Рецепт от Гробушко, Главного кока дредноута «Уроборос» 33 страница
Баба Дуся еще покрутилась на кухне, нарезала толстыми ломтями хлеба, показала, где взять соленого хрену. Высунувшись в окно, махнула рукой в сторону грядок с луком и чесноком, которые отведены были в еду, а не в зиму. И, повязав голову другим платком, ушла.
В доме стало тихо. Только тикали ходики на стене да всхрюкивал в коробе Чуберлен.
Алексей пообедал, чувствуя, как тяжелеют веки, отнес посуду за занавеску. Присел на стул и, едва опустил голову на руки, тотчас заснул. Сон навалился тяжелый и жаркий, как медвежья вежливость председателя. В нем был старый почтарь, раскаленное поле и маленькие фигурки работников по пояс в выгоревшей траве.
Жарков шел к ним через поле. Редкие высокие свечки переросшего щавеля цеплялись за полы и попадались под руку. Алексей дернул рукой, убирая с дороги щавелевые плетки. Что-то хрюкнуло. И что есть силы вцепилось в палец зоотехника. Алексей Степанович тотчас проснулся, перепуганный со сна, резко вскочил, и Чуберлен, который все это время занимался тем, что отгрызал пуговицы с пиджака спящего зоотехника, кубарем полетел на пол.
В зубах свиненка блеснул зеленой эмалью значок училища. Поросенок припустил к двери. Жарков, ругаясь, схватился за лацкан, с ужасом понимая, что неугомонная свинья уволокла поплавок. И бросился вслед за вором, который забился в угол двери и усердно жевал добычу, понимая, что ее вот-вот отнимут точно так же, как и клепку от чемодана.
|
|
|
– Попался, паскудник, – сурово проговорил Алексей, приближаясь к поросенку. – Дальше двери не убежишь.
Чуберлен запутался в копытцах и сел, прижавшись в угол задом. Алексей схватил визжащего разбойника и принялся разжимать ему челюсти, надеясь, что поплавок с позолоченными колосьями не сильно пострадал от поросячьих зубов. Чуберен дергался в его руках и наконец, понимая, что со значком придется расстаться, выплюнул свою драгоценность и в то же мгновение снова тяпнул за руку жадину-зоотехника.
Алексей выпустил вредную скотинку и потянулся за значком. И в эту самую минуту дверь отворилась, и значок прыгнул прямо под сапоги вошедшему. Подлый порося снова завладел добычей.
– Савва Кондратьич послал узнать, – начал Гришуня, но не успел договорить. Ему в ноги кинулся малюсенький поросенок, а за ним, ругаясь, новый зоотехник, который тотчас растянулся на пороге, вскочил и побежал вслед за нашкодившей свиньей.
– …не надо ли чего, – оповестил Гришуня пустую избу. Пожал плечами и выглянул в окно. За палисадом мелькнул стрелой поросенок, потом – его до предела разозленный преследователь. И все стихло. Но еще через минуту послышалось кудахтанье кур у почтарева дома. Видимо, или маленький поганец, или новый зоотехник налетели-таки на чемпионку Советку.
|
|
|
– Вот почтариха задаст, – усмехнулся Гришуня, радуясь, что чужак в первый же день умудрился так проштрафиться.
Жарков пролетел через деревню, не глядя по сторонам и пытаясь только не упустить из виду розовое пятнышко чуберленовского зада. Он нагнал поганца уже за деревней, у коровника, когда неугомонный свин, видимо решив, что оторвался от погони, остановился как следует распробовать вновь отвоеванный трофей.
Умная скотина взвизгнула и тотчас умолкла, покорно разжав челюсти. Жарков бережно убрал значок в карман, а Чуберлена сунул под мышку, прижав покрепче, чтобы не вырвался. Рядом в траве как одержимый неистово стрекотал кузнечик. Шумел ветер в ветвях берез. Жарков слышал, как, покрикивая, доярки готовятся доить своих любимиц. Но вдруг сквозь этот знакомый, успокаивающий шум пробился резкий, чуть надтреснутый старческий голос, раздававшийся из полуоткрытой двери коровника.
Вы-ы не вейтеся, черные кудри,
Над мое-ею больной голово-ой.
Нукасукастой!
Я сего-одня больна и бессильна
Не-ету в сердце было-ого огня.
Нукасукастой!
