабость, хотя и самому себе не хотел в ней признаться. Он очень хитро и не без коварства выбрал себе то, что называется имиджем.

Он вжился в роль такого простого сельского дядьки, умного, но неискушенного во всяких там городских хитростях, а потому требующего постоянной подсказки более умных товарищей.

И этой своей позицией Хрущев переигрывал всех.

Ему, безусловно, верили. Если умников подозревали, если о них думали, предал или нет, то о Хрущеве и мыслей таких ни у кого не возникало – как же он предаст, если он без нас беспомощен? Это же все равно как младенцу предать свою мать.

В полном смысле слова Хрущев не был коммунистом, поскольку вряд ли мог при своей фантазии представить, что это такое. Но он был, безусловно, преданным членом партии, поскольку только благодаря ей он сделал карьеру.

Он пока не хотел в этом признаться даже себе, но уже ненавидел Сталина и многих членов Политбюро по причине, в которой, собственно, сам был и виноват. Он выбрал себе роль глуповатого парня, а эта роль обязательным условием имела подшучивание товарищей. Хрущев смеялся вместе со всеми над своими глупостями, и это только поощряло насмешки.

Если бы он обиделся, то все насмешки бы прекратились, но Хрущев боялся потерять имидж простака, и ему приходилось терпеть. Подшучивал над ним и Сталин, уверенный в искренности Хрущева, не представляя, какое бешенство в груди Хрущева вызывают такие шутки.

И лишь его друг, простодушный Берия, несмотря на то, что он, по мнению Никиты, был умнее всех в Политбюро, относился к Никите, как к другу -искренне уважая его даже тогда, когда и сам Хрущев понимал, что наговорил или натворил глупостей.

Надо сказать, что хотя в Политбюро над Хрущевым и подшучивали, но все уважали его за личную храбрость, а Никита действительно был храбр, то есть, был способен хладнокровно и обдуманно действовать в условиях непосредственной опасности для жизни. Война показала, что по личной храбрости, показанной на фронте, Хрущев намного превосходит основную массу советских маршалов и генералов и, пожалуй, сравним только с Львом Захаровичем Мехлисом, чье бесстрашие было непререкаемым образцом, и о котором и сам Хрущев говорил, что Мехлис честнейший человек, но немного сумасшедший.

Сталин не подозревал об истинной сущности Хрущева, да ему и недосуг было так глубоко задумываться над его внутренним миром. Вождь зяб на прохладном ветерке и с раздражением просматривал документы, раз за разом убеждаясь, что ему подсовывают для решения вопросы, которые без проблем можно было бы решить и без Сталина и над решением которых ему надо было думать не меньше, чем подчиненным. Между делом он начал думать, что когда он отстранит партию от государственной власти и сделает чисто идеологическим органом в стране, то ее возглавит Жданов, наиболее сильный идеолог. А вот во главе единовластной Советской власти вполне мог бы встать Берия со своим глубоким аналитическим умом и видением далеких перспектив. Правительство же вполне способен возглавить Хрущев, он, правда, простоват, но трудяга, и под руководством Берии вполне будет на месте.

В это время, вытирая руки о фартук, к беседке подошла домоправительница Сталина Валентина Истомина.

– Товарищ Сталин, и обед уже готов, и Василий Иосифович уже подъехал.

 

СЫН

 

В беседку быстрым и легким шагом зашел Василий, одетый в повседневную форму генерал-майора авиации.

– Здравствуй, папа! – поприветствовал он отца, после чего помахал рукой игрокам.- Здравия желаю, Никита Сергеевич и Лаврентий Павлович!

Хрущев и Берия в ответ отсалютовали Василию битами.

 

– Привет, Василий! Иди к нам, поможешь прокурору, – весело прокричал Хрущев -Не слушай Мартина Борулю, ему сейчас самому по мощь нужна будет, – не сдавался Берия.

Василий сел на скамейку напротив отца и закурил.

– Что это с ними?

Сталин усмехнулся.

– Пенсне у Берии, как, вроде, у какого-то районного прокурора, знакомого Хрущеву, вот Микита с утра и обзывает Берию прокурором. А сам привез в Москву из Киева пьесу, называется «Мартин Боруля», и пьеса такая идеологически правильная, и такая примитивная, что аж тошнит.

Видимо, за эту идеологическую ясность она Хрущеву и понравилась, и он решил поразить Москву достижениями киевской драматургии. Ну, а в Москве эту пьесу освистали, и вполне заслуженно. Вот Берия в ответ и называет его Мартином Борулей. С одной стоны, они, конечно, приятели, но, с другой стороны, все же государственные деятели и могли бы держаться посолиднее.

Сталин слегка задумался и стал серьезным.

– Послушай, Вася, ты бы не мог вести себя так, чтобы мне не намекали на твое пьянство? Или хотя бы поменьше намекали на это?

Василий вскочил, отбросил папиросу и с обидой ответил вопросом на вопрос.

– Как, папа, я могу прекратить эти сплетни, если я – Сталин? – с минуту нервно прохаживался по беседке. – И сплетни наверняка идут с кругов так называемой творческой интеллигенции?

– Сложно сказать, – ответил отец, задумавшись, – я с кругом этих людей не часто имею дело, да и не откровенничаю, но вполне возможно, что и оттуда. Но какая разница, ведь речь-то о тебе.

– Есть разница. Я ведь тоже с этим кругом людей, тщеславных, глупых и подлых, общаюсь крайне редко. Вот они и не могут простить ни мне, ни тебе того, что мы ими пренебрегаем.

– Насчет их тщеславия и подлости, положим, ты прав, но ведь не бывает дыма без огня.

– Папа, я – летчик. На этой службе, даже в мирное время, совсем не пить нельзя, а уж во время войны не давать летчику выпить – преступно.

Пойми, в бою летчику нужно собрать все силы, чтобы самому совершить действие, которое грозит ему смертью, самому направить свой самолет на врага. Это же требует огромного нервного напряжения. Возьми Покрышкина – летчик от бога и, казалось бы, страха никогда не знал. А я с его механиком разговаривал – даже Покрышкин после каждого боя гимнастерку с нательной рубахой менял – мокрые были от пота. И вот эти нервные напряжения в бою не дают летчику заснуть ночью. Ложишься, глаза закроешь, а перед глазами трассы, разрывы, эти желтые кресты, крылья.

И летчик после боя может заснуть, если его на ночь девушка облагодетельствует, или если вечером хоть 100 грамм, а примет. А не выспится, как ему с утра снова в бой лететь?

Правда, скажу, пьют не все, есть которые и обходятся, процентов 50. Но остальным-то надо!

Василий не кривил душой перед отцом, которого уважал безмерно, и не хотел, чтобы отец считал его оправдывающимся.

 

– Девушек я своим летчикам предоставить не мог, а 100 граммов обязан предоставить.

– И сам? – внимательно глядя на сына, спросил Сталин.

– Когда летал, то и сам. Я ведь, папа, в плен попадать не мог, я ведь на боевые вылеты без парашюта летал.

Сталин вздохнул.

У него было трое детей. Младшая и любимая дочь Светлана выросла какой-то сильно любящей себя и равнодушной к делу отца.

