История первой медвежьей шкуры 8 страница
– Разве ты не испытываешь счастья, как я? – спросила Белла; – все так мне удивительно, и я не понимаю даже, как все это могло случиться! Ведь у меня и в мыслях не было, что я могу быть с тобой; и вот, как в лунном свете ясно блестят паутины в деревьях, а там, в темной дали нельзя различить снастей корабля, так ощущаю я высокий путь перед собой и все же не предчувствую того, что предстоит мне в ближайшие дни. Малыш будет злится, если заметит, что я вся отдалась тебе; все наше богатство зависит от него, и он откажет нам в нем; можешь ли ты тогда прокормить меня?
Слеза скатилась из глаз эрцгерцога: – Ах, милое дитя, я очень ограничен в средствах из‑за суровости моих родителей; безумная страсть к лошадям ввела меня в большие долги; моим наставникам запрещено впредь давать деньги мне на руки, но они должны сами оплачивать мои расходы. Но для тебя я достану денег, пусть даже под залог моего будущего царства.
Белла поцеловала его в глаза и поклялась, что если она проявила такую озабоченность о своем будущем, то тут она лишь вторила своей тетке, говоря же чистосердечно, ей тягостно все это щегольство, что она видела вокруг себя в Генте, ее наряды мучают ее, и каждый час ее жизни ведь был отведен ненавистным для нее занятиям. – Зачем мне нужно говорить по‑испански и по‑латыни? К чему мне заучивать: amo – я люблю, amas – ты любишь? Ведь я знаю только одно, – что я тебя люблю и ты меня любишь.
|
|
|
Они нежно обнялись, как вдруг за дверью раздался голос Ценрио; он говорил им, что Адриан спешно уезжает, потому что он открыл удивительное сочетание светил на небе. Вслед за тем послышался сильный кашель Адриана, принц втолкнул Беллу в соседнюю комнату, ту, где лежал раньше больной малыш, а сам поспешил укротить пыл упрямого Адриана. Но наставник его был совершенно вне себя: он клялся, что в эту ночь зародился чудесный сын Венеры и Марса и ему необходимы его книги, чтобы продолжать свои наблюдения; уверенный, что эрцгерцог столь же заинтересован его наблюдениями, он почти не слушал его возражений. Как истый наставник, он не допускал, чтобы его ученик мог думать по‑иному, чем он, и пользовался им для своих собственных целей. Принц же был всецело предоставлен его прихотям и потому должен был в конце концов послушно одеться, чтобы возвратиться с ним в Гент. Ему очень бы хотелось заглянуть в соседнюю комнату и попрощаться со своей милой Беллой, но он боялся выдать этим связь с ней ее родственникам, ибо впопыхах Ценрио не успел ничего сообщить ему ни о дальнейшей судьбе голема Беллы, ни об отъезде его соседей. И этот день, когда его сердце упивалось радостями первой любви, он не хотел осложнять никакими заботами. Весь мир по‑новому раскрылся перед ним, он не думал ни о лошадях, ни об охотничьих собаках, впервые зазвучала нежная струнка его сердца, отзвук которой на склоне его лет в лагере под Регенсбергом еще пробудила в нем своей игрой красавица‑арфистка, когда болезнь и тоска о несбывшихся любимых мечтах уже отдалила его от мира. Быть может, никогда не стал бы он тем вечным искателем, хватающимся за все, домогающимся всего, если бы судьба не порвала так быстро эту связь, которая могла бы удовлетворить всю его душу.
|
|
|
Когда затих шум его отъезда, во время которого Белла едва посмела проводить его взглядом сквозь мутное оконное стекло, корабль закачался в темноте, белые паруса расправились, и гребцы всколыхнули наконец воду.
– Ах, – подумала она, – могучая сила снастей, скрытых раньше от нашего взора, уже так скоро обнаружилась, разлучая нас! проявится ли также когда‑нибудь невидимая сила, которая вновь соединит нас?
