Патриотическая мода и эволюция образа сестры милосердия
Впрочем, восприятие образа императрицы – сестры милосердия общественным мнением во многом определялось не только отношением к личности царицы, особенностями монархической традиции или тогдашними этическими воззрениями; многое зависело и от специфического культурного контекста эпохи Первой мировой войны. Первоначально эта политика царской репрезентации вполне соответствовала распространенной патриотической моде. Как уже отмечалось, костюм сестры милосердия в годы войны стал необычайно популярным, появились даже соответствующие детские платья с красным крестом (маленькие девочки в форме медицинских сестер и мальчики в военной форме на улицах российских городов собирали деньги на патриотические цели). Женские журналы настойчиво призывали своих читательниц отказаться от роскоши, а то и вообще забыть про моду на время войны, появились и особые общества, боровшиеся с расточительством. Рекомендовалось носить простые белые и черные наряды со значком и красным крестом из ленты{283}.
Образ сестры милосердия стал наиболее ярким символом патриотической мобилизации всех женщин России, представительниц разных сословий и классов: «Аристократки, женщины из среднего класса, из простонародья, с дипломами и без них, всех их объединил Красный Крест». Об объединении самых разных женщин в воюющих странах под знаком Красного Креста писала и западноевропейская печать. Русские газеты с сочувствием цитировали Макса Нордау, который отмечал перемену воззрений, интересов, произведенную войной в женской среде и превратившую модницу, эстетку, суфражистку в сестру милосердия{284}.
|
|
|
Распространение этой патриотической моды на Красный Крест, однако, не могло не сопровождаться ее одновременным снижением, опошлением. Многократное тиражирование образов сестры милосердия в прессе сопровождалось появлением художественных штампов.
Это было отмечено в тогдашней литературной критике: в «батальной» беллетристике эпохи мировой войны русская женщина выступала прежде всего как идеальная, благородная сестра милосердия. Критик писал:
Женщина, вдруг почувствовавшая, что сидеть в тылу, дома, наслаждаться благами жизни, когда «там» мужчины проливают кровь, ведется ожесточенная борьба с «жестокими» тевтонцами, и <…> поступающая в сестры милосердия, – на этом фоне беллетрист непременно сделает так, что его героиня или вдруг роту поведет, или заразится тифом и умрет, или, приласкав умирающего воина, в последнюю минуту даст ему радость любви.
Это первый и преобладающий психологический штамп. Рассказов этой категории такое множество, что лицо авторов совершенно стерлось и не оставляют эти рассказы в нашей памяти ни одного яркого, индивидуального штриха, ничего такого, что не забывается и трогает{285}.
|
|
|
Довольно быстро столь распространенное художественное явление стало объектом шаржей и пародий, иронизировавших по поводу тех незатейливых приемов, к которым прибегали авторы, создававшие и тиражировавшие востребованный патриотическим читателем образ женщины в краснокрестной форме. Героем сатирического очерка «Милосердная сестра» стал честолюбивый редактор нового художественного журнала. Первая же прочитанная им рукопись, носившая заголовок «Милосердная сестра», была принята им с искренним восторгом: «“Сестра милосердия” звучит как‑то официально, холодно. От “милосердной сестры” веет теплотой. Наш простой народ умеет давать названия очень метко». Однако каждая новая рукопись, просматривавшаяся редактором, вновь и вновь была посвящена очередной «милосердной сестре», созданной незатейливым воображением очередного литературного поденщика: «Правой рукой милосердная сестра ловко работала хирургическим ножом, в то время как левой она перевязывала раны, поила чаем оперируемого и нежно гладила его волосы». Раздраженный редактор откладывает прозаические произведения и с надеждой приступает к чтению стихов. Однако и поэзия оказывается населенной образами «милосердной сестры»:
|
|
|
Стала утром рано, рано
Милосердия сестра;
Перевязывала раны,
Утешала всех шутя{286}.
Параллельно с опошлением образа сестры милосердия в литературе и искусстве шло и ее бытовое снижение. Настоящие медицинские сестры Красного Креста, серьезно и добросовестно исполнявшие свои тяжелые профессиональные обязанности, были порой возмущены стремлением кокетливых и легкомысленных современниц облачиться в популярный наряд, не обременяя себя при этом лишними трудами. Сестра царя великая княгиня Ольга Александровна, сама добросовестно исполнявшая свой тяжелый долг сестры милосердия на фронте, уже в сентябре 1914 года с ощутимым негодованием писала в личном письме:
Здесь все почти одеты фантастическими сестрами – и меня сердят все эти дуры, парадирующие по улицам. Опять будет то же – что и в ту войну было – когда дамы – которые хотели забавляться, одевались сестрами. В одно время даже гимназистки в коротких юбках ходили здесь в косынках, развевающихся за ними, и с красным крестом на рукаве!{287}
|
|
|
Такое же отношение к популярной и легкомысленной, пошлой и безответственной «игре в милосердие» встречается и в переписке ветерана медицинского дела, организовывавшего санитарную помощь еще в годы Русско‑японской войны. Не без презрения он описывал элегантных дам высшего света, надевших модную форму Красного Креста. Он писал в начале января 1915 года:
Большею частью мы стояли во Львове, и это было самое неприятное. В этой новой столице пребывает приблизительно весь Петроград. Сестры играют в теннис, специально для них устроенный, обедают и ужинают по ресторанам и при том не иначе, как с цветами, и вообще все необычайно элегантно и весело. Да и во всей Галиции царит среди санитарного персонала тон веселого пикника и пошлого хвастовства на тему: «Мы нужные и боевые, ничего не боимся и ничем не впеатляемся{288}.
