РАССКАЗ О ЧЕСТНОМ КАСПЕРЛЕ И ПРЕКРАСНОЙ АННЕРЛЬ 7 страница
Тем временем в доме коменданта происходили бурные сцены. Полковница была крайне раздражена пагубной вспыльчивостью мужа и собственной слабостью, с которой подчинилась ему в минуту варварского изгнания дочери из дома. Она, когда грянул выстрел в спальне коменданта и оттуда выбежала дочь, потеряла сознание; правда, она скоро пришла в себя; но в минуту ее пробуждения комендант сказал лишь, бросая разряженный пистолет на стол, что жалеет, что напрасно ее напугал. Затем, когда речь зашла об отобрании детей, она отважилась робко заметить, что на такой шаг они не имеют никакого права; еще слабым после обморока и трогательным голосом она просила избегать резких и насильственных выступлений в их доме; но комендант ей ничего не ответил и только с бешенством, обратившись к лесничему, крикнул: «Иди и добудь их мне!» Когда пришло второе письмо графа Ф., комендант велел отослать его маркизе в В., которая, по словам посланного, отложила его в сторону, сказав: «хорошо». Полковница, для которой все в этих событиях представлялось непонятным, особенно же готовность маркизы вступить в новый брак с человеком совершенно для нее безразличным, тщетно пыталась заговорить об этом предмете. Комендант всякий раз высказывал просьбу, скорее напоминавшую приказание, чтобы она молчала; при этом, сняв однажды со стены еще остававшийся портрет маркизы, он заявил, что желал бы окончательно стереть в душе память о ней, говоря, что у него больше нет дочери. Тут появилось в газетах странное объявление маркизы. Крайне пораженная им полковница пошла с газетой, которую ей принесли от коменданта, к нему в комнату и, найдя его работающим за столом, спросила, что он, в конце концов, об этом думает. Комендант, продолжая писать, отвечал: «О! она невинна!» – «Как? – воскликнула в крайнем изумлении г‑жа Г. – невинна?» – «С нею это случилось во сне», – сказал комендант, не подымая головы. – «Во сне? – воскликнула госпожа Г., – и такое чудовищное событие могло…» – «Дура!» – крикнул комендант, бросил бумаги в кучу и вышел из комнаты.
|
|
|
В следующем номере газеты, еще влажном после выхода из‑под станка, полковница прочитала, сидя с мужем за утренним завтраком, нижеследующий ответ:
«Если маркиза О… соблаговолит прибыть в дом ее отца, господина Г., 3‑го в 11 часов утра, то человек, которого она разыскивает, падет там к ее ногам».
Полковница, – не успела она прочитать и половину этой неслыханной заметки, – потеряла способность к речи; она пробежала конец и передала газету коменданту. Полковник три раза перечитал объявление, как бы не веря своим глазам. «Скажи, ради бога, Лоренцо, – воскликнула полковница, – что ты об этом думаешь?» «Негодяйка! – ответил, вставая со стула, комендант, – о, коварная лицемерка! Десятикратное бесстыдство суки вместе с десятикратной хитростью лисицы все еще не сравняются с нею, а какой вид! какие глаза! чище глаз херувима!» – так он вопил и не мог успокоиться. «Но если это хитрость, то скажи, ради бога, какую цель может она при этом преследовать?» – спросила жена. «Какую цель? Она хочет насильно навязать нам свой обман, – отвечал полковник. – Они уже наизусть выучили басню, которую оба – он и она – намерены нам здесь навязать 3‑го в 11 часов утра. А я на это должен сказать: дорогая дочка, а я‑то этого не знал, кто бы мог подумать, прости мне, прими мое благословение и будь снова ко мне ласкова. Нет, пуля тому, кто переступит мой порог 3‑го утром! Впрочем, приличнее приказать лакеям выгнать его из дома». Вторично перечитав объявление, госпожа Г. сказала, что если приходится верить одной из двух непонятных вещей, она охотнее поверит в неслыханную игру случая, чем в такую низость ее доселе безупречной дочери. Но не успела она договорить, как комендант закричал: «Сделай одолжение, замолчи!» и вышел из комнаты: «Мне невыносимо даже слышать об этом!»