Насытив и подкрепив свою душу мыслями о нем, она тихонько отворила дверь в соседнюю комнату, где вместе с Бракой должна была она спать, и удивилась, видя, что окна отворены, постели не оправлены, а дорожных сундуков нет на месте. Она подошла к постели старухи, кликнула ее сначала тихо, потом громче, но все молчало, и теперь при свете месяца она увидела, что от их присутствия не осталось и следа, кроме грязной воды в умывальнике и нескольких мокрых полотенец, развешанных на стульях. Белла никак себе этого не могла объяснить, но и страха при этом никакого не испытывала. Наконец тихо и нерешительно прошла она в третью комнату, занятую Корнелием, но и здесь не нашла никого. Только теперь она встревожилась своим одиночеством: она никого ведь не знала в доме, кроме противной госпожи Ниткен; но она предпочла бы тайно бежать, чем обратиться к ней за помощью.
|
|
|
Случай, однако, привел ее самое к Белле. Двум старичкам‑дворянам захотелось повеселиться с девицами за вином и игрой, а у госпожи Ниткен не оказалось других свободных комнат, кроме тех, что были ранее заняты семейством Браки и эрцгерцогом. Она вошла со свечой, чтобы прибрать их, и, увидав Беллу, в страхе отступила перед ней, как перед привидением.
– Что с вами, госпожа Ниткен? где моя мать? – спросила Белла.
– Ах ты, господи Иисусе, – завздыхала старуха, – что же это я так испугалась? Верно, вы что‑нибудь забыли тут, милая барышня? Ай‑ай, это надолго вас задержит! Далеко ли вы уже отъехали? У меня ведь все было бы в полной сохранности, будь то даже целая мерка чистого золота.
|
|
|
Белла не могла взять себе в толк ее слов; она спросила опять о своей матери, куда та уехала, и была немало смущена, когда госпожа Ниткен заявила ей, что ничего о том не знает. Вспомнив при этом о допросе, учиненном ей эрцгерцогом, старуха смекнула, нет ли тут какой‑нибудь тайной договоренности с ним, и так как она маловато получила с него, или вернее с Адриана, который распоряжался деньгами, то постаралась воспользоваться своим открытием, чтобы вознаградить себя за убытки.
– Эх, – сказала она в заключение, со странной суровостью посмотрев на Беллу, – вот уж не ожидала я такого дурного поведения от такой приличной барышни! Чорт возьми, я не потерплю, чтобы из‑за этого страдало мое доброе имя, девичья скромность должна быть на страже; не избежать тебе публичного наказания в предупреждение другим!
Белла вся задрожала от стыда и досады. Она больше ничего не видела и не слышала; только что она была счастлива, и вот ее, беспомощную, неискушенную жизнью, поносят, как презренную тварь; ей прямо не верилось, что она та же самая, прежняя Белла, – так ужасалась она своему положению. Не несчастье, но позор, казавшийся ей таким близким и неизбежным, – вот что лишало всякой уверенности благородную ее душу; плача, она опустилась на стул.
Госпожа Ниткен ждала, когда отчаяние еще глубже овладеет душой Беллы, чтобы подготовить ее к предложению остаться здесь для развлечения двух старых почтенных особ. Услышав это, Белла не заподозрила ничего дурного и, думая, что она должна будет им только прислуживать и подавать на стол, охотно согласилась на это, чтобы, избегнув всяких дальнейших оскорблений, на следующий день возвратиться к старой Браке. И, затаив пока свои обиды, она решила потом отвести свою душу старой Браке.
Госпожа Ниткен была очень довольна таким любезным согласием Беллы. Увидав Беллу, оба старичка глаза вытаращили на дивную ее красоту и стали извиняться, что вошли в ее комнату: кто мог бы ожидать найти в распоряжении госпожи Ниткен такую юную, цветущую красавицу? Когда же Белла рассеяла это заблуждение, робко заметив, что она приставлена им прислуживать, то носы и щеки обоих старичков покраснели от мгновенно охватившего их любовного жара и ревнивой боязни, что не он, а другой ухватит этот лакомый кусочек; каждый из них поднял брови и стал замышлять разные хитрости, как бы устранить другого, заплатив лишнее госпоже Ниткен или иным способом. Покуда они попивали вино из высоких бокалов и играли в шашки, то один, то другой пользовался моментом, когда противник обдумывал ход, чтобы украдкой перекинуться словечком с госпожей Ниткен, которая, в блаженном ожидании все большей и большей надбавки цен на бедную Беллу в этом аукционе, выдумывала всякие препятствия для обладания ею. Белла была слишком умна по природе, чтобы не видеть опасности, какой подвергается ее любовь и свобода; старички уже позволяли себе с ней некоторые вольности, и она стала обдумывать способы ускользнуть из дома. Но что ни приходило ей в голову, за ней слишком зорко смотрели, и ей нельзя было ни под каким предлогом покинуть комнату.