Алексей тряхнул головой, силясь отогнать наваждение. Голос на какое-то время умолк, но едва Жарков шагнул внутрь – глаза пытались привыкнуть к полумраку, – как грянула новая песня, похожая на предыдущую только рефреном.
|
|
|
– За-а гриба-ами в лес девча-ата,
Гурьбой со-обрали-ись.
Ну-укасу-укасто-ой.
Как взошли-и в опушку ле-еса,
Все-е поразбрели-ись.
Ну-укасу-укасто-ой.
Старик отставил подойник, сполоснул вымя крупной пестрой корове. Корова переступила ногами, едва не зацепив подойник, и старик урезонил ее своим волшебным словом.
– Нукасукастой, Зорька, я тебе. – Старик повернулся и заметил чужака.
– Ой, мать едрена кочерыжка. – От удивления коровий певун крепче сжал подойник, капля молока вырвалась через край и поползла вниз. В отдалении обиженно замычал теленок. Часть молока, видимо, причиталась ему.
– Море под коровой, – поприветствовал старика Жарков привычной с детства фразой. Чуберлен под мышкой обиженно хрюкнул.
– Река молока, – отозвался дояр. – Ты, значится, новый зоотехник? Вместо Иваныча? Так, энтого, – старик замялся, видно, с досады, что так негодно начал знакомство с новым начальством, – значится, милости просим.
– Алексей Степаныч, – подсказал Жарков.
– Семен Василич, – отрекомендовался дояр.
|
|
|
– Что ж ты, Семен Василич, к каждой корове со своей песней идешь? – У старика был такой сконфуженный вид, что Алексей решился отбросить заготовленную важность.
– Как же, – ответил старый дояр, – кажная корова свою песню знает. И стоит, значится, спокойно. А то так и топает. В молоко намусорит, а бывает, и раскатит все.
– А что это ты их все по матушке, Семен Василич, без этого никак? – усмехнулся Жарков.
– Никак по-другому, товарищ зоотехник, – широко улыбнулся во весь редкозубый рот старый дояр. – В советской стране без волшебного слова и коровка не доится, и свинья не поросится. А если с коровами мне поможешь, так мы с тобой еще и трубочку успеем выкурить. Только уж больно друг у тебя шкодлив. – И, приблизив свое покрытое оспинами лицо к самому пятачку поросенка, спросил у того ласково: – Здорово ли живешь, Нота Чуберленская? Хорошо тебя бабка Дуня кормит?
Фыркнула в кулак одна из доярок. Вторая подошла и вынула из рук Жаркова скромно сложившего копытца Чуберлена и пристроила поросенка в ящик с сеном. Свиненок принялся жевать и ворошить подстилку и забыл недавнюю обиду.
– Он к нам уж прибегал, паскудник, – усмехнулась одна из доярок. – Как стащит что, так к нам чешет и в стойло к Победке норовит. А у нее нрав беспокойный, не в духе пришибет порося, а нам перед колхозом отвечать. Так что вы, товарищ зоотехник, его не больно из избы выпускайте.
– Да я нынче сам его пришиб было. – Жарков погрозил поросенку пальцем, но тот не обратил на недавнего преследователя никакого внимания.
Бабы засмеялись. Старик Василич крякнул, разгладил пальцами седые усы.
– Ну что, товарищ зоотехник, – подмигнул он. – От Чуберлена мы тебя спасли. Не поможешь ли с коровками?
Жарков принял испытание спокойно. Так в сказках богатырь выслушивал задания Бабы-яги. И у них в Ряполове к чужакам долго присматривались, испытывали и нрав, и умения. А то мало ли кого ветром из города принесет. Алексей принялся закатывать рукава.
– Этак он вас, Алексей Степаныч, вместо себя пристроит, а сам в зоотехники выбьется. А, Василич? – поддела старика смешливая соседка.
– А хоть бы и в зоотехники, – обиделся дояр, – нешто я колхоза не знаю. Не велика премудрость, Алексей Степаныч меня выучит. Неужто не разберусь.
– В четырех сиськах коровьих разберись, грамотей, – захохотали бабы. – Не нужен нам старый плешивый зоотехник, когда нам партия такого красавца молодого прислала.
Жарков неодобрительно покачал головой, продолжая улыбаться.
