Писательницы, поэтессы и переводчицы 9 страница
На званых ужинах и в театре женщина появлялась в вечернем платье – более нарядном, открывавшем шею и плечи. Бальные платья обычно шились из более легкой ткани, к нему обязательно надевали перчатки. Дорогие украшения считались признаком дурного вкуса и мещанства, но можно было надеть нитку жемчуга или кораллов, цепочку с камеей.
Уходят в прошлое помады, белила и румяна, причем из женской моды даже быстрее, чем из мужской.
В 1793 году петербургский публицист Николай Иванович Страхов напишет сатиру «Плач Моды об изгнании модных и дорогих товаров», в которой обозначит приход новой эпохи: «Уже исчезает в сердцах слепое повиновение власти моей; исчезает могущество игрушек и мелочей, которые в руке моей управляли миром; уже безделки не чтутся совершенствами достоинств, а разорение и глупость не ставятся великостию мотов и славою вертопрахов! Для глаз глупцов приманчивая наружность, для пустых голов милые приятности, для развратных сердец восхитительные предметы уже попраны и изгнаны. Здравый смысл, разруша владычество мое, разрушил и замыслы мои к пагубе рассудка, совести и денег. Рыдай, возлюбленное щегольство и ветреность! Стонай со мною, дурачество и роскошь!
О, праведное заблуждение! прилично ли пылиться иною какою пылью, кроме пыли французской? Увы! отныне французское пудро не будет тучами летать в уборной, а благовоние жервеевой помады не услышит отныне ни один щеголь и щеголиха. Подлое пудрицо и помадишка посрамят на веки кудри большого света, и вскоре под бременем сей пыли и мази самая модная голова заразится постоянством и рассудительностью! Да восплачут со мною все щеголи и щеголихи, которым для доказательства ума и достоинств прежде стоило только качнуть благоуханною головою и тряхнуть душистыми кудрями!
|
|
|
Кружевные манжеты, всем могуществом моим защищаемые, и вы среди славы своей навеки посрамлены! Доныне рука богатого щеголя без вас никуда не могла являться, а страстный любовник и искательный жених почасту подымали их вверх, дабы обращать взоры милых своих на драгоценные и преузорочные нити. Поседелая красавица почитала вас лучшим подарком для угождающего ей волокиты; нити и сеточки ваши творили цепи правоте и уловляли невинность. Увы, и преславные кружева подвергнулись общему с вами изгнанию!
Позднее потомство да содрогнется о изгнании накладок для дамских платьев! Помощию мудрого изобретения оных являлись новые красы и достоинства по краям платья и на подоле. Приятная их непрочность и похвальная дороговизна безделиц со вкусом приметным образом отличали ветрениц и мотовок от рассудительных и умеренных женщин. Увы! чем ныне отличаться будут полные котелки от пустых и пустые головы от набитых умом? Исчезла надежда разоряться и убыточиться! Большой свет не может делать больших издержек и больших глупостей!
|
|
|
Чей стон еще мне слышится? Увы! рыдают линобатист, флёр, марль, креп, дымка и тарлатан (названия тканей. – Е. П.). Тленные драгоценности, что может мне заменить потерю вашу? Целыми веками приобретенное искусство в шитье и уборах вами восприяло совершенство свое и славу. Во мраке невежества гибнувший в селах женской пол во множестве из хижин переселялся в господские девичьи. Крестьянка, долженствовавшая вступить в брак, предопределяемая вечно держать в руке серп и дойник, со славою старелась в девстве за пяльцами и тамбурной иглою, приобретала бессмертие. Оскудение полей награждалось полями, изображенными на тленных драгоценностях; не размножалось подлое отродье сельских жителей; род человеческий извлекаем был из гнусной простоты и невинности. О! вы, преухищренные французские продавицы! Навсегда низвергнуты уже памятники премудрости вашей в дурачествах; навсегда разрушилось бессмертие ваше, свидетельствуемое славными изобретениями разновидных мелочей и безделок!
|
|
|
Прекрасные серьги, перстни и кольца с эмалью приемлют уже от щеголих последнее целование. Бусы исчезают со света и вееры с изображением приятных дурачеств навеки изгоняются. Болтание серьгами отныне не будет придавать ветреным головам пленяющей красивости. Отныне милой девице и страстно любимой невесте ни один щеголь не может подарить на мизинец ни Gage d’amour (от франц. – залог любви), ни Gage d’amiti (от франц. – залог дружбы). Нежной белизны рука не поправит на шее голубых бус, а картинки на французских спичках не станут прохлаждать лица!
