Приключения солдата в канун рождества 22 страница
Уж не сам ли он имеет какой‑то порок зрения, настолько серьезный, что он единственный, кто им страдает?
А может быть, это от недосыпания? По утрам он шел на работу, так и не сомкнув за ночь глаз, и все, что он видел, так резало их, что слезы текли по щекам. Штукатурка осыпалась на старых домах, кирпичи выпадали из стен и насмерть зашибали людей на потеху другим людям, никто и не думал приводить дома в порядок, они ведь так живописно выглядели. Только стекла считали нужным обновить, не дожидаясь, пока старые разобьются.
– Прекрасные настали времена, – сказал мастер, когда Герт пришел на работу, – на будущее прекрасные виды – вот, получили первую партию новых оконных стекол. Не пойму, зачем они людям понадобились, придется же снимать очки, чтобы новые стекла были в радость. Кстати, ты ведь у нас без очков, – а ну‑ка, кинь взгляд на вещи, сразу станешь по‑другому смотреть на это стекло!
Герт стоял с закрытыми глазами.
– Не будешь же ты вставлять стекла вслепую? Распахни гляделки, герой!
Герт, конечно, подумал о своем новорожденном ребенке, который так никогда и не выберется из их опасной для жизни комнаты, если он откажется иметь дело с новым стеклом. Но возьмись он за эту работу, он, быть может, утратит способность видеть, что ребенку на пользу и всем людям на благо.
– Ты сам себе счастья не желаешь. Ты мой лучший подмастерье, ты можешь заработать себе целое состояние. Ты своей семье счастья не желаешь. Ты эгоист.
|
|
|
Тут Герт бросил на своего хозяина взбешенный взгляд. Но мастер стоял, укрывшись за куском оконного стекла, и Герт увидел то, чего еще никогда не видел: что мастер вовсе не какой‑нибудь старый выжига, а добродушный старикан, который печется о его счастье и поставляет своим заказчикам лучшее стекло. И стекло в мастерской сверкало, как бриллианты, а улица, до того знакомая, что на нее уж и смотреть не было охоты, вдруг открылась перед ним, исключительно благодаря близкому знакомству, в таком многообразии, что пришлось ему закрыть глаза, чтобы вынести это зрелище.
– Ну? – сказал мастер, отставляя от себя стекло. Герт осторожно открыл глаза, но при виде хозяина почувствовал такое отвращение, что, схватив стекло, поспешил прочь.
Всюду, где он проходил, люди толпились вокруг него и кричали «ура», и Герт вынужден был держать стекло прямо перед собой, чтобы не видеть, какие они дураки, а их восторгам не было конца, пока он не вставил последнее новое стекло. Когда он после работы пришел домой, комната являла собой такое печальное зрелище, что он заявил:
– Скоро переедем отсюда.
– Переедем из нашей комнатки, где сердцу так просторно, – воскликнула Кайя, – где наше счастье не знает границ!
|
|
|
– Начал работать с этой блестящей дребеденью. Покупаю квартиру‑люкс.
– Разве нет у нас и так всего, что нужно? Что нам богатство и люкс, если мы с тобою вместе! И если ты вставишь новые стекла, вид сразу станет лучше.
Герт не ответил. Он смотрел и думал, что у жены его какой‑то жалкий вид. Или она еще не оправилась после родов? Когда она уснула, он опять трясущейся рукой снял с нее очки – и что же, во сне она была круглая и румяная, как когда он впервые увидел ее спящей. Он хотел было с нежностью надеть очки ей на нос – но что это, нос у нее был острый, как шило, и он швырнул очки прочь, так что они разбились вдребезги, и Кайя с криком проснулась, и девочка тоже, и всю ночь они обе кричали, и особенно громко – мать, ни одного дня она не желает больше здесь жить.
– Завтра я принесу новые стекла для окна, – сказал Герт.
Это успокоило Кайю настолько, что она перестала кричать – утром, когда Герту уже надо было уходить. Голосом глубоким и звучным – от нежности или от бессонной ночи – она сказала ему на прощание:
– Какой у тебя жалкий вид.