Скептическое отношение к новоиспеченным сестрам милосердия, лишенным необходимой подготовки и должного опыта, проявляется уже и в приказе российского Верховного главнокомандующего от 5 августа 1914 гола: «Опыт последних войн показал, что присутствие в передовых линиях армии сестер милосердия, и особенно сестер‑добровольцев является весьма нежелательным»{289}. Однако даже грозные приказы сурового великого князя Николая Николаевича не могли изгнать сестер милосердия с фронта.
В то же время в начале войны форма сестры милосердия часто внушала современникам искреннее уважение. Мемуаристка вспоминала: «С горячим восхищением и уважением смотрели все в первые дни войны на женщин в белых косынках, с крестами на груди; все чаще и многочисленнее мелькали эти косынки на улицах и в домах»{290}.
А в современной периодической печати появлялся идеализированный портрет сестры милосердия, которая стремится даже преодолеть свою женственность:
Под скромным костюмом и белою косынкою исчезли привлекательные женщины, привыкшие к особым ухаживаниям окружающих их мужчин.
Не видны проявления всегдашнего флирта. Нет кокетливых взглядов, обещающих улыбок, особой атмосферы влюбленности и желаний{291}.
Русская пресса нередко писала о героизме женщин, спасавших раненых на поле боя. Некоторые сестры милосердия получали боевые солдатские ордена и медали за проявленный ими героизм. А сестра Красного Креста Мира Ивановна Иванова в сентябре 1915 года даже подняла в атаку роту 105‑го пехотного Оренбургского полка, потерявшую всех своих офицеров. Во время боя Иванова была убита, посмертно она была награждена офицерским орденом Св. Георгия 4‑й степени. Неудивительно, что офицеры одного из полков стали инициаторами создания памятника сестре милосердия, который предлагалось возвести в столице. В иллюстрированных изданиях печатались фотографии М.И. Ивановой, рисунки, изображавшие ее подвиг{292}. Сестра милосердия, ведущая в бой русских солдат, была изображена на картине Ильи Ефимовича Репина. При этом забывалось, что статус сестер Красного Креста не позволял им участвовать в военных действиях.
С другой стороны, примеры насилия над женщинами в форме Красного Креста, и в том числе сексуальное насилие над сестрами милосердия и варварские убийства женского медицинского персонала, ярче всего характеризовали действия жестокого врага, якобы постоянно нарушавшего законы войны. Женщина в форме Красного Креста в данном случае олицетворяла нацию воюющую и нацию страдающую. Показательно, например, стихотворение некой Екатерины Фукс, опубликованное в одной из петроградских газет:
Не достоин германец и слова «пощада»,
Он не честный боец, а исчадие ада:
Малым детям, безбожный, он пальчики рубит;
Милосердья сестер и позорит, и губит…{293}
Впрочем, первые известия печати о расстрелах сестер милосердия не соответствовали действительности. Российский Красный Крест порой официально опровергал эти слухи, сообщая, что «в местности, указанной в газетах, сестер милосердия Российского общества Красного креста быть не могло». Но сведения о подобных случаях насилия появлялись вновь и вновь, пресса сообщала о варварских убийствах сестер милосердия{294}. На пропагандистских плакатах и почтовых открытках изображался безжалостный враг, убивающий женщин в форме Красного Креста[35].
Однако восприятие сестры милосердия за годы войны претерпело существенные изменения. Почтительное отношение к женщине, терпеливо выполняющей тяжелый патриотический и христианский долг, постепенно вытеснялось, хотя и не полностью, иными образами. Это было характерно не только для России. В культурах разных стран медицинская сестра, казалось, преодолевала традиционные границы распределения тендерных ролей, она становилась опасной фигурой, подрывавшей тендерную структуру общества{295}.
Образ «белых ангелов» (заголовок появившегося в те годы стихотворения Аполлона Коринфского), распространенный в начале войны, постепенно уступает место иным визуальным репрезентациям сестер милосердия. Первоначально на художественных изображениях сестры милосердия напоминают монашек; одновременно несколько художников создают картины, которые носят почти одно и то же название: «На святой подвиг», «На святое дело», «На подвиг» (среди сестер милосердия в действительности было известное число инокинь). Для художника Михаила Васильевича Нестерова юная сестра милосердия, помогающая раненому солдату, становится одним из символов Святой Руси{296}.
Затем на страницах иллюстрированных журналов появляются фотографии совсем других сестер милосердия, грубоватых и энергичных молодых женщин в кожаных куртках. Их волосы кокетливо выпущены из‑под темных косынок, руки они держат в карманах (такая поза, очевидно типичная, фиксируется на нескольких фотографиях и рисунках). Картины такого рода украшают даже обложки иллюстрированных изданий{297}. Подобные образы предвосхищают воинственную репрезентацию активных участниц Гражданской войны, сражавшихся на стороне разных лагерей. Огрубление образа сестры милосердия в данном случае явно бросает вызов традиционной тендерной репрезентации женщины на войне, однако оно не ставит непременно под вопрос ее нравственность, патриотизм и профессионализм. Напротив, образ становится более реалистичным и живым: невиданная страшная война требует принципиально новых тактик репрезентации женщин на войне. Сестра милосердия в кожаной куртке демонстрирует свою фронтовую лихость, привычку к опасностям и трудностям, постоянную готовность выполнять свой тяжкий подвиг на поле боя. Однако образ «белого ангела», терпеливо и кротко выполняющего ежедневный «святой подвиг», вытесняется и другими образами. Довольно скоро поползли и слухи о легкомысленном поведении сестер Красного Креста, об их романах с офицерами.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 277; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!