XIV картина. «Граница литовская» 32 страница
Я опять вспоминаю собак: когда они волнуются, у них всегда бывает пена на губах. Собаке снится, например, что она бежит от врага, бежит от соседской собаки, — и она волнуется во сне.
Так вот, пробудившийся Григорий будет сосредоточен. Я лично вижу, что он скован своей сосредоточенностью. У него в одну точку уставлены глаза и он говорит:
«Ты все писал и сном не позабылся,
А мой покой бесовское мечтанье
Тревожило, и враг меня мутил.
{268} Мне снилося , что лестница крутая
Меня вела на башню ; с высоты
Мне виделась Москва , что муравейник» .
Ведь сны не вспоминаются с абсолютной четкостью. Сон трудно рассказать. Большей частью остается маленький кусочек сна. О, если б можно было проснуться и отпечатать сразу свой сон. Поэтому он говорит:
«Внизу народ на площади кипел
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне и страшно становилось —
И, падая стремглав, я пробуждался…
И три раза мне снился тот же сон. Не чудно ли?»
Ему странно, что три раза один и тот же сон приснился. Мы с вами начинаем прощупывать Самозванца. Это был бутон, который должен развиться в цветок. Надо наметить, где в Димитрия Самозванца распустится Гришка Отрепьев. А до этого надо вести роль Григория с величайшей скромностью, чтобы публика не знала, чем он будет в пьесе потом. Ведь Пушкин мог бы иначе эту сцену построить. Он мог бы показать Григория в библиотеке Вишневецкого, как он книги читает, когда по заданию своего хозяина разбирает библиотеку. Если он служил позднее у Вишневецкого, то он мог служить и раньше где-нибудь.
|
|
|
Я попросил бы Гладкова посмотреть мой тюремный дневник, в котором указаны все материалы, которые мне доставлены в тюрьму. Там есть материал про Григория.
Первое, что бросается в глаза в сцене Пимена с Григорием, это то, что Пимен старик, а Григорий молодой. Он ему подаст помыться, сделает всякие услуги, костыль подаст и т. д. Вот эта скромность необходима. Так что, когда кончается эпизод, должен остаться Григорий и ясно очерчен контур его: какая-то загадочность.
( Читает монолог Григория .)
Мне кажется, что здесь должна была быть затушеванность, заглушение тембра. Я бы сказал, что надо взять такой тембр, чтобы это говорило о внутреннем трепете, но чтобы это было заглушено. Но все же его надо не заторопить, а растянуть, потому что здесь есть трамплин для дальнейшего. Не надо пугаться, что публике будет скучно. Этого не будет, тем более что сейчас у нас в этом монологе появляется вестник.
Я предлагаю все, что относится к аксессуарам человека проснувшегося, — это должно быть в мизансцене. Вообще, редко кто просыпается так… Вот у нас Константин, когда просыпается, он, не спуская с постели ног, сразу садится. Потом по-турецки поджимает под себя ноги. Обычно бывает, что человек проснулся, но головы еще не поднял, а Костя сразу подымается. Люди по-разному просыпаются. Вот надо за это время переночевать в нескольких квартирах у своих друзей и посмотреть, как каждый просыпается. Вот надо пойти к Донскому на ночевку и посмотреть, как он просыпается. Есть такие актеры, которые проводят клинические опыты. Я, например, раз провел клиническое наблюдение и чуть не поплатился, меня больной чуть ли не разорвал. Теперь я избегаю таких наблюдений. У меня был знакомый врач в психиатрической больнице. Он раз предложил мне прийти посмотреть пробуждение {269} одного больного , говоря , что мне это будет полезно . Я пошел . Когда больной проснулся , он на меня набросился и чуть меня не разорвал . Вероятно , мой знакомый хотел надо мной пошутить , прекрасно зная , как этот больной просыпается .
|
|
|
Ну, давайте новую сцену начнем, «Граница Литовская».
