ЧАСТЬ 4. БУДНИ ДУРДОМА 2 (NEW) 25 страница
Что за внушения? А абсолютно все ее мысли — это сплошной бред шизофреника: и то, что в любви с бомжом счастье, что из-за бомжа надо срабатываться до костей, чем-то жертвовать, всю жизнь во всем себе отказывать, вымирать за идею «единственности» у бомжа и прочая всякая ахинея!
Если просто взять и все вспомнить, чему учил этот ебанутый шизофреник, который именуется нашей любимой мамочкой, то все это будет сплошной бред! Бред идиота! И если просто поступать совершенно противоположно тому, чему учил этот шизофреник, то ты обретешь счастливую и удачную судьбу. Ты не будешь целыми днями везти за кем-то грязь, стирать чьи-то вонючие носки, не будешь переживать и мучаться из-за какого-то подонка, не будешь терпеть чьи-то пиздюли, убирать за кем-то блевотину или слушать занудные часовые нотации.
Не будешь возиться с выродками, не спать бессонными ночами, страдать от токсикоза, варикоза, выпадения волос и зубов, слабоумия или бреда. И к тому же в старости тебе не придется убегать от своего же выродка по шкафам, когда он будет гоняться за тобой с ножом. Красота! Откажись от мамочкиного — и тебе станет сказочно хорошо! Ты будешь всю жизнь хорошо выглядеть, будешь здоровой, полной сил. У тебя будет много времени, чтобы заниматься собой: спортом, творчеством, познанием, путешествиями, туризмом, йогой и многим другим. У тебя сохранятся простые естественные детские интересы, а главное — будет время, чтобы их реализовать. Читать, играть в мяч, плавать в бассейне, кататься на лыжах, роликах, велосипедах и многое, многое другое!
|
|
|
Только чтобы все это у тебя было, откажись от «взрослости», от понятий «долга», «обязанности», «счастья», пойми, что они были тебе навязаны извне людьми несчастными и невежественными. И чтобы самой не стать такой же, как они, откажись от «мамочкиной программы» и тебе станет несказано хорошо — о-о-о!!! Знай, что везде, где говорят «счастье», там кроется ловушка. Откажись от идеи счастья и стань по-настоящему счастливой, такой, какой ты была в детстве! Вот в чем подлинное счастье! И чем быстрее ты это поймешь, тем быстрее у тебя настанет настоящее счастье!
* *
— Друзья! А не пойти бы нам в наш огород, в наш палисадник?! — радостно воскликнул Евгений, когда эмоции у всех поулеглись, и всем стало скушновато.
— Пойдемте! Пойдемте! — весело подхватило несколько человек. — А это далеко?
— Да нет, всего в двух шагах отсюда! — заверил всех гостеприимный цыган.
Радостная кавалькада вывалила из дома, захватив с собой гитару, переносной магнитофон и все, что нужно было для чая.
Евгений, возглавлявший эту процессию, вежливо поздоровался со старушками, сидящими на лавочке у дома, и прошествовал дальше. Беззубые дуры приветливо осклабились ему, а когда весь тусняк скрылся из виду, начали активное бойкое обсуждение.
|
|
|
— Слушай, это баба или мужик был с длинными волосами?
— Со светлыми что ли в кроссовках? Дак у нее же груди торчали! Какой же это мужик?! Совсем ты спятила, старая!
— Да не в кроссовках, и с темными волосами, сама ты спятила! Дак енто-ж парень был. А волосища щас такие то модно носить, во как! Ну и времена пошли же сейчас! Ничего не поймешь! Кто мужик, кто баба! Мракобесие прям какое-то! Эх, был бы жив наш отец, Сталин, он бы им показал волосища! Нехристи окаянные…
И так «почитательницы Сталина» судачили, пока совсем не стемнело. Они вообще-то привыкли к тому, что Евгений немного чудаковатый, но приезд хиппарей вызвал в них бурю эмоций и поводов для пересудов. Впрочем, самому Евгению от этого не было ни холодно, ни жарко.
Разухабистая компания продефилировала к огородику, огороженному небольшой оградкой, граничащему с железнодорожным полотном.
