Подготовка текста и перевод Т. Ф. Волковой, комментарии Т. Ф. Волковой и И. А. Лобаковой 16 страница
Она же поняла через переводчиков его речь и в ответ на его слова вскочила со своего высокого царского места, на котором восседала, и, встав, поддерживаемая под руки своими рабынями, отвечала ему на своем варварском языке тихо и умильно: «Да будет воля Божья и самодержца московского». И, произнеся эти слова, бросилась она из рук рабынь, поддерживавших ее, на пол своей светлицы и возопила, громко рыдая, заставляя плакать вместе с собой даже бездушные камни. Также и честные жены, и красные девицы, живущие при ней в покоях, словно многочисленные горлицы и кукушки, жалобно горькими рыданиями оглашали весь город, раздирая прекрасные свои лица, вырывая волосы и руки свои кусая.
И восплакася по ней весь двор царевъ: велможи и властели вси, и царския отроцы. И слышащеи плач той стицахуся ко цареву двору, такоже плакахуся и кричаху неутѣшно. И хотяху воеводу жива поглотити, аще бы мочно, и войско бы его камением побити. Но не даша имъ воли властели ихъ, и биюще ихъ шелыгами и батоги, и дреколием, разгоняху их по домам.
И зарыдал по ней весь царский двор: и вельможи, и все управляющие, и царские отроки. И стали стекаться к царскому двору услышавшие этот плач, также крича и плача неутешно. И если бы было можно, то заживо хотели бы они растерзать воеводу и войско его побить камнями. Но не позволили им их правители; избивая их плетками, батогами и дубинками, разгоняли они их по домам.
|
|
|
И похватиша царицу от земли ту стоящии с воеводою ближнии ея велможи, мало не мертву. И едва отлияша ю водою и утѣшаху ю. И умоленъ бысть той воевода царицею, да еще мало помѣдлит царица в Казани. Онъ же царя и воеводъ спросися, даде ей десять дней пребыти в Казани в полатах своих за крѣпкими стражми, да не убиет сама себя, давъ ея брещи велможам казанскимъ и самъ, почасту ходя, назираше во царевѣ дворѣ и в ыных полатах не просто, но брегомо от вой своих, да не нѣкакое зло изневѣстно казанцы учинят над нимъ лукавствомъ своимъ.
И подняли царицу с земли стоявшие тут с воеводами приближенные ее вельможи чуть живую. И едва удалось отлить ее водой и утешить. И умолила царица того воеводу, чтобы позволил ей ненадолго задержаться в Казани. Он же, посовещавшись с царем и воеводами, разрешил ей еще десять дней пожить в Казани в своих покоях под строгой охраной, чтобы не убила она себя, поручив сторожить ее казанским вельможам, и сам, часто приходя, наблюдал за царским дворцом и другими палатами, не в однночку, но охраняемый своими воинами, дабы не причинили ему казанцы по своему лукавству какого-нибудь неведомого зла.
И переписавше цареву казну всю до единаго праха и запечатав самодержцевою печатью. И наполни до угружения дванадесять ладей великих златом и сребромъ и сосуды, сребреными и златыми, и украшеными постелями, и многоразличными одѣяньми царскими, и воинскими всяцеми оружии, и высла из Казани преже царицы со инем воеводою в новой градъ. И пославъ за казною ихъ хранителя казеннаго, скопца царева, да той сам пред самодержцемъ книги счетныя положитъ.
|
|
|
И переписал он царскую казну до последней пылинки и запечатал самодержцевой печатью. И наполнил до отказа двенадцать больших ладей золотом, и серебром, и сосудами, серебряными и золотыми, и нарядными постелями, и различными царскими одеждами, и всяким воинским оружием и выслал их из Казани прежде царицы с другим воеводою в новый город. И вслед за казной послал хранителя казны — царского скопца, дабы сам он положил перед самодержцем учетные книги.
По десяти же днех пойде воевода из Казани, за ним поведоша царицу ис полаты ея вослѣд воеводы, несуще ю под руце, а царевича, сына ея, на руках пред нею несяху пѣстуны его. И упросися царица у воеводы проститися у гроба царева. Воевода же отпусти ю за стражми своими, а сам ту же у дверей стояше недалече.