Старший сын Яков погиб в бою в Белоруссии 16 июля 1941 года, предопределив своей гибелью трагическую историю, поскольку немцы, подобрав его тело, в пропагандистских целях объявили, что он сдался им в плен. Проверить действительность этой провокации в то время было невозможно, и Сталин санкционировал арест и содержание в лагере жены Якова, своей невестки Юлии Исааковны Мель цер – матери двоих своих внуков. По положению военного времени так полагалось поступать с женами всех кадровых офицеров, сдавшихся немцам в плен, и жена Якова сидела в лагере до 1943 года, когда стало понятно, что Якова немцы в плен не взяли и он, скорее всего, погиб в бою. Это положение о женах сдавшихся в плен офицеров на практике не работало, поскольку связей с немцами даже через Красный Крест СССР не имел, и все сдавшиеся в плен советские офицеры числились пропавшими без вести, а их семьям оказывались внимание, помощь и выплачивалась пенсия. Исключение составляли только вот такие случаи, когда немцы сами объявляли, что данный офицер сдался им в плен добровольно, как это было с предателем генералом Власовым, и вот – с Яковом.

А Василий рвался в бой, и задержать его в тыловых войсках противовоздушной обороны было невозможно – Василий требовал отпустить его на фронт. Он – Сталин, он обязан был воевать за СССР! Но он понимал, что сделают немцы, если он попадет к ним в плен, поэтому и летал в бой без парашюта, чтобы сгореть вместе с самолетом, если немцы его подобьют.

– Но дело даже не в этом. Если бы дело было только в этом, то и сплетен бы не было, – немного помолчав, с горечью продолжил Василий.- Я – Сталин. Поверь, очень многим лестно встретиться со мною, невзирая на то, нужна ли эта встреча мне, приятно ли мне это. И приходится быть радушным, чтобы никто не сказал, что Сталин заносчив, что он пренебрегает людьми. И в результате многие хвастаются встречами со мною, хвастаются якобы дружбой со мною, а как им эту дружбу подтвердить? Только тем, что они со мною якобы напивались. И фантазию в этих баснях проявляют самую дикую.

Один футбольный тренер, с которым я несколько раз встретился сугубо в служебной обстановке, теперь всем рассказывает, что он две недели жил у меня в доме, мы все эти две недели беспробудно пьянствовали, закусывали арбузами и спали на полу. И такое придумал всего лишь футболист!

А представь, что придумывают все эти поэты, журналисты и прочие артисты, которые зачисляют меня в свои друзья и которым в своей жажде славы хочется казаться выше меня – выше пусть не Сталина, но хотя бы его сына?

Ведь вся эта интеллигенция – мелкие людишки, у которых нет иного способа возвыситься, кроме унижения других.

Да и не это особенно обидно. Ты знаешь, сколько командиров авиационных истребительных полков во время войны, особенно в начале ее, командовали воздушными боями с земли, с аэродромов? – И, поняв, что отец знает чуть ли не о массовой трусости советского кадрового офицерства в начале войны, не стал развивать эту тему. – Сколько их было снято за эту трусость, поскольку командовать воздушным боем можно только в воздухе! А я водил свой полк, а потом и дивизию в бой лично во всех операциях, когда мы задействовали все силы. Я командовал вверенными мне летчиками в воздухе. А что в результате?

Сообщают, что один сухопутный маршал всем до сих пор рассказывает, что «когда Васька летал на задание, его охранял весь полк». Какая сволочь! Он же военный, как же можно так извратить смысл боя!

– И кто этот маршал? – прищурившись спросил Сталин.

– Не хочу говорить, маршал он, наверное, хороший, орденами весь увешан, – ответил Василий, больше всего боявшийся, что его сочтут доносчиком при своем отце.

– На самом деле у нашей армии хороших маршалов до слез мало,- с горечью констатировал Сталин. – Вот и приходится прославлять всех, и ордена вешать на всех, чтобы враги их боялись. Скажи о них народу и миру правду, скажи о том, как они трусили, как бежали от немцев, Советская Армия у врагов всякое уважение потеряет.

Так кто это?

– Не скажу, папа, получится, что я доносчик, нехорошо это. Так что, папа, я пью, это да, но, как написал Есенин своей маме, не такой уж горький я пропойца, чтобы не исполнять добросовестно те задания, которые мне доверяет Родина.

– Не хотелось бы, чтобы ты кончил, как Есенин… – Сам поэт, прекрасно знавший отечественную и мировую литературу, Сталин тут же вспомнил трагическую судьбу Есенина, смерть которого списывали именно на пьянство.- Ну ладно, закончим этот разговор, и давай-ка передислоцируемся в столовую.

– Подожди, папа, у меня есть просьба, – остановил отца Василий. – Видишь ли, я – летчик, и, без хвастовства, я очень хороший летчик – я летаю на всем, что летает, и налет у меня такой, что мало кто в ВВС СССР столько налетал даже к пенсии. Причем, даже не в боях у меня всякое было: и молния в мой самолет била, и вслепую транспортник, полный летчиков моего же полка, сумел как-то в Ростове посадить. Я действительно хороший летчик.

Поэтому я своих летчиков и знаю чему надо учить, и знаю, как эту учебу организовать, и сам научить могу. В этом деле меня не обманешь и пыль в глаза бумажками и рапортами не пустишь. Папа, я в Германии службу своего 1-го гвардейского воздушного истребительного авиакорпуса уже настроил – у меня прекрасные командиры дивизий и полков, прекрасные инструкторы, молодые летчики быстро обучаются и становятся в строй. У меня сейчас в день работы на 3-4 часа, а дальше я уже начинаю своим присутствием своим подчиненным мешать. Если начнется война, любой противник сразу же заметит, что тут воюет корпус Сталина, но война, скорее всего, в ближайшие годы не начнется.

Папа, мне скучно в этой чертовой Германии! Поговори с Вершининым – пусть меня переведут на родину. Пусть мне дадут любой самый отсталый корпус в любой точке СССР, лишь бы работы было на целый день. Меня гнетет это безделье мирного времени.

– Что же, запрошу официальные характеристики на тебя, подумаю.

В это время с городошной площадки донеслись радостные крики Хрущева.

– Моя взяла, прокурор!

Подняв биту вертикально и дирижируя ею, как тамбурмажор, Хрущев замаршировал к беседке, распевая на мотив «Три танкиста»:

– Рука крепка и палки наши быстры, и наши люди мужества полны… – Дальше у Никиты кончилась рифма и перестал складываться размер стиха.

Сталин засмеялся.

– Микита! Ну, с тобою невозможно работать!- Товарищ Сталин! Народ говорит, что если невозможно работать, то срочно нужно обедать! – ликовал довольный собою Хрущев.

– А все уже готово, идемте, – Сталин кивнул Василию.

– Вася, отнеси бумаги на стол в моем кабинете, только возьми обе пачки отдельно, чтобы не перепутать.

– Папа, у тебя в ванной на кране прокладка прохудилась.

Инструмент у тебя там же? Я после обеда заменю.

Сталин, всегда старался, насколько мог, проследить за интеллектуальным развитием своих детей. Василий, неся бумаги отца в кабинет, вспомнил, как в августе 1934 года на даче в Сочи отец и Киров работали над указаниями по составлению учебника «История СССР», который потом вышел в 1937 году под редакцией профессора Шестакова. Сталин сам блестяще знал историю, в том числе историю войн, знал не просто все великие сражения, но и причины этих сражений, войн, знал, каково было соотношение сил, чем закончились сражения: если поражение – почему, если победа – в результате чего достигнута.

