Сон не кончится, пока белый карлик не споет 13 страница
– Великая река Нигер, – с выражением рассказывает Даймонд, – на карте похожа на гигантский знак вопроса, нарисованный восьмидесятилетним левшой‑алкоголиком, что весьма точно соответствует положению дел, ибо европейские географы спивались и сходили с ума, тщетно пытаясь определить истоки и русло этой реки. Нигер имеет довольно эксцентричную форму и к тому же течет не туда, куда подсказывает логика ландшафта. Поверь, многие исследователи раньше срока сошли в могилу лишь потому, что не могли разобраться с Нигером. Их задачу не облегчал тот факт, что за каждым изгибом великой реки, протянувшейся на две тысячи шестьсот миль, поджидали неизвестные болезни и воинственные племена. То, что ты видишь, – это участок в пятьсот миль к северо‑востоку от Бамако, теперешней столицы Мали, до самого Тимбукту. Вода племени бозо.
– Вода племени бозо, – шепотом повторяете вы. Хорошее название для той принудительно газированной воды, которую в магазинах Америки почему‑то называют минеральной.
Даймонд меняет слайды, и перед вами проплывают образы длинных выдолбленных лодок – гребцов нет, лишь на корме торчит одинокая фигура с шестом. Некоторые из лодок перевозят грузы, другие, похоже, играют роль общественного транспорта, но большая часть – рыбачьи суденышки; повсюду видны удочки, сети…
– Бозо – вообще‑то выходцы из Египта. Около пяти тысяч лет назад они зачем‑то покинули Нил и переселились на берега Нигера. Небольшой речной народец, до сих пор говорящий на языке Египта и сохранивший, несмотря на засилье ислама, сложную анимистическую религию с развитой системой ритуалов. Краеугольным камнем этой религии служит «Собачья звезда» Сириус.
|
|
|
– Сидящие брючки.
– Да, вот именно. Ха‑ха! Сидящие брючки. – Даймонд смотрит на вас с обожанием. – Недавно я начал задумываться: а может, перевод неудачен? Может, бозо называют Сириус «Сидящие сучки»?
– Ау‑ууу! – подвываете вы, и Даймонд отвечает улыбкой, в которую можно засунуть собачью конуру.
При ближайшем рассмотрении бозо не вызывают ничего, кроме разочарования. Если не считать относительно правильных черт лица, потомки Тутанхамона и Клеопатры напоминают скорее издольщиков с берегов Миссисипи, чем таинственных египтян. Мужчины одеты в грязные футболки, пластиковые сандалии и какие‑то хлопчатобумажные штаны, купленные на распродаже и пропущенные через бумагорезку. Женщины, правда, носят традиционные длинно‑цветастые западноафриканские платья, но тоже выглядят весьма потрепанно. Не видно ни священных туник, ни звездных орнаментов, а храмы, если они и есть, ничем не выделяются из массы облепивших реку убогих хижин, которые омывает вторичная река голых детишек, тощих кур и грязи.
|
|
|
– Я вижу, ты не особо потрясена, – замечает Даймонд. – Ничего, сейчас мы перейдем к догонам, они более экзотичны.
Все так говорят.
Догоны – горные жители и селятся в небольших деревеньках, в пещерах и в странных глинобитных башнях на склоне гигантской возвышенности, которую отделяют от Нигера несколько миль негостеприимной обожженной солнцем саванны.
Их предки пришли в этот суровый край, скрываясь от нашествия иностранцев. Догоны и по сей день яростно сопротивляются панмалийской ассимиляции, современным влияниям и обращению в ислам. Судя по слайдам, догоны одеваются ничуть не изысканней бозо; да и вообще вы скорее согласились бы лежать где‑нибудь на опрятном американском кладбище, чем жить и здравствовать в условиях, лишенных комфорта и изящества. Однако Даймонд прав: маски и деревянные фигуры догонов, их дверные косяки и алтари, украшенные сложной резьбой, их костюмы для танцев буга‑буга – все это в культурном смысле впечатляет гораздо сильнее, чем чумазый примитивизм бозо.