Вот тут самое трудное, чтобы у Самозванца, хотя есть ремарка, что он едет тихо, с поникшей головой, не прозвучала депрессия, депрессия неудачника, которому предначертаны срывы. Срыв произойдет в свое время, но мне кажется, что контраст между прискакавшим Курбским и Самозванцем, едущим с поникшей головой, — это является образцом. В этой картине так нужно выпятить роль Курбского, чтобы после него была ясно выражена роль Самозванца. Я для того ядрено выставляю роль Курбского, чтобы после него Самозванец говорил совсем просто. В ремарке говорится: «Едет тихо, с поникшей головой». Если же припустить ноту печали, то это дезорганизует зрителей и получится: как же так, мы только что слышали, как он женщину отбросил от себя, то есть это человек, у которого все собрано, он даже из когтей Марины Мнишек высвободился, он не попал в ее сети, которые она ему расставила, и вдруг он так опустился. Я не так выражаюсь, я вульгаризирую, но это не важно.
|
|
|
И вдруг после этого он едет с поникшей головой. Причем:
«Ты кровь излить за сына Иоанна
Готовишься; законного царя
Ты возвратить отечеству… ты прав,
Душа твоя должна пылать весельем».
То есть реплики Курбского навели его на сопоставление: «Вот ты бодро едешь, а мне вот трудно». Вот почему он едет с поникшей головой; что было до этого — для меня это не ясно. Это надо выяснить.
Царев. [Мне кажется], что Самозванец — это плохой полководец, который не желает народной крови. Уверенность Самозванца в том, что он ненастоящий царевич, портит ему настроение, и поэтому, идя в бой, он сумрачен. Он бы не прочь избежать этого боя. В общем, Самозванец — не вояка. Вот почему, мне кажется, он едет с поникшей головой, если не принять во внимание также и его настроение после сцены с Мариной Мнишек.
|
|
|
Мейерхольд. По времени эти сцены не рядом. Лучше не брать этого мотива. Жалко, что умер Пушкин, что нельзя спросить его мнения. ( Смех .) А может быть, найдется какой-нибудь материал, который может это раскрыть. Ясно, что Самозванцу неприятна роль человека, который «кажет врагам заветную дорогу». Это ясно. Но эта поникшая голова может вызвать (от чего я предостерегаю) в Самозванце состояние депрессии, и это может вызвать в публике вопрос: почему он в депрессии? Вот поэтому я предлагаю после ядреного Курбского, который произносит свой монолог: «Вот, вот она! Вот русская граница! Святая Русь, Отечество, я твой!» — чтобы после этой ядреной речи Самозванец казался простым. Вот если бы Кудлай еще ядренее произносил бы эти слова (ядреность есть, но еще недостаточная). Например, «вот, вот…» он говорит недостаточно ядрено. Эти слова — «Вот, вот» — очень важны. Если вы не произнесете ядрено эти слова — «Вот, {270} вот она ! Вот русская граница ! » — то не зарегистрируете сразу своего монолога . Не будет вкусно . [ … ]
Я считаю, что таким должен быть Курбский для того, чтобы Самозванец после него казался разительным в своей простоте.
Но в общем надо, чтобы была скромность. Надо так прочесть этот монолог, как лирические стихи Лермонтова, чтобы была простота.
А Курбский выкрикнет: «Вперед! И горе Годунову!»
Я настаиваю на хриплом голосе Курбского, потому что он едет сразу усмирять. Вот эта роль инструктора банды трудна ему. Вот как надо, чтобы не было вылизанности, которая не свойственна Пушкину, несмотря на то, что у него удивительная стройность, но в подборе слов видно, что он лазил в такие подвалы, что у него запачканы все руки в мусоре, из которого он достает необходимые ему перлы. Он не в манжетах писал. Он очень долго любил лежать в постели, и лучшие его вещи, как известно, написаны в постели.
Вот хочется, чтобы эти черты какие-то проступали.
( Громов что - то тихо говорит .)
Это, может быть, верно. Эта поникшая голова — не депрессия, а оттого, что он берет на себя большую ответственность.
Царев. Тогда это не проходная сцена.