Здесь оказалось очень даже не дурно. Небольшой участок земли, с полсотки величиной, был огорожен заборчиком, в тени раскидистого тополя приютился маленький самодельный стол с двумя скамьями по бокам. Неподалеку было место для костра, тоже обставленное чем-то вроде скамеек.
|
|
|
Как только калитка за гостями закрылась, началась веселая тусня. Женя поставил магнитофон на стол, врубил его на всю катушку. Из динамиков послышались странные звуки наподобие декламации стихов:
— Это мой любимый друг, Маковский, цитирует свои стихи! — с гордостью произнес Евгений. — Послушайте внимательно пожалуйста!
Все тут же замерли, перестали шуметь и начали напряженно вслушиваться в витиеватое стихосложение. О чем шла речь в этих стихах, никто не мог понять, но все делали умную мину, тщательно напрягая мозгени.
— Слышь, ты что-нибудь понимаешь? — толкнул локтем в бок Кису Прист.
— Не-а! Хуетийтство какое-то! Ей-богу! Я бы и сам так смог! Даже еще получше!
— Вот именно! Че он с этими стихами так носится? Ебанутый он какой-то!
— М-м-м! — промычал Киса. — Слышь, давай лучше похаваем. Давно я не жрал ничего. Тут я вижу, опять хавало появилось.
И оба проглота, евшие всего час назад, решительно направились к столу с чайными принадлежностями и закуской. Женя, предусмотрительно увидев их намерение, засуетился и громогласно объявил:
— Гости дорогие, кто желает, прошу всех к столу, не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома.
|
|
|
— Но не забывайте, что вы в гостях! — с глумливой радостью завершил его фразу Киса и налетел на запасы съестного.
Гости, тем не менее, учуяли, что предложение Евгения не напрасно и тоже подсуетились подсесть поближе к столу.
Обезумевшее голодное стадо начало запихивать печенья себе в рот и жевать его прямо всухомятку. О чае все забыли одним махом. В первых рядах троглодитов были конечно Киса и Прист.
— А ну-ка, дай сюда! — яростно наехал Прист на Хермана, выхватив у него из рук печенье и проглотил его одним махом. Киса схватил со стола целую пачку и зажевал ее в три приема.
— Фу, сука, в горле застревает! — выругался он. — Что за печенье такое делают?!
— Не нравится — не ешь! — огрызнулся Херман.
— Тебя не спросил, урод! И без сопливых скользко.
Тут Киса хотел продолжить дальше жрать, но к своему удивлению он обнаружил, что на столе ничего не осталось.
— Эх, мандавалки вонючие, все пожрали, гады! — забесился он. — Саранча прожорливая! Уроды!
— Но-но! Я попросил бы вас здесь так не выражаться! — неожиданно вступил в разговор Саша Холмогорцев.
— А че я такого сказал? — уставился на него Прист
— Вы, ребята, очень некультурно выражаетесь! Вы очень невоспитанные!
— Упитанные — невоспитанные! Ты че нас перевоспитывать что ли будешь, козел?
Тут Киса с Пристом встали и направились к Холмогорцеву.
— Вы знаете, драться — это не хорошо! — торопливо произнес он дрожащим от страха голосом.
— Это не красиво!
— А нам похуй! — настойчиво отвечал Прист.
— Мы не эстеты, чтобы о красоте думать, — добавил Киса, — о ней только пидоры думают… Ха-ха-ха-ха-ха!!! Киса и Прист неумолимо приближались к чадосу, который годился им в отцы. Ситуация готова была в любой момент обернуться для него плачевным исходом.
Тут в дело вмешался Евгений. Как бойцовский петух он встал между хиппарями и чадосом, выкатил грудь колесом и яростно прокричал:
— Избивать человека?!! В моем доме?!!! Не позволю! Не бывать этому никогда!
— Это твой дом? — указав вокруг на палисадник, глумливо спросил Киса.
— Это мой палисадник и в нем я не позволю избивать человека, моего лучшего друга! — запальчиво прокукарекал он.
— Скажи мне кто твой друг…
— Повторяю вам в последний раз, что если вы не прекратите безобразие, то я выгоню вас из своего дома.
— Ха-ха-ха! Очень-то надо! — запаясничал Киса. — Видали мы таких интеллигентов!
— Так! Я вижу, вы ничего не понимаете! Прошу удалиться вон! Я заявляю вам это как хозяин этого поместья! Поищите себе другое место для ваших штучек! Прошу на выход!