Когда же минуло десять дней, пошел воевода из Казани, вслед же за воеводой под руки повели царицу из палаты ее, а царевича, сына ее, несли перед нею на руках пестуны его. И выпросила царица у воеводы разрешение проститься с гробом царя. Отпустил ее воевода со стражами своими и сам тут же, у дверей, стоял неподалеку.
|
|
|
Вшед же царица в мечеть, гдѣ лежаше царь ея умерший, и сверже златую утварь з главы своея, и раздра верхния ризы своя, и паде на землю у гроба царева, власы своя терзающе и ноготми лице свое деруще, и в перси биюще. И воздвигше умилный глас свой и плакаше, горко вопия, глаголя: «О милый мой господине, царю Сап-Кирею, виждь нынѣ царицу, юже любил еси паче всѣх женъ своихъ: се ведома бываю въ плѣнъ иноязычными воины, на Русь, с любимым сыном твоим, яко злодеица, не нацарствовавшиеся с тобою и много лѣтъ не нажившеся! Увы мнѣ, драгий мой животъ, почто рано зайде красота твоя от очию моею под темную землю, оставив мя вдовою, а сына своего сиротою и младенца еще? Нынѣ — увы мнѣ! — гдѣ тамо живеши, да иду тамо к тебѣ, да живу с тобою! Почто нынѣ остави нас здѣ? Увы намъ, не вѣси сего! Се бо предаемся в руце ненадѣемым супостатом, московскому царю. Мнѣ же убо единой не могуще противитися силѣ и крѣпости его и не имѣх помогающих мнѣ, и вдахся воли его. Увы мнѣ! Аще от иного царя коего плѣнена бых была — единаго языка нашего и вѣры моея, то шла бы тамо не тужаще, но с радостию, без печали. И нынѣ же, увы мнѣ, мой милый царю, послушай горкаго моего плача и отверзи темный свой гроб, и поими мя к себѣ живу, и буди нам гроб твой единъ — тебѣ и мнѣ, царская наша ложница и свѣтлая полата!
|
|
|
Царица же, войдя в мечеть, где лежал ее умерший царь, сорвала с головы своей золотой убор, и разодрала верхние свои одежды, и пала на землю возле царского гроба, терзая на себе волосы, раздирая ногтями лицо свое и колотя себя в грудь. И запричитала она жалобно и заплакала, горько рыдая и говоря так: «О милый мой господин, царь Сафа-Гирей, взгляни на царицу, которую любил ты больше всех жен своих: вот ведут меня с любимым сыном твоим в плен, на Русь, иноземные воины как злодейку, ненацарствовавшуюся и много лет не пожившую с тобой! Увы, жизнь моя дорогая, зачем рано зашла красота твоя от глаз моих в темную землю, оставив меня вдовою, а сына твоего, еще младенца, сиротою? Теперь — увы мне! — где ты обитаешь, туда и я пойду, чтобы жить с тобою! Зачем теперь оставил нас здесь? Увы нам, не ведаем того! Отдаемся ведь мы в руки жестоким супостатам, московскому царю. Не могла я одна противиться силе его и крепости, и не было того, кто бы помог мне, потому и подчинилась я воле его. Увы мне! Если бы была я взята в плен другим царем — одного с нами языка и одной веры, то шла бы туда не тужа, но с радостью и без печали. Теперь же — увы мне! — царь мой милый, услышь горький мой плач, и открой темный свой гроб, и возьми меня, живую, к себе, и пусть будет нам гроб твой один на двоих — тебе и мне — царская наша спальня и светлая палата!
Увы мнѣ, господине мой царю, не рече ли тебѣ иногда з болѣзнию души болшая твоя царица, яко добро тогда будет умершим и неродившимся, и се не збыло ли ся тако? Ты же ничего не вѣси нынѣ, нам прииде, живым, горе и болѣзнь. Приими, драгий господине царю, юную и красную царицу свою, и не гнушайся мене, яко нечисты, да не насладятся иновѣрнии красоты моея и да не буду лишена от тебя конечнѣ, и на землю чюжду не иду, и в поругание, и в посмѣх, и во иную вѣру, в незнаемыя люди и въ язык чюж! Увы мнѣ, господине, кто тамо ми пришедши, плач мой утѣшит и горкия слезы моя утолит, и скорбь души моей возвеселит? Или кто посѣтитъ мя? Нѣсть никого же. Увы мнѣ, кому тамо печаль мою возвѣщу: сыну ли нашему? — но той еще млечныя пищи требуетъ; или отцу моему? — но той отселѣ далече есть; казанцем ли? — но онѣ чрез клятву самоволием отдаша мя.