Мейерхольд. Я никогда не вижу эту сцену проходной. Я вообще в этом спектакле не вижу проходной сцены. Они все являются спиралью, которая все время напряжена, и как вы ее ни растяните, она примет все же свое положение в силу того, что она спираль и она напряжена от такого заворота. Поэтому роль ядреного Курбского необходима для того, чтобы Самозванец был скромен. Но здесь должна быть не печаль, а выраженная дума. Он очень много думал. После такой напряженной умственной работы человек начинает жрать бифштексы и т. д. Он потерял калории и должен наверстать. Я, например, гораздо больше ем не после того, как показываю, а после того, как головой работаю. И Самозванец, вероятно, готов в этот момент, когда он едет с поникшей головой от дум, курицу сырую сожрать — так много он думал.
Ну, давайте еще раз.
28 ноября 1936 года
V картина. «Ночь. Келья в Чудовом монастыре»
Пимен — Килигин, Григорий — Царев
Мейерхольд. […] Что мне не нравится? У меня репетиция оставила какой-то осадок. Я поделился вчера вечером с товарищами режиссерами, и они присоединились к моему голосу в этом отношении. Я так определил: сейчас Пимен читает хорошо, но не масштабно, то есть вы, Килигин, его верно берете, но вы его должны обязательно брать с большого потолка. Знаете, как бывает прием художника: когда он пишет маленькое полотно, он делает только набросок. Здесь это неправильно. Можно маленький рисунок дать в большом масштабе, но у вас не укрупнены детали, поэтому не получается отрывка из большой трагедии. Это явствует из того места, где стоит этот эпизод; и корни, раскрывающие события, не только помогают экспозиции, но сами по себе важны, {271} так как выглядывают узелки , которые раскрывают идейный замысел пьесы . Это делается без размаха . Если сделать ссылку на живопись , то вспоминаются фрески Джотто . Там рисунки так расставлены , что они не могут оставаться в пределах маленьких интонаций . Интонации должны быть более укрупнены , чтобы чувствовалось , что Пимен играет большую роль . Если Пимена поместить в афише , то он должен быть близко поставлен к Борису Годунову , к Самозванцу ; и то , что он взял роль летописца , и то , что он вместе с Григорием ведет эту сцену , заставляет Григория вслушиваться в содержание своих монологов ; он делает какие - то намеки , он задевает какие - то струны у Григория — это очень важно .
Формула о страхе, жалости и смехе[clxxiii]. По Пушкину, жалость — это один из трех китов пьесы. Вестник, которого мы прощупали, который рассказывает, как убили царевича в Угличе. У слушателей не должно быть боязни, что выбранная вами интонация держится на маленькой ниточке, которая вот‑вот лопнет. Значит, должна быть внутренняя мощь. Слово «мощь» страшно сказать. Это не верно, конечно. Вот какая-то сила, крупная роль Пимена в спектакле должна ощущаться сразу, хотя он и будет говорить старчески. Тут, конечно, спутало печеное яблочко, но я это сделал для того, чтобы ощущалось живое лицо, чтобы не ощущалось, что это был какой-то миниатюрный старичок. Эскизы Микеланджело, Леонардо да Винчи, фрески Джотто, тень отца Гамлета, король Лир и т. д. — зачем я назвал?
Теперь, как технически добиваться того, чтобы это обрести? Я вас предостерегаю, что упражняться на этом тексте не разрешается. Если вы хотите найти настоящую тональность для роли, то вам дома нельзя эту роль читать. Вы должны выбрать несколько монологов из «Короля Лира», наиболее сильных, и их читать. Надо взять монолог Тиресия из «Антигоны», монолог тени отца Гамлета и их прочесть. На размерах этого стиха взять другие вещи Пушкина и читать их дома.
Когда Пимен стоит у своей лампады, он — король на троне. Мы представляем себе старика с большой бородой. Может быть, этого не будет. Максим Горький, например, производил впечатление крупного человека, жилистого, сильного, несмотря на то, что благодаря туберкулезу он высох. Художник Корин, когда он пишет Горького или когда пишет старцев-монахов, он старается их изобразить крупными. Он, так сказать, выявляет в них черты большого масштаба. Он мелочи смахивает. Он какой-то одной чертой старается определить наиболее характерное в лице и делает это малыми средствами. Он, например, делает какие-то брови — и уже намечается определенный характер. Gemütlichkeit[39] — вот что опасно для Пимена, чтобы он не казался угодным стариком. Нужно, чтобы у него были черты величия. Вы помните, я говорил, что когда он берется за свитки и начинает работать, то он делается величественным.