– А что, бабочки, кто из вас самая лучшая доярка? – подзадорил он. – Посоревнуемся? А потом ты мне, Семен Василич, коровник покажешь. Покажите, что за корма у вас, как молодняк поживает.
Бабы, посмеиваясь, повели Алексея показывать коров и молодняк. Едва отбившись от их шумной радостной стайки, Жарков вышел из дверей, по дороге подцепив под мышку Чуберлена, и поискал взглядом старика. Выспрашивать у баб про особинку Знаменского Алексей Степаныч не рискнул, а старый дояр показался мужиком сметливым и вдумчивым, да и поболтать не дурак.
Василич уже скинул рабочее, надел свое, деревенское, и теперь умывался, в три погибели согнувшись над ведром воды у колодца. Он фыркал и плескался как гусь, и мелкие капли воды блестели в коротких иголочках седины на круглой макушке старика.
– Семен Василич, – позвал его Жарков. – Мы же с тобой хотели по трубочке выкурить. А ты засобирался уже? А я-то думал, поговорим.
Дед потер лицо полотенцем, тщательно вытер руки и теперь, кряхтя, раскладывал полотенце на перекладине воротец.
– Уж через пару минут сухое будет. Бабочки пойдут – приберут. А мы с тобой потолкуем, как без того. Только сейчас побегу я, товарищ зоотехник. Работники из полей скоро придут. А тебе если охота до разговору – так у девчат день до вечера долог. Ты мужчина видный, не то что я, старый строчок.
– Так, может, по дороге поговорим. – Жарков подцепил из ведра горстью воду, потер лоб.
– Что, боишься, девки на части порвут, если Василич тебя плешью не прикроет? – Старик усмехнулся, застегнул ворот, словно на свидание собирался. – Да ладно. Пойдем. Ты работников-то уж видел?
Алексей кивнул. Отчего-то старый Василич сразу пришелся ему по душе. Может, оттого, что напомнил умершего еще до войны деда, а может потому, что на таких стариках, балагурах и трудягах, всегда деревня стояла, и Алексей привык доверять таким, да и чутью своему верил. А чутье подсказывало – добрый человек старый дояр.
Шли, перешучиваясь. Звенел над полем в вышине жаворонок. И запах травы, душистый и пряный, плыл над деревней горячим облаком. Жарков пару раз хотел было, но так и не решился заговорить о работниках.
Да и старик становился с каждым шагом все молчаливей. Опустив голову, подождал, пока Алексей отнесет в дом бабы Дуни шкодника-Чуберлена. И уж больше не проронил ни слова. Жарков не пытался разговорить старика.
Они сели на бревна возле большого сарая с распахнутыми настежь дверями. Закурили.
Табак у старика оказался недурен.
– Свойский? – спросил Алексей.
Дояр кивнул.
– Хорош, – добавил зоотехник.
Старик кивнул снова и затянулся.
Алексей, раздосадованный внезапной молчаливостью балагура Василича, хотел уже спросить, отчего они сидят тут, на солнцепеке, но замолчал. Потому что совсем рядом послышалось шарканье десятков ног. И на дороге, ведущей к сараю, появились работники. Они шли по трое, касаясь друг друга плечами. Но двигались так слаженно, словно не жаворонок звенел над их головами, а отбивал ритм невидимый и неслышимый барабан.
Жарков замер, не в силах даже выдохнуть.
Работники были мертвые. Уж тут зоотехник ошибиться не мог. Кожа лоскутами слезала с черепов, торчали из-под косынок и кепок остатки волос. Под высохшими губами виднелись желтые зубы. Жарков тихонько ущипнул себя за бедро, но видение не рассеялось. Колонна из полусотни мертвяков двигалась ему навстречу, мерно покачиваясь. В руках мужчин – косы, у баб – грабли.
Знать, одежду мертвым колхозникам никто не менял, потому как следы тления отчетливо виднелись на поношенных рубахах. Но первый испуг зоотехника прошел вместе с передними рядами работников. Впереди шли те, кто постарше сроком, потому что дальше пошли мертвяки покрепче. Мясо еще не спешило отслоиться от их костей, трупные пятна на руках и лицах были не слишком велики, а те, кто замыкал шествие, были и вовсе недавние. Особенно бросилась в глаза Алексею совсем юная и удивительно красивая девушка с сизой полосой на тонком горле. И мертвая, двигалась она плавно, словно лебедь. И большие глаза, опушенные длинными, как у теленка, ресницами, даже в смерти не потеряли своей озерной голубизны.