Волосатые некоторое время стояли молча, как бы оценивая силу его слов. По всей видимости, он не собирался шутить.
Киса сплюнул сквозь зубы и попал Холмогорцеву на его майку. Зеленый харчок стал стекать по голубой ткани.
— Слышь, фуфло, пойдем за оградку — помахаемся по-мужиковски! А? — подначивал его Прист. Холмогорцев, полный обиды, униженного самолюбия и страха одновременно, боязливо отошел в сторону, сорвал листик и стал им счищать стекающие сопли.
— Ну че молчишь, пидар?
— Я не пидар! — гордо возразил он.
— Уже не пидар? Или еще не пидар?! — глумился Киса.
Тут Женино терпение лопнуло окончательно. Он сорвался с места, подскочил к хиппарям, схватил их за руки и яростно потащил к выходу. Цыганская кровь давала о себе знать. В бешенстве тряся шевелюрой, он орал на всю окраину:
— Я никому не позволю в моем же доме обижать моего друга! Убирайтесь вон, нехристи окаянные, паршивцы!
Киса и Прист поначалу оторопели от такого темпераментного порыва. И пошли за ним как телки на поводу. Но через считанные мгновения дар речи снова вернулся к ним, и они забузили:
— Ну ты че, цыган, разбушевался! Дай нам с ним помахаться! Мужик он или нет?
— Никаких «махаться»! Вон отсюда! Это мое последнее и окончательное слово! — орал в припадке бешенства Иорданский.
Пена брызжила у него изо рта, волосья патлами свисали на лицо, весь он побагровел и, вообще, сейчас был похож на исчадье ада.
Хиппари немного стихли под его бешеным напором и послушно пошли к выходу. Киса все же яростно рванул руку и выкрутил ее из тисков Евгения.
— Да пусти ты, идиот! — психанул он и сам пошел вперед к калитке. За ним последовал и Прист и оба бунтаря вышли на улицу.
— Чтоб духу вашего здесь больше не было! — яростно выкрикнул им вслед Евгений.
Оба волосатика как по команде развернулись и показали ему на прощание жест «фак ю». Прист подбежал к ограде и крикнул на прощанье Холмогорцеву:
— Слышь, пидор белобрысый! Я тебя еще встречу! Понял? Урод! — орал Киса перепуганному до смерти чадосу.
Холмогорцев трусливо поглядывал на своих притеснителей, но ничего сказать в ответ им не мог, настолько он был закозлен мышиной моралью и всякими заморочками!
Киса схватил с земли камень и зашвырнул им в белесую рожу Холмогорцева. Булыжник просвистел над оградой, зацепился за ветки деревьев и так и не долетел до намеченной цели.
Кису разбесило это еще больше. Он нагнулся, чтобы найти другой булыжник, но ничего поблизости не оказалось. Пока Киса, чертыхаясь, искал чем запустить в придурка, Прист схватил его за руку и потащил к станции:
— Пошли, придурок, че с ним разбираться, это же чадос! — приговаривал он.
— Сам придурок! — бесился Киса на ходу. — Я этого припиздка урою.
— Потом, пошли. В следующий раз! Хватит выебываться.
— Это он выебывается, а я разговариваю! Понял? Я его еще встречу! Я, ей богу, его встречу! Урод божий! Козел.
Киса нес на ходу всякую ерунду, а Прист тащил его за руку прочь от этого места. Через некоторое время их голоса смолкли, и воцарилась напряженная тишина.
«Поэты» были не в силах сказать ни слова, придавленные таким натиском. Холмогорцев чуть не плакал. У Евгения желваки ходили ходуном. Несмотря на то, что они рассуждали о «высших материях» и писали какие-то стишочки, разбирались в литературе, они все-таки были беспомощными и слабыми в обычной жизни, и в бытовых ситуациях просто терялись. Это были обычные «маменькины сынки», остававшиеся такими до старости. Это их плачевное состояние мы будем называть «уродство жизни».
Зато хиппари отличались своей дуростью. Несмотря на то, что они могли проявиться в жизни нагло и напористо, где-то что-то даже своровать, выжить в трудной ситуации, кому-то дать по морде, у них не было чувства такта, своевременности, дипломатичности.