Когда я играл Тиресия, я выходил сгорбленным стариком, но когда я начинал грохать, я вырастал. Это была ошибка моя. Надо было выйти таким же большим стариком и потом дать это внутреннее нагнетание с помощью голоса, возбуждения, возмущения. Вот это надо было дать, а то получается примитивно: выйти старичком слабеньким, а потом вырасти. Вот вы должны дома в других вещах над этим упражняться.
{272} Вам , Килигин , не удавалось еще играть драматические роли ?
Килигин. Нет.
Мейерхольд. Но вы молодой, и в вашем монологе вестника я слышу ноты драматические. Неправильно, что актер, играющий комические роли, не может играть драматических. Это абсурд, потому что, например Ленский, Сальвини, который играл Коррадо[clxxiv], преступника, чуть ли не в этом же спектакле произносил комический монолог. Я думаю, что высококвалифицированный актер определяется на той ступени, где он может одинаково овладеть и планом трагическим и планом комическим, — и, конечно, тот актер делает ошибку, кто не бросается то туда, то сюда. К концу своей деятельности это осознал Москвин, потому что, когда мы его смотрим в «Горячем сердце», мы жалеем, что этот актер был только на комических ролях. То же самое и у Игоря Ильинского — он чувствовал, что делает ошибку тем, что сидит только на комических ролях. Мне рассказывали, что Игорь Ильинский играл замечательно Тихона в «Грозе» и в «Зорях» он играл драматическую роль очень хорошо[clxxv].
Поэтому я считаю, что вы, Килигин, ошибаетесь, если вы в течение десяти лет играете на сцене только комические вещи. Правда, вы должны установить свой диапазон ваших комических ролей, но надо идти и на драматические роли. Вам надо дома поупражняться, но обязательно проводить эту роль в том тембре, какой вы нашли, чтобы сделать голос Пимена старческим. Между прочим, у вас, Килигин, прекрасный голос. Когда вы читали Басманова, то я получал удовольствие, я давно не слышал такого голоса. В Пимене вы делаете голос таким дрожащим. Есть такая пьеса — «Гибель “Надежды”». Там тоже ходят старички, рыбаки. Опасно, чтобы Пимен не оказался таким старичком. Понимаете, я только теперь добрался до основного. На примерах легче говорить. То есть я не хочу, чтобы это был старичок из таких пьес: то он рыбку ловит, то табачок набивает. Я хочу, чтобы вы сыграли здесь так, как М. Чехов в роли игрушечного мастера[clxxvi]. Лавочка-то у него была маленькая, но чувствовалось, что его можно взять из этой лавочки и посадить в другое место, — и он будет произносить большие речи.
Но у вас благополучно, потому что у вас есть вестник, у вас есть характерный монолог, но нужно, чтобы этот монолог произносился в более крупном масштабе. Может быть, в передаче ваших видений, что вы когда-то видели, чтобы было больше ужаса, чтобы было больше переливов в ваших глазах, чтобы вызвать в публике жалость к жертве.
Вы простите, что я все это сказал перед чтением. Надо было мне это сказать после вашего чтения. Вы не обращайте внимания сейчас и прочитайте так, как вы читали вчера, — может быть, в какой-то фразе промелькнет то, что я теперь сказал.
( Килигин читает монолог Пимена .)