Одновременно Василию и фактически приемному сыну Сталина Артему Сергееву, 13-летним подросткам, были даны задания. Им была выдана книга – учебник истории Иловайского и Бельярминова, его нужно было прочитать и отвечать отцу и Кирову на вопросы Книга была не просто старая: с нею работали сотни читателей, а подросткам хотелось подвижных игр. Вот они, оставив книгу на открытой террасе, убежали на соседнюю дачу играть в волейбол. Возвращаясь, издали увидели, что пригорок, на котором находится дача, усеян белыми пятнами, по нему ходит Сталин, нагибается, подбирает что-то. Оказывается, налетел ветер, его порывом учебник разметало, и вот Сталин собирал разлетевшиеся листы.

Увидев детей, Сталин сказал: «У вас что, на шее задница вместо головы?» Потом очень спокойно объяснил, что в этой книге описаны тысячи лет истории, что она «далась потом и кровью сотен людей, которые собирали факты, записывали, другими способами передавали, переписывали, хранили эти сведения. А потом ученые историки десятки лет перерабатывали эти сведения, чтобы дать нам представление об истории человечества. А вы?!»

Велел детям взять шило, нитки, клей и привести книгу в порядок. Пару дней дети возились с этой книгой: подбирали листы, складывали, сшивали, сделали обложку из крепкой бумаги. Работу Василий и Артем выполнили аккуратно и с большим усердием. Показали починенную книгу Сталину, он сказал: «Вы хорошо сделали. Теперь вы знаете, как надо обращаться с книгами». Потом Сталин обратил их внимание:

«Имейте в виду: у ветра может быть большая сила.

Он может и помогать, и разрушать». Сказал, что создаются ветровые двигатели, которыми с помощью ветра получают электроэнергию. Спросил: «Вы про ветряные мельницы знаете? Ветер у ветряных мельниц вращает валы, давит на лопасти, на крылья, вращает их, крутит вал, а вал крутит жернова, которые и размалывают зерно до муки. Есть книги про эти мельницы. Почитайте. Там вы найдете много интересного».

Василий улыбнулся непредсказуемости мысли отца. Както отец спросил его и Артема:

– Вы будете военными. А какой предмет для военного самый главный? – и в ответ на ответы ребят «математика», «физика», «физкультура», разъяснил. – Русский язык и литература.

Ты должен сказать солдатам так, чтобы тебя поняли.

Надо сказать коротко, часто в чрезвычайных условиях боя. И сам ты должен понять сказанное тебе. Военному выражаться надо ясно и на письме, и устно. Во время войны будет много ситуаций, с которыми в жизни ты не сталкивался.

Тебе надо принять решение. А если ты много читал, то у тебя в памяти уже будет подсказка, как себя нести и что делать. Литература тебе подскажет.

Но помимо отца, развитием Василия занимался и его дед, тесть Сталина Сергей Яковлевич Аллилуев – удивительный мастер во всем, за что брался! По дому он, как впоследствии и Василий, многое делал сам – все столярные, слесарные, сантехнические и электротехнические работы.

И, в результате, Василий очень любил работать, а поскольку в семье Сталина вообще приветствовался труд, особенно физический, то Василий и дома, и на даче много работал: сгрести мусор, с крыши сбросить снег, грядки вскопать, починить что-то – он первый, и всегда работал с интересом и буквально до упаду.

 

СПРАВКА. В личном деле Василия Сталина указаны его различные недостатки, в частности, во времена войны есть запись о том, что он «горяч, вспыльчив, нервная система слабая, имели место случаи рукоприкладства к подчиненным». Но за все время службы в деле нет ни единого слова о якобы пьянстве Василия Сталина.

 

 

В 1947 году В. Сталин был назначен помощником командующего Военно-воздушными силами Московского военного округа, а с 1948 года он командующий ВВС этого округа, причем к этому моменту Военно-воздушные силы Московского военного округа были на 10-м месте среди ВВС остальных военных округов.

Новый командующий ВВС переносит штаб на Центральный аэродром, пресекает в нем пьянство, учреждает в штабе книжный киоск и продажу театральных билетов. Днюет и ночует в авиаполках. В результате уже в 1948 году ВВС Московского военного округа занимают 2-е место среди всех ВВС и воздушных армий, а в 1949 году – первое, и удерживают первое место в 1950 и 1951 годах.

В 1950 году он лично готовит летчиков авиадивизии, посылаемой в Корею для боев с американской авиацией. И хотя в этой дивизии было очень мало участников Великой Отечественной войны, за счет мастерства советских летчиков она добилась выдающихся результатов. В частности, входивший в состав дивизии 196-й истребительный авиаполк за 10 месяцев боев потерял 4 летчиков и 10 самолетов, но сбил 104 американских самолета».

 

 

ВПЕРЕД – В БУДУЩЕЕ!

 

В столовую первым вошел всегда очень подвижный Хрущев, за ним Сталин и Берия. Хрущев тут же направился к стоящему у стены сервировочному столику и заглянул в судки с едой.

– Ага, котлетки, ага, гречневая каша, ага, украинский борщ! Так и знал! Вареников только не хватает.

– Это Валя распорядилась сварить борщ специально к твоему приезду, – пояснил Сталин.

– Ну конечно – удивить хотела. Разве ж Хрущеву на Украине кто-нибудь нальет миску украинского борща! Только у товарища Сталина его и попробуешь, – ерничал Никита.

Берия рассмеялся шутке Хрущева.

– Это Истомина не для тебя, Никита, борщ сварила, для тебя вон горилка на столе. Это она для нас борщ и гречку сварила, чтобы подать нам Хрущева в гарнире из украинских блюд.

Поскольку Сталин работал непрерывно и государственные разговоры могли вестись даже за обеденным столом, то в штате обслуживающего Сталина персонала не было официантов, да и не приняты были слуги у советских руководителей.

Мария Бутусова состояла в штате охраны и была «подавальщицей», то есть, когда у Сталина были гости приносила из кухни судки с блюдами и чистые тарелки, ставя их на сервировочный столик еще до обеда. Во время обеда, в столовой не было никого, кроме Сталина и приглашенных им гостей. Каждый сам вставал, подходил к сервировочному столику и сам наливал или накладывал себе понравившееся блюдо, сам же и относил на него грязные тарелки.

После смерти жены, в штат охраны Сталина была введена сначала подавальщицей молодая девушка Валентина Истомина. Со временем она стала кем-то вроде домоправительницы при Сталине – следила за чистотой и целостью его одежды и обуви, за общим порядком в доме. Конечно, учитывая ее молодость, определенные слухи ходили, но Валя вела себя со всеми так, что не давала ни малейшего повода считать, что она для Сталина является чем-то или кем-то большим, чем домоправительница и сержант НКВД.

Все налили себе в тарелки борщ и сели за стол: в торце, на месте хозяина – Сталин, слева и справа от него – Хрущев и Берия. Последним вошел задержавшийся Василий.

Хрущев, спросив у Сталина, что тот будет пить, налил ему в бокал вина, а себе, Берии и Василию – в рюмки водки.

– Под борщик нужна водочка, – приговаривал Никита.

Сталин поднял свой фужер с вином.

– Я хочу сказать тост за нашего дорогого Никиту Сергеевича.