Увы мне, господин мой царь, не сказала ли тебе некогда с душевною болью старшая твоя царица, что будет вскоре лучше умершим и неродившимся, и не сбылось ли это? Ты же ни о чем ныне не ведаешь, к нам же, живым, пришли горе и скорбь. Прими, дорогой господин царь, юную и прекрасную свою царицу и не гнушайся меня, как нечистой, да не насладятся иноверцы моей красотой, и не потеряю я тебя окончательно, и в чужую землю на поругание и на смех, в иную веру, к неизвестным людям, в чужой народ не пойду! Увы мне, господин, кто там, придя ко мне, утешит меня в плаче, и горькие слезы мои осушит, и скорбь души моей развеет? Разве кто-нибудь посетит меня? — Нет, никто. Увы мне, кому там печаль свою поведаю: сыну ли нашему? — Но он еще молочной пищи требует; или отцу моему? — но он далеко отсюда; казанцам ли? — но они, преступив клятву, самовольно отдали меня.
Увы мнѣ, милый мой царю Сап-Кирею, не отвѣщаеши ми ничтоже, горкия твоея царицы! Не слышиши ли, се при дверех здѣ немилостивыя воины стоят и хотят мя, яко звѣрие дивии серну, восхитити от тебе. Увы мнѣ! Царица твоя бѣх иногда, нынѣ же горкая плѣнница! И госпожа именовахся всему царству Казанскому, нынѣ же убогая и худая раба! И за радость и за веселие плач и слезы горкия постигоша мя, и за царскую утѣху сѣтование болѣзненое и скорбныя бѣды обыдоша мя, иже бо плакатися не могу, ни слезы текутъ из очию моею, ослѣпоста бо очи мои от безмѣрных и горкихъ слез моихъ, и премолче глас мой от многаго вопля моего».
Увы мне, милый мой царь Сафа-Гирей, не отвечаешь ты мне ничего, горькой твоей царице! Не слышишь разве, что стоят здесь у дверей немилосердные воины и хотят похитить меня у тебя, словно дикие звери серну? Увы мне! Некогда была я твоей царицей, ныне же — горькая пленница! Звали меня раньше госпожой всего царства Казанского, ныне же я — жалкая и нищая рабыня! И за радость и за веселие обрушились на меня плач и горькие слезы, а за царские мои утехи охватили меня горькие обиды и тяжкие беды, так что и плакать я не могу и слезы уже не текут из глаз моих, ибо ослепли глаза мои от безмерных и горьких слез и пресекся голос мой от долгого рыдания моего».
И ина таковая же многа причиташе царица и кричаше, лежащи у гроба, на земли, яко часа два убивающися, яко и самому воеводе приставнику прослезитися, и уланомъ же и мурзамъ и всѣм предстоящимъ ту многимъ людемъ плакати и рыдати. Приступиша же к ней царевы отроцы повелѣниемъ приставника со служившими рабынями ея и подняша ю от земли, мертву изполу. И видѣша ту вси людие открыто лице ея, кроваво все от охотнаго драния, и от текущих слез ея нѣсть красоты, и от обычных ея велможъ болших, всегда входящих к ней, от земскихъ людей никто же нигдѣ видѣ. Ужасе же ся воевода приставник, яко не убреже ея, бѣ бо образом царица та зѣло красна и в разумѣ премудра, яко не обрѣстися таковой красной в Казани в женах и в дѣвицах, но и в руских во многих на Москвѣ во дщерях и в женах болярских и княжых.
И долго еще так причитала царица и восклицала, лежа часа два, убиваясь, у гроба на земле, так что и сам приставленный к ней воевода прослезился, также и уланы, и мурзы, и все находившиеся там люди плакали и рыдали. Наконец, по повелению блюстителя ее, подошли к ней царские отроки с прислуживающими ей рабынями и, полумертвую, подняли ее с земли. И увидели тогда все люди открытым лицо ее, изодранное ею до крови, и не было в нем красоты от текущих слез — никто ведь и нигде не видел раньше ее лица: ни знатные вельможи, обычно входившие к ней, ни земские люди. Ужаснулся тогда приставленный к ней воевода, что не уберег ее, ибо была та царица очень хороша лицом и умна, так что не было ей равной в Казани по красоте среди женщин и девиц, да и в Москве среди русских — дочерей и жен боярских и княжеских.