Жилеты, кафтаны шитые и полосатые казимиры не будут уже придавать собою пестроту достоинствам. Пуговица, округленная за морем, не будет видна на поле щегольского кафтана. Пряжки, на волос покрытые серебром, уймутся местничаться с настоящими. Башмаки и сапоги, преплывшие моря, не видны будут на ногах; выписная шляпа не покроет головы, а привозные трости и хлысты навеки исхитятся из рук щеголей. Умолкнут брелоки, и часы с эмалью не покажут время! Прострется всюду умеренность, расточение померкнет, и щегольской свет погибнет!
На детские резвости, игрушки и куклы отныне не потратят родители половины своих доходов. Отныне взрослые не будут дорого давать за то, чтоб было во что положить перышко для ковырянья в зубах. Охотницы до обмороков из дешевых фляжек будут нюхать спирт. Увы! и сор для нюханья не станут уже хранить под эмалью и разноцветным золотом!
|
|
|
Прости навеки, шампанское, единое пьянство, позволенное богатым шалунам! На пирах и за столом не будешь уже ты плескаться вверх и кипеть в бокалах! Да восплачутся винолюбивые вертопрахи и вместе с ними все те, которые любили напиваться дорогими винами и вскружать себе голову парами заморских настоек!
Увы! умеренность всюду водворяется! Стены без французских обоев и простой фонарь для освещения гостиной отныне всюду представлять будут противную глазам дешевизну! Щеголиха не будет убираться на выписном табуре, а щеголь вертеться на заморских креслах и канапе. Во всех подъездах слышно будет хлопанье простыми бичами; иностранное колесо не будет биться об мостовую, а выписная рессора гнуться под легкими щеголями и щеголихами!
Плачьте и стонайте, злополучные изгнанники! Ветреностию утвержденное, дурачеством обороняемое и роскошию вознесенное владычество мое поколебалось и пало. Увы! что есть плачевное существо мое и непостоянная слава моя? Производить прелестное, отметать оное для нового, новое делать старым, в один день быть славимой и хулимой, одним днем умирать и оживляться: се тщета и ничтожество моей великости, основанной на удовольствии и скуке, на прилеплении и непостоянстве.
О! вы, ветром наполненные головы щеголей, и вы, непостоянством биющиеся сердца щеголих! гнусная рассудительность способна ли ежедневно угождать вашим вкусам и прихотям; ежедневно переменять ваши украшения и достоинства? Ежедневно решала я, что должно почитать хорошим или худым, умным или глупым, старым или новым. Гонимо мною было продолжительное единообразие, постоянное употребление вещей и гнусная их дешевизна. Утро начинало славу вашу одним убором; к полдню другое выдуманное довершало вашу великость; к вечеру третье изобретенное умножало вашу красоту. Кораблями отягощенные моря, столицы, наполненные продавцами, дома, населенные художниками и художницами, возвещали мою заботливость о переменах и новостях. Апрельский ветер ежегодно придувал к петербургским берегам плывучие магазины с модными товарами; майский мчал их обратно с здешними сокровищами и в оборот с новыми безделками; в августе успевали приплывать оные за новыми деньгами. Так текли счастливые дни моего владычества; а ныне скоро единообразность и умеренность наложит цепи на вкус, щегольство, подражательность и дурачество!