На девушке, в отличие от других работников, был чистый сарафан. В длинной, почти до колен, косе мелькала синяя лента.
Работники равнодушно миновали замершего зоотехника и начали строем заходить в сарай. Первые уперлись лбом в стену, остальные останавливались, натыкаясь на шедших впереди.
Замыкал процессию Гришуня. Парень выглядел немного усталым. Но, заметив зоотехника и старика, приободрился, сорвал метелку травы и сунул в зубы, ухмыляясь.
– Ты нынче ведешь? – глухо спросил Василич.
– Меня Григорием Егорычем звать, – задрал подбородок бесстыдник-Гришуня. – Вот и зови меня, Василич, по всей форме. А то сам знаешь.
Старик ссутулился от этих слов, потемнел лицом. Волна гнева заставила Жаркова сделать шаг вперед, но дояр удержал его за руку.
– Позволь, Григорий Егорович, Варю мою мне на минутку из отряда забрать? – низко склонив голову, еле слышно проговорил он.
– Пошто тебе? – продолжил Гришуня.
– Не зелен ли ты так со старшими разговаривать? – вмешался было Алексей, но Василич цыкнул на него так зло, что зоотехник умолк.
– Да я… – Старик недоговорил, просто вынул из кармана гребешок и красную ленту.
– Так ей теперь твои ленты без надобности, – с каким-то непонятным удовольствием проговорил Гришуня. – Ладно, бери свою Варю.
Парень исчез в сарае, и стало слышно, как он считает по головам работников. А старый Василич потянул за руку мертвую красавицу. Она не шелохнулась. Тогда дояр подошел к ней сам, бережно, насколько позволяли большие неловкие руки, расплел косу, провел дрожащим в пальцах гребнем по русым волосам девушки, погладил склоненную голову. Потом, не торопясь, переплел косу, переменив синюю ленту на алую.
– Отойди, Василич, заговоренкой окачу! – крикнул Гришуня. Пересчитав работников, он уже приготовил ведра с водой. И, едва Василич отошел, выхлестнул воду на головы работников. Смрадный дух, что стоял в сарае и около, немного развеялся. И от воды кожа мертвецов слово засияла.
Гришуня довольно ухмыльнулся. А старик подошел к своей Варе и бережно промокнул ей лицо и руки платком, который нашелся в том же кармане, что и гребешок.
– Добрый вечер, товарищи, – проговорил за спиной Жаркова знакомый голос. Председатель протянул руку зоотехнику, махнул Гришуне и направился к дояру. Метелки травы хлестали председателя по голенищам, осыпая пыльцой. Жарков заметил, что синее пятно на руке Саввы Кондратьевича словно выросло, выползло из рукава на ладонь, затекло тонкой струйкой между указательным и средним пальцами. Председатель положил эту страшную руку на плечо старику. Тот вздрогнул, выныривая из своих невеселых мыслей.
– Шел бы домой, Василич, – вполголоса проговорил он, досадливо качая головой. – Ну не дело это. У всех родня в работниках. Ты что мне дисциплину нарушаешь в колхозе? Этак все начнут к работникам ходить.
Дояр оглянулся, бросил на председателя горящий страшной яростью взгляд, но тотчас опустил глаза и, ссутулившись, побрел прочь от сарая.
– А ты куда смотришь, молокосос? Не хватило тебе того, что уже натворил! – напустился было председатель на Гришуню.
– Ничего я не делал, дядя Савва, сто раз тебе повторял! – отозвался паренек. – А Варька дура, сама…
Он недоговорил. Оба оглянулись на зоотехника и замолчали. Гришуня подошел к сараю, затолкал внутрь стоящую столбом мертвую Варю, запер двери, фыркнул и пошел восвояси.
Председатель обернулся к Жаркову.
– Ну, вот и увидел работников, – проговорил он серьезно. – Вот она, особинка знаменская. Ты, товарищ зоотехник, знать хотел. Теперь знаешь. Да, работают у нас мертвяки, хорошо работают. По 100 трудодней закрываем, как на механизатора крепкого. Ни еды, ни питья работнику не надо, а советской власти лишние руки, хоть и неживые. И живым легче. Деревня у нас богатая, пол-Союза не отказалось бы так пожить.