|
|
|
Несколько дней спустя комендант получил по поводу этой газетной заметки письмо от маркизы, в котором она почтительно и трогательно писала, что, будучи лишена милости появиться в отцовском доме, она просит направить к ней в В. того, кто придет 3‑го числа утром. Полковница как раз находилась в комнате, когда комендант получил это письмо; и так как она прочла на его лице выражение смущения и недоумения (ибо какой мотив мог он теперь ей приписать, если бы здесь был обида с ее стороны, раз она, видимо, вовсе и не рассчитывает на его прощение), то, ободренная этим, она решилась предложить план действия, с которым давно уже носилась, тая его в своем сердце, терзаемом сомнениями. В то время как полковник ничего не говорящим взглядом все еще смотрел на письмо, она сказала, что ей пришла в голову одна мысль: не разрешит ли он ей съездить на день, на два в В. Если маркиза, действительно, знает то лицо, которое ответило ей через газету, как незнакомое, то она сумеет поставить дочь в такое положение, в котором та невольно себя выдаст, будь она самой завзятой обманщицей. Комендант, разорвав внезапным резким движением письмо, ответил, что ей известно, что он не хочет иметь никакого дела с дочерью и что он запрещает жене вступать с нею в какие‑либо сношения. Он запечатал разорванные лоскутки письма в конверт, надписал адрес маркизы и отдал посланному вместо ответа.
|
|
|
|
|
|
Полковница, ожесточенная в душе его крайним упорством, уничтожавшим всякую возможность выяснения этого дела, решила осуществить свой план против его воли. Она взяла с собой одного из егерей коменданта и на другое утро, когда муж еще не вставал с постели, отправилась в В. Подъехав к воротам усадьбы, она услышала от привратника, что маркиза никого не принимает. На это госпожа Г. отвечала, что ей это известно, тем не менее пусть он пойдет и доложит, что приехала полковница Г., на что привратник возразил, что это будет бесполезно, так как маркиза ни с кем в мире не хочет разговаривать. Госпожа Г. ответила, что с нею маркиза будет говорить, так как она ее мать, а потому пусть он не медлит и тотчас выполнит свое дело. Но едва успел привратник направиться в дом, чтобы сделать эту, как он полагал, напрасную попытку, как сама маркиза вышла из дому, поспешила к воротам и упала на колени перед каретой полковницы. Госпожа Г., поддерживаемая егерем, вышла из кареты и с некоторым волнением подняла маркизу. Взволнованная до глубины души маркиза низко склонилась над рукою матери и, обливаясь слезами, почтительно повела ее к себе в дом. «Дорогая матушка! – воскликнула она, усадив мать на диван, сама же стоя перед нею и утирая слезы; – какой счастливой случайности обязана я вашим драгоценным посещением?» Госпожа Г., ласково обняв дочь, сказала, что она приехала просить у нее прощенья за ту жестокость, с которой ее выгнали из родительского дома. «Прощенья?» – перебила ее маркиза и пыталась поцеловать у нее руки. Но мать, уклонившись от поцелуя, продолжала: «Ибо не только напечатанный в газете ответ на твою публикацию убедил и меня, и твоего отца» в твоей невинности, но я должна еще тебе открыть, что сам он, к великой нашей радости и удивлению, появился вчера в нашем доме». – «Кто появился? – спросила маркиза и подсела к матери; – кто этот сам он?» и все лицо ее выражало напряженное ожидание. «Да он, автор ответа, – отвечала полковница, – тот самый человек, к которому ты обращалась в своем призыве». – «Ну так кто же это? – воскликнула маркиза с трепещущей от волненья грудью. – Кто?» еще раз повторила она. «Мне хотелось бы, – возразила госпожа Г., – чтобы ты это мне сама сказала. Ибо вообрази себе, что вчера мы сидели за утренним чаем и только что прочли ту странную заметку в газете, как в комнату врывается человек, близко нам известный, с выражением страшного отчаяния и бросается сначала к ногам твоего отца, а затем и к моим. В полном недоумении, что бы это могло означать, мы предлагаем ему высказаться. Тогда он говорит, что совесть ему не дает покоя, что это он – тот негодяй, который обманул маркизу; он должен знать, как смотрят на его преступление, и если ему уготовано возмездие, то вот он сам пришел принять его».