Чем больше пили старички, тем больше расходились; они говорили о своих военных подвигах и уже начинали пререкаться друг с другом. Хозяйка опасалась, как бы не схватились они за свои старые ржавые шпаги и не перебили ее чашек и стаканов; поэтому она очень обрадовалась, услыхав под окном бродячих музыкантов, часто посещавших в те времена ярмарки в Нидерландах, которые распевали под стук ступок и рашперей, и позвала их зайти. Веселая толпа в масках и широких плащах вошла в комнату, оглядела присутствующих и, видя, как два старичка нежно взирали на юную девушку, запела о счастьи старости, которая еще может любить и быть любимой:
Дедушка, тебе ль не люб
Сок кроваво‑алых губ?
Меду подмешай в вино,
Будет сладостно оно;
Пусть огонь горит живей,
Им амура отогрей:
Глянь, малыш беспутный вот
На ходульках к нам идет!
При этих словах Белла сделала вид, будто хочет особенно угодить старичкам, подошла к музыкантам и, сказала, что хочет участвовать в их пеньи, а поет она хорошо, но только просит их одолжить ей костюм и маску. Госпожа Ниткен пришла в восторг, видя, что Белла так легко примирилась со своей судьбой.
– Станцуй, милочка, – сказала она, – так, чтобы юбки развевались над головой, а я поднесу гостям по стаканчику малаги.
Белла воспользовалась этой минутой, чтобы предложить одной из певиц драгоценное бриллиантовое ожерелье, которое Корнелий тогда нашел в сапоге и надел на нее, и попросить взамен дать ей скрыться под ее маской, оставшись самой на ее месте. Женщине весьма улыбнулось такое предложение, несмотря на то, что дело могло кончиться немалым скандалом; но музыкантов было шестеро человек, для которых драки были столь же привычным занятием, как причесывание для других людей, и сами они ничего не теряли, кроме старых лоскутов, а выручить могли много. Переодевание быстро совершилось за ширмой, и Белла успела исчезнуть, покуда оба старых влюбленных дурака глаз не сводили с ее богатого золотого чепца и ожерелья, сверкавших на замаскированной женщине; женщина плясала, и ее прыжки так увлекали их обоих, что один за другим они повскакали с мест и бросились ей на шею. В конце концов они так ее растормошили, что маска с нее упала, и оба старичка пришли в немалый ужас, увидев незнакомое, поношенное лицо, злобно над ними насмехавшееся.
– Куда девалась Белла, мошенники? – вскричала госпожа Ниткен, но вместо ответа тяжелый удар кулака сбил ее с ног. Оба старика бросились ей на помощь, но с ними расправа была еще короче; дюжие парни заткнули им рты, отобрали у них туго набитые кошельки, которыми они хотели расплатиться с госпожей Ниткен, заперли двери снаружи и убежали из затихшего дома, где раннее утро застало все в полном разгроме после этого сумасшедшего дня; они достаточно разбогатели, чтобы не бояться преследования.
Тем временем Белла с такой быстротой бежала по хорошо знакомой ей тропинке в Гент, что не прошло и часу, как совсем выбилась из сил и тогда укрылась за кустом терновника, чтобы немножко передохнуть. Пьяный народ, возвращавшийся с ярмарки, проходил мимо нее, но никто ее не замечал, только собаки обнюхивали и облаивали ее; но так как кустарник, служивший межевой границей, ее скрывал и множество костей выдавали также назначение этого места, то долгое время никто не обращал на нее внимание. Она впала в глубокий сон, от которого очнулась лишь на следующий вечер. Словно сведенная судорогой, она не могла все еще пошевелить ни одним членом, ни открыть глаз, но в отдельные мгновения слышала доносившиеся до нее с дороги разговоры. Она слышала лай собаки, подобно тому как в темную, туманную ночь сбившийся с пути корабельщик вдруг с удивлением слышит его с незаметно приблизившегося судна; теперь она слышала также и голоса людей и догадалась по тому, как они говорили, что то были два полевых сторожа из смежных деревень. Один сказал:
– Слышь, Петр, мертвая баба лежит на твоей полосе!