Все – и партия, и народ – любят товарища Хрущева за его преданность делу Коммунизма, за его мужество и храбрость и за его неукротимую, прямо-таки атомную энергию во всех делах. Центральному Комитету иногда приходится сдерживать эту атомную энергию товарища Хрущева и направлять ее, так сказать, для использования в мирных целях. Но энергия – это такой недостаток, который хочется пожелать каждому. Я пью за здоровье товарища Хрущева и за то, чтобы его энергия никогда не иссякала и при этом не требовала контроля Центрального Комитета.

Хрущев был до глубины души тронут этим тостом. Поэтому следующий тост он почти сразу же предложил «за товарища Сталина, за нашего вождя, за нашего батьку, за наше все!», потом Сталин поднял фужер «за успехи Лаврентия в создании атомной бомбы», а Берия – «за нашу авиацию и ее сокола Василия Сталина», а Василий – «за здоровье отца и всех присутствующих». Хрущев был искренне счастлив и весел, поэтому, когда Берия налил себе добавку борща, засмеялся и многозначительно пояснил:

– Это он, чтобы в следующий раз у меня в городки выиграть.

Наконец на столе осталась ваза с фруктами, а перед каждым фужер с вином. Все ели, в основном, виноград и груши, только перед Василием, который очень любил лимоны, стояло блюдечко с сахаром – он резал лимоны на крупные дольки, обваливал их в сахаре и с удовольствием отправлял в рот. Разговор зашел об атомной энергии и Берия объяснял Хрущеву и Василию.

– Если определенным образом провести деление ядер урана-235-го или плутония 239-го, то с их килограмма выделится энергии в 2 миллиона раз больше, чем дает энергии килограмм угля при своем сгорании. А если соединить ядра тяжелого водорода, то энергии выделится в 12 миллионов раз больше. Миллионов!! Сейчас-то мы думаем об атомной бомбе, об оружии, которого у нас нет, но в будущем это будет огромным источником энергии для мирных целей.

– Я думаю, что будущее надо делать сегодня, а то оно от нас уходит и уходит. Я думаю, что все советские люди должны жить, как мы, – сказал Хрущев.

– Что ты имеешь в виду? – не понял Сталин.

– А то, что мы их селим в городах, в многоэтажных домах, они же там земли не видят. А надо, чтобы они жили вот как мы – чтобы у каждого отдельный удобный домик, со всеми удобствами, чтобы садочек рядом, чтобы детки тут же на лужайке бегали. И вот думаю я, начать строить на Украине такие агрогородки -такие города-сады, как и говорил товарищ Карл Маркс. Города-сады – звучит-то как хорошо!

Чтобы и поле тут было, и завод какой-нибудь. Чтобы люди и в поле немного поработали, и на заводе, и на просторе, на воздухе жили…

– Микита! Маленький ты наш Маркс! – Сталин сказал это с некоторым раздражением в голосе. – Ну, кто же этого не хочет?! Но ты же хоть немного подсчитай прежде, чем что-либо делать. Полстраны в развалинах, люди в землянках живут, в бараках, у тебя на Украине невиданная засуха, а ты каждому отдельный домик с удобствами. Где взять материалы, чтобы их построить, где людей, где деньги взять?

Ну, вот возьми шестиэтажный дом на 100 квартир и поселок на 100 домиков. Ведь это только строительных материалов нужно вдвое больше, а если с учетом подвода тепла, воды, канализации, то и впятеро. А по трудовым и денежным затратам? В десять, если не в 100 раз! Ну, построишь ты 100 домов для 100 семей, а тысяче семей, сколько лет в землянках жить?

Тон Сталина больно задел Хрущева, и это заметил Берия.

– Не могу с вами согласиться, товарищ Сталин. Да, Никита торопится со сроками и денег не считает, но кто у нас сейчас думает о будущем и считает? А Хрущев, по крайней мере, думает о будущем.

Все министерства стремятся сегодняшние дыры залатать, и только. И только у себя. К примеру. Каждый для своих заводов заказывает и строит электростанции, и не очень мощные, каждый заказывает к ним уголь, и мы строим шахты, а к шахтам железные дороги, чтобы этот уголь подвозить.

А в угле минимум 10% золы, да еще влага. В экибастуз ском угле (а это огромнейшие запасы) вообще только золы 25%. Это же мы в каждом четвертом вагоне везем не топливо, а золу и воду.

А если в этих районах с большими запасами энергии строить комплексы электростанций, да мощнейших, да энергию передавать по проводам? А может, и не передавать? Может, еще выгоднее тут же, а не в традиционных районах, строить энергоемкие заводы – алюминиевые, электрометаллургические, химические, тогда мы будем возить не золу, а продукты, в которых уже будет заложен огромные объем энергии. Но чтобы это сделать, нужно, чтобы все министерства, зализывая сегодняшние раны, смотрели в будущее, как Никита.

Сталин задумчиво посмотрел на Берию.

– А ведь вы правы… Надо не пятилетние планы обсчитывать, вернее, не только их, – надо обсчитывать будущее.

Пора уже обсчитывать и Коммунизм!

Сталин достал из коробки две папиросы «Герцогови на Флор», разорвал, их табаком набил трубку, раскурил ее и предложил.

– Зачем откладывать на будущее? Давайте сейчас и поговорим, что нам нужно для Коммунизма, как это должно выглядеть и в какие реальные сроки мы это сможем сделать?

Говорили долго, сначала все еще за столом, потом – прогуливаясь по парку, и в общих чертах стали появляться планы того, что стране нужно будет иметь. В дальнейшем и Сталин, и Берия всю свою работу стали рассматривать через призму будущего, настойчиво требуя этого и от министров Советского правительства.

Месяц спустя Берия, просматривая ведомственные газеты, обратил внимание на выступление министра путей сообщения (железнодорожного транспорта) СССР И.В. Ковалева и доложил об этом выступлении Сталину. Тот вечером вызвал обоих.

– Товарищ Ковалев, товарищ Берия передал мне смысл вашего выступления перед железнодорожниками, – сердито начал Сталин. – Скажите, на каком основании вы говорили в своем докладе о трехлетнем плане развития железнодорожного транспорта? Разве партия уполномочила вас заявить об отказе от пятилеток?

– Нет, товарищ Сталин, я говорил о трехлетнем техническом плане, – начал взволнованно оправдываться Ковалев.

– Этот срок обусловлен тем, что во время войны мы восстанавливали разрушенные врагом железные дороги, используя подручные средства, – обрубки рельсов, сырой лес для изготовления шпал и ряжевых опор мостов. Но сырой лес, не пропитанный креозотом, через три года сгниет, и если шпалы и опоры мостов не заменить за означенный срок, то движение поездов на этих линиях станет невозможным.

Вот почему нам нужно капитально восстановить железные дороги в освобожденных районах не позднее чем за три года. А устанавливать, на какой срок разрабатывать планы развития народного хозяйства СССР, – это прерогатива политического руководства страны, ЦК партии.

– Нет, товарищ Ковалев, не только наша прерогатива, но и ваша, – не согласился Сталин. – Не могли бы вы в МПС подумать о пятнадцатилетнем плане развития железных дорог СССР, исходящем не из каких-то технических обстоятельств, а из условий полного удовлетворения потребностей развитой страны в грузовых и пассажирских перевозках?

Можете вы представить себе как бы общество, уже подходящее в своем развитии к коммунизму?