Они привыкли в своей жизни все время идти на «крутой протест» и это качество проявлялось у них и там, где надо, и там, где не надо.
Например, в данной ситуации, они могли бы извиниться и продолжать дальше пребывать в тусовке Иорданского. Какая разница? Ведь они итак уже все съели.
Однако они не захотели проявиться гибко и пластично и поэтому их выгнали из дома. И эта твердолобость, упертость во что-то одно всегда мешала многим людям, не только этим несчастным хиппарям. Многие обычные мыши в своей жизни не могут проявиться пластично, гармонично, большинство людей воспитаны так, что они не могут приспосабливаться, унижаться, подстраиваться, заискивать и просить. Мать им внушила, что это видишь-ли плохо! Но для чего она так сделала? А для того, чтобы человек в жизни был абсолютно беспомощен, невежественен и был вынужден срабатываться на заводе как честное безотказное тупое быдло. Так было задумано! Но кем? Зачем?
А это идет от Сталина, от Хрущева, от Брежнева, от всех, кому выгодна такая идеология. А проводником ее как раз выступает ебанутый фанатик — тупая дура- мать. Она сама ревностно исполняет все обеты маминизма — идиотизма и также ревностно навязывает их своим детям. И не дай бог, они не станут ее последователями, она тут же забьет их насмерть молотком! Раз ты не такой, как я тебя задумала — тогда умирай! Нечего тебе жить!
Вот так! Или будь рабом Брежнева — или умирай! Да здравствует светлое завтра! Ура!!!
* * *
Рыба сидела, ошеломленная всем произошедшим и не могла прийти в себя. Ей казалось странным и непонятным то, что люди, которых она мысленно считала своими принцами, так странно и безобразно себя ведут. Она даже и не подозревала, что те принцы и рыцари, о которых она читала в романах, были ничуть не лучше самых обычных хулиганов. Они любили подраться, выпить, грязно ругались, чуть что — вызывали противника на дуэль, любили баб и деньги. А дама сердца, которой они поклонялись и писали стихи — это была всего лишь дань моде. Иметь такую платоническую любовь было модно. Это было что-то наподобие панковского течения. У всех феодалов жена, женщина была чем-то наподобие собственности, вещи, а рыцари прикалывались именно платонически поклоняться какой-нибудь даме сердца. Причем она могла быть уже взрослой замужней женщиной, матроной с детьми, а впрочем, обычной курицей-наседкой. Посредственной клушкой, Kоторую «в сравненьях пышных оболгали». Поэтому здесь не все так просто, как кажется. Если бы эта мода осталась и по сей день, то глумливые идиотистые хулиганы тоже были бы рыцарями и тоже писали бы стихи всем подряд дурам (если они, конечно, были бы из знатных семей). Этими дурами могли бы оказаться и ебанутая Курачсва, и толстомордая Плотникова и дебильная Ломакина. Не важно кто, главное, что гак модно, гак принято, а уж воображение само дорисует то, что нужно. Найдется «жвачка для чувствишек», объект для моды. Рыцарем оказался бы и забияка Коммыков, и черножопый злюка Уразов, и рыжий жердь Чепуштанов. Все бы в «рыцари» сгодились. Так что обольщаться — то и нечем! Рыцари — это просто панковское движение средневековья, дань моде — только и всего. На все вещи надо смотреть реально — и тогда тебе будет сказочно хорошо-о-о-о-о!!!
Рыба не знала, что ей делать дальше. Как огорошенная она сидела и лупала по сторонам. Ситуацию первым стал разряжать Женя. Со свойственным ему оптимизмом и радушием он весело обратился к гостям:
— Давайте не будем думать о плохом! Лучше забудем об этом досадном недоразумении и займемся чем-нибудь интересным!
Гости переглянулись. Никто конкретно не знал, чем и зачем нужно заниматься в такой ситуации. Опять воцарилась напряженная тишина.
— А, давайте, Рыба нам споет какие-нибудь свои песни! — ободряюще сказал Женя. Рыба удивленно посмотрела на него.
— Я?! — вырвалось у нее. И опять сработало мамочкино зачмаривание. — Да куда мне?
— А что тут такого? — не отступал Женя. — Ты хорошо поешь. Мы тебя уже даже на пленку записывали, так что, как говорится, просим-просим!!!