Внемлите стону моему, возлюбленные мною подражательность и расточение! Подкрепите могуществом вашим обессиленную от горести владычицу свою. Вопреки рассудку и умеренности произведите тленность и новости, достойные ума и кошелька щегольского света. Отмстите за французское пудро и помаду французскою гребенкою и драньем рукою француза. Внушая расточителям охоту выдумывать на месте дурачества, коим подобные доныне изобретались за морем, отмстите тем за изгнание выписных изобретений. Отмстите за лино‑батист, за тарлатан и достойных их сотоварищей изобретением новейшей тленности. Замените магазины мод девичьими и соделайте оные училищами нового расточения. Отродье кружев и кружевных манжет, потомство разного рода французского шитья, да возродятся под перстами, коим повинуются коклюшки, филейная и тамбурная нить. Умоляю праздных красавиц и щеголих держать при себе премножество вечных тружениц для шитья и поделки юбок, жилетов, накладок, платков, чепцов, шляп, шарлот, тюрбанов, манжет, кошельков и книжек. Умоляю расточителей и вертопрахов не оставлять похвального рвения разоряться и дурачиться. Всех выдумщиков и выдумщиц заклинаю вспомоществовать и покровительствовать оставшимся здесь исчадиям моим. Преславным изобретательницам новостей, преухищренным французским продавицам модных товаров даю и подтверждаю право производить новые моды; всюду истреблять продолжительную единообразность, не терпеть постоянного употребления вещей, а более гнусной прочности и дешевизны оных!
Спешите, расточители и мотовки, закупкою остальных товаров запастись на долгое время потомством изгоняемых мелочей и дурачеств. Явите себя в последний раз покровителями разорительного щегольства. Раскупайте все у продавцов по двойной и тройной цене; да не восстонут они с оставшимися на руках их товарами! На русском аршине да свистит непрестанно французская тафта, и всею силою да вытягиваются на оном линобатист и тарлатан. Сомнутые не здешними руками шарлоты (шляпа с розеткой, названная по имени Шарлотты Корде, убийцы Марата. Такие шляпки носили сторонницы монархии. – Е. П. ), тюрбаны, чепцы, наколки, диадемы, бандо‑д’амур („повязка любви“ – дамский парик из зачесанных высоко вверх волос, переплетенных с лентами. – Е. П. ), накладки, гирлянды, косынки и рукавки всемогуществом денег да освободятся от заточения и изгнания. Да удостоятся гостеприимства карманов и комод дорогие галантерейные безделки. При последнем издыхании своем злополучные мелочи из магазинов и лавок простирают к щегольскому свету умиленный глас: будьте милостивы и жалостливы до нас бедных, к заточению и изгнанию осужденных дурачеств!»
Прислуга
В допетровской Руси девушки и женщины, находящиеся в услужении, назывались дворовыми девушками, сенными (от сени – нежилая часть дома между жилой частью дома и крыльцом или разделяющая две половины дома, которая обычно использовалась для хозяйственных нужд, а летом могла использоваться и для ночлега) или горничными (от горницы или горней комнаты – чистой комнаты обычно на втором этаже дома, где жили дочери хозяина). «Одни из служанок – обыкновенно девицы – занимались исключительно вышиванием вместе с госпожой и другими особами хозяйского семейства женского пола, другие – обыкновенно замужние – выполняли черные работы, топили печи, мыли белье и платье, пекли хлебы, приготовляли разные запасы, третьим поручалась пряжа и тканье», – пишет Н. И. Костомаров в книге «Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях».
Дворовые и сенные девушки остались в родовых усадьбах, горничные переехали с хозяйками в Петербург. Им пришлось многому учиться: помогать хозяйкам надевать фижмы и зашнуровывать корсеты, высоко зачесывать и пудрить волосы, украшать прически цветами и лентами, стирать, гладить и хранить платья из новых, незнакомых тканей. Кроме того, горничные мыли пол, убирались в комнатах, проветривали и перестилали постели, чистили серебряные приборы. Если девушка была единственной служанкой в небогатом доме, на нее сваливалась вся домашняя работа.