– Они тоже были египтянами? – спрашиваете вы скорее из вежливости, чем из любопытства. Презентация Даймонда напоминает документальную этнографическую программу на образовательном канале, а вы, по правде говоря, всегда предпочитали старые фильмы, где перегибистые денди скользят по паркету в цилиндрах и смокингах, а дамы попивают шампанское.
|
|
|
– Нет, догоны мигрировали из Ливии, куда попали скорее всего в результате кораблекрушения греческого судна. Согласно одной из теорий, они потомки тех самых аргонавтов, которые, отчаявшись вернуться домой, остались в Ливии и женились на тамошних негритянках.
– Кто бы мог подумать!..
– Гвендолин.
– Да.
– Ты сейчас, случайно, не вспоминаешь Фреда Астера?
– Нет, конечно! С чего ты взял?
– Ну ладно. Аргонавты, до того как их корабль потерпел крушение, пытались найти золотое руно, правильно? Неужели не знаешь? Ты же образованная женщина, даже бизнес‑школу окончила! Так вот золотое руно – небесный символ, группа звезд в созвездии Большого Пса. Иными словами, собачья шерсть. Считается, что в ночь, когда зацветал колхидский крокус Медеи, или луговой шафран – одно из важнейших лекарственных растений античного Средиземноморья, – эти звезды находились точно над храмом оракула в Колхиде. Самая главная, самая раскрученная звезда Большого Пса – конечно, Сириус‑A, однако для догонов и бозо гораздо важнее Сириус‑В. У этих двух народов общая мифология. Догоны более точны в соблюдении ритуалов, и список их священных объектов шире и эстетически сложнее, но моему сердцу ближе бозо, потому что они сохранили верность воде. Бозо остались стопроцентным речным народом. Их дети с младенчества играют рыбьими костями. Бозо едят все, что плавает, и сами отличные пловцы. Они верят, что их отец – крокодил. У них с этими животными кровное родство: бозо не охотятся на крокодилов, а крокодилы не нападают на бозо, тому есть масса живых свидетелей. Из одного этого можно заключить, что бозо сохранили более тесную связь с Номмо, чем догоны… Или тебе неинтересно?
|
|
|
Хм, Номмо… К этому предмету вы как раз испытываете интерес – после того страха, что довелось пережить в связи с дурацкой картой. Но пусть уж Даймонд поскорее закончит свою презентацию – которая пока что не дала ни единого намека на причину бегства Кью‑Джо из «Гремящего дома», – чтобы вы могли перейти к разговору о нефтяных фьючерсах. Он, разумеется, снова начнет твердить, что игра на бирже – это чепуха, пустая трата времени и ума, однако некоторые технические приемы из него вытрясти, возможно, удастся. А еще вам не терпится вернуться к Белфорду и проверить, сработала ли обезьянья тропа. Да и свою квартиру нелишне превратить в ранчо «Эскимо», ибо восторги Белфорда усилятся, если Андрэ будет пойман у вас, а не у него.
– Ну так что? – спрашивает Даймонд. – Не хочешь про Номмо? Жаль! Увы, жабу можно подвести к воде, но нельзя заставить ее думать. Давай перейдем к Тимбукту.
– Замечательно, – отвечаете вы сухо.
Вы готовы поспорить на все ваши акции, вплоть до вшивого «Юнион карбайда», что Натали он не пудрил мозги разговорами о бозо, Номмо, хреноммо и прочей ерунде.
9:00
– Тимбукту. Город, сделанный из сдобного теста, сотканный из света звезд. Мираж, в который можно войти – если ты не боишься жары. Заброшенный, замкнутый, разрушенный; под вуалью – маска, надетая поверх другой маски. Тимбукту. Высохшая Венеция, опутанная паутиной пыльных каналов. Дитя, родившееся от союза сфинкса и маммоны, зачатое на ложе древнем, как само время. В каждом куске его хлеба хрустит Сахара, по улицам гуляет пепел мертвых книг, под площадями погребена мудрость множества рас – сокровища, которых никогда не коснется лопата археолога. Тимбукту. Город, куда рискуют войти лишь авантюристы; город, который могут простить лишь романтики; город, гостеприимный лишь к бродягам; город, который любят лишь верблюды…
Болтовня. Завораживающая, наркотическая болтовня. Хотя в одном он прав: Тимбукту действительно выглядит так, будто его сделали из теста и звездного света. Это не значит, что город красив, светел или живописен, однако какая‑то таинственность в нем, конечно, есть – прежде всего в той отваге, с какой он расположился там, где городам не полагается быть; в абсолютной экзотичности его архитектуры, в странном органическом нагромождении прямоугольных глиняных домов, словно наваленных друг на друга гигантским нетерпеливым ребенком, не умеющим представить такие вещи, как купол, шпиль или арка, но достаточно капризным и по‑детски прихотливым, чтобы выкрасить каждую третью дверь в ярко‑голубой цвет. А сквозь таинственность проступает жуткое, непобедимое окостенение, желто‑коричневая монотонность, оживленная лишь редким подмигиванием голубых дверей, – неподвижность столь всеобъемлющая, что даже слайды ее передают: если бы Даймонд снимал на видеокамеру, впечатление осталось бы тем же. Город призраков, где призраки не показываются на глаза, где люди проводят жизнь, слушая журчание ветра.