О УТѢШЕНИИ СЛОВЕС ВОЕВОДЫ КО ЦАРИЦЫ И О ПРОВОЖЕНИИ ЕЯ ОТ НАРОДА КАЗАНСКОГО. ГЛАВА 39
О ТОМ, КАК УТЕШАЛ ВОЕВОДА ЦАРИЦУ И КАК ПРОВОЖАЛ ЕЕ КАЗАНСКИЙ НАРОД. ГЛАВА 39
Воевода же приставник пришед близ к ней и болшия велможы казанския и увѣщаваху царицу ласковыми словесы сладкими, да не плачетъ, да не тужитъ. Глаголаша ей: «Не бойся, госпоже царице, и престани горкаго сего плача, не на безчестие бо, ни казнь и смерть идеши с нами на Русь, но на великую честь к Москвѣ ведем тя, и тамо госпожа многим будеши, якоже и здѣ была еси, в Казани. Не отъиметъ воли твоея самодержецъ, милость велику покажетъ тебѣ, милосердъ бо есть ко всѣмъ. И не возпомнит зла царя твоего, но паче возлюбит тя и дастъ ти на Руси нѣкия грады свои вмѣсто Казани царствовати в нихъ. И не оставит тя до конца быти в печали и в тузѣ и скорбь твою и печаль на радость преложитъ. И есть на Москвѣ много царей юныхъ по твоей верстѣ кромѣ Шихалѣя царя, кому поняти тя, аще восхощеши за другаго мужа посягнути: Шихалей убо царь уже стар есть, ты бо млада, аки цвѣт красный цвѣтешъ или ягода вишня, наполнися сладости. И того ради царь не хощет тебе поняти за себя. Но и той есть в воли самодержца: все, якоже что хощетъ, то и сотворит о тебѣ. Ты же не печалися о том, ни скорби».
Окружили царицу воевода-блюститель и знатные казанские вельможи и увещевали ее ласковыми сладкими словами, чтобы не плакала она и не тужила. Говорили они ей: «Не бойся, госпожа царица, и перестань горько плакать, ведь не на бесчестье и не на казнь и смерть идешь с нами на Русь, но на великую честь ведем тебя в Москву, и будешь ты там для многих госпожа, как и здесь была, в Казани. Не отнимает у тебя свободу самодержец, окажет он тебе великую милость, ибо милосерден он ко всем. И не припомнит он тебе зло царя твоего, но еще больше полюбит тебя и даст тебе на Руси какие-нибудь города свои вместо Казани, чтобы ты в них царствовала. И не даст он тебе до конца пребывать в печали и тоске и скорбь твою и печаль в радость превратит. Есть в Москве много и царей юных, равных тебе, кроме Шигалея, кто сможет взять тебя в жены, если захочешь еще раз выйти замуж: ведь царь Шигалей уже стар, ты же молода: как цветок прекрасный, цветешь и, как вишневая ягода, наполнилась сладостью. Поэтому и не хочет царь взять тебя в жены. Но и он во власти самодержца; все, что тот захочет, то он с тобой и сделает. Ты же не печалься о том и не скорби».
И проводиша ю честно всѣм народомъ: мужи и жены, и дѣвицы, и малии и велицыи, на брег Казани рѣки, плачюще и горко вопиюще по ней, аки по мертвой, вси от мала и до велика. И плакася по ней весь градъ и вся земля неутѣшимо лѣто цѣло, поминающе разумъ ея и премудрость, и велможам честь, и середнимъ и ко обычным милование и дарование, ко всему народу брежение великое.
И проводил ее с честью весь народ: мужчины и женщины и девушки, и маленькие и большие, на берег реки Казани, и плакали все от мала до велика, и горько рыдали по ней, словно по мертвой. И плакали по ней неутешно весь город и вся земля целый год, вспоминая разум ее, и мудрость, и почести, которые оказывала она вельможам, и милость ее, и подарки к менее знатным и совсем простым людям, и большую заботу обо всем народе.
И приѣхавъ царица в колымазѣ своей на брег к рѣце, и пояша ю под руки ис колымаги ея, не можаше бо востати сама о себѣ от великия печали. И обратися и поклонися казанцемъ всѣм. Народ же казанский припадоша на землю, на колѣнех своихъ поклонение свое дающе по своей вѣре. И ведоша ю во уготовленый царский струг, в нем же когда царь на потѣху ѣздяше, борзохожением же подобенъ лѣтанию птичию и утворенъ златом и сребром; и мѣсто царицыно посредѣ струга — тѣремецъ сткляничной вздѣланъ, свѣтел аки фонарь, злачеными дсками покрыт, в нем же царица сѣдяше, аки свѣща, на всѣ страны видя. С нею же взят воевода от женъ красных и дѣвицъ 30 благородныхъ на утѣху царицы. И положиша ю в теремцѣ на царской постѣле ея, аки болну или пияну, упившуся непросыпною печалью, аки вином.