В Англии, где все жители были лично свободны, слуг нанимали, причем за приличную сумму (горничная среднего звена получала в среднем 6–8 фунтов в год, плюс дополнительные деньги на чай, сахар и пиво, горничная, которая прислуживала непосредственно хозяйке (lady’s maid), получала 12–15 фунтов в год плюс деньги на дополнительные расходы, ливрейный лакей – 15–25 фунтов в год, камердинер – 25–50 фунтов в год). Русские были избавлены от этой необходимости – они, как правило, брали в услужение своих крепостных. Разумеется, обученная горничная ценилась выше простой девки, только что привезенной из деревни, ее при случае выгодно продавали.
В газетах того времени не редки такие объявления: «В приходе церкви Св. Николая чудотворца, в школе, продается 20‑ти лет, собою видная и к исправлению горничной работы способная девка и хорошо выезженная верховая кобыла», «За 180 рублей продается девка двадцати лет, которая чистит белье и отчасти готовит кушанье. О ней, как и продаже подержанной кареты и нового седла, спросить на почтовом дворе», «За излишеством продается пожилых лет прачка за 250 рублей», «Продается молодая горнишная девка изрядная собой, умеющая шить золотом и приготовлять белье. Видеть ее и о цене узнать можно в Большой Миллионной у Конюшеннаго мосту в доме булошника под № 35, у дворника», «На Петербургской стороне в Малой Дворянской улице под № 495 продается горнишная 13 лет девка, знающая все принадлежащее до горничных услуг, и которая при том лица весьма приятнаго».
Очень редко у личных горничных имелась своя комната неподалеку от комнаты хозяйки. Как правило, служанкам обустраивали комнаты на чердаках или в специальном флигеле. В одной комнате могли спать несколько служанок, иногда им приходилось делить и постель. Слугам запрещалось пользоваться теми же ванными и туалетами, которыми пользовались хозяева. До появления водопровода и канализации горничным приходилось таскать ведра горячей воды для хозяйской ванны. Сами они мылись в тазах и лоханях – обычно раз в неделю, а пока горячую воду несли из подвала на чердак, она могла запросто остыть.
Мы видели, что в русских комедиях (кстати, в полном соответствии с европейской традицией) горничные часто становятся подружками и помощницами своих хозяек, дают им советы, как держать себя с родителями, как привлечь поклонника, передают им письма, устаивают любовные дела. В благодарность драматург обычно выдает горничную замуж за лихого камердинера – личного слугу хозяина дома. Кроме того, им часто поручается произнести заключительную фразу, в которой сконцентрирована мораль комедии. Например, уже знакомая нам комедия Екатерины II «О времена!» завершается так: «Мавра (одна). Вот так наш век проходит! Всех осуждаем, всех ценим, всех пересмехаем и злословим, a того не видим, что и смеха, и осуждения сами достойны. Когда предубеждения заступают в нас место здравого рассудка, тогда сокрыты от нас собственные пороки, а явны только погрешности чужия: видим мы сучок в глазу ближнего, а в своем – и бревна не видим».
Костюм горничной складывался постепенно, обычно они носили из платья простого фасона, из темной однотонной материи (шерсти или шелка) со стояче‑отложным белым накрахмаленным воротничком, отделанным кружевами или рюшками. Затем стали обязательны белые манжеты, наколка из белых накрахмаленных кружев или, реже, накрахмаленный чепчик круглой формы с двумя короткими «хвостами» сзади и фартуки из белого накрахмаленного батиста или тонкого полотна.
В. Л. Боровиковский. «Лизонька и Дашенька». 1794 г.
И. Е. Георги отмечает, что «большая часть женщин среднего состояния, такожде и дочери многих ремесленников, горничные девушки и служанки знатных, особ ежедневно причесаны, чем многие руки занимаются». Под «многими руками» он подразумевал парикмахеров, которых было в Петербурге множество. Но, разумеется, горничные, которые, как правило, должны были уметь при случае причесать хозяйку по последней моде, без труда могли причесывать друг друга.
Портреты горничных семейства Державиных не сохранились, но горничных его ближайшего друга Николая Львова можно увидеть на картине Владимира Лукича Боровиковского «Лизонька и Дашенька», написанной в 1794 году. Для того чтобы позировать художнику, девушки надели господские драгоценности и модные платья в античном стиле.