«Но кто же, кто, кто?» – повторяла маркиза. «Это, как я сказала, – продолжала полковница, – вообще вполне благовоспитанный молодой человек, от которого никак нельзя было ожидать такого гнусного поступка. Только не пугайся, когда ты узнаешь, дорогая дочь, что он – человек низкого происхождения и вообще не отвечает ни одному из тех требований, какие можно было бы предъявить к твоему мужу». – «Как бы то ни было, дорогая матушка, – сказала маркиза, – он не может быть вполне негодным человеком, так как он, раньше чем броситься к моим ногам, бросился к вашим. Но кто? кто? Скажите же мне, наконец, кто это?» – «Ну, так знай же, – ответила мать, – это Леонардо, егерь, которого твой отец недавно выписал из Тироля и которого, если ты заметила, я привезла с собою, чтобы представить его тебе, как жениха». – «Егерь Леонардо!» – воскликнула маркиза и в отчаянии прижала руку ко лбу. «Что тебя пугает? – спросила полковница. – Или у тебя есть какие‑либо основания сомневаться в этом?»«Но как? где? когда?» – в смятении спрашивала маркиза. – «Это, – отвечала полковница, – он хочет открыть только тебе одной. Стыд и любовь не позволяют ему говорить об этом с кем‑либо другим, кроме тебя. Но если хочешь, отворим дверь в прихожую, где он с бьющимся сердцем дожидается исхода нашего разговора; и тогда ты сама увидишь, сможешь ли ты выведать у него его тайну, пока я удалюсь в соседнюю комнату». – «Боже милосердый! – воскликнула маркиза; – однажды в полуденный зной я заснула, и когда проснулась, то увидала, как он отходит от дивана, на котором я лежала». И она закрыла пылавшее от стыда лицо своими маленькими ручками. При этих словах мать опустилась перед нею на колени. – «О дочь моя! – воскликнула она, – о чудная!» и заключила ее в свои объятия. «А я‑то, негодная!» и припала лицом к ее коленям. Маркиза в испуге спросила: «Что с вами, матушка?» – «Пойми же, всех ангелов чистейшая, что во всем, что я тебе сейчас говорила, нет ни слова правды; что моя испорченная душа не способна была верить в такую невинность, какая сияет в твоей душе, и что мне сперва понадобилась эта гнусная ложь для того, чтобы убедиться в этом». – «Дорогая моя матушка!» – воскликнула радостно тронутая маркиза, склоняясь над нею, чтобы ее поднять. Мать ответила: «Нет, я встану не раньше, чем ты мне скажешь, что прощаешь мне всю низость моего поступка, о ты, прекрасное, неземное создание!» – «Мне вас прощать, мать моя! Встаньте, – воскликнула маркиза, – заклинаю вас!» – «Ты слышишь? – сказала госпожа Г., – я хочу знать, сможешь ли ты еще меня любить и так же искренно уважать, как прежде?» – «Моя обожаемая матушка! – воскликнула маркиза и опустилась рядом с матерью на колени. – Ни на одно мгновение я не переставала вас любить и уважать. Да и кто бы мог мне поверить при таких неслыханных обстоятельствах? Как я счастлива, что вы убедились в моей невиновности!» – «В таком случае – отвечала госпожа Г., подымаясь при поддержке дочери, – я тебя буду носить на руках, дорогое мое дитя. Ты у меня будешь рожать, и если бы обстоятельства даже так сложились, что я ожидала бы от тебя маленького князя, я и тогда не ходила бы за тобой с большей нежностью и достоинством. До конца дней моих я не отойду от тебя. Я бросаю вызов всему свету, мне не нужно иного почета, кроме твоего позора, лишь бы ты вернула мне свою любовь и позабыла ту жестокость, с которой я тебя оттолкнула». Маркиза пыталась ее успокоить своими горячими ласками и мольбами, но настал вечер и пробило полночь, раньше чем ей это удалось.