Минуточку! Ведь есть разница между текстом, который слушается, и текстом, который никто не слушает. Сейчас такое впечатление, что как будто какой-то партнер вас слушает. Ведь есть разница, когда я говорю В[иктору] А[лексеевичу]: «Еще одно, последнее сказанье…» — или, когда я сижу один и мыслю вслух: «Еще одно, последнее сказанье…» Вы часто видите старика, который сидит у себя дома один и разговаривает сам с собой. Здесь он находится в состоянии раздумья, то есть он что-то делает, ищет, потом говорит: «Еще одно, последнее сказанье — {273} и летопись окончена моя» . То есть он должен быть в таком состоянии : черт возьми , кому же он это говорит ? Вы меня понимаете . Вы читали так , как будто вас кто - то слушает , а ведь некому вас слушать , ведь с вами один Григорий , который спит . Мы , режиссеры , должны научить актера , чтобы его из состояния человека говорящего кому - то , поставить в состояние человека раздумывающего . Поэтому лучше всего сделать не так , как у автора написано в ремарке : «Пишет перед лампадой» . Он ведь не может и писать , и думать вслух . Он , вероятно , сначала пишет , потом думает и в это же время собирает материал . Его агенты дают ему всякие справочки . Это не важно . Публика этого не разберет . Важно только , как он устраивается , чтобы текст немножко сбивался , — например , подходит к столу , что - то делает : ах , черт , я еще этого не сделал и т . д . ( Показ .) Вот так приблизительно. Может быть, это потом будет снято, но прием выработается. Мы не хотим сделать старичка каким-то дряхленьким. Мы хотим его подготовить для его монолога, поэтому мы даем его оживленным, возбужденным, воспаленным. Он не спал ночь, и под утро он делается нервнее, как все люди, которые не спали ночь. Поэтому вы должны быть подвижны. Вот, мне кажется, это повод для того, чтобы вы были нервнее.
Давайте еще раз.
( Килигин читает Пимена .)
Вам надо на репетиции положить громадное количество свитков. Вам надо будет захватить кипу этих свитков. Я не настаиваю, что это останется потом; он эти свитки берет, перекладывает и говорит: «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд усердный, безымянный…» То есть, если вы будете свитки перекладывать, тогда эти слова не будут звучать абстрактно. Это и есть труд. Понимаете? Живость интонации — ее нельзя нигде подслушать. Например, любопытно определение Третьякова. Когда я его в последний раз видел, он определил, что стиль является результатом прохождения писателя по тропам жизни, то есть он входит в гущу жизни, он шагает по жизни и получает запасы впечатлений, которые он в какой-то лаборатории продумывает, ворочает в своем сознании, а потом пишет. Вот, скажите сами, кто лучше напишет на тему «любовь»: тот, кто хорошо пишет о любви, но ничего сам не пережил, или тот, кто прошел все авантюры любви? Это грубо сказано. Любовь это большое дело и, пройдя все этапы ее — ревность, измену, привязанность, разлуку по необходимости и тысячу-тысячу вещей, человек терзается и т. д. Кто лучше напишет? Конечно, этот человек. Он даст обязательно такой пример: комсомолец влюбился, но без взаимности. Летят письма одно за другим. Напряжение большое его любви. Он так захвачен любовью, что пятое письмо является решающим. Четыре письма были не так важны, но вдруг это пятое письмо получается высокой ценности, и нужные слова нашлись не потому, что он литератор, а потому, что он сочиняет, необходимость заставляет его выдумать формулировки; так в «Великодушном рогоносце» размахивается Брюно: он жарит, жарит — дайте ему только тему. Он знает, он опытен.
Понимаете? Поэтому нужна живость ваших слов, вашей интонации. Они должны возникнуть не вследствие вашего подслушивания, а вследствие вашего бытия. Вы должны ощущать существование в этой келье и должны ощущать трудности этой большой работы Пимена. Тогда: «Еще одно, последнее сказанье — и летопись» — здесь остановка! — {274} «окончена моя» . «Летопись» нельзя небрежно сказать . Здесь все время должна ощущаться значимость этой летописи . [ … ]
Сейчас нет напевности. Надо сохранять стихотворную напевность. Если не будет напевности, то это тоже потеря трагического плана. Если я исключу певучесть, тогда будет стаккативность. ( Читает .) Отца Гамлета и короля Лира нельзя читать без напевности. В этом отношении поэту Пушкину сцена в корчме не удалась. Первая фраза, которую произносит хозяйка, это стих. Проза народной речи тоже имеет свою напевность. «Молочка я вам принесла…» — здесь есть напевность.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 206; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!