Понимаете, Коммунизм – это общество свободных людей, но свобода требует материально-технической базы. Вот на Западе кричат, что у них люди свободны потому, что могут поехать куда угодно. Мочь-то они, может, и могут, да как они поедут, если у них на поездку нет денег, если им не на что купить билет? Так что западная свобода – это спекуляция для дураков, на самом деле, там свобода только для богатых. А в СССР каждый человек должен поехать куда хочет. Если захочет какая-нибудь уборщица на Урале поехать в Крым отдохнуть – у нее не должно быть никаких трудностей ни с деньгами для покупки билетов, ни с самим билетом.

А для этого надо всемерно развить все виды транспорта, и, в первую очередь, железнодорожный. Только при больших объемах перевозок стоимость перевозки тонны груза или пассажира будет минимальна, и наши советские люди без затруднений смогут купить любые билеты и будут по-настоящему свободны. Вот в чем тут дело, товарищ Ковалев.

– Мы сейчас же возьмемся за составление этого плана, товарищ Сталин, – облегченно пообещал Ковалев, обрадовавшийся, что Сталин сменил тон на доброжелательноделовой.

– Пассажиропотоки продумайте сами с учетом того, что на очень большие расстояния основную массу людей будет перевозить гражданский воздушный флот, а на малые – автобусы. А по грузопотокам контрольные числа вам даст товарищ Берия. До свидания, товарищ Ковалев, – попрощался Сталин, отпуская министра, а после его ухода обратился к Берии. – Ну что, Лаврентий, твой друг Хрущев будет доволен моими распоряжениями?

 

МОРКОВКА ДЛЯ УЧЕНЫХ

 

В дождливый денек сентября 1946 года в просторной комнате для совещаний с длинным столом для членов Спецкомитета, проходило очередное заседание. В торце стола сидел Берия, рядом с ним Ванников, они, как и большинство остальных членов комитета, с нарастающим раздражением слушали разглагольствования академики Капицы.

Спецкомитет по атомной проблеме, в виду особенностей своей организации, обладал чрезвычайными полномочиями по мобилизации сил, любых ресурсов и резервов с целью создания атомной бомбы. Это, к примеру, означало, что когда на Урале и в Сибири стали строиться заводы по переработке урановой руды, пришлось сильно ограничить в электроснабжении ряд предприятий, которые, соответственно, не выполняли план. Уже из-за этого возникали яростные споры, порою переходившие в нецензурную брань.

Берия создал в Спецкомитете такую рабочую обстановку, при которой все в этом особом правительственном органе считали себя равными по служебному положению, независимо от того, кто из них был членом ЦК или Политбюро.

И могло быть так, что всего лишь министр химической промышленности Первухин, по обычным вопросам боящийся заходить к заместителю председателя Совета Министров и члену Политбюро Вознесенскому, как член Спецкомитета крыл Вознесенского по матушке. Вот и сегодня все изругались, обсуждая вопрос о том, за какими предприятиями сохранить в полном объеме потребление электроэнергии, и по вопросу увеличения фондов (плановых поставок) цветных металлов для нужд предприятий химической промышленности, занятых в производстве ядерного топлива. Оставаясь на равной ноге со всеми, Берия умело, а порою и жестко направлял обсуждение вопросов к нужной цели, не давая отклоняться от обсуждаемой темы и убивать рабочее время ненужной болтовней или руганью.

Капица взял слово в конце совещания, когда Берия спросил, какие еще есть вопросы. К тому времени все уже устали, однако Берия Капицу не перебивал, а тот, с массой «научных » терминов и натужным сарказмом, взялся критиковать Курчатова, требуя, чтобы Курчатов согласовывал с ним все планы научно-исследовательских работ по атомной проблеме.

Берия сидел и думал о том, что все эти научные звания – от кандидата наук до академика – оглупляют людей до степени идиотизма в квадрате, то есть до степени, когда свой идиотизм этим людям уже совсем не заметен.

Академик Капица был живым примером этой мысли.

Всего на позапрошлом заседании Спецкомитета Курчатов, который постоянно испытывал большую нехватку научных кадров для научно-исследовательских работ по атомному проекту, предлагал подключить к атомной проблеме и Институт физических проблем Академии Наук СССР, возглавляемый Капицей. И вот тогда Капица всех убедил, что атомная проблема к его институту не имеет никакого отношения, и что в его институте нет специалистов для выполнения поручаемых Курчатовым работ. «Какого же черта ты, сам доказавший, что не специалист в атомной проблеме, сейчас лезешь руководить специалистом Курчатовым?» – мысленно возмущался Берия.

Академический болтун смотрелся в Спецкомитете как, инородное тело, и чем дальше, тем становилось очевиднее, что Капица хочет и «капитал приобрести» в атомных делах, и никакой ответственности не нести ни по одному конкретному вопросу в этой проблеме. Членам комитета, каждый из которых в деле создания атомной бомбы за что-нибудь отвечал, пустобрехство Капицы становилось все очевиднее и очевиднее, – не видел этого только сам Капица.

«Это и беда наших ученых, и дефект их ума, – думал Берия, пропуская мимо ушей болтовню академика. – Они работают в несколько раз меньше, нежели инженеры в промышленности или агрономы в сельском хозяйстве, и еще неизвестно, у кого работа сложнее и требует больше ума и знаний. А апломба столько, что хоть памятники им при жизни ставь! Алчные, подлые, – сколько они политических доносов друг на друга написали во времена Ежова, чтобы спровадить коллегу в лагерь и захватить его должность! И в то же время профессор «А» никогда не выступит против научной никчемности профессора «Б» потому, что профессор «Б» в таком случае выступит против никчемности «А». Стая!

Зато эта стая вместе душит все новое и действительно полезное в науке, чтобы на фоне этой полезности не была заметна научная никчемность самой стаи».

Берия взглянул на Курчатова, тот сидел хмурый, но молчал.

«И Курчатов эту стаю боится, хотя его поддерживаю не только я, но и Сталин!» – с досадой отметил Берия. Перевел взгляд на оратора и вспомнил, что перед войной под поручительство Капицы приказал прекратить дело против Ландау, хотя тому было очень полезно лет пять поработать на лесоповале – заслужил! В памяти всплыли строчки из протокола допроса Ландау, в котором тот каялся в вещах, которые сержант-следователь ни придумать бы не смог, да, по сути, и не понял их.

«Участники нашей группы душили инициативу тех сотрудников института, которые пытались ставить на практические рельсы технические и оборонные работы, – давал «чистосердечные» показания Ландау – Научные сотрудники, отстаивавшие необходимость заниматься не только абстрактной теорией, но и практическими проблемами, всяческими путями выживались нами из института.

В этих целях талантливых советских научных работников, разрабатывающих актуальные для хозяйства и обороны темы, мы травили, как якобы бездарных, неработоспособных работников, создавая им таким образом невозможную обстановку для работы.

Так мы поступили с научным работником института Рябининым, который успешно вел многообещающую работу по применению жидкого метана как горючего для авиационного двигателя.

Я, Шубников, Вайсберг и Розенкевич организовали вокруг Рябинина склоку и довели его до такого отчаяния, что он избил меня. Воспользовавшись этим, мы добились его ухода – сначала из лаборатории, а затем и из института.

Таким же образом из института был выжит инженер Стрельников, разработавший конструкцию рентгеновской трубки, мощность которой примерно в 10 раз превышала существующие в СССР. Эта трубка могла быть использована в промышленности для устранения дефектов в металлах и рентгеновского исследования структур. Стрельников был нами удален из института под предлогом несоответствия его узко-прикладных работ задачам института.