На следующий день, когда волнение старой дамы, вызвавшее у нее ночью приступ нервной лихорадки, несколько улеглось, мать, дочь и внучата с триумфом двинулись обратно в М. Ехали они очень довольные и шутили по поводу егеря Леонардо, сидевшего на козлах; мать говорила дочери, что замечает, как та краснеет всякий раз, как взглянет на его широкую спину. Маркиза отвечала не то со вздохом, не то с улыбкой: «Кто знает, однако, кого мы увидим в нашем доме в 11 часов утра 3‑го числа!» Но чем ближе они подъезжали к М., тем серьезнее настраивались их души в предчувствии решающих событий, которые им еще предстояли. Госпожа Г., не сообщая пока дочери своего плана, как только вышли из экипажа, тотчас провела ее в ее прежние комнаты; сказала, чтобы маркиза устраивалась, как ей будет удобно, сама же она скоро вернется, и поспешно удалилась.
Через час она возвратилась с разгоряченным лицом. «Ну и Фома! – сказала она, скрывая свою радость, – Подлинно – Фома неверный! Битый час потребовался мне, чтобы его убедить. Но зато теперь он сидит и плачет». – «Кто?» – спросила маркиза. – «Он, – отвечала мать. – Кто же, как не тот, у кого все к тому причины?» – «Но не отец же?» – воскликнула маркиза. – «Как ребенок плачет, – отвечала мать; – если бы мне самой не пришлось утирать слезы, я готова была рассмеяться, выйдя за дверь». – «И все это из‑за меня? – спросила маркиза и встала; – и вы хотите, чтобы я здесь…?» – «Ни с места! – сказала госпожа Г. – Зачем он мне продиктовал письмо? Он должен сюда к тебе притти, если хочет меня еще раз увидать, пока я жива». – «Милая матушка!» – умоляла маркиза. – «Я – неумолима! – перебила ее полковница. – Зачем он схватил пистолет?» – «Заклинаю вас…» – «Нет, ты не должна … – отвечала госпожа Г., снова, почти насильно, усаживая дочь на кресло. – А если он до вечера не придет сегодня, я завтра же уеду с тобой». Маркиза назвала это поведенье жестоким и несправедливым. Но мать отвечала: «Успокойся! – ибо в это время послышались приближающиеся издалека рыдания. – Вот уже он идет!» – «Где? – сказала маркиза, прислушиваясь. – Есть кто‑нибудь за дверью? Это сильное…?» – «Разумеется! – ответила госпожа Г., – он хочет, чтобы мы ему отворили двери». – «Пустите меня!» – вскрикнула маркиза и сорвалась со стула. – «Убедительно прошу тебя, Джульетта, сиди смирно», – сказала полковница, и в это мгновение в комнату уже входил комендант, держа перед лицом платок.