Когда же приехала царица в своей повозке на берег реки, под руки высаживали ее из колымаги, ибо сама она не могла подняться из-за сильной печали. И обернулась она и поклонилась всем казанцам. Народ же казанский попадал на землю, на коленях творя поклоны, как подобает по их вере. И повели ее в приготовленный для нее царский струг, в котором царь обычно ездил на потеху, быстроходностью своей подобный птичьему полету и украшенный золотом и серебром; посередине струга было сделано помещение для царицы — стеклянный теремок, светлый, как фонарь, покрытый золочеными досками, в котором, как свеча, сидела царица, видя во все стороны. С нею отправил воевода тридцать благородных и красивых женщин и девиц на утеху царице. И положили ее в теремке на царскую ее постель, словно больную или пьяную, упившуюся, как вином, беспробудною печалью.
Воевода же и велможи казанския идоша по своимъ стругомъ. Мнози же от гражан, простая чадь, пѣши провожаху царицу, мужи и жены, и дѣти, по обѣма странама Казани рѣки идущем имъ и очима зрящим въслѣд ея, доколѣ видѣти, и едва возвращахуся назад с плачем и с рыданием великим. Пред царицею же, впреди и назади, в боевых струзѣх огненыя стрелцы идяху, страх велик дающе казанцемъ, силно биюще ис пищалей.
Воевода же и казанские вельможи разошлись по своим стругам. А горожане, простые люди — мужчины, женщины, дети — пешком провожали царицу, идя по обоим берегам реки Казани и смотря ей вслед, пока можно было ее видеть, и неохотно возвращались назад с громким плачем и рыданиями. Впереди же царицы и за нею в боевых стругах плыли пищальники, нагоняя на казанцев сильный страх частой пальбой из пищалей.
И проводиша царицу велможи и обычныя казанцы до града Свияжского, и вси возвратишася в Казань, тужаще и плачюще, и полѣзная впредь о животѣ своемъ промышляюще.
И проводили царицу вельможи и простые казанцы до Свияжского города, и возвратились все в Казань, тужа и плача, озабоченные своим будущим.
О ПОВЕДЕНИИ ЦАРИЦИНѢ К МОСКВѢ ИЗ КАЗАНИ И О ПЛАЧЕ ЕЯ ОТ СВИЯЖСКОГО ГРАДА ИДУЩИ. ГЛАВА 40
О ТОМ, КАК ВЕЛИ ЦАРИЦУ ИЗ КАЗАНИ В МОСКВУ, И О ПЛАЧЕ ЕЕ ПОСЛЕ ВЫХОДА ИЗ ГОРОДКА СВИЯЖСКА. ГЛАВА 40
И проводиша царицу от Свияжского града два воеводы с силою до рускаго рубежа, до Василя-города, третий же воевода, приставник царицынъ, бояшеся, егда како отдумают казанцы, раскаются, и, сустигши царицу, отъимут у единаго воеводы и его не спустят жива: многажды бо извѣрившеся, преступающе клятву.
И проводили царицу от Свияжского городка до русской границы — Василя-города — два воеводы с войском, ибо третий воевода — блюститель царицын, боялся, как бы казанцы не передумали, не раскаялись и, догнав царицу, не отняли ее у одного воеводы; тогда и самого его не отпустили бы они живым: много раз ведь нарушали они договор, преступая клятву.
Царица же казанская, егда поведена бысть к Москвѣ, и горко плакашеся, Волгою ѣдучи, зряше прямо очима на Казань: «Горе тебѣ, граде кровавый! Горе тебѣ, граде унылый! И что еще гордостию возносишися, уже бо спаде вѣнец со главы твоея! Яко жена худа и вдова, являешися, осиротѣв, и раб еси, а не господинъ. Пройде царская слава и вся скончася! Ты же, изнемогши, падеся, аки звѣрь, не имущи главы. Срамъ ти есть! Аще бы и вавилонския стѣны имѣлъ еси и римския превысокия столпове, то бы ни тѣ от таковаго царя силнаго устояли еси, и всегда от него воюему тебѣ и обидиму, всякое бо царство царемъ премудрымъ содержится, а не стенами столповыми, и рати силныя воеводами крѣпки бываютъ. И без тѣх хто тебѣ, царство, не одолѣет? Царь твой силный умре, и воеводы изнемогоша, и вси людие охудѣвше и ослабѣша, и царства иные не сташа о тебѣ, не давше пособия ни мала, и нынѣ всячески побѣжден еси.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 215; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!