– Будь так, – отвечал другой, – и придется нам хоронить ее на наш счет, уж я вкопаю большой камень здесь в землю, и земля, значит, наша, а граница пойдет по ту сторону.
– Нет, чорт возьми! – сказал первый; – смотри, как понатерся, а еще молоко на губах не обсохло. Я бы охотно навьючил ее на вас, ну, да уж верно придется обеим общинам вместе заплатить за похороны; много с этим возни и расходов, дойдет дело до ссоры.
– Слышь, старина, – сказал другой, – прежний наш сторож, рыжий Бенедикт, научил меня, что нужно тут делать; он говаривал так: найду я мертвеца, так сейчас же смотрю, какое у него лицо; ежели глядит он угрюмо, значит не хочет, чтобы у нас его хоронили; хорошо, воля его! сотворю крестное знамение над Шельдой, да и брошу его в нее: где прибьет его к берегу, там, значит, и место ему, – только смотри, паренек, чтобы никто того не видал!
– Слышь, Петр, а ведь он не дурак! взгляни, ежели по близости нет никого, так давай вместе подымем ее и снесем в воду.
Белла хотела закричать, но попрежнему не могла подать ни малейшего признака жизни; оба мужика уже ухватились за нее, но тут молодой сторож крикнул:
– Стой, клади ее скорей наземь! Чорт несет какого‑то встрепанного молодца прямо к нам сюда с висельной горы, походим пока по лугам, через два часа смеркнется, и тогда нас никто не увидит.
С этими словами они разошлись каждый в свою сторону, а Белла от состояния несказанного ужаса перешла в состояние какого‑то странного сна, в котором ей пригрезился отец, с дивной короной на голове, восседающий на египетской пирамиде, которую так часто он рисовал ей; но его ноги точно срослись вместе, а руки были положены вдоль тела, и она тихо спросила его:
– Ты уж не можешь протянуть мне руку, как в былое время?
– Нет, – отвечал он, – иначе я бы помог тебе, иначе я удержал бы тебя, раньше чем ты вырыла альрауна. Но радуйся, ты освободилась от него! Небо благословило тебя ребенком, который приведет на родину наш народ. Тебе еще предстоят страданья, но будь безбоязненна, как ночная роса, которая выступает навстречу солнцу и взирает на него, чающая, что оно возьмет ее отсюда.
Сонное видение исчезло, и она пробудилась. Солнце спускалось к закату; она уже могла встать на ноги, только все еще чувствовала усталость во всех членах. Медленно направилась она к городу и вздохнула, проходя мимо покинутого загородного дома, служившего верным убежищем ее юности; маленьким, тесным показался он ей теперь, и она поспешила к дому, из которого три дня тому назад выехала, волнуемая странными ожиданиями. Доверчиво постучала она дверным молотком, ей отворила знакомая служанка, и она кинулась ей на шею; но та отступила, не узнавая ее. Когда она назвала себя, девушка вскрикнула, уронила подсвечник и бросилась вверх по лестнице к хозяевам, громко крича:
– Господи Иисусе, Мария‑дева! да ведь тут еще другая Белла!