Мать стала перед дочерью, загораживая ее собой, и повернулась спиною к нему. «Отец! дорогой мой отец!» – воскликнула маркиза, простирая к нему руки. – «Ни с места! – сказала госпожа Г., – ты слышишь?» – Комендант стоял посреди комнаты и плакал. – Он должен повиниться перед тобою, – продолжала госпожа Г., – зачем он так вспыльчив! и зачем так упорен! Я люблю его, но и тебя также, я уважаю его, но и тебя также. И если мне нужно выбирать между вами двумя, то я нахожу, что ты лучше его, и остаюсь с тобою». Комендант весь согнулся и взвыл так, что стены задрожали. – «О боже!» – вскрикнула маркиза, сразу покорилась матери и схватила платок, дав волю слезам. Госпожа Г. сказала: «Он только не в состоянии произнести ни слова!» – и отошла немного в сторону. Тогда маркиза поднялась, обняла коменданта и просила его успокоиться. Она сама заливалась слезами. Она спросила, не присядет ли он; хотела усадить его в кресло; она пододвинула ему кресло, чтобы он сел, но он не отвечал; он не хотел двинуться с места; не хотел и садиться, но стоял на одном месте, низко склонив голову, и плакал. Маркиза сказала, стараясь его поддержать, наполовину обернувшись к матери, что он заболеет; казалось, саму полковницу покидает ее стойкость при виде его судорожных телодвижений. Когда же комендант, уступая повторным уговорам дочери, опустившейся к его ногам, наконец сел, осыпаемый ее нежнейшими ласками, мать опять заговорила, что поделом ему и что теперь он уже, верно, образумится, удалилась из комнаты и оставила их одних.
Едва выйдя за дверь, она утерла слезы и подумала, не повредит ли мужу то потрясение, которое она ему причинила, и не следует ли послать за врачом. К вечеру она приготовила ему на кухне все, что только могла придумать укрепляющего и успокаивающего, оправила и согрела постель, чтобы уложить его, как только он появится об руку с дочерью, но так как он все еще не появлялся, хотя ужин уже был накрыт, то она подкралась к комнате дочери, желая подслушать, что там происходит. Приложив осторожно к двери ухо, она услышала слабый, замирающий шопот, исходивший, как ей казалось, от маркизы; заглянув в замочную скважину, она увидела, что маркиза сидела на коленях у коменданта, чего раньше никогда бы в жизни он не допустил. Наконец она отворила дверь, и сердце ее переполнилось радостью: дочь, запрокинув голову, закрывши глаза, лежала в объятиях отца, который, сидя в кресле, жадно, продолжительно и горячо, как влюбленный, целовал ее в губы, а в широко раскрытых его глазах блестели слезы. И дочь молчала, молчал и он; склонив лицо над нею, как над девушкой – своей первой любовью, он искал ее губы и целовал ее. Мать испытывала полное блаженство; незамечаемая ими, стоя позади его кресла, она медлила нарушить восторг радостного примирения, выпавшего на долю их дома. Наконец она приблизилась к отцу и сбоку поглядела на него, перегнувшись над спинкой кресла, в то время как он с несказанным упоением пальцами и губами ласкал уста своей дочери. Комендант при виде ее снова весь сморщился и опустил голову, видимо, желая ей что‑то сказать; но она воскликнула: «Ну, что еще за лицо ты строишь!» – с своей стороны поцелуем разгладила на нем морщины и шуткой положила конец трогательным излияниям. Она пригласила их обоих ужинать и повела в столовую, куда они пошли, словно жених и невеста. За столом комендант был очень весел, хотя время от времени всхлипывал, мало ел и мало говорил, глядя в тарелку и играя рукой дочери.
Но вот с наступлением следующего дня перед ними встал вопрос, кто же, наконец, появится завтра в 11 часов утра, ибо завтра было как раз грозное третье число. Отец, мать, а также и брат, пришедший для того, чтобы, с своей стороны, примириться, единогласно стояли за брак, если эта особа окажется мало‑мальски приемлемой; решено было сделать все, что возможно, дабы обеспечить счастье маркизы. Однако, если бы положение этого человека, даже при всяческом содействии и поддержке, оказалось бы значительно ниже положения маркизы, то родители высказывались против брака, предполагая оставить ее, как и прежде, у себя в доме и усыновить ребенка. Маркиза же, повидимому, была склонна сдержать во всяком случае слово и доставить, во что бы то ни стало, ребенку отца, при одном лишь условии, – чтобы неизвестный не оказался отъявленным злодеем. Вечером полковница возбудила вопрос, как обставить прием ожидаемого на следующий день лица. Комендант высказался за то, чтобы к 11 часам оставить маркизу одну. Маркиза же настаивала на том, чтобы при свидании присутствовали ее родители и брат, так как она не желает иметь никаких тайн с этим человеком. К тому же она говорила, что, повидимому, таково было желание и самого лица, напечатавшего ответ, в котором прямо был указан дом коменданта, как место свидания; благодаря этому обстоятельству, – заявляет она открыто, – ей понравился и самый ответ. Мать указала на неловкую роль, какую при этом будут вынуждены играть отец и брат, и просила дочь освободить мужчин от необходимости присутствовать при свидании, сама же она исполнит ее желание и останется с нею во время приема посетителя. После краткого размышления дочери остановились, наконец, на этом последнем предложении.