Кроме горничных в доме работали кухарки, посудомойки, прачки. Женщины‑служанки могли помогать накрывать на стол, но во время званых ужинов и приемов они не входили в столовую. Это было обязанностью ливрейных лакеев. Но их судьбе не завидовали – когда хозяева уже отказались от париков и пудры, лакеи еще долго вынуждены были надевать парики или пудрить волосы, из‑за чего они часто утончались и выпадали. Если были дети, в доме появлялись кормилицы, няньки и гувернантки. О последних мы поговорим в следующей главе книги.
В богатых домах часто жило множество приживалок и приживалов, которые в благодарность за хлеб и кров развлекали хозяев и выполняли их мелкие поручения. Публика эта была большей частью скандальная, склонная к обманам и воровству. Приживалы и их плутни часто становились темами комедий XVIII века, например комедии Екатерины II «Шаман сибирский». Позже одинокие пожилые богатые дамы стали брать себе в дом компаньонок: как правило, из бедных родственниц. Были среди компаньонок девочки, взятые на воспитание из приюта, вдовы или старые девы. В их обязанности входило также развлекать госпожу, читать ей, писать письма, передавать распоряжения слугам и т. д. Иногда пожилые хозяйки развлекались, наряжая компаньонок в свои нарядные туалеты. Добрая хозяйка могла дать компаньонке приданое и устроить ее замужество, но чаще они старели вместе со своими госпожами и если переживали их, то жили на пенсию, оставленную им, и на те деньги, которые удалось скопить за годы службы.
Дети
Дети – их рождение, уход за ними и первоначальное воспитание – были важной частью женской жизни. Об этом и поговорим.
В родах женщине‑дворянке обычно помогала акушерка. Сначала для повивальной бабки не предусматривалось специального образования, она училась, как любой ремесленник, у своего учителя, непосредственно в процессе приема родов. Царская семья предпочитала приглашать иностранных врачей и акушерок, вероятно, полагая, что их квалификация выше. Так, придворным врачом Петра I был доктор Николай Бидлоо (1670–1735) из Амстердама. В течение 20 лет с Бидлоо сотрудничала акушерка Энгельбрехт, также приехавшая из Амстердама; они оба оказывали акушерскую помощь на дому. В 1740 году Л. Л. Блументрост рекомендовал «капитаншу Энгельбрехт» в повивальные бабки ко двору Анны Иоанновны на том лишь основании, что «она бывала в родах вместе с доктором Бидлоо».
Бидлоо способствовал открытию в 1707 году Московского госпиталя, при котором обучались лекари и оказывалась акушерская помощь. Уже после его смерти открыли специальное акушерское отделение.
Позже, в 1754 году, под руководством русского грека П. З. Кондоиди, получившего образование в Лейдене, в Москве и Петербурге в 1754 году открываются акушерские школы (они тогда назывались повивальными). Обучение там велось немецкими врачами, и обучались главным образом немки. Тем не менее получивших образование повитух часто назвали по старой памяти «бабка голландская» или просто «умная голландка».
До конца XVIII века этими двумя школами было подготовлено всего 65 акушерок. В 1754 году при Императорском дворе появилась должность придворной акушерки, первой на нее назначили голландку Адриану Ван дер Шаар. Она наблюдала во время беременности царевну Екатерину Алексеевну (будущую императрицу Екатерину II) и принимала у нее роды.
В 1757 году учредили статус присяжной акушерки или повивальной бабки, которую экзаменовали, допускали к работе и предписывали ее обязанности. В это время в Петербурге было зарегистрировано всего 14 акушерок, а в Москве – 5.
При царствовании Екатерины II в 1789 году создан «Устав повивальным бабкам», гласивший:
«1. Всякая повивальная Бабка должна быть в звании своем испытана, удостоена и присягою обязана; притом благонравна, доброго поведения, скромна и трезва, дабы во всякое время в состоянии была дело свое исполнять.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 199; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!