Мы ввысь теперь идем земли уж не касаясь

 

 

A между тем как мир и жил и изменялся

Кортеж из женщин длинный как бесхлебный день

За музыкантом двигался по улице Верри

Кортежи о кортежи

И в день когда король переезжал в Венсенн

И в день когда в Париж посольства прибывали

И в день когда худой Сюже стремился к Сене

И в день когда мятеж угас вкруг Сен‑Мерри

Кортежи о кортежи

Стеклось так много женщин что они

В соседних улицах уже толпились

Прямолинейно двигаясь как пуля

Они спешили вслед за музыкантом

Ах Ариана и Пакета и Амина

Ты Миа ты Симона ты Мавиза

И ты Колет и ты красотка Женевьева

Они прошли за ним дрожа и суетясь

Их легкие шаги покорны были ритму

Пастушеской свирели завладевшей

Их жадным слухом

На миг остановившись перед домом

Без стекол в окнах нежилой

Назначенной к продаже

Постройкою шестнадцатого века

Где во дворе стоят рядком таксомоторы

Вошел в калитку музыкант

И музыка вдали теперь звучала томно

Все женщины за ним проникли в дом пустой

В калитку ринулись толпой тесня друг друга

Все все туда вошли назад не обернувшись

Не пожалев о том что покидали

С чем распрощались навсегда

О жизни памяти и солнце не жалея

Спустя минуту улица Верри была безлюдна

С священником из Сен‑Мерри остались мы вдвоем

И в старый дом вошли

 

 

Но ни души мы там не увидали

 

 

Смеркается

Звонят к вечерне в Сен‑Мерри

Кортежи о кортежи

Как в день когда король вернулся из Венсенна

Пришла толпа картузников‑рабочих

Пришли с лотками продавцы бананов

Пришли республиканские гвардейцы

О ночь

О паства томных женских взоров

О ночь

Я все еще грущу и жду без цели

Я слышу вдалеке смолкает звук свирели

 

 

ЧЕРЕЗ ЕВРОПУ

 

 

Ротсож

Твое лицо румяно гидропланом стать может

твой биплан

И кругл твой дом где плавает копченая селедка

Мне к векам нужен ключ

Но к счастью видели мы господина Панадо

И в этом смысле можем быть спокойны

Что видишь ты мой старый сотоварищ

512 или 90 пилота ль в воздухе теленка ль что

глядит сквозь брюхо матери

Я долго в поисках скитался по дорогам

О сколько глаз смежилось на дорогах

От ветра плачут ивняки

Открои открой открой открой открой

Взгляни же о взгляни

Старик в тазу неспешно моет ноги

Una yolta ho inteso dire che vuoi

Я прослезился вспомнив ваши детства

А ты показываешь мне чудовищный синяк

Картинка где изображен возок напомнила мне

день

Составленный из лоскутков лиловых желтых

зеленых голубых и красных

Когда я за город отправился с каминною трубой

державшею на своре суку

Но у тебя давно нет дудочки твоей

Труба вдали меня попыхивает папиросой

Собака лает на сирень

Светильник тихо догорел

На платье лепестки упали

Два золотых кольца сандалий

Горят на солнце связкой стрел

Но волосы твои пересекли дрезиной

Европу пестрыми разубранную огоньками

 

 

СУХОПУТНЫЙ ОКЕАН

 

 

Я выстроил свой дом в открытом океане

В нем окна реки что текут из глаз моих

И у подножья стен кишат повсюду спруты

Тройные бьются их сердца и рты стучат в стекло

Порою быстрой

Порой звенящей

Из влаги выстрой

Свой дом горящий

Кладут аэропланы яйца

Эй берегись уж наготове якорь

Эй берегись когда кидают якорь

Отлично было бы чтоб с неба вы сошли

Как жимолость свисает с неба

Земные полошатся спруты

Какое множество средь нас самих себя хоронит

О спруты бледные волн меловых о спруты

с бледным ртом

Вкруг дома плещет океан тебе знакомый

Не забываясь даже сном

 

 

ЛУННЫЙ СВЕТ

 

 

Безумноустая медоточит луна

Чревоугодию вся ночь посвящена

Светила с ролью пчел справляются умело

Предместья и сады пьяны сытою белой

Ведь каждый лунный луч спадающий с высот

Преображается внизу в медовый сот

Ночной истории я жду развязки хмуро

Я жала твоего страшусь пчела Арктура

Пчела что в горсть мою обманный луч кладет

У розы ветров взяв ее сребристый мед

 

МАКС ЖАКОБ

 

СЕРЕНАДА

 

 

Сутул, без ягодиц, но с бородою

Чуть не до гетр, таков поклонник твой,

И все ж, прелестница в перчатках синих, вою

Я под окном твоим с девичьей резедой.

Часы стенные бьют и, сонно

Вращая вал, выводят короля:

На нем пятиконечная корона,

Она – твой герб, но им пресыщен я.

Коралла синего иль аметиста тени

Ресницы папоротника

Отмежевали на века

Свет от неверного стекла.

Окно: сигара на краю вселенной.

Долой безмолвие, ковчег ее красот:

Бессменная свеча измен мне лжет!

И все‑таки надежда шепчет, что

Я не мечтатель юный,

Не житель Пампелуны

И перед сердцем ставлю знак бекара.

Он – ватерлиния и звезд и тротуара,

А дома туфельки

Тебе мозолей не натрут,

И дверь, ведущая во внутрь

Вселенной – непристойность.

Я точно конь, стою понуро,

Дрожа от головы до ног

Лишь потому,

Что на наезднице медвежья шкура.

 

АНДРЕ САЛЬМОН

 

СВЕТЛЯКИ

 

 

Не глядя, как плетется кляча,

Крестьянин дремлет на возу.

Старуха, с дочкою судача,

Ведет на ярмарку козу.

Чем заняты все эти люди?

Ах, чем угодно, лишь не мной.

Но я, покорствуя причуде,

Слежу за жизнью мне чужой.

Увы, один под сводом неба,

Утратившего счет годин,

Один в скирду зарывшись хлеба,

И там, меж деревень, один.

И жизнь была б лишь дар презренный

Без этой пляски светляков –

Балета будущих веков

Во славу гибнущей вселенной!

 

 

ТАНЦОВЩИЦЫ

 

 

Герольд, любовник, брат, он жизни мне дороже:

Сегодня вечером, отмститель всех обид,

Он императора убить обязан в ложе,

Когда прелестный принц с инфантой убежит.

Я для него хочу сегодня быть прекрасной

И танцовать. Суфлер в наш входит заговор,

Чтоб с материнскою зарею громогласно

Поздравил хор народ, безмолвный с давних пор.

От перьев, сброшенных изгнанниками рая,

Воспламеняются костры, пожар взметая

До туч, где от любви мычит апрельский бык.

Сестра, мы проведем всю ночь среди владык

Минуты, с кучером, с сенатором, с алькадом,

Прислушиваясь, как возводят дыбу рядом.

 

ПОЛЬ‑ЖАН ТУЛЭ

 

ПЕСЕНКА

 

 

Помнишь, после бездорожья

Краткий отдых в кабачке?

В белом ты была пике –

Хороша, как матерь божья.

Нам бродяга из Наварры

На гитаре поиграл:

Был мне люб и звон гитары

И студеный мой бокал.

О забытом богом в ландах

Я мечтаю кабачке:

О трактирщице в платке,

О глицинии в гирляндах.

 

 

* * *

 

Как эти яблоки

В их блеске золотом

На берегах реки,

Где высился Содом,

Иль словно те плоды.

Которые Тантал

Среди гнилой воды

Отплевываясь жрал, –

Так сердце, что дано

Тебе держать в руках:

Раскрой его – оно

Внутри лишь тлен и прах.

 

ЖАН ЖИРОДУ

 

* * *

 

 

Эклиса, Эклисе,

За кормой плещет пена,

Мы вели себя все,

Как велела Елена.

Прелестное веретено

И ножницы – девичья доля.

Ах, Эклисе, прекрасно поле.

Хоть сжато без серпов оно!

 

 

* * *

 

Я вижу Бельфора

Пруды, силуэт

Печальный собора,

Которого нет;

И осень, – о, рок,

Чья поступь все губит! –

Трубящую в рог,

Который не трубит;

И тетку Селест,

Что, рдея от злости,

Убила бы гостя,

Который не ест –

Всю юность мою

В тупом захолустьи

И желчи и грусти

Я слез не таю.

 

 

ПРОБУЖДЕНИЕ ВЕСНЫ

В СЕВЕРНЫХ СТРАНАХ

 

 

Зима ушла. Весне – почет.

Уж солнце больше не печет:

В нем зноя нет.

Его лучи ласкают втуне

Вербену, венчики петуний

И горицвет.

Зарылся солнца диск в сугробах:

Над ним навис, как тяжкий обух,

Весны приход.

Охотник тонет в почве млечной,

Зато рыбак скользит беспечно

По лону вод.

Распутнице и деве скромной

Теперь уж не до неги томной –

О царство сна!

Сатир – бесстрастия победа! –

Не похищает дочь соседа:

Весна! Весна!

 

ЛЕОН‑ПОЛЬ ФАРГ

 

ГАЛЬКИ

 

 

Цветок трехфазный, мгла общественных уборных,

Змееподобная семья Аспазий вздорных,

На деревце греха срывающая плод,

Ошибки, женщины – какой ужасный счет!

Довольно! Пусть любовь махровой станет розой,

Размером с пальму. Пусть не ноет впредь занозой.

Коснись меня, но знай: я мертв душой давно.

Целуй меня…

О, как во рту твоем темно!

 

ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ

 

ОЛЕНЬ

 

 

Только трону я коробку

Из сосны высокоствольной,

Как застынет в чаще леса.

Глядя на меня, олень.

Отвернись, олень прелестный,

Продолжай свой путь безвестный:

В темной жизни человека

Не поймешь ты ничего.

Друг мой нежный, друг мой робкий,

Чем могу тебе помочь,

Через щель моей коробки

Устремляя взоры в ночь?

Просекой твои зеницы

В глубь вселенной залегли.

Тонкие твои копытца –

Целомудрие земли.

В день, когда морозы злые

Небо льдом скуют, как пруд,

Все олени побегут

Из одних миров в другие.

 

ФРАНСИС КАРКО

 

КИСЛОСЛАДКАЯ ПЕСЕНКА

 

 

Ах, я люблю тебя! А ты,

Ужель ты не в моих поэмах?

Зима приводит сонм упрямых

Скорбей, чернее черноты.

Акации дрожат сторожко,

Лишь ветром тронет их слегка.

Ты грелась, сидя без сорочки,

Вся голая, у камелька.

Холодный ливень бился в стекла;

Дрова шипели, чуть горя…

Я жду, чтоб мутная заря

Опять в моем окне возникла!

 

ТРИСТАН ДЕРЕМ

 

* * *

 

 

Мы ждали героинь, уснувших

В тени крушин зазеленевших,

Иль сладко дремлющих на ложах

Из лилий и из веток рыжих,

И мы воспели б напоследок

Их губы, пыл их лихорадок,

Чтоб, с нашей юностью покончив,

Сказать потомству, как изменчив

Весь облик, как коварны речи

И плачи этих Беатриче.

 

ПЬЕР РЕВЕРДИ

 

ТРИУМФАЛЬНАЯ АРКА

 

 

Весь воздух просверлен

В гнезде

И на изгибе

Над хриплым флюгером близ труб

И этот клад

Еще извивов ряд

И время чуть задето,

Когда летит авто там где‑то вдалеке,

На стыке островов

Бесследно на тропе больших течений ночи

Гремят бубенчики средь улицы,

И шум,

Проходит шествие.

Иль эта кавалькада

Кортеж под аркою круглящейся небес?

Стрела колеблется, отодвигая

Историю и всех, кого забыть легко.

 

ЖАН KOKTO

 

ПЕРНАТЫЕ В СНЕГУ

 

 

Пернатые в снегу меняют признак пола.

Родителей легко ввели в обман халат

Да страсть, что делает Элизу невеселой:

Мне ребус бабочек яснее всех шарад.