И вот после ночи, проведенной в напряженнейшем ожидании, наступило утро рокового третьего числа, Когда часы били одиннадцать, обе дамы в праздничных, нарядах, как для сговора, сидели в гостиной; сердца у обеих стучали так сильно, что, казалось, можно было бы слышать их биение, если бы дневной шум не заглушал его. Еще не отзвучал одиннадцатый удар, как вошел Леонардо, егерь, выписанный отцом из Тироля. Обе женщины при виде его побледнели. «Прибыл граф Ф., – сказал он, – и велит о себе доложить». – «Граф Ф.» – воскликнули обе зараз, переходя от испуга к испугу. – «Заприте двери! – воскликнула маркиза, – для него нас нет дома». Она встала, чтобы самой запереть комнату, и хотела уже вытолкнуть стоявшего на дороге егеря, ко‑где перед ней предстал граф в том самом мундире, при орденах и шпаге, как был он одет при штурме цитадели. Маркиза от смущения готова была провалиться сквозь землю; она схватила платок, оставленный ею на стуле, и хотела скрыться в соседнюю комнату; однако госпожа Г., схватив ее за руку, воскликнула: «Джульетта!..» и, словно задыхаясь от нахлынувших на нее мыслей, умолкла. Она устремила пристальный взгляд на графа и повторила: «Прошу тебя, Джульетта! – привлекая к себе дочь. – Кого же мы ждем?..» – «Но не его же?..» – воскликнула маркиза, быстро обернувшись и метнув на него взгляд, сверкнувший, как молния; в то же время смертельная бледность покрыла ее лицо. Граф опустился перед нею на колено; правую руку он прижал к своему сердцу; тихо склонив голову, глядел он в землю с пылающим лицом и молчал. «Кого же еще? – воскликнула полковница, – кого же, как не его, о мы, слепые и безумные!» – Маркиза стояла над ним в оцепенении и сказала: «Я сойду с ума, матушка!» – «Глупая!» – отвечала мать, привлекая ее к себе и шепча ей что‑то на ухо. Маркиза отвернулась и, закрыв лицо руками, упала на диван. Мать воскликнула: «Несчастная! что с тобою? что случилось такого, чего бы ты не ожидала?» Граф не отходил от полковницы; все еще стоя на коленях, он схватил край ее платья и целовал его: «Дорогая! Милостивая! Достойнейшая!» – шептал он; слеза скатилась у него по щеке. Полковница сказала: «Встаньте, граф, встаньте! Утешьте ее, и тогда все мы примиримся, все будет прощено и забыто». Граф в слезах поднялся; он снова склонился перед маркизой, взял ее за руку бережно, словно она была из золота и может потускнеть от его прикосновения. Однако, вскочив: «Уйдите, уйдите, уйдите! – вскричала она; – я приготовилась встретиться с человеком порочным, но не… с дьяволом! – отворила дверь, обходя его, как зачумленного, и сказала: – Позовите полковника!» – «Джульетта!» – воскликнула изумленная полковница. Маркиза смотрела убийственным, диким взглядом то на графа, то на мать; грудь ее вздымалась, лицо пылало: фурия не могла бы иметь более страшного лика. Полковник и лесничий вошли. «За этого человека, отец, я не могу выйти замуж!» – сказала она, едва они успели переступить порог. Она опустила руку в сосуд со святой водой, прикрепленный к стене за дверью, широким взмахом руки окропила ею отца, мать и брата и скрылась.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 168; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!