Брака, Корнелий и молодая его жена, голем Белла, выбежали из комнаты взглянуть на гостью. Как описать их обоюдное изумление! Брака не могла прийти в себя; голем Белла смотрела равнодушно, слишком уверенная в себе, чтобы усумниться в своей личности. Белла плакала; в полном изнеможении от усталости, от голода, она почти не в силах была поднять глаза. Корнелий, который вдруг увидел себя обладателем сразу двух жен и совершенно не мог понять, как это случилось, раз женился он на одной, прыгал словно горящая лягушка, как это называется в фейерверке, от одной к другой, с руганью и проклятиями, сам толком не зная, что сказать. Служанка и Брака первые высказались за то, что наша Белла и была подлинная Белла, но Корнелий с жаром стал возражать им, потому что разнаряженная голем Белла нравилась ему больше, чем настоящая, одетая в лохмотья бродячей певицы. Белла скромно попросила лишь приютить ее на ночь и накормить, так как она изнемогает от усталости, а на другое утро, конечно, сможет двинуться дальше, если она их стесняет. Но даже этого не хотела допустить голем Белла, которая, как мы знаем, кроме немногих мыслей истинной Беллы, переданных ей зеркалом и как бы наизусть заученных ею, унаследовала настоящее еврейское сердце и теперь, опасаясь, что незнакомка оттеснит ее или же потребует на себя лишних расходов, вскричала: если она сейчас же не покинет добровольно их дом, если она намерена воспользоваться во вред ей своим мнимым с ней сходством, чтобы поделить с ней любовь ее мужа, то она собственными ногтями раздерет ее фальшивую, лживую физиономию.
– Хорош муж! – воскликнула она, угрожающе повернувшись к Корнелию; – ты все стоишь и не свернул до сих пор ей шею? Это доказывает мне всю твою подлость и твою связь с ней. Вот стукну я вас головами друг о друга, чтобы навек отбить у вас, прелюбодеев, охоту целоваться!
Корнелий, не на шутку испугавшись ее угроз, решил изобразить еще большую ярость, чем на самом деле испытывал, поднял свою палочку и закричал:
– Несчастная, поплатишься ты у меня за это!
Брака еле удерживалась от смеха, глядя на его дурацкую физиономию разъяренного рогоносца; но Белла уже успела украдкой сбежать вниз по лестнице, а Корнелий, ударив по перилам, отступил в комнату и сказал:
– Я‑таки хватил ее разика два, будет всю жизнь помнить!
Голем поцеловала его в награду за это и назвала своим милым муженьком, а он и не догадался, что выгнал прочь дивную Беллу ради глиняной куклы, ибо, увы! в свадебную ночь голем Белла раздавила по неведению оба его затылочных глаза, так как не подозревала, что у него на затылке – глаза. Такие беды часто имеют место при наличии каких‑нибудь необычайных свойств; я вспоминаю одного оратора, отличавшегося необычайным одушевлением, который совершенно лишился этого свойства, после того как слушатели в виде опыта однажды облили его холодной водой в самый разгар его вдохновения.
Белла решила теперь искать приюта у эрцгерцога; она уже издали узнала его замок, который возвышался над всеми другими домами, и хотя сильно билось ее сердце, и дрожали колени, и язык почти отказывался ей служить, все‑таки ей удалось объяснить привратнику, что ей необходимо говорить с эрцгерцогом. Старик‑привратник был всецело предан старому Адриану, который тщательно оберегал невинность своего принца в интересах его здоровья и долголетия. Он проводил Беллу в одну из комнат, а сам, не говоря ни слова, пошел к Адриану и донес ему, что какая‑то подозрительная девица спрашивает эрцгерцога. Адриан только что расположился поужинать жирным жареным петухом в своем рабочем кабинете, где любил вечерком закусить в одиночестве; гневно нахмурив брови, он приказал ввести девушку. Войдя, Белла сначала встревожилась отсутствием принца, но вид крепкого, почтенного Адриана очень успокоительно на нее подействовал. Она взглянула на него и могла только произнести: – Любопытно, любопытно!
Она увидела жаркое и, не в силах бороться с голодом, пододвинула стул к столу, села против Адриана, отрезала себе кусок и принялась есть с аппетитом человека, два дня ничего не бравшего в рот. Адриан покачал головой, повторил в свою очередь: – Любопытно, любопытно! – затем предложил ей вареных плодов в виде гарнира и налил стакан вина.
– Странная ты девушка! – продолжал Адриан; – скажи, когда ты родилась? Я бы хотел исследовать твой гороскоп.
– Ах, государь мой, – отвечала Белла, – я хорошенько сама не помню, слишком я была глупа в то время.
– Любопытно, любопытно! – сказал Адриан; – но как же звали твоего отца?
– Ах, бедный мой отец, – сказала Белла, – если бы он сам знал это!
– Любопытно, любопытно, – сказал Адриан; – ну, да мне нет дела до твоих тайн.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!