Женя мог и умел подбодрить любого человека. На этом-то и основывался его авторитет лидера в коллективе. Вся тусовка с интересом воззрилась на Рыбку. Та немного конфузилась, но потом все-таки взяла в руки гитару и запела песню Володи Болотина, которую когда-то узнала в КСМ:
— Положила спать с собой
Ублажника грешника,
Два соска — как брат с сестрой
Вишенка с черешенкой.
А вокруг все замело
Белоснежной нежностью.
Только ворона крыло
Манит неизбежностью…
Смысл всех этих слов был совершенно непонятен Рыбе, однако она продолжала лопотать под аккорды песню, которая ей почему-то нравилась:
А под тем чужим крылом
Маленькая женщина.
Ворон ссорился с вором:
Кто с ней первый нежится.
В этот гибельный овраг —
Пропасть между ножками.
Провалился — вот дурак!
Пьяный бал, да с ножиком!
Холмогорцев, заслыша слова этой песни, сразу ожил, воспрянул из своего зачморенного состояния и навострил уши. Песня продолжалась:
Что наделал — сам не знал!
Вышло дело мокрое.
Ворон ворону сказал:
«Вот и взяли сокола!»
Повели его в тюрьму,
да во тьму глубокую.
Там и кончил он свою
Жизнь голубоокую.
Когда последние аккорды смолкли, вся публика немного ошалела, но все все-таки зааплодировали. Рыба скромно, как учила мама, поклонилась всей тусовке.
Следующим в центр внимания полез Херман. Он стал предлагать на всеобщее обозрение свои, так называемые «картинки». Деловито он разложил на стоике свои произведения и громогласно заявил:
— Прошу! Это намного круче Сальвадора Дали! — и гордо поднял вверх свой нос.
Толпа махом обступила крошечный столик, и все наперебой стали разглядывать «шедевры» Хермана. Рыба понятия не имела кто такой Сальвадор Дали (ее дедушка приучал ее ценить только картины Шишкина), но с интересом стала разглядывать то, что ебанутый Херман называл «картинами».
Сначала она не могла понять, что же там, на энтих картинах изображено. Чего-то намалевано, причем не на холсте, а на обычных альбомных листах черной ручкой. Просто набор каких-то графических бессвязных фигур. Че к чему? Какие-то квадратики, кляксы, кружки, тут же чья-то морда высовывается… В общем, хуйня какая-то, да и только!
Но Херман был о себе другого мнения. Он важно переворачивал страницы альбома и с большой гордостью называл название следующей картины:
— Вот это — «Яйца Ван-Гога!»
И гордо глядя на свой «шедевр», Херман выставлял его на обозрение всей тусовке. Евгений горячо поддерживал творчество своего отпрыска:
— Вот это да! Какой шедевр! — с большим чувством произносил он. — И как только ты смог такое нарисовать?
— Это мне помогла анаша! Без нее я бы и грамма этой картины не нарисовал.
Рыба силилась понять: что же такого особенного и сверхъестественного в этой картине, но так и не могла ни во что врубиться.
— А вот эта картина называется «Да будет Анархия». Я ее рисовал под кайфом, когда слушал «Гражданскую оборону».
Все восторженно ахнули, глядя на бессмысленные каракули шизофреника.
Рыба опять стала силиться, чтобы понять, что же такое нарисовано на ентой картине. «Ведь все же восхищаются его творчеством, — думала тупоголовая идиотка, — значит в энтом чей-то есть! А иначе как бы все говорили, что это — шедевр? Может быть, это я не понимаю чего-то?»
И тут же она начала интенсивно тужиться, чтобы врубиться в мазню идиота. Тужилась-тужилась, мозгени свои и так и эдак напрягала. Сначала получалось с трудом. Но где-то уже с махнадцатой картины ей стало казаться, что начинает получаться. И вдруг за каждой загогулиной, за каждой точкой ей стал открываться какой-то новый шизофреничный смысл! В каждой мазне она вдруг стала видеть нечто необычное, особенное, сверхъестественное. И на очередном развороте она сама вдруг первая закричала:
— Вот это да! Вот это шедевр! Я такого еще никогда не видела! Это должно войти в историю! Потомки не забудут тебя, Херман! Это просто великолепно!!!
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 152; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!