– Ты не первая, кого разочаровал Тимбукту, – говорит Даймонд, опять прочитав ваши мысли. – В средние века этот город служил европейцам символом манящего и недоступного великолепия, таинственным, но абсолютно реальным городом богатства, утонченности, загадки и знания; супермаркетом мечты, где можно было купить соль, пряности, рог единорога, карты Таро, книги, девственниц, евнухов, карликов и саквояжи неочищенной руды; где в роскошном саду на крыше дворца можно было порезвиться со свежекупленной рабыней; где мудреца или святого человека можно было встретить буквально на каждом углу. Да, все это так. Но когда в девятнадцатом веке первые европейцы начали прибывать в Тимбукту, было уже поздно: город перевалил пик своего расцвета по крайней мере триста лет назад. Дворцы разрушились, рынки закрылись, библиотека и университет были сожжены. Люди приезжали, надеясь, что будут кататься в золоте, а вместо золота их ожидал желтый горячий песок. Африканское Эльдорадо. Да, именно так. Кстати, ты знала, что Марлон Брандо называл верблюжий рот самой уродливой вещью в мире?
– Почему?
– Ну, если отвернуть ему губы, то обнажится…
– Ларри, стоп, перестань. Я не об этом. Боже! Я хотела спросить, почему Тимбукту был богатым и роскошным, а превратился в какое‑то… кладбище?
– То же самое можно сказать и про Уолл‑стрит. У всех вещей в материальном мире есть жизненный цикл. Формальная причина заката Тимбукту – если тебе интересно – в том, что европейские купцы в пятнадцатом веке обосновались на западном побережье Африки, и у караванных путей через Сахару появилась альтернатива; а вскоре после этого бедному городу буквально вышибли мозги, когда в 1591 году его наводнили марокканские наемники и бродячие фундаменталисты. Но эти события – лишь экипажи, на которых любят разъезжать перемены. Эволюция, например, разъезжает на бульдозере, закамуфлированном под трехколесный велосипед. А вот с историей все наоборот.
Слова Даймонда наводят на размышления. Если отбросить декоративную часть его болтовни, то получится, что вы не так уж и отличаетесь от средневековых европейских путешественников. Оптимистически отплыв к берегам сказочной земли в поисках богатства, вы после трудного пути добрались до цели – и обнаружили, что сказочная земля давно перевалила свой пик и клонится к закату. Конечно, дни веселого процветания миновали, но является ли сегодняшний спад окончательным? Суждено ли финансовым центрам Америки, некогда могущественным и полным жизни, погрузиться в расползающиеся пески экономической Сахары, чтобы через каких‑нибудь двадцать лет превратиться в грязные деревни, жителям которых, включая вас, не останется ничего лучшего, чем думать о своей ненужности и слушать журчание ветра?
– И смотреть на звезды. – Что?
– Слушать журчание ветра – что‑то я разошелся, читаю тебя, как раздел знакомств в газете, – и смотреть на звезды. – Даймонд доливает чай в вашу чашку. – Знаешь, люди и сегодня прибывают в Тимбукту, ожидая чего‑то… сверхъестественного, фантасмагоричного. А уезжают ворча и ругаясь, с чувством, что их обманули. Но может, дело не в том, что в Тимбукту ничего не осталось? Может, они просто не знают, где искать?
– Не каждый умеет читать мысли, Ларри. Что люди могут там искать? И где они могут искать?
– Ну, начать с университета. Он снова открылся, и, я тебе скажу, это нечто! Меня там научили парочке вещей. Да уж… Очень интересным вещам.
Вжжжик! Вжжжик! Даймонд меняет слайды, картинка летит смазанным стаккато – и замирает на изображении высокой стены навозного цвета. Тимбукту нельзя назвать городом стен, что само по себе удивительно, учитывая его легендарную таинственность, но в пригородах есть несколько огороженных структур, одна из которых, судя по всему, является учебным заведением. Следующий слайд показывает узорчатые кованые железные ворота, за которыми виден двор, заросший банановыми пальмами и цветущими деревьями, а в центре – хотите верьте, хотите нет…
– Это что, пруд?
– Да. А ты думала, в стране, где так низко висит лупа, не найдется лягушек, чтобы ее воспевать? В конце концов, Тимбукту – это оазис.
Следующий слайд: большое квадратное двухэтажное здание, сделанное из глины, в суданском стиле; на втором этаже окна закрыты голубыми ставнями. Дом окружен тенистой зеленью – оазис в оазисе, убежище от тусклого однообразия улиц и сожженных солнцем барханов… Так или иначе на университет он мало похож. Вы уже собираетесь озвучить эту мысль, однако Даймонд меняет слайды, и на экране возникают те же ворота, а перед ними позируют два десятка человек, по виду вполне западных.
– Преподаватели? – интересуетесь вы.
– И да, и нет. Слева – Роберт Антон Уилсон, справа от него Теренс Маккена, Дайан ди Прима и, если не ошибаюсь, Джон Лилли. В заднем ряду можно узнать Тимоти Лири рядом с Карлосом Кастанедой – кстати, его единственная сохранившаяся фотография, – а вот здесь Андрей Годреску, Тед Джоанс, Руперт Шелдрейк, Фритьоф Капра, Гери Снайдер, ну и еще несколько математиков, физиков и художников, о которых ты скорее всего никогда не слышала.
– Да я ни о ком из них не слышала, – говорите вы, кривя душой: помнится, то ли Кью‑Джо, то ли ваши родители упоминали в разговоре некоторые из этих имен.
– Разумеется, эти светила не работают в университете на полную ставку. Все, кто не живет в Африке, приезжают лишь время от времени – и всегда инкогнито. Прочтут парочку лекций или докладов, прослушают парочку курсов. В общем, приезжают не только чтобы учить, но и чтобы учиться. Учителя, студенты – границу трудно провести. Но это не преподавательский состав. Вот… преподавательский состав.
Те же ворота, те же позы, то же количество людей плюс‑минус два. Однако теперь их лица окрашены в различные оттенки асфальта и корицы, а одежда представляет образцы африканского стиля, от белых хламид и льняных костюмов до тюрбанов, цветастых набедренных повязок и звериных шкур.
– Шаманы, предсказатели, колдуны и прочие оккультные деятели, – поясняет Даймонд. – Как ты думаешь, признали бы такие преподаватели диплом твоей бизнес‑школы?
Вы не отвечаете, потому что не слушаете. С тех пор, как в памяти всплыло имя Кью‑Джо, вы пытаетесь сосредоточиться на причинах, заставивших вас согласиться на этот дурацкий пасхальный утренник с картинками.
– Ларри, минуту назад ты упомянул, что в Тимбукту продавались карты Таро… э‑э… в средние века, да? А Кью‑Джо ты тоже об этом сказал? Я просто думаю: может, она увидела какой‑то намек?
В полутьме заметно, как у Даймонда на лбу возникают прозрачные луковички пота; вы буквально чувствуете его внезапно обострившуюся лихорадку.
– Я… не помню так сразу. – Он начинает дрожать. – Извини, мне надо отлучиться. Помыть руки, как говорят денатурированные американцы. Хотя многие из них, закончив свою миссию, забывают это сделать.
Прихрамывая, он уходит в темноту.
9:28
Признайтесь, Гвендолин: вы медлительны. Тормозите, как зомби, играющие в «монополию», как престарелый маразматик на состязаниях по бегу в мешках, как продавец рождественских открыток в Саудовской Аравии. Если вас выбросить из самолета, то самолет приземлится раньше, чем вы упадете. Вот и сейчас – проходит полных пять минут, прежде чем вы понимаете то ужасное, о чем должны были сразу же догадаться. От жуткой догадки чай выплескивается из чашки, а адреналин – из надпочечников.