5
Герт не был единственным, кто ходил без очков. Правда, во время скитаний по городу ему попадалось все меньше людей без очков, но чем меньше их оставалось, тем больше входило у них в обычай кивать друг другу при встрече. Когда безочечных осталось совсем мало, они по временам стали попадаться ему целыми кучками, и он понял, что они начали между собой объединяться. Однажды вечером, когда он шел домой, его окружила такая кучка.
|
|
|
– Почему ты, – заговорил один из них, на которого остальные смотрели с почтением, – сам не носящий очков, способствуешь распространению ослепления, вставляя оконные стекла, не приносящие пользы очкастым, но приносящие вред тебе самому и нам? Всякий раз, как ты встречаешься нам в городе со своим сверкающим стеклом, мы ловим себя на мысли, что правы не мы, а это стекло. Но как только ты скроешься и глаза наши вновь наполнятся пустотой, мы ясно видим, что именно ты усерднее всех других содействуешь нашему разложению. Сколько безочечных из‑за тебя до того запутались в собственных взглядах, что приобрели себе очки! Мы много о тебе говорили, и кое‑кто из нас по‑прежнему считает, что мы сможем продолжать свою работу только в том случае, если ликвидируем тебя.
У Герта затряслись поджилки, но он шел в сопровождении такого количества безочечных, что было кому его поддержать, если бы он упал. Все люди, которые им встречались, были в очках и весело потешались над безочечными, не зло, а скорее с мягкой снисходительностью, как если бы это были дети. Дети были менее снисходительны, показывали на них пальцами и кричали: «А они без очков!»
|
|
|
Но невзирая на окружение, к тому же все больше погружавшееся в темноту, безочечные продолжали процесс над стекольным подмастерьем. А один из них беспрестанно подталкивал обвиняемого в спину, рассчитывая тем самым ускорить процесс.
– Но так считают, пожалуй, лишь слабейшие из нас, – продолжал лидер. – Или, возможно, мы, остальные, питаем слабость к тебе, оттого что часто смотрели на тебя через твое же стекло. Одно можно сказать в твою защиту: мы знаем, как мелькает в глазах, когда смотришь на твое стекло и на новые окна, появившиеся уже почти во всех домах, – нам приходится все время опускать взгляд, а ведь у тебя этот суетный блеск каждодневно перед глазами, и раз ты все еще ходишь без очков, значит, у тебя сильный характер. Поэтому предоставляем тебе выбор: или ты будешь ликвидирован, или оставишь свою работу и возьмешься за нашу.
Герт чувствовал, что если он не даст себя ликвидировать, это будет в некотором роде проявлением трусости; но все же он счел, что дать себя убить за чужие взгляды на жизнь это слишком уж большая храбрость.
– У меня жена и ребенок, – сказал он, не придумав ничего другого.
Безочечные перебросились улыбками.
– Если нет очков, считай, что и жены с ребенком нет, ведь жены и дети не могут устоять перед соблазном надеть очки, а стоит им только надеть очки, они очень скоро теряют способность видеть, что их муж и отец лучше всех других мужей и отцов.
– Моя жена не такая, – сказал Герт, и безочечные, среди которых все же были отдельные молодые женщины, засмеялись над его словами. Самому ему было не до смеха: он знал, что они правы, хотя и он тоже прав: его жена не такая, она не считает, что другие мужья не хуже его, как только наденет очки, – нет, она только как наденет очки – начинает считать, что и он не хуже других. С тех пор, как он сорвал с нее очки, ему пришлось пережить семейных раздоров намного больше, чем за всю их предыдущую совместную жизнь. Хоть и незначительно, но полегчало, когда он вставил новые оконные стекла, зато теперь Кайя весь день простаивала у окна, спиной к комнате, а ведь в этой комнате как‑никак жили и они и маленькая Герда, которую Кайя совсем перестала замечать.
– Ну? – спросили безочечные.