Подобными же путями мы добились ухода из института научных работников Желеховского, Помазанова и др.».

«Интересно, – усмехнулся Берия, – был ли от этого моего либерализма хоть малейший толк или было бы лучше, если бы Ландау все же сосны пилил?

Так, что же делать с этими учеными, как заставить их работать на Родину? Как защитить в науке таланты? Вот это вопрос так вопрос!» – подумал Берия, взглянул на соседа и остановил Капицу, поняв, что если это не сделает он, то сейчас взорвется уже покрасневший Ванников.

– Спасибо, Петр Леонидович, мы вас поняли, но я не вижу необходимости на данном этапе менять систему управления в Спецкомитете. На сегодня все, совещание закончено.

– Надо переговорить отдельно, – сказал Ванников, и они с Берией пошли в его кабинет.

– Лаврентий Павлович,- начал Ванников, закрыв дверь кабинета,- давайте всех физиков загоним в «шарашки ».

Ванников работал в подчинении у Берии с 1941 года, прекрасно его знал и не стеснялся говорить с ним на любые темы, а «шарашками» назывались лагеря для осужденных преступников, имевших инженерно-техническое образование.

В этих лагерях, между прочим, в очень комфортных условиях преступников заставляли работать по специальности, порою над теми же темами, над которыми они работали и на свободе.

– Не стоит тебе, Борис Львович, ломать голову над этим вопросом.

– Да почему же «не стоит»? Американцы что – дураки?

Они всех своих ученых закрыли в Лос-Аламосской «шарашке » и не выпускали до тех пор, пока они не создали атомную бомбу. А чем мы хуже?

Ведь наша наука не работает и фактически саботирует атомный проект. – Ванников открыл свою папку, набитую документами, и нашел нужный. – Вот посмотрите, что мне пишет, так сказать, корифей советской науки академик Иоффе: «…Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем практической отдачи от деления урана. Другое дело – исследование этого процесса… Здесь надо расширять фронт работ…О срочном создании уранопроизводящей индустрии говорить рановато».

Вот кому нужна эта пустопорожняя болтовня? – передразнивает:

«Фронт исследовательских работ расширять».

Да ты дай хоть какое-нибудь конкретное решение хоть какогонибудь момента этой проблемы! А вот тут-то эффекта – ноль!

– У тебя есть хоть какие-нибудь доказательства того, что это осмысленный саботаж?

– А у вас есть доказательства, что член Спецкомитета академик Капица саботажник? А ведь от него за год работы не поступило ни одного предложения по существу, и только одни доносы товарищу Сталину на меня и на вас. Обнаглел, паразит! Пишет товарищу Сталину, что вы в Спецкомитете дирижер, который не знает партитуры.

Но для того, чтобы судить, знает товарищ Берия партитуру или не знает, нужно самому ее знать. Но если ты, член Спецкомитета Капица, знаешь эту партитуру, то почему Спецкомитету ее не докладываешь? Почему вместо этого пишешь и пишешь доносы товарищу Сталину, почему корчишь из себя гения, хотя в атомных делах стране от тебя толку, как от быка молока? Вот ведь идиот! Думает, что товарищ Сталин этой его тупой наглости не видит!

Я попробовал получить от него конкретные решения по атомному проекту, и посмотрите, что этот наглец мне отвечает.

– Ванников нашел нужную бумагу. – «Спор – скоро или нескоро получим урановую энергию – зависит и от того, какую мы приложим свою энергию для овладения энергией урана. Выделим много средств, людей, материалов, сконцентрируем на этой теме основные силы, результат будет скорый, а нет – нет. Я – инженер и привык к любой сложной проблеме подходить по-инженерному».

Видели?! Он, оказывается, инженер прекрасный, да только мы ему не даем средств, людей и материалов. Да мы тебе еще год назад дали зеленую улицу: бери все – людей, деньги, материалы, – но дай и стране хотя бы что-нибудь! А что of него толку?

Товарищ Берия! Я вам ответственно заявляю – их нужно за колючую проволоку и не выпускать, пока бомбу не сделают! Раз американцы своих ученых посадили, по сути, в лагерь, значит, нам сам бог дал.

– Нам-то как раз бог не дал. У нас, товарищ Ванников, сталинская Конституция, и никто не имеет права лишать советского человека свободы, если он не совершил преступления.

– Но ведь авиаконструкторов мы посадили в лагеря, организовали там «шарашки», и они в зоне сделали прекрасные самолеты.

– Ты кого, Борис Львович, имеешь в виду?

– Туполева и Петлякова, и их бомбардировщики Пе-2 и Ту-2.

– Ты не был связан со строительством самолетов, поэтому питаешься слухами, которые остаются слухами, даже если их и распространяет наша собственная пропаганда.

Во-первых. Все эти авиаконструкторы сели за измену Родине, причем из низменных, корыстных побуждений. Их перед войной послали в США купить лицензии на производство наиболее необходимых нам самолетов, и в США такие самолеты были. К примеру, они могли купить истребитель, будущий «Мустанг», с которым американцы закончили войну, этот самолет был настолько новым, что его еще не приняла на вооружение армия США, и именно поэтому лицензию на него можно было купить. Но, судя по всему, у фирмы-разработчика «Мустанга» не хватило денег на взятку Туполеву и его команде. Им дали взятку другие, и комиссия Туполева купила лицензии и чертежи нескольких самолетов, причем наши мерзавцы даже не оговорили, чтобы фирмыпродавцы пересчитали размеры с дюймов в миллиметры.

Ведь у фирм были на эти самолеты готовые формулы расчетов, и они легко могли такой пересчет сделать.

В результате эти купленные самолеты оказались нам и даром не нужны, поскольку, не зная формул, пересчитывать самолет – это все равно, что заново его сконструировать.

В результате, только один самолет – транспортный ДС-3, был пересчитан и освоен в производстве, да и то, авиаконструкторское бюро Мясищева год его пересчитывало. Кому нужны были такие лицензии? Зато Туполев и его бригада хорошо в США отдохнули и на полученные взятки привезли из США много барахла.

За это и сели.

Вот я у тебя и спрашиваю, Борис Львович, – у тебя есть какие-либо доказательства, что и наши физики совершили такое преступление, как авиаконструкторы? Тогда и говорить не о чем, – подытожил Берия, увидев, как Ванников развел руками в ответ на его вопрос.

Во-вторых. Толку от творческой работы в тюрьме очень мало. Вот ты упомянул самолеты Пе-2 и Ту-2. Так вот, самолет Пе-2 – это слегка (не в ответственных местах) видоизмененная копия немецкого Me-110, образцы которого мы перед войной у немцев купили. А Ту-2 только считается пикирующим бомбардировщиком, а на самом деле он после нескольких пикирований разваливается. Поэтому и бомбили немцев полки Ту-2 с горизонтального полета, а точность такого бомбометания паршивая – не для фронтовых целей.

А вот авиаконструктор Илюшин работал на свободе и создал наш родной Ил-2, технологичный и насколько можно защищенный. И именно этот самолет немцы назвали «черной смертью».

Если ученый тупой, не имеет творческого начала, так он будет тебе имитировать научную работу хоть на воле, хоть в тюрьме. И от твоего, Борис Львович, предложения, загнать физиков за колючую проволоку, я, откровенно говоря, никакого проку не вижу.