– Так что ж не живут? – спросил Жарков. – Или делиться не хочется?
Председатель сжал челюсти. Видно, тон собеседника сильно задел его. Но Савва Кондратьич решил не горячиться.
– Вижу, что ты обижен на меня, Алексей Степанович, что я тебе сразу все не выложил как есть. Но тут дело тонкое. Теперь вот сам все увидел. Можно и поговорить. С документами, без вензелей. Делиться-то мы бы и рады. Мои предки шесть веков в этих местах живут. И раньше мертвяков Семышевы, Малышевы и Ковровы поднимали. По сельской надобности приходилось иногда. А потом, как голод пришел, люди мерли, решили мы на совете правления, что надо… работников поднимать. Работать некому было. У нас в правлении из всех трех родов люди. Вот и начали. Полегче стало. А теперь уж и повелось. Хотели опыт другим колхозам передавать, так не выходит ничего. Только эта земля нас слушает. И плату свою берет.
Савва Кондратьевич поднес к самому лицу Алексея свою чернеющую руку.
– За каждого поднятого работника я и родня моя своей кровью платим. Как дойдет зараза эта до сердца – будет кто-то другой с землей договариваться. Вот хоть Гришуня, племянник он мне. Тоже может. Только пока не трогаем его, работников гоняет, а поднимать мать не дает. Пусть уж сначала семьей обзаведется, род продолжит.
Председатель стоял перед Жарковым почти виновато, мял в руках пыльный картуз. Словно оправдывался.
– Разыгрываешь ты меня, Савва Кондратьич, – отмахнулся Алексей. Хоть и работников видел своими глазами, близко, как никогда, не отваживался глядеть на других мертвецов, хоть и стояла перед глазами темная гниль на руке председателя, а все цеплялся разум за соломинку, не желал верить. – Не может того быть, бесовщина какая-то. Ты же советский человек, атеист, председатель, а городишь… чушь несусветную. Не хочешь мне говорить, какие эксперименты нынче в Знаменском идут, не говори. Но и не путай. Скажи, мол, не твоего ума дело, товарищ зоотехник. Твое дело коровы, лошади, свиньи, козы… куры, наконец. А работников не трогай. Я пойму и вопросов задавать не буду. Но бабкины сказки мне рассказывать не надо. Чай не два-по-третьему.
Председатель сокрушенно покачал головой.
– Не сказки это, – спокойно перебил он возмущенную речь Алексея, – Говорю тебе все как есть. И, будет оказия, покажу все без утайки. Но ты одну вещь усвой, Алексей Степаныч, у кого-то в других краях родные в земле лежат, а у нас в землю идут, только когда уж в поле идти не могут, когда истлеют до последнего предела. Потому и люди у нас другие, хоть на первый взгляд и не видать. У нас, в Знаменском, каждый день бок о бок со смертью человек в поле идет. И знает, что, когда настанет смертный час, провожу я его в работники, чтобы мог и после кончины стране и деревне родной послужить. Останешься у нас, и ты сможешь, когда время придет.
Последние слова Савва Кондратьевич проговорил с гордостью, почти хвастаясь. Жаркову стало не по себе. Но он не подал виду. Рассказ председателя был неубедителен, зато убедительны были цифры, документы, планы и сметы, над которыми зоотехник и все правление колхоза просидели до утра. Молодой задор взял верх, и Алексей, удивительно быстро привыкнув к дополнительным столбцам в расчетах, к полуночи уже излагал новому начальству, что нового и полезного можно сделать колхозу для себя и страны, если использовать резервы мертвяков не только на полевых работах, но в животноводческом секторе.
К бабе Дуне он вернулся под утро, возбужденный и взбудораженный перспективами. Под ноги в прихожей сунулся Чуберлен, но Жарков, не глядя, подхватил поросенка, сунул в коробку и прошел в комнату, стараясь не разбудить хозяйку.
Она поднялась сама, едва он лег, зашумела на кухне. Алексей лежал поверх застеленной кровати и думал о том, как много можно сделать, имея в руках такие ресурсы, какие есть здесь, в Знаменском. Потом, совсем некстати, всплыло перед глазами красивое равнодушной личико мертвой Вари, коричневая полоса от веревки на ее горле. И светлые капли воды на седине Василича.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 187; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!