– Но мне нужна новая квартира, – признался им Герт. – У меня такое тесное жилье, что ребенок чахнет, но когда жена в очках, она говорит, что ребенок у нас цветет, когда же она без очков, она просто вида его не выносит. А если мы переедем в лучшую квартиру, так ведь очки ей станут не нужны!
Безочечные ничего не ответили, и от этого у Герта сделался такой несчастный вид, что даже прохожие видели это сквозь темноту и свои очки. Они громогласно потешались над безочечными и говорили: «Глядите, какую они затеяли игру!»
Герт шел к своему дому, и безочечные не становились ему поперек пути, а следовали за ним, будто личная стража. «Будто личность, взятая под стражу», – подумал про себя Герт.
– Он думает, – говорили они и шикали друг на друга.
Наконец они подошли к входной двери. Герт стал медленно подниматься по лестнице, заговорщики, громко топая, следовали за ним, и старая лестница под ними ходила ходуном. Из комнаты, как всегда, доносился детский плач, только на этот раз громче обычного. Герда была одна, стоя на подоконнике, она била кулачками по темному стеклу. Герт схватил ребенка, но заговорщики вошли в комнату задом и всадили локти в оконные стекла. Осколки со звоном посыпались во двор, и Герт вспомнил тот день, с которого все началось: когда он уронил стекло и был уволен в первый раз. Это лишь повторение.
– Ясно тебе? – спросил лидер безочечных. Герт стоял, так низко опустив голову, что можно было и не кивать.
6
Мало‑помалу до людей дошло, что безочечные желают, чтобы их воспринимали всерьез, и поэтому над ними еще больше стали потешаться. Они являлись маленькой кучкой на самую большую в городе площадь, выстраивались перед памятником старому оптику и принимались ораторствовать. Площадь быстро заполнялась слушателями, которые громко смеялись над ораторами: при всей своей молодости они производили впечатление ископаемых, остатков далекого прошлого! Но если в прошлые времена проповедники слова божия, которых старики еще помнили, утверждали, что должно пребывать в убожестве на земле, чтобы обрести блаженство на небесах, то безочечные ограничивались утверждением, что должно пребывать в убожестве на земле, а некоторые договаривались даже до того, что на земле и пребывают все в убожестве, – и это они говорили своим слушателям, которым никогда еще не было так хорошо, как теперь. Да и что за люди были эти ораторы, что они, магистры философии? Нет, это, например, бывший подмастерье‑стекольщик, который сказал так:
– Разве были вы довольны положением вещей до того, как надели очки? Нет, не были, по крайней мере если задумывались над разными вещами. Но разве вещи с тех пор изменились? Да, изменились, но вовсе не к лучшему. Разве дома стали лучше оттого, что вам кажется, будто они теперь лучше выглядят? Разве воспитание детей улучшилось оттого, что матери их бросают? Разве сами вы стали лучше оттого, что стали лучшего мнения о себе? Почему вы хорошего мнения о плохом – потому что не хотите видеть плохого, потому что вы в очках!
– Слушайте, слушайте! – раздались голоса в толпе, грянувшей такими продолжительными аплодисментами, что у стекольщика было время подумать. Однако он так и не нашел, что бы еще сказать, совсем растерялся, глядя в сверкающие очки своих слушателей, и, качая головой, сошел с возвышения. Но толпа продолжала аплодировать, словно хотела послушать еще, и тогда еще один безочечный взобрался на постамент памятника.
– Так снимите же очки, и вы увидите, что мы правы! – крикнул он, и тут поднялся нескончаемый хохот. Если люди носят очки, так уж, наверное, затем, чтобы лучше видеть!
И все же было в толпе немало слушателей, которые нашли молодых людей такими трогательными, что с улыбкой вняли их призывам и сняли с себя очки. Но стоя с очками в руках, они очень скоро перестали улыбаться. Какие‑то зарвавшиеся юнцы стоят там и строят из себя умников, хотя сразу видно, что это за шушера!
– Вон их отсюда! – раздались с разных сторон крики слушателей, но большинство, предусмотрительно не снявшее очков, весело потешалось над безумием ораторов и не менее весело – над безумием слушателей: они же вели себя как тронутые, сперва по дурости послушались ораторов, а теперь сами же орут: «Вон ораторов!» Тут возмущенные слушатели устыдились, что дали себя уговорить, надели очки и смущенно заулыбались. А безочечные всей кучкой потянулись прочь, но большая куча людей пошла за ними следом в надежде, что их позабавят еще одной речью.
На какое‑то время безочечные сделались чуть ли не любимцами всей нации. Все их знали, потому что они ходили без очков, и чуть ли не сожалели о том, что их оставалось все меньше. Ведь даже безочечные набирались ума и заводили себе очки или же, наоборот, в припадке сумасшествия лишая себя жизни, тем самым доказывали, что всегда были сумасшедшими.
Но когда безочечные отказались от казавшихся забавными высказываний и когда проявления сумасшествия приобрели более серьезный характер, они утратили свою популярность. В ночное время случалось время от времени, что они на темных дорожках, которыми очкастые и в ночное время пользовались со спокойной душой, потому что в их глазах они были не более темными, чем все другие пути, выскакивали из подъездов и подвалов и срывали очки с мирных граждан, случалось также, что они бросали камнями в чужие окна, так что по улицам не пройти было из‑за осколков стекла. Но люди и не думали выметать эти осколки, ведь в солнечном и лунном свете они сверкали, как бриллианты.
У тех же, кто столь прискорбным образом лишался своих очков, открывались глаза, и они видели, что что‑то не так, но, заполучив новые очки, тотчас признавали, что нападение на них было совершено в порыве молодого задора. Того же мнения были и власти, привыкшие к тому, что все идет хорошо само собой.
И все же – возможно, потому, что все больше становилось людей, которым разбили очки или оконные стекла – появились вдруг признаки известного недовольства, даже власти стали недовольны недовольными в обществе. Впервые за долгие, доселе столь счастливые времена начали поступать вороха жалоб, что в домах выбиты стекла, что на улицах проходу нет от ничьих детей без очков и от осколков стекла, что никто не чувствует себя в безопасности из‑за безочечных, которые не должны разгуливать без очков. Власти читали, читали эти послания, пока глаза не стало резать, так что пришлось им снять очки и протереть глаза. И вдруг получилось, что все они сидят без очков и рассматривают друг друга как изменников родины, а когда они с лихорадочной поспешностью снова надели очки, то все равно не стали смотреть друг на друга приветливее.
И тогда они увидели ясно, как никогда, что необходимо что‑то предпринять. Во‑первых, надо было принять меры, чтобы стало невозможно срывать с людей очки: следовало в законодательном порядке заменить очки стеклами, которые могут устанавливаться прямо на глазном яблоке. Но так как очки, по‑видимому, перестали быть эффективными, ибо глаза успели к ним привыкнуть, следовало сделать стекла более сильными, что должно было дать очевидный эффект, исключающий всякое надувательство. Разумеется, отдуваться пришлось ученым и стеклодувам, но и властям хватало дела. Наступил критический момент в общественном развитии, и в эту переломную эпоху безочечные, несмотря на свою малочисленность, имели немалое влияние. Поэтому надо было не упустить их, пока эти опасные элементы еще отличались от всех остальных тем, что были без очков. Но так как безочечные утверждали, что они не живут в свободном обществе, – какой абсурд, ведь они жили, и общество не чинило им препятствий – то теперь нельзя было их арестовать, чтобы они не оказались правы. Ведь они же не были преступниками – ну, то‑есть, были, конечно, но все привыкли смотреть на них просто как на людей незрелых. Однако причиной их незрелости, определенно, была болезнь, предположительно болезнь органов зрения; следовательно, необходимо было установить, не изменится ли к лучшему их психическое состояние, если они какое‑то время походят в очках или, стало быть, с глазными стеклами. Никого ни к чему не собирались принуждать, просто можно положить человека в больницу на исследование: после выписки каждый волен решать, носить ему стекла или нет. А до тех пор можно по крайней мере успеть окончательно ввести в употребление глазные стекла, так что безочечные – или как уж их теперь называть – не смогут срывать с людей очки.