– Так что же с ними делать? Ведь не работают!

– Во-первых, нужно опереться на тех ученых, кто пошел в науку, чтобы служить Родине, а не для того, чтобы у Родины больше денег оттяпать. Кстати, мне Капица своим пустым умничаньем тоже надоел – только время напрасно с ним тратишь. Подготовь распоряжение и гони этого барина из Спецкомитета, а заодно и из его института. Может, напугаем его, и он поумнеет? Одновременно, это и для других наших бар будет примером того, что мы с ними цацкаться не намерены.

Но оставлять их в стороне нельзя. Может, у них ума и не хватает для такой проблемы, как атомная, но что-то они все же знают, а посему могут быть полезны. Значит, их тоже нужно заставить работать, – Берия задумался.

– Но как? – насмешливо спросил Ванников, глубоко уверенный, что для того, чтобы заставить подчиненного работать, нужно «регулярно бить его сучковатой дубиной».

– Они зачем стали учеными? – начал Берия, размышляя.

– Чтобы у станка не работать и много денег получать, да еще и славу иметь. Деньги и слава для них главное, а не наука. Вот давай на этом и сыграем. Если мы для этих научных ослов не имеем кнута, то давай, стимулируем их морковкой.

Давай-ка сделаем так.

Запиши и распространи среди всех ученых, которых мы привлекаем к этой проблеме, мое личное им обещание.

Пиши.

«После испытания атомной бомбы все, кто отличится в этой работе, получат: первое – Звание Героя Соцтруда; второе – денежную премию». Ну, скажем, «тысяч 150 рублей».

– Ничего себе! – возмутился Ванников.

– Ничего, это в общих затратах на бомбу – мелочь.

Третье – «государственную дачу в собственность. Четвертое – автомашину в подарок». Пятое – да, – «лауреатство Сталинской премии». Что бы еще такое? Шестое. «Получат право обучать своих детей за государственный счет в любых учебных заведениях СССР».

– А если дети тупые?

– Ладно. Что бы еще? Ага, «бесплатный проезд в поездах и авиацией в пределах СССР. Пожизненно им с женой, а детям – до совершеннолетия». Что бы еще?

– Осталось выдать им по имению в Херсонской губернии и человек по 300 крепостных, – ехидно подсказал Ванников.

– Перестань паясничать!

И, конечно, чтобы они в течение всей работы ни в чем не нуждались: квартирами, лучшими товарами и продовольствием обеспечивать, так сказать, «от пуза». Всех.

– Мне что, – обиженно сказал Ванников, уверенный в исключительной надежности сучковатой дубины. – Деньгито казенные, пусть они ими хоть подавятся, да только неправильно это!

– Правильно, Борис Львович,- вздохнул Берия,- бомбу сделать! Это единственное, что правильно.

 

Глава 5

ШТУРМ. СНЯТИЕ С ДОЛЖНОСТЕЙ

 

Ранней весной 1947 года Берия был в командировке в Сибири и вопрос о снятии Хрущева с должностей застал его там. Хрущев был избран первым секретарем ЦК ВКП(б) Украины еще в 1938 году и с тех пор бессменно избирался На эту должность, а с 1944 года он был еще и председателем правительства Украины, то есть, имел на Украине высшую и государственную, и партийную власть. И вот теперь его снимали.

В 1946 году страшнейшая засуха обрушилась на Европу, сильно пострадали все страны (СССР пришлось тогда помогать зерном дружественным Чехословакии, Венгрии и Румынии), очень сильно это бедствие ударило и по Украине.

Хрущев же, стремясь выполнить как можно больше уже невыполнимый план по продаже колхозами зерна государству, заставил колхозы продать почти все зерно, кроме посевных запасов. В результате уже весной 1947 года в сельских районах Украины начался голод. Сведения о голоде повлекли сначала выезд на Украину комиссии ЦК, а затем и рекомендации секретариата ЦК ВКП(б) освободить Хрущева от занимаемых должностей.

Берия понимал гнев Сталина – Хрущев опять «во благо всего человечества» не думал о тех людях, которые ему были вверены. Но в Красноярском крайкоме он прочел справку комиссии ЦК, подготовленную под руководством секретаря ЦК Кузнецова, и эта справка сильно ему не понравилась своим явно обвинительным уклоном: все огромные заслуги Хрущева затушевывались, а все недостатки выпячивались.

Хрущев заслуживал наказания, но он заслуживал и справедливости.

Когда член Политбюро, секретарь ЦК и одновременно первый секретарь Ленинградского обкома и горкома А.А. Жданов переехал в Москву и фактически возглавил партию, дав возможность Сталину больше сосредотачиваться на государственных делах, вслед за ним в Москву на руководящие должности перебралось довольно много «ленинградцев », которые держались вместе и особнячком. Особенно заметно это стало после того, как в начале 1946 года в Москву секретарем ЦК перебрался, бывший при Жданове в Ленинграде вторым секретарем, А.А.Кузнецов, который в ЦК курировал кадры партии и силовые министерства страны, определяя кадровый состав этих министерств. Не малую силу у «ленинградцев» составлял и Вознесенский, тоже выходец из Ленинграда, возглавлявший Госплан СССР. Берия все время ощущал на себе какую-то враждебность этой группировки, кроме этого, ему казалось, что Кузнецов, контролируя, как секретарь ЦК, кадры партии, добивается от них не преданности делу коммунизма, а преданности этой «ленинградской группировке». За счет этого группировка набирала реальную силу без гарантии, что эта сила используется во благо государства. Все это Берии не нравилось, но у него не было фактов как-то выступить против такого местничества.

Поэтому, когда ему, как члену Политбюро, позвонил в Сибирь Маленков, чтобы узнать его мнение по вопросу снятия Хрущева с должностей на Украине, то Берия не проявил «партийной принципиальности», а как-то автоматически встал на защиту друга, заявив, что он «против». Маленков удивился, поскольку все остальные члены Политбюро проголосовали «за». По вопросу выведения оставшегося без должностей Хрущева из членов Политбюро Берия еще более решительно проголосовал «против». Но тут его удивил Маленков, сообщивший, что «против» проголосовали и все остальные члены Политбюро, включая Вознесенского. Берия из Иркутска позвонил в Киев, стараясь как-то морально поддержать друга, но Хрущев, сдававший Кагановичу дела, был явно подавлен, ведь до сих пор его никогда не снимали с должностей.

В конце весны Берия опять был в командировке по атомным делам на Урале. Вернувшись в начале лета Москву и доложив состояние дел Сталину, он узнал, что Хрущев живет теперь в своей московской квартире, посему, отложив дела, Лаврентий заехал домой за гостинцами и поехал к Никите.

Берия вошел в квартиру друга, обнялся и поцеловался с Никитой и с женой Хрущева Ниной Сергеевной. Вручил ей корзинку:

– Сегодня приехал из Свердловска, а тут мне переслали из Тбилиси немного фруктов. Постой, Ниночка, постой! – вынул из корзинки бутылку коньяка и подмигнул Хрущеву- Как думаешь, Никита, не выпить ли нам к чаю прекрасного грузинского напитка? Взял бы вина, но ты же, хохол, его не переносишь.

Хрущев засмеялся, обнял Берию и повел в комнату:

– А Микоян твердит, что их армянский самогон лучше вашего…

– Ты же его знаешь, он же хвастун! – запротестовал Лаврентий.