Я прыгну на тебя, личина, и узнаю

В тебе то пугало, что флейтой я плев ял;

Солдатик мой, в твоих романах я читаю

Про вишенник в цвету, про майский карнавал.

Постель и пастораль – не твой ли шлак, Людовик

Шестнадцатый? – но мак надгробье нам слагал;

Воспоминания на углях цвета крови

Кропают траурный и нежный мадригал.

Как сани русские – открытье для волчицы,

Быть может, твой, Нарцисс, бесчеловечный пыл –

Не преступление? И кто же поручится,

Что сгинул след волны, где руку ты омыл?

 

 

СПИНА АНГЕЛА

 

 

Ложной улицы во сне ли

Мнимый вижу я разрез?

Иль волхвует на панели

Ангел, явленный с небес?

Сон? Не сон? Не труден выбор;

Глянув сверху наугад,

Я обман вскрываю, ибо

Ангел должен быть горбат.

Такова, по крайней мере,

Тень его на фоне двери.

 

ПОЛЬ ЭЛЮАР

 

* * *

 

 

Твой златогубый рот мне дан не ради смеха,

И лучезарных слов твоих так дивен смысл,

Что в годовых ночах, в ночах смертельно‑юных,

В малейшем шорохе звучит мне голос твой.

В деннице шелковой, где прозябает холод

И сладострастие опасно бредит сном,

В руках у солнца все тела, едва очнувшись,

Боятся обрести опять свои сердца.

Воспоминания зеленых рощ, туманы,

Куда вступаю я… Закрыв глаза, тебя

Всей жизнью слушаю, но не могу разрушить

Досуги страшные, плоды твоей любви.

 

 

РАВЕНСТВО ПОЛОВ

 

 

Твои глаза пришли назад из своенравной

Страны, где не узнал никто, что значит взгляд.

Где красоты камней никто не ценит явной,

Ни тайной наготы тех перлов, что блестят,

Как капельки воды, о статуя живая.

Слепящий солнца диск – не зеркало ль твое?

И если и вечеру он никнет в забытье,

То это потому, что, веки закрывая,

Любовным хитростям ты веришь дикаря;

Плотине моего недвижного желанья,

И я беру тебя без боя, изваянье,

Непрочностью тенет прельстившееся зря.

 

ЛУИ АРАГОН

 

ИЗ ПОЭМЫ «КРАСНЫЙ ФРОНТ»

 

 

Средь зыбкой груды мусора

Среди уже увядших цветов служивших украше –

ньем дома

Салфетки на последних этажерках

Подчеркивают жизнь загробную безделок

Напрасно тщится червь буржуазии

Соединить свои распавшиеся звенья

Агонизирующий в судорогах класс

Семейный хлам разодранный в лоскутья

Попри пятой очнувшихся гадюк

Встряхни дома пусть маленькие ложки

Из них посыпятся с клопами пылью старичьем

Как сладостен как сладостен для слуха стон

развалин

Уже негодного я вижу гибель мира

С восторгом вижу истребленье буржуа

Была ль когда‑либо прекраснее охота чем охота

За нечистью что в городских укрылась закоул –

ках

Пою победу и господство пролетариата над

буржуазией.

Они сулит уничтожение буржуазии

Уничтоженье полное буржуазии

Прекраснейшее в мире изваянье

Славнейшая из всех известных статуй

Смелейшая искуснейшая из колонн

Иль с радугой сравнившаяся арка

Не стоят пышной груды беспорядочных разва –

лин

Попробуй ты увидишь

Что получается из храма взорванного динами –

том

Мотыка пробивает брешь в покорности былой

Обвалы это песни где кружатся солнца

Одна и та же молния разит людей и стены

прежних лет

Ружейная пальба любому придает пейзажу

Вчера столь чуждую ему веселость

Расстреливают инженеров и врачей

Смерть ставшим поперек завоеваний Октября

Смерть саботирующим Пятилетку

К вам обращаюсь комсомольцы

Вон выметите хлам людской в котором жив еще

Паук кудесный знаменья креста

В социалистическом строительстве вы добро –

вольцы

Гоните ж от себя как бешеного пса «когда‑то»

Восстаньте против матерей

Оставьте ночь чуму семью

У вас в руках смеющийся ребенок

Дитя какого мир еще не видел

Он говорить не научившись знает все песни

новой жизни

Он вырвется у вас из рук он побежит смотрите

он смеется

Светила запросто спускаются на землю

Они еще довольно милосердны

Когда сжигают только черную эгоистическую

падаль

Цементные гранитные цветы

Железные лианы голубые лепты стали

И помышлять не смели о такой весне

Холмы коврами покрываются гигантских примул

Все ясли кухни‑фабрики на двадцать тысяч

едоков

Дома дома и клубы

Напоминающие то подсолнечник то клевер

Узлы дорог затянуты как галстук

Встает заря над крышами купален

Нам тучи ласточек социалистический предвоз –

вещают Май

В полях уже идет великая борьба

Борьба меж волками и муравьями

Как жаль что невозможно пулеметом

Обстреливать и косность и упрямство

А все‑таки четыре пятых урожая

В году текущем собрано с колхозов

Знаменами алеют маки в поле

Где новые чудовища жуют колосья не спеша

О безработице давно здесь позабыли

Стук молота и визг серпа

Восходят до небес

Здесь нет без молота рабочего и без

Серпа крестьянина Кузнечики поют

И жизнерадостностью воздух полон детской

В земле советской

Пальба и щелканье бичей и клики

О героическая юность

Хлеба сталелитейные СССР СССР

У Революции в глазах читаю синих

Необходимость беспощадных мер

СССР СССР СССР СССР

 

 

БАЛЛАДА

О ДВАДЦАТИ СЕМИ КАЗНЁННЫХ

В НАДЕЖДИНСКЕ

 

 

Разбойный объявив аврал

С ордой бандитов родовитых

Колчак кровавый адмирал

Злосчастный захватил Урал

Его приспешник и палач

Охотой Вяземский доволен

Уже давно хоть шашку спрячь

Он не имел таких удач

Для стариков для молодых

Конец один все партизаны

В Надеждинске попалось их

В плен двадцать семь стрелков лихих

Всех двадцать семь построив в ряд

Им казнь примерную готовят

Белобандитский лагерь рад

Не каждый день такой парад

Когда им пасть настал черед

Никто не проронил ни вздоха

Все устремив свой взор вперед

Борьбы предвидели исход

Всех двадцать семь как партизан

Повесили друг с другом рядом

Солдат рабочих и крестьян

Меж ними был и мальчуган

Стон сотрясавший их тела

Мольбою не был о пощаде

Пусть вам убийцы нет числа

Не ваша все‑таки взяла

Кровь на стальных штыках у вас

Не признак ржавчины ль грядущей

Земля давно вас заждалась

И пули шепчут вам «сейчас»

Их было двадцать семь чей взор

Был полон жизни полон света

Их волосы и до сих пор

Заводят с ветром разговор

Дружней товарищей семья

Сплотилась их призыв услышав

Белобандиты и князья

Добычей стали воронья

Прощай угрюмый небоскат

Нет Колчака повсюду Ленин

На улице бойцов отряд.

Беседует с толпой ребят

Бойцы ребятам говорят

Про технику и про машины

И синие глаза ребят

Горят горят горят горят

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

АЛЬФОНС ДЕ ЛАМАРТИН (1790–1869) был представителем аристократической линии французского романтизма. Этот поэт, чье творчество лишено даже самых слабых признаков «социального содержания», был, как это ни парадоксально, также и политическим деятелем. В эпоху Июльской монархии Ламартин был членом палаты депутатов, занимая легитимистскую (легитимисты – сторонники Бурбонов) позицию. При ЛуиФилиппе легитимистам, в том числе и Ламартину, нападавшим на правительство и режим диктатуры банковского капитала, приходилось говорить на республиканском языке: после революции 1848 года Ламаргин, популярный отчасти благодаря своей литературной деятельности, оказывается министром иностранных дел Временного правительства. После провала своей кандидатуры на пост президента республики Ламартин отходит от политики.

Расцветом литературной деятельности Ламартина являются 20‑е и 30‑е годы, когда им написаны были его главные произведения: «Meditations poetiques et religieuses» («Поэтические и религиозные размышления»), «Nouvelles meditations» («Новые размышления»), «Harmonies» («Гармонии»), а также поэмы «Jocelyn» («Жоселен», 1836) и «La chute d'un ange» («Падший ангел»), Поэт дворянского декаданса, Ламартин в поэтическом творчестве своем такой же пессимист, как и другой романтик‑аристократ А. де Виньи, но в поэзии Ламартина мы напрасно искали бы героики и стоицизма. Его стихи – чистая лирика, совершенно лишенная каких‑либо связей с действительностью, лишенная в сущности даже сколько‑нибудь конкретной образности. Темы Ламартина – любовь, природа. Но эти мотивы совершенно абстрагируются поэтом, превращаясь в предлог для медитаций, для чувствительно‑патетических отвлеченных размышлений. В поэме «Жоселен» Ламартпи воспевает отречение от жизни и «развращающей цивилизации» ради достижения некоего духовного идеала. Как прозаик, Ламартин является автором романов «Рафаэль» и «Грациэлла» и двух исторических работ «История жирондистов» (1848) и «История реставрации» (1831–1853). Научного значения эти исторические труды не имеют. Лучшее из собраний сочинений Ламартина вышло в издательстве Hachette (1860–1865), еще при жизни поэта (40 томов). На русский язык переведены отрывки из «Истории жирондистов» («Современник», 1847, III), «Рафаэль» («Библиотека для чтения», 1849, ч. 94 и 95), «История жирондистов» (4 тома, СПБ, 1902) и др.

 

ВИКТОР ГЮГО (1802–1885), один из величайших французских писателей, был самым крупным из романтиков и самым типичным выразителем духа французской радикальной мелкой буржуазии. В творчестве Гюго художественно оформились и воплотились все идеи, составляющие и доныне арсепал радикально‑гуманистических писателей: отрицание капиталистической действительности и стремление преодолеть ее, не прибегая, однако, к насилию и террору, установка на моральное совершенствование, пацифизм и т. д. и т. п. Соответственно протекала и общественно‑политическая деятельность Гюго. К 1848 году он окончательно изживает свои роялистские симпатии. После установления диктатуры Луи‑Бонапарта Гюго эмигрирует и живет до 1870 года в Англии, все время и в публицистике и в художественном творчестве («Les chatiments»‑«Кары») выступая против господствующего во Франции режима, против тирании и эксплоатации, везде и в каких бы формах они ни проявлялись. После 1871 г. Гюго возвращается во Францию и до самой смерти продолжает все ту же литературную и общественно‑политическую линию. Характерно, что процесс политического полевения Гюго идет параллельно его «полевению» как писателя. В 1827 голу он публикует драму «Кромвель», в предисловии к которой излагает и систематизирует принципы романтизма. В этом предисловии и других своих теоретических высказываниях. Гюго защищает «реальность» и обрушивается на условность классицизма, но рта защита не есть апология реализма: правда для Гюго заключается не в познании социальной действительности, а в ее преображении через творческую фантазию, воображение поэта. Установка на «преображение» плюс моральная тенденция Гюго определяют его поэтику, лишенную оттенков, основанную на противопоставлении – контроверзе «черного и белого», «доброго и злого». Отсюда в его творчестве искажающий гротеск и апологетическая идеализация, отсюда реторика и патетическое многословие его поэтического стиля, отсюда в его драмах, поэмах, романах – схематизм, который столь часто ставился ему в вину, и т. д. Этой поэтике Гюго остается верен и в своих трагедиях «Кромвель» (1827), «Марион де Лорм» (1829), «Эрнани» (1829), «Рюи Блаз» (1838) и др. и в романах «Собор Парижской богоматери» (1831), «Отверженные» («Les miserables», 1861), «Труженики моря» («Les travailleurs de la mer», 1866), «Человек, который смеется» («L'homme qui rit», 1869), «93 год» (1874) и в своей поэзии. В 1822 г. выходит первый сборник его стихов «Odes et ballades» («Оды и баллады»), где принципы ромаптизма выступают еще недостаточно отчетливо; но характерен тот факт, что шесть лет спустя Гюго перерабатывает эту книгу в духе романтической поэтики. «Les orientales» («Стихи о Востоке», 1828) уже сознательно и последовательно осуществляют в художественной практике теоретико‑поэтические установки новой школы. В 1831 г. выходит сборник «Los feuilles d'automne» («Осенние листья»), в 1840 – «Les rayons et les ombres» («Лучи и тени»), где поэтом отдана дань культу Наполеона, характерному для большинства буржуазных и мелкобуржуазных группировок середины XIX столетия. Наиболее значительные из поэтических произведений Гюго – политические и сатирические стихотворения из книги «Les chatiments» (1853), философско‑автобиографическая книга «Les contemplations» («Созерцания») (2 тома 1836), наконец – три серии его «Легенды веков» («La legende des siecles», 1856–1883). В этом произведении Гюго развертывает поэтическую историю человечества, и именно здесь находятся подлинные шедевры его иодепи («Booz endormi», «La rose de Pinfante», «Cain») («Спящий Вооз», «Роза инфанты», «Каин»), «Легенда веков» оказала огромное влияние на парнасцев, в особенности на Леконт де Лиля.

Лучшее французское издание Гюго – Oeuvres completes, 48 томов «(1880–1889, Hetzel). Переводы на русский язык чрезвычайно многочисленны. Собрания сочинении: Киев, 1904, 24 тома, под ред. П. Вейнберга и И. Лучицкого; СПБ, 1913–1914, изд. «Просвещение», ред. П. С. Когана; 1912, изд. Сытина, 12 томов, и др. После революции неоднократно издавались и полностью и в сокращенном виде романы Гюго.

 

АЛЬФРЕД ДЕ ВИНЬИ (1799–1863) – представитель аристократической линии романтизма, хотя в первых сборниках Виньи «Poemes» («Поэмы») (1822), «Poemes anciens et modernes» («Древние и новые поэмы»), в романе «Stello» («Стелю») (1832), в драме «Chatterton» («Чаттертои») (1833) характерное для поэта отчаянье перед гибелью дворянско‑помещичьего класса и аристократической культуры зашифровано и предстает перед читателем как отвлеченная «мировая скорбь». Классовая позиция Вииьи отчетливо сказывается в таких вещах как роман «Cinq‑Mars ou une conjuration sous Louis XIII» («Сен‑Марс или заговор при Людовике XIII») (1826) и полумемуарная, полуновеллистическая книга «Servitude et grandeur militaire» («Неволя и величие солдата») (1835). В романе «Сен‑Марс» Виньи дает апологию борьбы феодалов с абсолютизмом, стремящимся во имя компромисса с постепенно усиливающейся буржуазией урезать прерогативы и вольности крупных феодалов. В «НеБоле и величии» оплакивается былая героика военной службы, когда армия жила дворянскими традициями, и существующее положение вещей, при котором она стала наемной силой в руках групп и партий. Между 1837 и 1862 гг. написаны были «Poemes philosophiques», где Виньи ставит вопрос о проблеме человеческого поведения, разрешая ее в том смысле, что обреченному на гибель не остается ничего кроме героического стоицизма.

Лучшее издание Виньи дал Delagrave, 8 томов (19061909). На русском языке существуют старые переводы «Сен‑Марса» (СПБ, 1829), «Стелло» (СПБ, 1835), отдельных стихотворений и поэм («Вестник Европы», 1868; «Отечественные записки», 1869, XII; «Русская мысль», 1886, X и др.). См. также Брюсова «Французские лирики XIX в.» (СПБ, 1908). Перевод «Неволи и величия солдата» вышел в 1914 г.

 

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ (1810–1857). Среди французских романтиков Мюссе стоит несколько особняком. Представитель дворянского романтизм», как Ламартин и Виньи, он занимает не совсем ту же позицию, что эти поэты социального отчаянья и пессимизма. Конечно, и у Мюссе сильны пессимистические мотивы, однако в основном содержание его поэзии – иное. Мюссе пытался в какой‑то мере примириться с буржуазной действительностью, найти с ней общий язык. Стремление это отразилось в его попытках утвердить себя как официального поэта Июльской монархии, однако о «приятии действительности» для него, разумеется, не могло быть речи. «Спасают» его от буржуазных реальностей окружающей жизни – гедонизм, эстетизм и эротика. Даже социальный пессимизм принимает у него форму «лирики несчастной любви», хотя социальный смысл этих меланхолических или трагических переживаний проступает довольно отчетливо. Лирика Мюссе отличается эмоциональной насыщенностью, романтической чувствительностью и романтическим же многословием, но при этом Мюссе характеризует четкость и яркость образов, отсутствие склонности к отвлеченным размышлениям. Первая книга стихов Мюссе вышла в 1830 г. под заглавием «Contes d'Espagne et d'Italie» («Испанские и итальянские сказки»); она же и осталась его лучшей книгой. За нею последовал ряд других произведений, главные из которых – драма «Лорензаччио» (1834), полуроман‑полуавтобиография «Confession d'un enfant de siecle» («Исповедь сына века») (1834) (есть несколько русских переводов, последний – в серия «История молодого человека XIX столетиям, М., 1932), сборник пьес «Comedies et proverbes» («Комедии и пословицы») и др. Среди стихотворных произведений Мюссе особенной известностью пользуются «Ролла», «Ночи», «Намуна». Лучшие французские издания Мюссе – Oeuvres completes, Charpentiers (серед, XIX в.) и Oeuvres completes, 2 тома (1922). На русский язык переведены: «Ролла» (М., 1864), «Мардош» (СПБ, 1892), «Лорензаччио» (М., 1911), «Ночи» (М., 1895), «Сын Тициана», «Мушка» (М., 1923).

 

ПЬЕР‑ЖАН БЕРАНЖЕ (1780–1857) был подобно Гюго или Барбье поэтом радикального демократизма и притом наиболее народным из всех французских поэтов той эпохи. Лирика Беранже, его песни‑раздумья и песни‑сатиры непосредственно вдохновляются куплетами парижской улицы или кабачка, они вводят этот «низкий» жанр в область высокой литературы и создают литературную традицию, питавшую многих революционных и демократических поэтов Франции на протяжении всего XIX и даже XX столетия вплоть до нашей современности.

Для Беранже и в эпоху всеобщего разочарования в революции, приведшей прежде всего к торжеству «реальностей» буржуазной практики и «обесценившей» общечеловеческие свои лозунги, якобинские традиции были живы, и он избежал мелкобуржуазно‑интеллигентского увлечения роялизмом и католицизмом, которому подпали Гюго и Бартелеми. Песни Беранже становятся политическим памфлетом еще в эпоху Наполеона (например «Le roi Ivetot»). После реставрации Бурбонов поэт подвергает лирико‑сатирическому обстрелу создавшийся при Людовике XVII и Карле X режим, высмеивая возвратившихся эмигрантов, задевая трон и церковь. Сатирическая линия Беранже крепнет и после революции 1830 года, когда режим господства банкиров вызывает в нем такую же реакцию, как и режим реставрации, причем диапазон его социальной сатиры расширяется, и сама сатира становится острее и глубже. Однако Беранже был не только сатириком: в ряде своих песен, посвященных жизни и быту бедняков и трудящихся, он предстает как мастер социальной элегии. Во время реставрации и U эпоху Июльской монархии Беранже отдает дань культу Наполеона, представлявшему своеобразную форму мелкобуржуазного протеста против роялизма и расценивавшему Бонапарта как продолжателя революции.

Народность песен Беранже, их куплетная форма и революционно‑демократическое содержание сделали Беранже чрезвычайно популярным: его стихи, придя с улицы в литературу, вернулись к массам и были приняты ими как свои. Популярности Беранже содействовали также преследования, которым он подвергался при Бурбонах.

Французские издания Беранже: Oeuvres completes (1834–1837), Oeuvres (1866), Oeuvres inedites (1909). Русские: под ред. Тхоржевского (СПБ, 1914), под ред. Трубачева (1904–1905), изд. «Красной газеты» в пер. В. А. Рождественского (1929–1930).

 

ОГЮСТ БАРБЬЕ (1805–1882) принадлежал к радикально‑демократическому крылу французского романтизма. Главным произведением его, паиболее ценным и в художественном отношении и с точки зрения социальной значимости, является сборник стихов «iambes et poemes» («Ямбы и поэмы», 1831), написанных под впечатлением Июльской революции и остро‑революционных по духу. Прославляя героизм восставшего народа, Барбье обрушивается на буржуазию, предавшую народное дело, и оплакивает гибель свободы в результате буржуазной реакции и установления монархии Луи‑Филиппа. При всем том Барбье оставался мелкобуржуазным бунтарем: об этом свидетельствуют и «машиноборческие» тенденции его поэзии и его неверие в силы революции, которая представляется ему безнадежно побежденной. В «Ямбах и поэмах» Барбье зачастую поднимается до необычайной силы и выразительности, однако в его поэзии сильно сказываются все отрицательные черты романтического стиля: декламаторство, пристрастие к реторике и т. п. Кроме «Ямбов и поэм» Барбье написал книги стихов «Silves» («Сильвы», 1864), «Satires» («Сатиры», 1868), «Rimes heroiques», («Героические рифмы»), драмы «Юлий Цезарь», «Бенвенуто Челлини», художественную прозу «Trois passions» («Три страсти»), «Contes du soir» («Вечерние рассказы») и ряд других стихотворных и прозаических произведений. На русском языке, кроме отдельных стихотворений, переведенных Курочкиным, Минаевым, Бурениным, Вейнбергом, Брюсовым и Мандельштамом, существует перевод «Ямбов и поэм», изданный в Одессе в 1922 г.

 

ОГЮСТ‑МАРСЕЛЬ БАРТЕЛЕМИ (1796–1867) был одним из наиболее ярких представителей радикально‑демократической сатиры эпохи Июльской революции и монархии Луи‑Филиппа. Писал он большей частью в сотрудничестве со своим другом и земляком Мери (Mery). В эпоху Реставрации он, подобно Гюго, пережил увлечение роялизмом («Ode da sacre», «Ода на помазание», 1825), к революционной же сатире пришел через бонапартистские симпатии («Napoleon en Egypte», «Наполеон в Египте», 1828 и др.). В 1830 г. Бартелеми выступает как поэт Июльской революции, беспощадно бичуя реакцию и ложный либерализм: к этому периоду относятся его книги «La satire politique» («Политическая сатира», 1830) и «Insurrection» («Восстание», 1831); в последней воспеты июльские дни в Париже. После революции он сперва выступает как сторонник Луи‑Филиппа, но вскоре разочаровывается в буржуазной монархии и в издаваемом совместно с Мери сатирическом еженедельнике «Nemesis» (1831–1832), обрушивается на июльский режим, на бюрократию и плутократию и т. д. Эти годы являются расцветом его творчества. Сатира Бартелеми – хлесткая, злобная и, главное, беспощадно конкретная – большей частью удачно избегает обычного у мелкобуржуазно‑демократических поэтов реторизма; пафос негодования питается у него доходящей до сарказма иронией, остроумно‑хлестким издевательством над врагом.

Произведения Бартелеми, написанные после «Nemesis» и в сороковых годах, не представляют особого интереса. В конце концов поэт примирился с режимом и даже стал защищать его («Justification de l'etat de siege – «Оправдание осадного положения»). Однако с ослаблением революционно‑сатирической стихии приходит в упадок и талант Бартелеми, исчезает его популярность, и теперь он в полном смысле этого слова – забытый поэт, забытый незаслуженно, ибо революционные сатиры его остаются образцом политической лирики и вполне достойны того, чтобы стоять на одной полке с «Ямбами и поэмами» Барбье.

 

ТЕОФИАЬ ГОТЬЕ (1811–1872). Значение творчества Т. Готье прежде всего в том, что во французской литературе XIX столетия он является первым по времени представителем асоциального и эстетского искусства, достигшего полного расцвета уже после смерти Готье, в эпоху империализма. Готье начал как романтик: он принимал участие во всех боевых выступлениях молодых романтиков, выделяясь своими эксцентрическими выходками; его первые произведения написаны в чисто‑романтическом плане. Однако Готье начисто отметает как социальное содержание романтизма, так и его чувствительную патетику. От романтизма он берет лишь фантастическую тематику, гиперболизации, культ всего исключительного и чрезвычайного и т. п. Таковы его первый сборник стихов – «Poesies» («Стихи», 1830) и последующие: «Albertus» («Альбертус», 1832), «Comedie de la mort» («Комедия Смерти», 1838), роман «Мадемуазель де Мопен» (1835) и фантастико‑эстетская повесть «Фортунио» (1838). Уже эти ранние произведения отличаются от произведений романтиков необычной скупостью на всякую чувствительность и столь же необычной щедростью на яркий и красочный показ «видимого мира» – вещей, пейзажей и т. п. Эта установка изобличает в Т. Готье подлинного парнасца (см. ниже), недаром он с гордостью сказал о себе: «Je suis de ceux pour qui le monde visible existe» (Я из тех, для кого существует видимый мир). Искусство Готье достигает совершенства в его лучшей книге стихов с подчеркнуто эстетским названием «Эмали и камеи» («Emaux et Camees»), вышедшей в 1852 г. Книга эта характерна не только тем, что лирическая композиция каждого отдельного стихотворения определяется в ней ритмом зрительных впечатлений, что поэтическое слово стремится стать пластическим контуром или красочным мазком, – она прежде всего принципиальная и программная книга. В ней дана вместе с практикой и теория «искусства для искусства», и боевая защита эстетического формализма, и требование аполитичности, и утверждение аморализма. Особенно характерно программное стихотворение «Искусство», где из «технологического» утверждения:

 

Созданье тем прекрасней,

Чем взятый материал

Бесстрастней –

Стих, мрамор иль металл

вырастает вся несложная философия буржуазного эстетизма:

Все прах. Одно, ликуя,

Искусство не умрет.

Статуя

Переживет народ…

 

Кроме стихов и романов, Т. Готье написал также ряд историко‑литературных работ («Гротески» – о второстепенных поэтах XVII века, «История романтизма» и др.) и книг путевых очерков с характерной для него установкой на экзотизм. Работал Готье и как художественный критик и либреттист.

34‑томное собрание сочинений Т. Готье вышло в издании Шарпантье. На русском языке существует полный перевод «Эмалей и камей», вышедший в Петербурге в 1914 г. Переводы Т. Готье имеются также у Брюсова (Полн. собр. соч., т. 21). Существует также несколько старых переводов его прозаических вещей. Перевод романа «Капитан Фракасс» вышел в издании «Огонька» в 1930 г.

 

ШАРЛЬ‑МАРИ‑РЕНЬЕ ЛЕКОНТ ДЕ ЛИЛЬ (1818–1894) был вождем и основоположником так называемой «парнасской» школы в поэзии. Парнасизм, с его борьбой и против социального романтизма и против натурализма, выдвигал одни лишь художественные лозунги, но по существу знаменовал собою одно из ранних проявлений отказа буржуазии, буржуазного мышления и буржуазного искусства от адэкватного познания (в данном случае специфически художественного познания) действительности и стремления замкнуться в «башню слоновой кости» чистого искусства для искусства.

При этом парнасизм был далеко не однородным явлением. В частности поэзия Л. де Лиля, несмотря на свою совершённую аполитичность, есть выражение глубокого разочарования в социальной действительности и полного неверия в возможность переделать мир во имя гуманности и справедливости. В начале своей литературной деятельности Л. де Лиль был пламенным демократом и деятельно сотрудничал в изданиях с социалистическими (точнее – фурьеристскими) тенденциями. После 1848 г. он совершенно отходит от публицистики и посвящает себя поэзии. Он переводит на французский язык Гомера, Эсхила, Софокла, Еврипида и сам пишет несколько трагедий («Эриннии», «Аполлонидя). Но главным созданием его остаются 4 тома стихов: «Античные поэмы» («Poemes antiques», 1852), «Варварские поэмы» («Poemes barbares», 1882), «Трагические поэмы» («Poemes tragiques», 1884) и, наконец, посмертные «Последние поэмы» («Derniers poemes», 1894). Л. де Лиль – поэт эпический, темы его – история и природа, и здесь легко обнаруживается его связь с Гюго «Созерцаний» и «Легенды веков». Правда, Л. де Лиль отвергает «пристрастность» романтизма, его социальное морализирование. Он претендует на принципиальную объективность. Однако эта объективность – кажущаяся. Символика его образов – исторических, мифологических – и даже пейзажей означает бесповоротное осуждение мира, «злого по природе», означает проповедь некоей морали (в данном случае стоической) и воспевание нирваны – окончательного и полного небытия. Любопытно, что элементы этого своеобразного морализирования можно найти даже в самых объективных, безразлично‑живописных по теме стихотворениях, как, например, знаменитые «Слоны»: весь пейзаж охарактеризован таким образом, что тема стихотворения, переход слонов на старые пастбища, начинает восприниматься как нечто «величественное», а следовательно, по шкале оценок Л. де Лиля, как некий «подвиг».

Л. де Лиль остался верен классическим формам французского стиха, но необычайно расширил и обогатил его живописные и пластические возможности. Поэтическое слово у него прежде всего зрительный образ» четкий и точный, не допускающий никакого мистического тумана и двусмысленных толкований. Стихи его не раз получали эпитеты: «мраморные», «бронзовые» и т. п. В красочности и пластичности Л. де Лиля уже наличествуют элементы эстетизма, доведенные до предела в поэзии среди и поздних символистов. Лучшие переводы Л. де Лиля на русский язык сделаны Брюсовым (в полном собрании его сочинений и переводов, т. 21).

 

ХОСЕ‑МАРИЯ ДЕ ЭРЕДИА (1839–1907) был учеником Л. де Лиля, но, несмотря на внешние черты сходства, творчество Эредпа принципиально отличается от поэзии Л. де Лиля. Сонеты Эредиа, собранные в его единственной книге «Les trophees» («Трофеи», 1893), были известны задолго до выхода книги и сделали ее автора знаменитым. В творчестве Эредиа антинатуралистическая, эстетская тенденция парнасизма оказывается особенно заостренной. Эредиа научился у Л. де Лиля поэтической живописности, точености стиха и довел эти качества до совершенства, но отверг его идеологию морализирующего стоического пессимизма. Точность и яркость парнасского поэтического видения оборачивается у Эредиа восторженным любованием вещью, предметом, и здесь он смыкается с Теофилем Готье. Лучшее у Эредиа – его строго описательные сонеты, проникнутые пафосом чисто зрительного ощущения пейзажа, человеческого образа или произведения искусства: у Эредиа даже природа, какой‑нибудь тропический пейзаж, море, небо описываются как эстетизированная вещь, как церковный витраж, рукоять шпаги или сосуд. Темы Эредиа – темы Гюго в «Легенде веков» и Леконта де Лиля в его «Античных» и «Варварских поэмах», по образы античности, Востока, Средневековья восприняты и даны здесь как чисто эстетические ценности: раскрывается их праздничная декоративно внешняя сторона. Эредиа является мастером сонета. В силу указанного специфического подхода к исторической теме ему удается сконденсировать в четырнадцати строках сонета материал целой поэмы («Антоний и Клеопатра», «Конквистадоры» и т. п.). Сонеты Эредиа при всей их статичности и холодности не лишены своеобразной лирической взволнованности, нарастающей обычно в первых пяти строках коды и разрешающейся в последней, шестой.

Сонеты Эредиа переводились на русский язык Брюсовьш, Шенгели, Волошиным. Полный перевод дан Д. И. Глушковым (Х.‑М. Эредиа, «Трофеи». Л., Гиз, 1925).

 

ШАРЛЬ БОДЛЕР (1821–1867). Знаменитые «Цветы зла» («Les fleurs du mal»), единственный сборник стихов Бодлера, вышли в 1857 г., но по стилю своего творчества Бодлер почти целиком принадлежит последующей эпохе, ибо он оказался родоначальником и провозвестником тех поэтических школ и группировок, которые расцвели во Франции уже после 1871 г., в эпоху империализма, возникли в порядке борьбы против всех видов социального реализма и социального романтизма, изжитых как буржуазией, делающей своим идеологическим оружием идеалистическую философию и идеалистическое искусство, так и мелкой буржуазией, разочаровывающейся в буржуазной демократии, отворачивающейся от социальных проблем и социально направленного искусства.

Появление в свет «Цветов зла» вызвало огромный скандал, и не только литературный. Против Бодлера было возбуждено дело по обвинению в «безнравственности», и из его книги исключено было несколько резко‑эротических стихотворений, которые, впрочем, через 20–30 лет попали в его «Посмертные произведения» и с тех пор благополучно перепечатываются во всех переизданиях «Цветов зла». Но, разумеется, особенно странным и неприемлемым должен был казаться самый стиль новой поэзии: крайний субъективизм, провозглашающий неограниченную диктатуру поэтического воображения, поэтическое культивирование самых рафинированных переживаний и ощущений, идеализация «извращенной» чувственности, тематика «кошмаров и ужасов» и своеобразная эстетизация Этой тематики, наконец – художественная программа Бодлера, закладывающая фундамент грядущего символизма – «учение о соответствиях», о родстве определенных цветов, звуков и запахов между собою.

Все эти моменты, равно как и все характерные моменты тематики Бодлера – экзотизм, «искусственные наслаждения» (Les paradis' artificiels – культ наркотиков и наркоманства), эротика и т. п. – стали действительно ведущими и у символистов, и у декадентов, так называемых «проклятых поэтов», и у кубистов, и у сюрреалистов 10‑20‑х годов XX столетия. Но основное в том, что у Бодлера изменен самый принцип отношения к материалу, самые методы работы с поэтическим словом. У всех французских поэтов до Бодлера – и у поэтов XVIII века, и у романтиков, и даже у его современников парнасцев – поэтическое слово есть средство выражения того или иного отношения поэта к миру, к действительности. Не то у Бодлера. Поэт строит свой собственный мир, где демиургом и диктатором оказывается то, что французские исследователи и критики называют «le reve» и что может быть близко, но все же неточно переведено русским «воображение», «фантазия», «произвол» (в специфическом смысле). После Бодлера так работали все символисты – и буржуазные и мелкобуржуазные, так работали представители большинства поэтических школ и направлений, порожденных символизмом или воспитанных на нем.

Мир, построенный Бодлером, был «страшным миром», отраженным в лирике, подобно «Страшному миру» у А. Блока. «Видения» Бодлера – нарочито кошмарны и ужасны, это – поэтический гиньоль, где мобилизован весь арсенал физиологически и психологически «страшного». В этот арсенал входит и описание разложения («La charogne» – «Падаль»), и образ убитой кокотки, чья отрезанная голова лежит на столе рядом с трупом, и дифирамб «проклятым женщинам» (садисткам, лесбиянкам и религиозным истеричкам), и демонстративно‑порочная, обезволивающая и опустошающая страсть к женщине‑полуживотному и т. д. и т. п. Все гиньольные образы Бодлера, разумеется, – своеобразная символика, выражающая трагичность его мироощущения. Французские биографы любят говорить о жизненных неудачах Бодлера, в его непонятости, о его длительном и несчастливом романе с развращенной и невежественной мулаткой и т. п., но все это ни в какой мере не устраняет того факта, что «личный» пессимизм Бодлера все время просвечивает социальным пессимизмом, несмотря на все равнодушие поэта к какой бы то ни было социальной проблематике: об этом свидетельствуют и его типично мелкобуржуазно‑интеллигентское «неприятие» действительности, проявляющееся во всем его творчестве, и особенно отдельные стихотворения, где ощущение трагизма жизни из узко‑субъективного перерастает уже в сверхличное (например «Поэт»).

Несмотря на чисто импрессионистскую теорию «соответствий», несмотря на несколько стихотворений глубоко импрессионистского стиля («Вечерняя гармония», «Драгоценности», «Волосы» и т. п.), поэтическое слово Бодлера – экспрессивно: оно даже не рассказывает о переживании, а стремится быть адэкватным переживанию. Отсюда у него, несмотря на художественную диктатуру «reve» – чисто парнасская строгость и четкость поэтических формулировок: сны Бодлера, но его собственному выражению – «сны, изваянные из камня». Бодлер не разрушил классических форм французского стиха, как сделали это его последователи, хотя и сделал их бесконечно гибкими и емкими, не избежал он даже и романтических канонов, сказавшихся хотя бы в элементах морализирующей реторики, нарочито патетически акцентированной. Однако, повторяем, в основном Бодлер опередил свое время, он был поэтом следующих поколений.

Кроме «Цветов зла» Бодлером написаны «Маленькие поэмы в прозе», дневник «Обнаженное сердце» и т. д. Лучшие французские издания: «Les fleurs du mal» («Цветы зла») 1017 г., (Bibliotheque des curieux); Oeuvres completes (Полное собр. соч.) (4 тома, Calmann Levy, P.). На русский язык «Цветы зла» были переведены полностью дважды: Эллисом (1908) и Якубовичем‑Мелыниным (1909).

 

ПОЛЬ ВЕРЛЕН (1844–1896). Верлен должен рассматриваться, в сущности, как первый подлинный представитель символизма, школы, в эпоху идеологического перевооружения буржуазии восставшей против реалистического искусства, основанного на философии позитивизма. В своем знаменитом стихотворении «Art poetique» («Искусство поэзии») он попытался дать «теорию» новой поэзии, подобно тому, как в свое время Буало в поэме под тем же названием дал теорию французского классицизма XVII столетия. Верден открыто признавал себя «декадентом» и подобно своим младшим современникам, которых он называл «проклятыми поэтами», противопоставлял свое творчество враждебной искусству действительности. «Одиночество», индивидуализм и субъективизм «проклятых поэтов», «усложненность формы» в их художественной практике были в какой‑то мере демонстрацией против антихудожественного по своей природе, принципиально аптиартистического капитализма.

Через эпоху свою Верлен прошел как типичнейший представитель литературно‑артистической богемы Парижа. Он оставался таким даже тогда, когда пытался «устроиться в жизни», приобрести буржуазную оседлость. Эти попытки ни к чему не привели. Пробуя самые разнообразные профессии и занятия, он постоянно возвращался к полу нищенскому существованию «профессионального поэта» и завсегдатая кабачков. Встреча с Артюром Рембо и экстатическая любовь‑дружба с гениальным юношей стали огромным потрясением в его личной жизни. Трагический разрыв этих отношений вызвал у Верлена глубокий моральный кризис.

Первые книги Верлена «Poemes saturniens» («Сатурнические поэмы», 1866) и «Fetes galantes» («Галантные празднества», 1869) обнаруживают парнасские влияния наряду с очень заметной бодлерианской струей. Но уже здесь заметно одолевает то, что можно назвать «музыкальной установкой» Верлена. Уже здесь проводятся в жизнь принципы, высказанные в стихотворении «Art poetique», уже здесь поэт «сворачивает шею красноречию» (то есть романтической реторике и парнасской пышности) и осуществляет свое требование – «музыки, музыки прежде всего». Наиболее решительно проводит основную поэтическую линию Верлена вышедшая в 1877 г. книга «Романсы без слов» («Romances sans paroles»). Реальный смысл поэтического слова‑образа отходит для Вердена на второй план: слово рассматривается им прежде всего как музыкальный тон. Дело но только в том, чтобы оно музыкально звучало, но главным образом в том, чтобы «образы‑смыслы» приобрели музыкальную текучесть, неопределенность, зыбкость. Поэтому поэзия Верлена оказывается своеобразно импрессионистичной: субъективная лирическая настроенность поэта отбирает те или иные слова‑образы (пейзажи, описания), она же организует их так, чтобы в сознании читателя возникал соответствующий отзвук. Музыкальный принцип Верлена, рассматриваемый как «философия» творчества, сводился к утверждению мира, как переживания. Пафос Верлена – в обосновании права огроить «свой» поэтический мир, снимающий и замещающий реальную действительность.

Эти установки заставили Верлена предпринять ряд реформ в структуре стиха. Объявив рифму «грошевой побрякушкой», он, однако, не смог от нее отказаться, но он распустил: шоры, в которых и классики, и романтики, и парнасцы держали александрийский стих, подготовив тем самым знаменитый vers libre; он дерзко ломал традиционный поэтический синтаксис, особенно в коротких размерах (с малым количеством слогов), прибегая к исключительно смелым enjambements (переносам).

В литературно‑общественном отношении Верлен являет собою фигуру весьма характерную: именно он – предшественник всех благополучно успокаивающихся в лоне католицизма беспутных «мятежников» из мелкобуржуазной богемы вроде Жака Кокто или Макса Жакоба. Целые разделы в его книгах, даже целые книги (например «Sagesse», 1881), проникнуты католическим мистицизмом. Католицизм Верлена сугубо ортодоксален, даже XVII век его не удовлетворяет, как еретический – «галликанский и янсенистский». Подобно своему современнику Гюисмансу, подобно реакционным немецким романтикам начала прошлого столетия, он поднимает на щит средневековье.

Французские издания Верлена: Oeuvres completes, (Полное собр. соч.) 5 томов, 1899, и Oeuvres posthumes (Посмертн. сочинения) 1923–1929. На русский язык стихи Верлена неоднократно переводились нашими символистами, главным образом Брюсовым и Сологубом.

 

ЖАН‑АРТЮР РЕМБО (1854–1891). Из всех представителей раннего символизма один Рембо был поэтом‑революционером, и может быть именно благодаря этому так огромно его влияние на всю новейшую французскую поэзию, на кубистов, футуристов, сюрреалистов. Бернар Фай в своей книге о современной французской литературе (1929) открывает главу о Рембо следующими словами: «На пороге нашей современной литературы мы находим след Артюра Рембо. Оп не пожелал остаться. Он вышел, полный отвращения и ярости, но если теперь перед нами широко распахнута дверь, то лишь потому, что он ее открыл». Эта тирада выражает общепринятую сейчас точку Зрения.

Несмотря на внешнюю «богемность» своего литературного облика, Рембо был меньше всего литератором: на свое творчество, достигшее блеска и расцвета к 18‑ти годам (Рембо не было 20‑ти лет, когда он написал все стихи и поэмы в прозе, составившие книгу «Озарения» – «Les illuminations»), он смотрел как на миссию, как на средство для изменения действительности, для переделки мира и человека. Конечно, эта революционность была своеобразна. Бегство Рембо из дому в 1870–1871 гг., период бродяжничества, а также относящийся к 1877 г. цикл стихов о Коммуне дали материал для легенды о том, что Рембо был некоторое время в рядах коммунаров. Нет сомнения, что творчество его было антибуржуазно. Французский критик Ж. Геенно прав, когда даже стремление поэта «быть ни на кого не похожим» рассматривает, как выражение неприятия действительности. Рембо жаждет «переделать человека и бога». В результате он приходит к хорошо известному нам мелкобуржуазно‑интеллигентскому «духовному максимализму». Его «миссия» оказывается литературой, хотя и высококачественной: в период страстной дружбы с Верленом Рембо пишет все оставшиеся после него стихотворные и прозаические произведения («Озарения» и «Сезон в аду»), но с отчаяньем убеждается, что его творчество – только литература. Он отказывается от нее, отрекается от своей прежней жизни, трагически порывает с Верленом.

Поэзия Рембо, поэзия «духовного максимализма», характеризуется смещением всяческих смысловых и образных планов: принципиальная смятенность поэта находит свое выражение в нарочито резких контрастах или сочетаниях несочетаемого. Так, он эстетически обыгрывает антиэстетические по сути своей темы или образы («Искательницы вшей»), кощунствует на языке мистических литаний, обволакивает трагическую тему пеленой намеренно безмятежных и ясных пейзажных образов («Спящий в долине»), сочетает хлестко‑ироническую интонацию с высоко патетической, низменные образы с сугубо «возвышенными», допускает нагромождение чудовищнейших гипербол, нарочито реторическую фразу снимает взрывом самого интимного лиризма. Весь арсенал антиэстетских образов использован им так основательно, что для «эпатирования» буржуа его ученикам и последователям почти ничего не осталось.

Творческая направленность Рембо и отчасти его стиль сближают его с нашим Маяковским. Маяковский тоже начал со своеобразного мессианства («Облако в штанах» и др.), но эпоха пролетарских революций помогла ему превратить его поэтическое творчество в революционное дело. Заря эпохи империализма вытолкнула поэта‑революционера из литературы. Вплоть до 1891 г. Рембо, подобно своему «Пьяному кораблю», скитается по всему земному шару, занимается всем чем угодно, кроме поэзии, и наконец, смертельно больной, возвращается на родину, чтобы умереть «примирившись с богом» и со своим поражением. Когда он умер, ему не было и сорока лет.

 

СТЕФАН МАЛАРМЕ (1842–1898). Наряду с А. Рембо, Малларме был учителем нового поколения символистов и, несомненно, прежде всего потому, что именно его творчество полнее и последовательнее всего выражало антипозитивистическую реакцию, ставшую лозунгом буржуазной литературы конца прошлого и начала текущего столетия. Ни у одного из французских поэтов до и после Малларме установка на «преображение» действительности, на строительство иной реальности не была столь всеобъемлющей и абсолютной. Все символические образы поэзии Малларме в таких стихотворениях как «Лебедь», «Фавн», «Иродиада», «Окна» и т. д. должны расшифровываться как идеи о реализации некоего воображаемого мира, обретенного поэтом внутри себя и подлежащего утверждению как единственного подлинно сущего.

Подобно Верлену, Малларме требовал музыкальной организации поэтического слова‑образа и эту музыкальность выдвигал как основное средство в построении своего «иного мира», но музыкальность у Малларме имеет совсем не тот смысл, что у Верлена. Там она – наиболее непосредственное выражение ощущений и переживаний поэта. Здесь она служит для построения сознательно усложняемой и удаляемой от обычных словосочетаний и смыслов поэтической речи. Отсюда пресловутая непонятность очень большого количества его стихотворений. Однако это отнюдь не «заумь»: смысловая канва остается неразрушенной, она только деформируется. Малларме прибегает к сложным изысканным аналогиям, нарочно опуская связующие моменты. Он производит «реформу» французского синтаксиса, изгоняя из своей поэтической фразы все уточняющие смысл грамматические и лексические элементы и сочетая части речи по совершенно необычному для французского языка принципу. Стихи Малларме поддаются, если угодно, расшифровке: подобную работу произвел над рядом его стихотворений критик Тибоде в своей книге о творчестве Малларме. Но сам поэт вряд ли приветствовал бы подобные толкования. Для него «смыслы» имели значение только случайного толчка: значимыми делало их как раз то капризное, нарочитое и произвольное сочетание, благодаря которому они оказываются непонятными и которое создает собственный мир поэта, его субъективную реальность, долженствующую стать обязательной для всех. Отсюда у Малларме понимание поэтического воздействия как внушения и утверждение магических свойств поэзии.

Искусство Малларме было в самом законченном виде – искусством для искусства. Закономерным был тот факт, что вокруг него объединились все представители позднего символизма – Анри де Ренье, Пьер Луис, Франсис Вьеле‑Гриффеи, Мореас, Жамм и другие. Писал Малларме очень немного и еще меньше печатал. Влияние его тем не менее было, как мы уже сказали, огромным. Синтаксические, грамматические и даже чисто типографские (ибо он придавал большое значение типографскому монтажу своих произведений) эксперименты Малларме во многом предвосхитили практику кубистов и футуристов.

Полное собрание стихотворных произведений Малларме вышло в издательстве Nouvelle Revue Francaise в 1924 г. Кроме стихов, нескольких поэм в прозе и ряда переводов, он написал также книгу статей о литературе («Divagation»), где собраны его теоретические высказывания о поэзии, литературе и искусстве вообще. У нас Малларме переводили Анненский, Брюсов, Волошин.

 

ЖЮЛЬ ЛАФОРГ (1860–1884) принадлежит к старшему «декадентскому» поколению французских символистов. Лафорг‑поэт был в такой же «художественной оппозиции» действительности, миру, буржуазной прозы, как Бодлер, Верлен, Корбьер, Рембо. Его поэтическая практика включается в своеобразный «лирический поход» против парнасизма, он тоже занимался опытами по раскрепощению поэтического синтаксиса, реформировал традиционные метрические формы, обновлял поэтический словарь, внося в него языковые элементы и интонации парижской улицы и т. п. Если у Верлена символистская романтика была лиричной, а у Рембо патетической, то у Лафорга преобладает ироническая интонация, причем ирония его бывает то легкомысленной, то трагичной и не щадит даже самого поэта; он лирически иронизирует над собственным пессимизмом и неприятием мира. Лафорг умер молодым и не успел развернуть своего дарования. Первая книга его «Les complaintes» («Жалобы») вышла в 1885 г.; за нею вскоре последовала вторая: «L'imitation de Notre Dame la lime». («Подражание богоматери луне»). Произведения Лафорга изданы были* Mercure de France в 1902–1903 гг. (3 тома). На русский язык переведены «Феерический собор» («Le conceil feerique») В. Брюсовым, H. Львовой и В. Шершеневичем (М., «Альпиона», 1914) и пьеса «Пьерро» (Pierrot fumiste») В. Шершеневичем («Альциона», 1918).

 

ТРИСТАН КОРБЬЕР (1845–1875) и МОРИС РОЛЛИНА (1853–1903) тоже должны быть отнесены к числу «проклятых «ортов», хотя французские исследователи оставляют Роллина за пределами символизма, еще в недрах парнасской школы. Творчество этого поэта не представляет собою особенно значительного литературного явления. Не столько последователь, сколько подражатель Бодлера, он стал своеобразным популяризатором, чтобы не сказать вульгаризатором бодлериапизма. В его «Неврозах» («Nevroses») заботливо инвентаризован весь арсенал бодлеровских гивьольных образов и мотивов, что сразу же делает их условными и манерными, превращая в голую литературщину.

Корбьер, рано умерший, мог бы стать значительным поэтом, судя по прекрасной его книжке «Les amoursjaunes» («Желтая'любовь»), Как Роллина связан с Бодлером, так Корбьер, не избегший, разумеется, воздействия Бодлера, может быть сопоставлен с Верленом и Рембо, хотя здесь речь должна итти не о влиянии, но об известной «конгениальности». Его единственная книга по праву «осталась» во французской литературе. И в «парижских» (навеянных переживаниями городской жизни, богемного быта, любовными похождениями) стихах Корбьера и в «морских» (стихи о Бретани, о людях моря, героизирующие их «простую и грубую» жизнь) много своеобразного реализма, выделяющего этого поэта среди его декадентских собратьев.

 

ЛОРАН ТАЙАД (1857–1919) – даровитый, но мало оригинальный поэт, уже на заре символизма явившийся его эпигоном. В первом своем сборнике «Au jardin des reves» («В саду мечтаний»), вышедшем в 1880 г., Тайад удачно использовал все лучшее, что дали парнасцы, все, что можно было почерпнуть у Бодлера, и создал ряд прекрасных стихотворений, одновременно музыкальных и образных. Тайад – один из немногих символистов, пытавшихся поставить свою поэзию на служение общественным целям. Левый журналист мелкобуржуазно‑анархистской установки, он в сборниках «Au pays du mufle» («В стране скотов», 1894) и «A travers les groins» (1899) обрушивается на своих политических противников, показывая себя хлестким и остроумным сатириком. Однако политический пафос Тайада не слишком глубок, его сатира довольно часто разменивается на мелочи. Остроумие и беспощадность Тайада создали ему много врагов, приводили к столкновениям и даже дуэлям. В последние годы жизни Тайад посвятил себя всецело литературе. Тайадом выпущена много сборников стихов и прозы, но более значительными являются только «Au jardin des reves» («В саду мечтаний», (1880), «Poemes aristophanesques» («Аристофановские поэмы»), где объединены все сатирические стихи Тайада (1904), и перевод «Сатирикона» Петрония на французский язык (1902).

 

ЭМИЛЬ ВЕРХАРН (1855–1916) бельгийский поэт‑символист. Как большинство бельгийских писателей, Верхарн писал по‑французски, и его творчество в значительной степени – явление французской литературы. Огромное значение его поэзии заключается в том, что Верхарн был единственным символистом, для которого социальная проблематика являлась основной, он был гражданским поэтом. Начал Верхарн сборником «Les flamandes» («Фламандки», 1883), как выученик парнасцев и стилизатор «богатой и пышной Фландрии». Вслед затем наступает однако разрыв с эстетизмом. Представитель радикальной мелкой буржуазии, Верхарн реагирует на капиталистическую действительность вспышкой поэтического пессимизма, лирического отчаяния и ужаса (драма «Монастырь» – «Le cloitre», сборники «Монахи» – «Les moines», «Черные факелы», – «Les flambeaux noirs», «Вечера» – Les soirs»). В дальнейшем в таких книгах, как «Les campagnes hallucinees» («Галлюцинирующие деревни», 1893), «Les villages illusoires» («Призрачные селенья», 1894) раскрывается социальный смысл его символики отчаяния. Эти книги – мрачное и патетическое видение разоряющейся бельгийской деревни, поднятое из реальной действительности в высокий план символических обобщений: судьба разоряющегося крестьянства символизирует судьбы всего человечества, окрашивая социальный пессимизм Верхарна в тона мировой скорби. Впрочем этот период в творчестве Верхарна скоро кончается. Последующие его книги «Les villes tentaculaires» («Города спруты», 1895) и «Les forces tumultueuses» («Бурные силы», 1902) знаменуют если не примирение с реальностью, то принятие ее во имя борьбы за лучшее будущее человечества. К этому же периоду относится его драма «Les aubes» («Зори»), где воспета грядущая победа социалистической революции. Однако – и это весьма характерно – дальнейшее развитие творчества Верхарна в годы, непосредственно предшествующие войне, годы общего подъема капитализма перед великим его кризисом, приводит поэта к принятию капиталистической действительности вообще. Силы капитализма кажутся поэту столь же живыми и творческими, как и силы пролетариата: отсюда –: такие стихотворения, как «Банкир» отсюда в книгах «La multiple splendeur» («Многоликое великолепие мира» 1906) и «Les rythmes souverains» («Властительные ритмы», 1910) – воспевание абстрактно понятых «великих» творческих сил человечества. Во время войны Верхарн занял резко‑оборонческую позицию, сказавшуюся и в его сборнике «Les ailes rouges de la guerre» («Красные крылья войны») и в книге прозы «La Belgique sanglante» («Окровавленная Бельгия»).

Верхарн почти весь переведен на русский язык. «Стихи о современности», пер. В. Я. Брюсов (М., 1906); «Монастырь», пер. Эллис (М., 1908); «Елена Спартанская», пер. В. Я. Брюсов (М., 1909); «Собрание стихов», пер. В. Я. Брюсов (М., 1915); Полное собрание поэм Верхарна, пер. Г. Шенгели (М., 1922–1923), Лирика и поэмы. М. 1936 г., Избранные стихи, М. 1936, Драмы и проза, М. 1936.

 

АНРИ ДЕ РЕНЬЕ (1864–1936). Младшим поколением символистов явились ученики Малларме и еще несколько поэтов, для которых бесспорной была только эстетическая ценность искусства, в частности – поэзии. У Анри де Ренье, Вьеле‑Гриффена, Поля Фора, Ф. Жамма, Ш. Мореаса, А. Самена символизм предстает как искусство демонстративно антисоциальное, антидемократическое, антиреалистическое. В их творчестве большое место занимает стилизаторство, своеобразная эстетическая идеализация прошедших эпох и культур, в первую очередь – античности. Слово‑образ оборачивается чувственно‑переживаемым, эстетически денным предметом, вещью. Здесь поздние символисты плодотворно использовали опыт парнасцев и импрессионистские достижения поэзии Бодлера, Верлена и Малларме; сама лирическая эмоция эстетизируется, из непосредственного поэтического переживания превращаясь в материал для эстетической обработки.

У Анри де Ренье все эти моменты нашли наиболее полное выражение. Ему принадлежат несколько томов стихотворений, главные из которых: «Les jeux rustiques et divins» («Божественные и сельские игры»), «Les medailles d'argile» («Медали из глины», 1900), «Poemes», «La cite des eaux» («Город вод», 1902), где сказывается и поэтическая культура, создавшаяся в кружке Малларме, и в то же время восстановленные на новой основе традиции парнасцев (то есть прежде всего – Эредиа). В своих ранних (по преимуществу) вещах А. де Ренье тончайший мастер «свободного стиха», не желающего иметь ничего общего с классической французской метрикой, презирающего обязательное деление на строфы и основанного на совершенно произвольном чередовании строк с любым количеством слогов (французская система стиха – силлабическая). Как стилизатор он использует опыт Эредиа. Его стихи, эстетически воскрешающие прошлое, выдержаны в классической метрике, по‑парнасски описательны и декоративны, однако от парнасцев его отмежевывает принципиально иная установка: описание, пейзаж даются у него как интимное личное переживание. Таковы особенно «античные» стихи Ренье. Античные образы и реминисценции представляют у него систему символов, раскрывающихся как стремление к чувственному овладению некиим «идеальным миром».

В лице А. де Ренье французская буржуазия официально признала символизм «свонм» искусством, дав ученику Малларме звание академика.

Кроме стихов, Ренье написал также большое количество романов и новелл, в которых показал себя блестящим стилистом и таким же эстетом и стилизатором, как и в своем поэтическом творчестве. Самые значительные из его прозаических произведений: «Яшмовая трость» (La canne cle jaspe»), «Дважды любимая» («La double maitresse»), «По прихоти короля» («Le bon plaisir», 1902), «Полуночная свадьба» («Le mariage de minuit»), «Амфисбена» (1912), «Провинциальное развлечение» («Le divertissement provincial», 1925). Почти вся проза Ренье (за исключением критических этюдов) издана на русском языке и в отличных переводах издательством «Academia» (1922–1927).

 

АЛЬБЕР САМЕН (1858–1900) – поэт из группы поздних символистов, эстет и стилизатор, автор элегических стихотворений, собранных в книгах «Au jardin de Finfante» («В саду инфанты», 1893), «Aux flancs du vase» («По краям вазы», 1901), и стилизованных фантастических и полуфантастических новелл («Contes» – «Рассказы», 1904).

 

ФРАНСИС ЖАММ (р. в 1868 г.). Тем, чем для А. де Ренье бьии его античные реминисценции, для Поля Фора (см. ниже) – чувство природы, становится для Ф. Жамма эстетизация «повседневной жизни», ощущений, впечатлений и переживаний, порождаемых кругом вещей и явлений, в которых замкнут поэт. Повседневное Жамма – это идиллический быт крупной сельской фермы или мелкого поместья, образы «прирученной» человеком природы, и эта повседневность порождает определенную систему символов, при которой мир воспринимается как пастораль, то радостная, то, гораздо реже, меланхолическая. Всю эту символику обыденного надо было выражать особыми поэтическими средствами. И вот Жамм прибегает к принципиально «простодушной» интонации почти разговорного языка, уснащает свою лирическую речь прозаическими словами и оборотами (не демонстративно антиэстетическими, «эпатирующими буржуа», как у Рембо, а бытовыми, обывательскими, если угодно), совершенно «развязывает» традиционный александрийский стих, между прочим – допуская, вместо рифмы, самые приблизительные ассонансы.

Жамм – католический поэт, подобно Верлену, своему предшественнику, подобно Клоделю, Пеги, своим современникам. Пресловутое «познание бога» осуществляется через ту же символику обыденного. Для того, чтобы выразить религиозные переживания, Жамму не нужны пафос и реторика, ему довольно «игры» на излюбленной им простодушно‑наивной интонации.

Кроме стихов, собранных в книгах «De l'Angelus de l'aube a l'Angelus du soir» («От утреннего до вечернего благовеста», 1888–1897), «Le deuil des primeveres» (1898–1900), «Le triomphe de la vie» («Торжество жизни», 1900–1901), «Clairieres dans le ciel» («Просветы в небе», 1902–1906), «Georgiques chretiennes» («Христианские георгикп», 1912), Жамм писал и прозаические вещи, из которых наиболее характерны: «Le roman du lievre» («Повесть о зайце»), «Pomme d'Anis» («Анисовое яблочко», 1904), «Ma fille Bernadette» («Моя дочь Бериадетта», 1910) и два уже послевоенных романа – «Cloches pour deux mariages» («Свадебные колокола», 1924) и «Janot poete» (1929).

 

ПОЛЬ ФОР (р. в 1872 г.) принадлежит к той же группе поэтов, что и А. де Ренье. В 1912 г. он, в результате анкеты, проведенной одним журналом, признан был «королем поэтов». Самое значительное из написанного им составляют 20 томов «Ballades francaises» («Французские баллады»), самый интересный из которых – третий: «Le roman de Louis XI» («Повесть о Людовике XI»), где поэт делает попытку создать своеобразный исторический роман, пользуясь методом лирической интуиции, приводящим его в конце концов лишь к более или менее удачному стилизаторству. Действительно оригинален Поль Фор лишь в стихах, воспевающих природу: без сомнения он подлинный мастер лирического пейзажа в современной французской поэзии. Разумеется, его «чувство природы» насквозь эстетизировано, и само переживание пейзажа становится, как всегда у второго поколения символистов, объектом эстетического опосредствования, тем не менее пейзаж у него является не только описанным, но и лирически пережитым.

Поль Фор пытался быть новатором в области формы, но нельзя сказать, что это ему полностью удалось. Он декларировал, что им создан особый вид ритмической и рифмованной речи, полустихотворной‑полупрозаической. Однако чаще всего этот новый стих – просто классический александрийский размер, несколько облегченный и напечатанный как проза, и таким образом новаторские попытки Фора сводятся лишь к типографскому ухищрению.

 

ЖАН МОРЕАС (настоящая фамилия Пападиамантопуло, 1856–1910). Поздний символизм с самого начала имел тенденции к классической строгости и организованности в противоположность линии Верлена, Лафорга, Корбьера, Рембо. Но подлинный переход к классицизму произошел в творчестве Ж. Мореаса.

Первые его книги – «Les syrtes», «Les cantilenes» (Кантилены) – еще в значительной мере «чистый символизм». Здесь Мореас еще верный ученик Бодлера и Верлена, практик символистской школы и даже до известной степени теоретик ее. Однако, в 1890 г. выходит самая, пожалуй, характерная из книг Мореаса «Le pelerin passionne» («Страстный пилигрим»), и тогда же он объявляет о необходимости вернуться к классицизму с его «прекрасной ясностью». Совместно с Р. де ла Теледом, М. дю Плесси, Эрнестом Рейно и Шарлем Моррасом им основывается так называемая «романская школа», которая должна была вернуться к «подлинному духу античности», учтя одновременно традиции французского классицизма (главным образом Ронсаровой плеяды XVI столетия) и его художественный опыт. В «Страстном пилигриме» еще живет в неприкосновенности все, что было характерно для позднего символизма и одновременно в нем подчеркнуты те моменты, которые обозначали «выход» к классической ясности и дисциплинированности. Законченно классическими являются вышедшие несколько лет спустя «Стансы», которые французская буржуазная критика единодушно считает лучшим произведением, Мореаса. В «Стансах» Мореас применяет только строгие, классические размеры, возвращается к классическому синтаксису и строфике и делает слово‑образ выражением мысли, а не чувственного ощущения или мгновенного настроения, как у символистов. Создание «романской школы» было не случайным явлением. В нем нашел своеобразное отражение факт вступления буржуазии на путь консерватизма, сказалось стремление к организованности, порядку, охватившее французскую буржуазию на рубеже текущего столетия. «Романская школа» – явление однородное с активизацией реакционных сил в политике и журналистике. Недаром соратником Мореаса оказывается Шарль Моррас, руководитель шовинистического органа «Action francaise» и воинствующий монархист.

Из других произведений Мореаса следует отметить написанные блестящим языком стилизованные «Contes de la Vieille France» («Сказки старой Франции») и трагедию «Iphigenia» («Ифигения»). В 1923 г. издательство Mercure de France выпустило прекрасно составленную аптологию из произведений Мореаса.

 

ПОЛЬ ВАЛЕРИ (р. в 1872 г.). В поэзии Поля Валери совершилось окончательное перерождение позднего символизма в классицизм. Творческий путь этого поэта был несовсем обычен. Первые стихи Валери относятся еще к 90‑м годам, когда он примыкал к кружку Малларме и был самым верным его учеником и даже подражателем. Тогда же был написан его философский и литературно‑теоретический диалог «Soiree avec monsieur Teste» («Вечер, проведенный с г‑ном Тэст»). Подобно всем своим собратьям по школе, Валери был пленником резко выраженного субъективного идеализма, но в отличие от большинства из них им очень остро ощущалось и переживалось противоречие между единством и цельностью созерцающего и творящего «я» и множественностью, многоразличностью мира. Пытаясь изжить в себе конфликт, рожденный переживанием этого противоречия, изжить через творчество и методами искусства, Валери в конце концов признал свое бессилие и замолчал на целых двадцать лет. В 1917 г. он однако же вернулся в литературу, выпустив книжку новых стихов «La jeune Parque» («Юная парка»), за которой последовало еще несколько небольших сборников. Наконец, переизданы были и ранние стихи («Album des vers anciens» – «Альбом старых стихов»), В 1921 г. журнал «Connaissance» провел анкету, которая выяснила, что большинство читающей стихи интеллигентной публики «читает Валери крупнейшим французским поэтом современности. В 1924 г. Валери занял академическое кресло только что скончавшегося тогда Анатоля Франса,

Философско‑творческие искания, характеризовавшие раннюю теоретическую работу Валери, отразились на всем его поэтическом творчестве. В этом творчестве найден своеобразный выход из противоречия, о котором шла речь. Стремление к абсолюту не может найти удовлетворения, но торжествует компромисс. Мир можно созерцать как содержание «я» («Нарцисс»), поэтическое творчество – акт этого созерцания. Конечно, по сути дела Валери полностью капитулирует перед тем же субъективным идеализмом, но пытается защитить свое компромиссное решение, перейдя к новому по сравнению с практикой символистов методу художественного познания мира. Замкнутое в строгие формы нового классицизма, его индивидуальное поэтическое видение мира должно стать обязательным и неоспоримым. И уже не выражением мгновенного настроения, впечатления или чувственного ощущения бытия оказывается слово‑образ, а выражение мысли о вещах и явлениях, логически оформленной. У Валери то лирическое переживание, которое дает толчок творчеству, есть мысль. Поэтому так строга композиция поэм Валери («Юная парка», «Платан», «Морское кладбище», «Нарцисс» и др.). Подчиненную роль играют чувственно‑эстетические моменты поэтического созерцания (конкретные «зрительные» образы), здесь они – знаки‑символы абстрактных идей и рассуждений. Восстанавливается самая классическая строфика: в ней воскресают формы, забытые французской поэзией с XVI, XVII столетия. Но остается наследие Малларме – усложненный синтаксис и необычность «переходов» поэтической мысли – требующее некоторого напряжения для понимания общего смысла – (философского) поэм Валери.

Полное собрание стихов Валери вышло в 1923 г. в издательстве Nouvelle Revue Francaise. Гослитиздат выпустил в конце 1936 г. сборник избранных его произведений (стихов и прозы).

 

ПОЛЬ КЛОДЕЛЬ (р. в 1868 г.). Дипломат по профессии (был послом французской республики в Китае, Японии, Германии, США), Клодель как поэт и драматург может считаться «выходцем из символизма», но не следует забывать, что многими чертами своими творчество его отталкивается и от теории и от художественной практики символизма.

Прежде всего и превыше всего, Поль Клодель – ревностный католик и поэт «католической веры». Эта религиозно‑церковная поэзия (большая часть стихов Клоделя – своеобразные акафисты Христу, богородице ж всем святым католического календаря) должна рассматриваться как очередная попытка выхода из «анархического субъективизма» и «беспорядка», которые царили в творчестве символистов и импрессионистов и против которых во имя «дисциплины и организации» выступила буржуазная критика в конце 90‑х и в 900‑х годах. Очень отличный от всего, что существовало во французской метрике до него, стих Клоделя (в самых типичных его вещах) представляет собою нечто вроде раешника, опирающегося на рифму или ассонанс, а зачастую переходящего в ритмизованную прозу. Интонация Клоделя и в стихах его и в драмах всегда торжественна и приподнята, но в то же время свободна от реторичности: в ней скорее звучат «простота и торжественность» Библии и вообще церковной литературы.

Что касается театра Клоделя, то содержанием почти всех его драм (кроме «фарсов» – «Медведь и луна», «Протей») является критика противоречий современной действительности, как действительности «внутренне‑дезорганизованной», безрелигиозной. Таковы – «Обмен» («L'echange», 1894), «Залог» («L'otage», 1911), «Отдых седьмого дня» («Le repoe du septieme jours», 1897), в особенности же философски‑утопическая трагедия «Город». В мистерии «Благовещение» («L'annonce faile a Marie», 1913), разыгрывающейся в обстановке идеализованного средневековья, показана, наоборот, «органическая» среда, где самые трагические конфликты завершаются примирением и радостью. Драмы Клоделя – не пьесы характеров или положении. Это аметафизический театр, в том смысле, что основная глубинная тема пьесы находится на самой поверхности: конфликт не столько разыгрывается, сколько дискутируется, речь идет не о поведении героев, но о принципах поведения, герои говорят диалог только о существе предмета, все конкретно бытовое тщательно затушевано или убрано даже из диалогов.

Наиболее значительные произведения Клоделя: «Connaissance de l'Est» («Знание Востока, 1900), «Cinq grandes odes» («Пять больших од», 1910), «Corona benignitatis anni dei», 1916), «L'oiseau noir dans le soleil leyant», («Черная птица в восходящем солнце», 1930). Пьесы, кроме названных: «Tete d'or» («Златоглав», 1895), «La jeune fille Violaine», («Девушка Виолен»), «Le livre de Christophe Colomb» («Книга Христофора Колумба», 1929).

 

ШАРЛЬ ПЕГИ (1873–1914). Творчество Пеги стоит во французской поэзии особняком, вне всякой школы или направления, но по сути дела оно должно рассматриваться как одно из проявлений радикально‑гуманистической реакции против аполитичного, асоциального, бесплодно‑эстетского искусства поздних символистов. Пеги начал как публицист, причем его писания были проникнуты боевым, даже революционным духом: это был период его «социалистических исканий и чаяний"» В 1900 г. он основывает журнал «Cahiers de la Quinzaine» («Двухнедельники»), где продолжает занимать социалистическую позицию, но где уже намечается его эволюция вправо. Пеги как бы предугадал устремления тех группировок мелкой буржуазии, которые поставляют современному фашизму его массовую опору и его социально‑утопических идеологов. В 1905 г. Пеги оказывается защитником национализма, французских традиций, и его эволюция завершается обращением к католицизму. В 1914 г. он отправляется на фронт и находит свою смерть на передовых позициях во время знаменитого Марнского сражения.

Во французской литературе Пеги останется как поэт католицизма и французского национализма. Религиозностью и национализмом проникнуты его главные художественные произведения: диалог «Le mystere de la charite de Jeanne d'Arc» («Мистерия Жанны д'Арк», 1913) и книги стихов «Eve» («Ева») и «Tapisserie de Notre Dame» («Ковер богородицы», 1913). Стиль Пеги не имеет ничего общего с эстетством символистов. Синтаксис его прост и временами даже грубоват. Самое характерное для стихов и даже для художественной прозы – патетическая интонация при самой обычной, обиходной лексике, непрерывное нарастание напряженного лирического волнения, выражающееся в постоянных повторениях одних и тех же фраз, целых стихотворных строк, возвращении к ним, интонационном подчеркивании наиболее важного и существенного. Все это сближает стиль Пеги со стилем средневековых молитв‑литаний, однако здесь нет ни малейших элементов сознательного стилизаторства: форма литании порождена в данном случае адэкватным содержанием лирических эмоций, волновавших поэта.

 

ЖЮЛЬ РОМЕН (настоящее имя – Луи Фаригуль, род. в 1885 г.). В 1906 г. группа молодых поэтов (Ж. Дюамель, Ш. Вильдрак, Ж. Шеневьер, Жув, Р. Арное и др.) образовала литературное объединение «Аббатство», поставив себе задачей вернуть поэзии социальное содержание и «человечность» (в противоположность асоциальному и антигуманистическому символизму). Вскоре к этой группе примкнул Жюль Ромен, фактически ставший ее вождем.

Поэзию «Аббатства» часто называют унанимистской, но унанимизм (единодушие) полностью развернулся лишь в творчестве Жюля Ромена, где он является и определенным мировоззрением и законченной поэтикой. Мировоззрение унанимизма рассматривает задачу художника как изобретение «единодушной» жизни существ и вещей, которое возможно, если интуитивно постичь «душу» человека, «духовную жизнь» предметов и явлений природы, если обнаружить некую мистическую связь между ними. Связь эта и есть общая «душа» того или иного случайно образовавшегося или постоянного коллектива, сборища, группы. Показ зарождения и становления коллективной души составляет содержание большинства поэтических произведений Ромена, романов его, новелл и пьес. У Ромена (и других унанимистов) культивировалась особая поэтическая форма, естественно вытекавшая из их художественно‑философских принципов.

«Поэзия, – говорит Ромен, – должна быть непосредственной, то есть являться прямым выражением» без всяких одеяний и прикрас, всей той действительности, которую постигает наша душа». В поэзии унанимизма (и прежде всего в поэтической практике Ромена) нет места символам, аллегориям, эстетскому любованию «вещностью» мира. Вместо классических размеров и рифмованного свободного стиха символистов, возникает свободный текучий ритм, иногда опирающийся на аллитерации и, по формулировке Ромена в одной из его статей по теории стиха, на «более новые, свежие и приспособленные к данной метрике звуковые взаимодействия». Унанимистская поэтическая теория изложена в «Маленьком трактате о стихосложении» (1923), который был написан Роменом совместно с Жоржем Шеневьером.

Поэтическая практика Ромена, целиком соответствующая его теории и его тенденциям «мистического коллективизма», отражена в ряде сборников стихов, важнейшие из которых: «Vie unanime» («Единодушная жизнь», 1908), «Premier livre de prieres» («Первая книга молитв», «Odes et prieres» («Оды и молитвы»,» 1913), «Europe» («Европа», 1919). Кроме стихов он писал романы и новеллы: «La mort de quelqu'un» («Чья‑то смерть», 1911), «Le vin blanc de la Villette» («Белое вино Ла‑Виллет», 1915–1921), «Les copains» («Приятели», 1913), «Donogoo‑Tonka» («Доногоо‑Тонка», 1920), «Lucienne» («Люсьенна», 1922), «Dieu tles corps» («Бог плоти», 1928), «Quand le navire…» («Когда корабль…», 1903) и др., драмы: «Gromedeyre le Vieil» («Кромдейр старый», 1911), «Monsieur le Trouliadec» («Г‑н Ле‑Труадек», 1920), «Dictateur» («Диктатор», 1920) и др. В настоящее время вышли десять томов романа‑эпопеи «Люди доброй воли» («Les hommes de bonne volonte»). Вначале творчество Ромена было довольно резко заострено против капитализма, затем он эволюционировал вправо, уходя в довольно откровенную мистику, уже без «коллективизма». Но в последнее время Ромен включается в антивоенный и антифашистский фронт: он сотрудничает в «Commune», последние тома «Людей доброй воли» получают высокую оценку в коммунистической прессе, под воззванием против итальянской агрессии в Абиссинии стоит его подпись. На русский язык переведены почти все прозаические и драматические произведения Ромена («Academia», 1925–1930; «Время», 1933).

 

ШАРЛЬ ВИЛЬДРАК (р. в 1882 г.) – соратник Ромена, позднее отошедший от унанимизма, но в своем поэтическом творчестве оставшийся верным основным приемам уиаиимистской поэтики. Поэзия Вильдрака есть выражение открытого гуманистического протеста против капиталистического строя и насыщена социальным содержанием. Мелкобуржуазный гуманизм его сказывается в первых книгах («Poemes», 1905, «Livre d'amour» – «Книга любви», 1910–1921), но особенно характерны в этом отношении книга пацифистских антивоенных стихов «Chants du desespere» («Песни отчаяния», 1920) и драмы, главная из которых «Le paquebot Tenacity», (1919, есть русск. перев. «Пароход «Тинесити», М. 1936). Его написанная совместно с Дюамелем работа «Noies sur la technique poetique» («Заметки о поэтической технике», 1910) переведена на русский язык В. Шершеневичем (Мм 1920).

 

ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР (1880–1918), вождь французского футуризма и кубизма, по происхождению – поляк (настоящее имя его – Вильгельм Аполлинарий Костровицкий). На французской почве кубизм и футуризм являлись выражением «духовного» бунта мелкобуржуазной интеллигенции против всяких традиций и условностей и прежде всего против традиций и условностей буржуазного искусства. Кубисты и футуристы, и в первую очередь Аполлинер, были учениками и продолжателями Рембо, развивали принципы его поэтики, но бунтарство их было поверхностнее и мельче. Оно даже и не пыталось выйти из сферы искусства: в сущности это был бунт эстетов против враждебной им формы эстетизма. Аполлинер углубляет «логические тенденции символистской поэзии. В основе его стиля лежит смешение «высоких» и «низких» образов, дающее в результате своеобразный гротеск, который является выражением романтической иронии поэта, порою заостряющейся до сатирического преломления действительности. Впрочем, Аполлинер был традиционнее большинства своих соратников: отчетливы его связи с символизмом, менее радикальны эксперименты, производившиеся им, подобно всем кубистам и футуристам, над стихом и над поэтическим синтаксисом. Лучшие сборники Аполлинера – «Alcools» («Алкоголь», 1913) и «Calligrammes» («Каллиграммы», 1918), где он показал себя тонким и оригинальным лириком. Кроме стихов, Аполлинер писал новеллы: «L'enchanteur pourrissant» (1921), «Heresiarque et C‑ie» («Ересиарх и K°», 1922). Пьеса его «Les mamelles Tiresias» («Сосцы Тирезия») была написана в значительной мере в плане «эпатирования буржуа», причем вполне достигла этой цели. Аполлинер был также художественным критиком. Отправившись добровольцем на войну, он пережил ее, но в 1918 г. умер от испанского гриппа.

 

МАКС ЖАКОБ (р. в 1876 г.) принадлежит к группе кубо‑футуристов. Верный в своем поэтическом творчестве принципам, характерным также для таких поэтов, как Аполлинер и Кокто, он является менее сильным как лирик, но более острым наблюдателем действительности. Характерное для кубо‑футуристов «ироническое» искажение мира у него доводится до своеобразного сарказма. Однако не следует думать, что Жакоб дает какую‑либо критику действительности. Его сарказмы слишком часто превращаются в формалистическую игру аналогиями, каламбурами, двусмысленностями. Жакоб проделал путь, характерный для очень многих мелкобуржуазных интеллигентов предвоенной эпохи: в 1915 г. этот бретонский еврей принял католичество. Свои религиозные переживания он изложил в книге «La defense de Tartuffe» («Защита Тартюфа»), где его ироническое воззрение на мир и на себя самого сказывается в своеобразном смешении философических медитаций, анекдотов, фельетонных фраз и оборотов речи, отрывков церковных песнопений. Стихи Жако6а собраны в книгах: «Les allies sont en Armenie» (Союзники в Армении», 1916), «Laboratoire central» («Центральная лаборатория», 1921), «Les penitents en maillots roses» («Кающиеся в розовых трико», 1925). Из прозы его наиболее важными являются следующие: «"Saint Maturel» («Св. Матюрель», 1909), «Cornets a des» (стихотв. в прозе, 1917), «L'homme en chair et Phomme reflet» (Человек во плоти и человек‑отражение», роман, 1924), «Le cabinet noir» («Черный кабинет», 1925).

 

АНДРЕ САЛЬМОН (p. в 1881 г.) одинаково известен как поэт и как прозаик. Французская критика причисляет Сальмона к кубистам, но стихи Сальмона имеют мало общего с поэзией Аполлинера, Жакоба или Кокто. У Сальмона больше пафоса, чем иронии, при этом зачастую пафоса гражданского: еще в ранних своих стихах и новеллах «Le calumet» («Трубка»), «Tendres canailles» (1913), он воспевает пролетариат и протестует против исключительно «созерцательного» характера современной поэзии. В книге «Prikaz» он посвящает патетические строки русской революции и приветствует Октябрьский переворот. Однако революционность Сальмона типично‑интеллигентская, с упором на чаяние «революции духа» и с порядочной дозой мистицизма. Из прозаических произведений Сальмона кроме «Tendres canailles» заслуживает внимания роман «L'entrepreneur d'illuminations» («Устроитель иллюминаций»),

 

ПОЛЬ‑ЖАН ТУЛЭ (1867–1920). Французская критика зачисляет Тулэ в группу поэтов‑фантазистов, признавая его вождем этой группы. В сущности же говорить о группе не приходится. «Фантазисты», и в первую очередь Тулэ» являются продолжателями дела поздних символистов, вырастая от того же социального корня. Поэзия Тулэ насыщена гедонистическим ощущением «жизни, эротизмом, экзотикой. Тулэ не проделывает никаких экспериментов над стихом: верный классической строфике, он сочетает с этим «классицизмом» обновленную остро современную лексику и символистскую образность, в чем и заключается его творческое своеобразие.

Наиболее значительная книга Тулэ – стихотворный сборник «Les contrerimes» (1921–1923).

 

ЖАН ЖИРОДУ (р. в 1882 г.) по преимуществу – прозаик. Характерная особенность его романов заключается в том, что материал, почерпнутый из действительности, психология, сюжет играют в них подчиненную роль, будучи лишь предлогом для изысканной causerie (болтовня типа «художественной журналистики», художественного репортажа). Стилистическая чисто формальная игра аналогиями, противопоставлениями, ассоциациями занимает в них первое место, несмотря на то, что в таких романах как «Бэлла» («Bella»), «Зигфрид и Лимузен» («Zigfrid et le Limousin») и др., Жироду касается социальной проблематики, давая ей разрешение в консервативно‑националистическом духе. Стихи, переведенные Бенедиктом Лившицем, являются стихотворными вставками из романа «Elpenor». На русский язык переведены «Бэлла» (1927), «Зигфрид и Лимузен» (1927), «Сюзанна‑Островитянка (1927), причем стихотворные вставки, содержащиеся в этом последнем романе, опущены.

 

ЛЕОН‑ПОЛЬ САРГ (р. в 1878 г.) – поэт‑интимист. Поэзия Фарга – певучая и музыкальная лирика интимных чувств и переживаний, неглубокая, но несущая на себе печать оригинальности, довольно редкой у эпигонов символизма. Лучшая книга Фарга «Poemes» (изд. Nouvelle Revue Francaise, 1912 и 1919).

 

ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ (р. в 1884 г.) тоже является эпигоном символизма. В его книгах «Poemes de l'humour triste» («Поэмы грустного юмора», 1919), «Debarcaderes» («Дебаркадеры», 1924) образ перестает быть шифром некоего смысла, символом; метафора, «преображающая» мир, у него только средство для построения фантастических пейзажей, для фантастического переосмысления беглых впечатлений и ощущений внешнего мира. Сюпервьель выступает также как романист.

 

ФРАНСИС КАРКО (р. в 1886 г.) известен Гораздо больше как беллетрист, автор романов из жизни так называемых подонков Парижа, апашей, проституток и т. д. «L'equipe», («Смена», 1921); «La rae» («Улица», 1929); «Rien qu'une femme» («Только женщина»), «L'homme traque» («Человек, которого выслеживают», 1922), – чем как поэт. Представитель мелкобуржуазно‑интеллигентской богемы, Карко, изображая парижское дно, не разворачивает этой темы в плане протеста против капиталистического строя; его интересует своеобразная экзотика «дна», которую в конечном счете оп эстетизирует. Как поэта, