Сон не кончится, пока белый карлик не споет 12 страница
Надо признать: Белфорд – самый надежный вариант. Вы никогда еще не говорили с ним о ссуде, поэтому не уверены в отказе. К тому же есть способы смягчить его сердце. Например, беседа о будущем совместном житье, пусть даже без конкретных обещаний. Но чтобы наверняка открыть все шлюзы в бурлящей Белфордовой душе, надо доставить ему на блюдечке, живой и невредимой, драгоценную беглую макаку. Остановившись на этой мысли (и вымыв мочалкой из пупка комок свалявшихся ниток – неизбежный результат ночи, проведенной в одежде), вы принимаете решение: немедля отправиться в магазин и щедро инвестировать в эскимо банановых сортов.
Да, вы так и сделаете: до отказа набьете банановой вкуснятиной свою морозилку и морозилку своей подруги. А затем откроете в обеих квартирах фрамуги, запертые вчера после несанкционированных вторжений, и на каждом подоконнике разложите эскимо в качестве приманки. Вы также поместите желтые брикетики снаружи на карнизах, чтобы они блестели, как зубы заядлого курильщика; вы привяжете их к перилам балконов, чтобы они светили, как антикомариные фонарики на южном крыльце. Плавясь на солнце, эскимо пропитает банановым духом всю округу, как отрыжка исполинского Гарри Белафонте, и пресловутый маленький негодник, будучи не в силах противиться зовущей музыке запаха, неуклюжей вальсирующей походкой прибежит прямиком в вашу ловушку, причмокивая желтыми губами и встряхивая липким мехом.
|
|
|
Последним взмахом губки вы запечатываете адресованный самой себе промежный конверт. Затем, вытершись, попудрившись и помазавшись кремом, натягиваете золотистые трусики от «Кристиан Диор», а поверх надеваете средней длины шерстяную юбку от «Перри Эллис», белую шелковую блузку и темно‑синий свитер от «Ральф Лорен». Вперед, за банановым эскимо! Вы бодро сбегаете по ступенькам – и в дверях сталкиваетесь с двумя очень серьезно настроенными офицерами полиции.
6:30
Первое, что приходит в голову: они пришли из‑за Кью‑Джо. Бедняжка попала в больницу, в морг, в тюрьму… Ладно, хватит прикидываться! Скажите правду, Гвендолин! Первое, что приходит в голову, – это что на «дискотеке» провели ревизию, и Познер сделал поспешные выводы: не дожидаясь ваших объяснений, он сообщил в комиссию по ценным бумагам и вызвал полицию. И лишь потом, когда страх отступил, вдоволь наигравшись с сердцем в веревочку, вы подумали о Кью‑Джо. Справедливости ради заметим: вы не стали втихаря молиться, чтобы полиция пришла из‑за нее.
Как выясняется, они пришли из‑за Осторожного Насильника.
Осторожный Насильник, названый так из‑за обыкновения пользоваться презервативом, за последние тридцать дней совершил двадцать нападений. Его темперамент столь горяч, что некоторые сиэтлцы склонны подозревать целую банду насильников (забыв, очевидно, собственную молодость). Пресловутые мажоры также находятся под подозрением, хотя круг жертв не ограничивается бездомными или нищими; тем не менее мажоров подозревают буквально все, за исключением мэра, членов муниципального совета и редакторов газет, словом, тех, кто играет в гольф с мажорскими отцами. Так или иначе, полицейские сообщают, что сегодня ночью Осторожный Насильник нанес новый удар. Это случилось уже под утро; жертвой стала работавшая в ночную смену медсестра. Она возвращалась домой на автобусе, а злодей подстерег ее на остановке. Насилию помешал случайный таксист, который бросился на своей машине в погоню; к нему присоединилась полиция, и преступника загнали в угол. Теперь он, судя по всему, прячется где‑то в вашем районе.
|
|
|
– Мы советуем всем, кто здесь живет, особенно женщинам, не выходить на улицу и не отпирать дверей, пока мы не выкурим зверя, – говорит один из полицейских.
– Но сейчас белый день! – протестуете вы. – Я просто иду в магазин. Собираюсь заехать в супермаркет.
|
|
|
– И не думайте, – отвечает полицейский. – Преступник прячется где‑то поблизости и очень опасен.
– Поверьте, мадам, это для вашего же блага, – добавляет его напарник. – К тому же он бросил свой мотороллер как раз на парковке у супермаркета!
6:33
Сердце спотыкается о веревочку, падает на асфальт и обдирает коленки.
– О боже… только не это! – шепчете вы.
– Что‑то не так?
– В общем, да. Я знаю, кто это.
– Что, простите?
– Ну, насильник. Я знаю, кто он такой.
– Вы уверены? Откуда вы его знаете? Он здесь живет?
– Долго рассказывать. Но это скорее всего он, больше некому. Я смогу сказать наверняка, если увижу мотороллер.
– Сесил, – говорит старший полицейский, – вызови‑ка Смоки, пусть отвезет вас к мотороллеру. А я пока найду коменданта, попрошу его предупредить остальных квартиросъемщиков.
– Владельцев, – поправляете вы.
– Что?
– Это наши собственные квартиры, мы их не снимаем.
– Хорошо, хорошо, – говорит Сесил. – Следуйте со мной.
6:39
Брошенный мотороллер, уже погруженный в полицейский фургон, оказывается новой сверкающей «хондой» шафранного цвета, к которому цвет вашего румянца подходит идеально, несмотря на отсутствие металлических блесток.
|
|
|
– Извините, ради бога, – говорите вы полицейским.
Не надо быть следователем, чтобы увидеть: вы скорее обрадованы, чем разочарованы; скорее смущены, чем обрадованы.
– Ничего страшного, мы все иногда ошибаемся. – Смоки достает ручку и блокнот. – Сообщите имя и адрес подозреваемого.
– Какого еще подозреваемого?
– Того парня, про кого вы думали, что он насильник.
– Но это же не он!
– Почему вы так уверены? А если он сменил мотороллер?
Рация в патрульной машине просыпается и в промежутке между трескучими разрядами кричит:
– Сорок седьмой, ответьте!
– Сорок седьмой слушает.
– Сорок седьмой, у нас сигнал: дикая обезьяна на свободе, мешает утренней службе в парке Киннеар. Принимаете вызов?
– Нет, конечно! – отвечает Смоки. – Вы что, смеетесь? Мы работаем, у нас сто шестидесятый, вы же знаете! Позвоните в общество защиты животных.
– Понял, сорок седьмой.
– Они там совсем рехнулись! Снимать людей со сто шестидесятого из‑за дурацкой обезьяны!
– Я знаю, кто это! – встреваете вы.
– Кто, насильник?
– Нет, обезьяна. Я знаю эту обезьяну!
Полицейские переглядываются и закатывают глаза.
– Подождите, вы не понимаете! Это мой друг. В смысле, хозяин обезьяны…
– Мадам, – говорит Сесил, – прошу вас выйти из машины.
– Да нет же, правда! Я…
– А ну выйди из машины! Будешь нарушать спокойствие – я тебя в «Харборвью» отвезу! Тебе там самое место! Я бы сейчас отвез, да времени нет. – Он хлопает партнера по плечу. – Поехали, Смоки!
Не успеваете вы как следует хлопнуть дверью, как патрульная машина номер 47 врубает сирену, запускает звездно‑полосатую мигалку и уносится прочь, в сторону района, еще недавно считавшегося вашим временным пристанищем. А вы остаетесь кипеть и бурлить в сиропе ярости, унижения, досады и пары‑тройки других хорошо знакомых эмоций.
6:51
Кассирша желает вам всего доброго; вы отвечаете таким взглядом, что ей остается только недоумевать, как у женщины, только что купившей две дюжины банановых эскимо, может быть столь дерьмовое настроение.
Одной из причин вашей досады является замешательство: теперь, когда куплена обезьянья приманка, непонятно, что с ней делать. Андрэ, судя по всему, развлекается с верующими в парке Киннеар; к тому времени, как вы туда доберетесь, все уже уйдут, ибо на здешней широте солнце взбирается по небосклону быстрее, чем любопытный студент – по водосточной трубе женского общежития. И даже если успеть до конца церемонии, нельзя же просто ворваться в благочестивую толпу, размахивая банановым эскимо! Это привлечет нездоровое внимание и, вероятнее всего, закончится новой встречей с Сесилом и Смоки. Поэтому вместо того, чтобы бегать за Андрэ – занятие, чреватое конфузом и разочарованием, – нужно заставить его бегать за вами. Проблема в том, что вы не можете вернуться, хотя до дома всего десять минут ходьбы: район оцеплен, на каждом перекрестке стоят патрульные машины. Путь к Белфорду, однако, свободен, а следовательно, отправиться к нему – это единственный вариант, тем более что вы и так собирались начать организацию западни с его квартиры.
По пути к Белфорду, слегка дрожа от утренней прохлады (хотя для мороженого температура воздуха на несколько градусов выше оптимальной), вы продолжаете размышлять о феномене присутствия Андрэ на утренней службе. Совпадение? Знак протеста? А может, примат пришел, потому что и впрямь переродился?… Нет, нет и еще раз нет! Животные, пусть даже самые умные – в особенности самые умные, – не разделяют болезненной тяги человека к обобществлению блаженства, к систематизации благоговения, к учету тайны и приручению святости. Обезьяне не имеет смысла перерождаться, у нее с первого раза все отлично получается. По крайней мере так считает Кью‑Джо. Вы, конечно, не специалист в духовных вопросах, однако имеете серьезные основания подозревать, что макака, вращавшаяся среди аристократов на швейцарских лыжных курортах, найдет общество сиэтлских лютеран нестерпимо скучным, серым и суровым.
7:10
Судя по перевернутой банке печенья и распахнутой морозилке, Андрэ побывал здесь по крайней мере один раз после отъезда Белфорда. Воодушевившись, вы кладете несколько эскимо в морозилку, а остальное содержимое первой коробки выкладываете в виде дорожки, ведущей с крыши гаража на балкон, а оттуда в кладовку, где жадную макаку можно будет запереть, резко хлопнув дверью. С чувством удовлетворения, но не питая особых иллюзий, ибо мартышкообразный похититель брильянтов, как известно, отнюдь не дурак, вы усаживаетесь в любимое кресло Белфорда. При помощи пульта включаете радио и переводите его на канал городских новостей, чтобы без промедлений узнать об окончании охоты на человека в вашем районе. В семь пятнадцать радио сообщает, что насильник все еще на свободе, хотя кольцо сжимается. А доктор Ямагучи созвал пресс‑конференцию, которая состоится в десять часов, – наверное, для того, предполагает диктор, чтобы объяснить свое вчерашнее поведение. Да уж, интересно бы послушать. О боже!
Подобно цепочке эскимо, мысли о набравшемся ученом ведут к Ларри Даймонду. И вот уже вы сами заперты в кладовке – в кладовке угрызений совести. Еще чуть‑чуть, и вы официально обвинили бы его в изнасиловании! Уже готовы были назвать его имя! Если эти подозрения были беспочвенными, даже безответственными – что же сказать о попытках взвалить на его плечи вину за исчезновение Кью‑Джо? Конечно, он и сам хорош: позволяет похотливым позывам дергать за нитки, пренебрегает приличиями, ведет себя как безумец и свинья. Но ведь он болен, страдает, может, даже скоро умрет – а вы его так подвели! Совершили грех лжесвидетельства.
Насколько сильны эти угрызения? Не настолько, чтобы сознаться и извиниться. Чего не знаешь, то не повредит… А что, если он знает? Ведь с тех пор как Даймонд оказался «на особом листке» (что бы ни значила эта маргинальная чушь), он способен взламывать сны и похищать мысли. Сидя в пропахшем обезьяной Белфордовом кресле, держа на коленях коробку тающего эскимо, вы думаете, что с Даймондом надо либо поговорить, причем как можно скорее, либо уже избегать его, как налоговой инспекции, до конца своих дней.
Радиофицированное такси подъезжает к дому Белфорда через девять минут. В ответ на слова «Гремящий дом, пожалуйста» водитель приходит в замешательство и бормочет – не то на санскрите, не то на арамейском, не то на языке урду. Тем не менее, выслушав ваши разъяснения, он после обычного числа неверных поворотов и аварийных ситуаций успешно подъезжает к боулингу. Вместо чаевых вы вручаете ему коробку, пропитанную желтой слизью.
– Для ваших детей, – говорите вы щедро, даже мысли не допуская, что у представителя третьего мира может не быть обильного потомства.
Блондинка Натали, как раз в этот момент выскальзывающая из дверей «Гремящего дома», наверное, принимает вас – смуглокожую и черноглазую – за жену таксиста.
7:57
В течение нескольких напряженных секунд Натали обменивается с вами обжигающими взглядами («Кофейная потаскуха!» – «Чопорная ведьма!»), а потом вы разворачиваетесь и гневно маршируете прочь.
– Гвендолин, подожди!
Вы оглядываетесь через плечо, но продолжаете шагать. И тормозите лишь после того, как Даймонд произносит:
– Натали, познакомься: это Гвендолин, в которую я необъяснимо и безнадежно влюблен.
Остановившись, вы упираете руки в бока – непреклонно и в то же время заинтригованно – и пытаетесь понять: может, похабник и его шлюха над вами подшучивают? Может, Даймонд подшучивает над вами обеими? А если он серьезен – в своем ли он уме?
– А, все понятно! – говорит Натали.
Губы Даймонда искривляются, словно поддетые рыболовным крючком.
– Что ж, – добавляет она, – по крайней мере теперь я знаю: дело не во мне.
– Я отвлекся, – кротко соглашается Даймонд.
– Это уж точно, – вздыхает она.
– Я не собираюсь вам мешать. – Сарказма у вас в голосе на пару дюймов больше, чем у нее.
– Уже помешали, – отвечает Натали. – Несколько часов назад.
Встряхнув белыми волосами, она взбегает вверх по пандусу – и, зацепив вас рукавом, обдав запахом запеканки из кошачьих консервов, бросает:
– Надеюсь, вы будете жить счастливо и умрете в один день!
– Обещаем! – радостно восклицает Даймонд. – Можешь на нас рассчитывать.
– Послушайте, я только хотела кое‑что передать мистеру Даймонду! – кричите вы ей вслед.
Но Натали торопливо шагает к маленькой японской машинке, по которой, похоже, потоптался Годзилла. А вы остаетесь наедине со скабрезным мерзавцем, встречающим вас улыбочкой, которую овечка могла бы поставить в рамочку.
8:30
– Тимбукту. Конец всех дорог. Столица великого Ничто. Бессменный фронтир географии; тупик, куда прибывают путешественники в инвалидных колясках. Тимбукту. Город тайны, последний приют беглецов, отдаленный перекресток, где неопределенность пересекается с экзотикой, а мечты – с отшельничеством. Тимбукту. Предел, за которым ничего нет. Затерянный. Заброшенный. Ближе к Луне, чем Нью‑Джерси. Соперничающий с Катманду за звание самого музыкального города‑поэмы. Тим‑бук‑ту. Фонетическое чудо света. Город, название которого хочется повторять… а жить в нем не хочется.
Это уж точно. Не хотели бы вы там жить. Даже двух минут не остались бы в чертовом Тимбукту. Вы и в «Гремящем доме»‑то не собирались задерживаться дольше двух минут: «Я проезжала мимо и решила зайти, сказать, что доктор Ямагучи дает пресс‑конференцию в десять часов», – но Даймонд заманил вас в дом (еще не успевший остыть от этой кофейной вертихвостки), резонно заметив, что слайды с видами Тимбукту могут пролить свет на исчезновение Кью‑Джо. Он привел вас в просторную, плохо освещенную комнату, где за исключением пухлой кожаной софы практически не оказалось мебели; паркетный пол застилали толстые, красочные и, наверное, безумно дорогие восточные ковры, каких вы раньше никогда не видели, а стены были увешаны африканскими масками, многие из которых напоминали морды лягушек. Даймонд усадил вас на софу (которую вы украдкой обнюхали на предмет ароматических следов Натали) и угостил мятным чаем (который вы тоже попытались обнюхать – на предмет присутствия наркотиков), а потом включил проектор и буквально загипнотизировал – да, именно загипнотизировал, другого слова не подберешь, – необычной манерой разговора.
– Тимбукту. Последний оплот чистоты. Ибо мать чистоты – уединение. Люди завидуют Тимбукту, потому что Тимбукту отделился от них. Этот город – целое, которое люди раздробили; святыня, которую они продали. Подобно аду и раю, Тимбукту расположен в нашем сознании; его существование можно ставить под сомнение, однако нельзя отрицать. Тимбукту. Навигационная звезда воображения, джокер в колоде картографа.
8:33
Гипноз или не гипноз, вы держитесь замкнуто. Сохраняете дистанцию, даже не спрашиваете, как Даймонд себя чувствует – уж наверное, не так плохо, раз провел ночь с Натали, – а когда он вставляет первый слайд и на экране появляется бескрайний равномерный океан растаявшего бананового эскимо, то даже фыркаете, намекая на отсутствие изображения:
– Хм, неудивительно, что Тимбукту так сложно найти.
– Это Сахара, Гвендолин. Пустая и бесплодная? Да, конечно! Сахара безжалостна и обманчиво безлика, но при этом незабываема, уверяю тебя.
– Да, наверное. Для тех, кто любит бежевый цвет. Даймонд меняет слайды; на экране практически ничего не меняется.
– Выглядит бескрайней, да? А это лишь фрагмент. На территории Сахары можно разместить всю Америку вместе с Аляской, и еще для продуктовых сумок Кью‑Джо место останется.
– Сплошной песок… Столько земли пропадает.
– Камней там не меньше, чем песка, как ни странно. И дважды за свою историю Сахара была покрыта водой. Представь: тут плавали рыбы и лягушки, черепахи и крокодилы. Их скелеты попадаются на каждом шагу.
– Очень мило.
– Когда великим океанам и великим пустыням становится скучно, они просто меняются местами. К счастью для нас, это происходит реже, чем раз в неделю. Вообще у океанов и пустынь много общего. С нашей точки зрения, океаны более важны – как для сиюминутных нужд, так и в исторической перспективе, – однако мне больше нравятся пустыни. Они показывают, как красиво выглядела бы земля, если бы не было людей. Сахара – пожалуй, единственное место, которое мы не обгадили. Смотришь на нее – и понимаешь, какой была наша планета до того, как мы вылезли на сушу. И какой она станет, когда мы вернемся в океан. Еще чаю?
– Спасибо, не надо. А что, Тимбукту находится в пустыне? – Подсознательно вы хотите, чтобы гипноз его слов продолжался.
– Пока еще нет. Но когда‑то он там окажется. – Даймонд снова меняет слайд: те же опаленные кратеры, пепельные сопки, желтые дюны.
– Тимбукту движется?
– Движется Сахара. Идет на юг, как тоскующий по родине блюз‑гитарист. Сейчас, пока мы здесь сидим, она подползает к Тимбукту, лижет ему ноги – хотя не с таким удовольствием, как я лизал бы твои. Факт остается фактом: Сахара медленно пожирает Тимбукту. Но не бойся, я тебя не съем. Несмотря на твою аппетитность.
– Ты настоящий джентльмен, Ларри. Твоя сдержанность выше всяких похвал. Однако давай не отвлекаться.
– Ты все время куда‑то торопишься. А знаешь, что стремление скорей добраться до цели – это скрытое желание смерти? Таким, как ты, Сахара пошла бы на пользу. Если море учит нас скромности, то пустыня учит терпению. Тимбукту никогда и никуда не спешит. Вот и мы не будем спешить в Тимбукту. Мы же договорились: я покажу тебе слайды в той последовательности, как их смотрела Кью‑Джо. А значит, до Тимбукту еще минут пятнадцать. Сначала мы навестим…
Вжжжик! Даймонд меняет слайды, и на экране появляется широкая мелкая река.
– …племя бозо.
8:44
Мали (не путать с Бали и уж ни в коем случае с Малибу или Мауи!) – довольно большая засушливая земледельческая страна на северо‑западе Африки. На протяжении шести веков, с 1000‑го до 1600 года, Тимбукту был самым богатым и могущественным городом Мали; более того, самым богатым, могущественным и ученым городом за пределами хорошо изученного «цивилизованного» мира. Секрет процветания этого дальнего оазиса заключался в его расположении – там сходились главные караванные пути через Сахару, – а также в близости реки Нигер. По реке к побережью Атлантики переправлялись пряности, соль, рабы, ткани и манускрипты, доставляемые в Тимбукту верблюжьими караванами.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 174; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!