Нина Сергеевна быстро накрыла стол с закусками и поставила поднос с чайными приборами, а сама вышла, чтобы не мешать мужчинам переговорить. Никита с ходу начал наливать себе водку в вынутый из подстаканника чайный стакан и быстро пьянел, а Берия понемногу пил коньяк из рюмки.

– Белая все же лучше коньяка, хотя сегодня и она почемуто плохо берет, – сказал Хрущев, предлагая Берии. – Давай и тебе в стакан!

– Спасибо, Никита, но я хотел сегодня еще немного поработать.

– А я вот безработный, мне можно… – с глубокой тоской протянул Хрущев.

– Да перестань ты, Никита, себе душу травить! Ведь из Политбюро тебя не вывели, значит, с должности сняли временно, не переживай, все утрясется.

Хрущев пьяно ударил себя в грудь и заплетающимся языком спросил:

– Лаврентий, ты мне друг, а я простой мужик, ты знаешь, что я сдохну, но тебя не предам, но сейчас ты на это не смотри, ты мне скажи и не смотри, что я друг, скажи честно – меня правильно сняли? Неужто Каганович лучше меня?

– Ну, Никита, ну, прошу – не трави же ты себе душу!

Ну, ты же сам слушал Кузнецова, ну он же такие факты привел, что какое еще решение могло быть. Но ты об этом забудь…

Однако Никита не дал Лаврентию закончить мысль:

– Во! Во!! Ты правильно сказал, Лаврентий! Это все эта сука Кузнецов, это все эти курвы ленинградцы. Он же, пад люка, все извратил!! У меня в прошлом году засуха была – старики такой не помнят! Реки пересохли!! А Кузнецов об этом, хоть словом, вспомнил?! Вроде я специально голод организовал. Неужели у меня дела хуже, чем в других республиках?

А? А что он про них сказал? – передразнивая. – «Некоторые недостатки». А у Хрущева на Украине, говорит,

«полный развал». Падлюка!! – бьет кулаком по столу. – Это у меня-то развал?! – Хрущев пылал негодованием. – А Вознесенский?!

«План – это закон». А то я без тебя, олуха из академии, этого не знаю! А Жданов их покрывает! – и, несколько упокоившись, продолжил. – Я товарища Сталина не виню – его рукой ленинградцы водят. Но, Лаврик, попомни мои слова – Кузнецов и Вознесенский – это пад люки. Ленинградцы – это падлюки! Они и самого Жданова дурят, я чувствую!

Хрущев, конечно, кривил душой, на самом деле он в этот момент глубоко ненавидел и Сталина, но, само собой, несравненно большую и искреннюю злобу он испытывал к Кузнецову и Вознесенскому.

Берия просидел у Хрущева около двух часов, пытаясь успокоить друга, но потом все же засобирался. Никита провел его до входной двери.

– Спасибо, Лаврик, ты настоящий друг, – искренне признавался он. – А остальные… – Хрущев обреченно махнул рукой. – То, как приеду, Микоян у меня чуть не жил, а как в марте сняли – все, сейчас уже пять дней в Москве, а он даже не звонит!

После ухода Берии, Хрущев долго, опираясь на дверь, стоял в прихожей в пьяной задумчивости, но из комнаты вышла Нина Сергеевна с неожиданным сообщением.

– Никита, тебе Кузнецов звонит.

Хрущев, мгновенно протрезвев, пошел в комнату и заговорил в трубку очень приветливо. Нина Сергеевна, не закрыв плотно дверь, смогла услышать.

– А, Алексей Александрович! Добрый вэчир… А какие у меня, у безработного, дела. Протоколы Политбюро просмотрел – и свободен… На рыбалку, говоришь? Завтра вечером?..

Почему же рыбкой не побаловаться, конечно, поеду, с довоенных времен на рыбалке не был.

Хрущев положил трубку, взгляд его стал злым, он не сдержался и вслух задал естественный в данном случае вопрос.

 

– И что же это вам, падлюки, от меня надо? Да еще и без лишних ушей?

Утром следующего дня этот же вопрос задал себе и министр государственной безопасности СССР B.C. Абакумов, прочитав расшифровку этого, подслушанного МГБ телефонного разговора.

Виктор Сергеевич Абакумов не был большим интеллектуалом, но дело контрразведки знал очень хорошо и, возглавляя во время войны фронтовую контрразведку «Смерш» (Смерть шпионам!), добивался больших успехов в обеспечении секретности проведения Красной Армией стратегических операций. Так, в июле 1944 года «Смерш» обеспечил такую скрытность сосредоточения войск для Белорусской наступательной операции Красной Армии, что немецкий Генштаб только на четвертый день поверил, что советские войска наносят главный удар именно в этом месте, и уже ничего не сумел предпринять для отражения этого удара.

Абакумов был сильным и самолюбивым мужчиной, но недалеким, в связи с чем понятие карьеры связывал только с материальными благами, которые дает высокая должность.

Из-за этой своей недалекости генерал-полковник Абакумов почти год после войны и упразднения «Смерша» оставался не у дел.

Но Абакумов был также секс-спортсменом, коллекционировавшим победы у московских интеллигенток, и ранней весной 1946 года он столкнулся у интеллигентных дам со своим коллегой – первым заместителем министра государственной безопасности СССР генерал-лейтенантом Оголь цовым. А тем уже был недоволен тогдашний министр госбезопасности B.C. Меркулов, и Огольцову грозило, как и Абакумову, остаться не у дел. У Огольцова созрел план найти себе начальника получше, в связи с чем он и посоветовал Абакумову сходить к только что переведенному в Москву секретарю ЦК А.А.Кузнецову и убедить того в своей личной преданности, подтвердив ее по возможности очень ценным подарком. Абакумов так и сделал, убедив Кузнецова в своей безусловной верности.

Кузнецов немедленно организовал комиссию ЦК по проверки работы Меркулова. В то время достаточное количество высокопоставленных лиц в СССР погрязло в воровстве и, особенно, в воровстве военных трофеев. Но Меркулов был честен. И тогда Кузнецов его обвинил якобы в умышленном прекращение борьбы с троцкизмом во время войны и добился отстранения от должности с заменой Абакумовым.

Меркулов год отмывался от грязи, но на прежнюю должность его не вернули, назначив управляющим советским имуществом за рубежом. А Абакумов остался министром государственной безопасности с практически вассальной зависимостью от Кузнецова.

С одной стороны, Абакумова это не сильно тяготило, поскольку Кузнецов был алчным и покрывал алчность Абакумова.

Этим надо было пользоваться, и, оставив имевшуюся у него 5-комнатную квартиру брошенной жене, Абакумов приказал оборудовать себе новое гнездышко получше в 300 м2.

МГБ на это потратило 800 тыс. руб. и выселило из отводимых под квартиру Абакумова помещений 16 семей числом 48 человек. И при молодой жене Абакумов не бросил свои жеребячьи забавы в московских салонах, таким образом, все у него было хорошо.

Но, с другой стороны, Абакумов был мужчиной самолюбивым и с сильным характером, ему претила роль «шестерки » при Кузнецове и Вознесенском – непереносима была их заносчивость и чуть ли не явное презрение к нему этих академиков. Поэтому, узнав из подслушанного телефонного разговора о тайной встрече Кузнецова с Хрущевым, Абакумов решил на всякий случай выяснить, о чем будет договариваться его хозяин с опальным Никитой Сергеевичем.

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!