В этот период безочечные потеряли друг друга из виду. Они не решались открыто показываться, опасаясь, что их поместят в глазную больницу. Но хотя им пришлось прекратить свою деятельность, их труды не пропали даром: все больше становилось людей, разделявших их точку зрения и сбрасывавших с себя очки, от которых теперь мало было радости. Повсюду валялись стеклянные осколки, и от хождения по ним многие в кровь ранили себе ноги; дома стояли без стекол, и пребывание в них было опасно для здоровья, почти все пребывали на улицах, и поэтому круглосуточно происходили уличные беспорядки. Власти делали все возможное, чтобы с улиц убирались осколки и чтобы недовольные обеспечивались новыми глазными стеклами, – и постепенно люди опять стали более радостно смотреть на вещи: большую часть осколков убрали, а те, что еще валялись, в сущности, выглядели очень красиво. Было объявлено, что отныне и впредь все недовольные должны обращаться не к властям, а в глазные больницы, ибо всякое недовольство вызывается болезнью и может быть излечено. Наученные горьким опытом, власти предусмотрели, что и глазные стекла придется со временем заменить более сильными. Но пока можно было считать, что опасность миновала, власти опять с удовлетворением смотрели друг на друга через новые стекла, а страна несказанно богатела на экспорте глазных стекол, которые вывозились в страны почти столь же передовые и находившиеся под угрозой катастрофы. И даже мода оставлять на улицах блестящие стеклянные осколки распространилась во многих передовых странах.
7
Посмотрим же теперь, что было в это время с Гертом. Он никогда не отваживался днем выходить на улицу, не из страха, что его положат в больницу, потому что теперь все ходили без очков, а из страха перед роскошными оконными стеклами, сверкавшими во всех домах, и перед манящими витринами, украшавшими все магазины. Лишь по вечерам выбирался он из дому, и то ходил всегда согнувшись, чтобы не видеть фасады домов и глаза своих сограждан. Он не знал никого из тех, кто ему встречался, но однажды вечером один из тех, кто ему встретился, по‑видимому, узнал его и крикнул:
– Герт! Старый дружище, старый боевой товарищ, рад тебя видеть, а ты все такой же!
Герт дал потрясти себе руку – и, потрясенный, признал в нем старого лидера безочечных, хоть это было не просто, потому что теперь он был в красивой одежде и в теле.
– Замечательно, – продолжал лидер, – что мы теперь можем встретиться свободными людьми. Я тебя частенько вспоминал, частенько испытывал желание обменяться мнениями по поводу хода развития, ты же золотой был человек, или, скажем теперь, стеклянный, а, ха‑ха! Помнишь, как мы ораторствовали на Площади Оптика, – да, памятник‑то взорвали во время революции, но теперь возводится новый, увеличенный вариант. Не то чтоб я питал особую симпатию к старикашке, но все же я тебе скажу: преемственность, верно ведь? Собственно, кому бы надо поставить памятник, так это тебе…
– Мне? – переспросил Герт.
– Ну да, тебе! Ты же всех нас вдохновлял – со своим стеклом и без очков! Ты был пионером. Что ж, теперь небось большие деньги зарабатываешь на стекольном деле, да по тебе и видно, что живешь припеваючи.
Герт чувствовал, что того гляди умрет.
– А твои речи – кладезь премудрости! Ведь не кто‑нибудь, а мы совершили эту небывалую мирную революцию. Если б не мы, все бы до сих пор ходили в очках, и как же бы тогда выглядел мир? Кстати, ты где живешь? На старом месте? Мы чуточку сентиментальны, а? Да, преемственность, я всегда говорю, преемственность и связь, старых друзей не забывают. Ну, мне пора в министерство, заглядывай как‑нибудь, а? Всего, брат, хорошего, да у тебя и так все хорошо, я уж вижу, жаловаться не приходится, верно? Ну прощай, брат, всего!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 131; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!