Элементарно, Ватсон! Менее чем сорок восемь часов назад на этой самой софе сидела Кью‑Джо Хаффингтон. И смотрела вот этот слайд. А Ларри Даймонд извинился и ушел в туалет – так же, как он сделал сейчас, словно давая подсказку. И в его отсутствие произошло нечто радикальное, после чего Кью‑Джо исчезла с лица земли. Это уже не совпадение и даже не дежа‑вю; это история, повторяющая саму себя, шаг за шагом, вплоть до последнего, самого ужасного…
9:30
Какое‑то время вы просто сидите как истукан: руки пытаются остановить пляшущую чашку, глаза поедают изображение на экране, словно надеясь, что кто‑то из преподавателей университета Тимбукту подскажет выход. Затем вы резко вскакиваете, кропите ковер чаем и неуклюже, словно попавший в медвежий капкан новичок тай‑чи, поворачиваетесь назад. Никто не подкрадывается. Комната пуста. И тиха, если не считать слабого нервозного зудения проектора. Мертвая тишина склепа.
Вы напряженно озираетесь, пытаясь усмирить панику и собраться с мыслями. Страх связывает разум, страх похож на загустевший холестерин, на утиный жир, сбежавшийся в жгуты под действием эпинефрина. Под черепом бьется одинокая формула: то, что случилось с Кью‑Джо, не должно случиться с вами!
Первое, что приходит в голову, – это просто убежать. Броситься к двери со всех ног. Удерживает лишь нежелание быть замеченной за таким нелепым занятием, как бегство. (Лучше смерть, чем краска смущения, да, Гвен?) Поставив чашку, вы не спеша идете к двери – легким прогулочным шагом, турум‑пурум, стараясь не принимать каждую жуткую тень, отброшенную какой‑нибудь из африканских масок, за маньяка с ножом. Входная дверь отделена от комнаты небольшим вестибюлем; вы заходите туда, невинно помахивая руками, турум‑пурум, – и замечаете сбоку дверь, из‑под которой пробивается свет. Туалет! Его надо миновать, чтобы добраться до выхода.
Вы медлите. А вдруг это западня? Сама мысль о таком раскладе – будь то жестокий убийственный замысел или просто одна из «безобидных» шуточек Даймонда – приводит вас в ярость. Желтые жгуты страха растворяются в горячей кислоте гнева. Вы решительно нащупываете в сумочке газовый баллончик – и чувствуете, как горн загибается вверх под таким углом, что Гиллеспи и не снилось.
9:44
На цыпочках, с баллончиком в руке, вы крадетесь мимо двери в туалет. Пусть только попробует! Сердце колотит в диафрагму, как кулак хозяина квартиры в дверной косяк вашего отца; ярость столь сильна, что, добравшись до выхода без приключений, вы даже испытываете разочарование.
Еще одна пауза. Надо подумать: действительно ли стоит делать ноги? Конечно, стоит! Из неприятных ситуаций надо уходить, тем более когда есть угроза для жизни. Чего же вы медлите? Открывайте дверь и бегите!
Увы, дверная ручка не поворачивается. Ни вверх, ни вниз. Можно дергать, крутить, тянуть, толкать – все напрасно, дверь заперта плотнее, чем губы жеманницы. Ни шпингалета, ни засова: вас закрыли на ключ.
Отпустив неподвижную ручку, вы медленно оглядываетесь: никаких изменений. «Гремящий дом» тих, пуст и мрачен. Проектор в комнате жужжит, как жук в жестянке. Слева, примерно в шести футах, полоска света очерчивает дверь в туалет.
Вариантов поведения не так уж много. Можно поискать телефон и сыграть в рулетку со службой 911 (в наши дни туда звонят миллиарды, а ответы получают единицы). Можно попросить помощи у индейца, молчаливого типа по имени Ураган, – если, конечно, он дома. И не замешан в происходящем здесь безобразии. Можно покориться судьбе и подождать, пока Даймонд сделает следующий ход. А можно перехватить инициативу. Нанести упреждающий удар. Сыграть агрессивного брокера на бирже под названием «жизнь». В вашем состоянии последний вариант просто неизбежен.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 136; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!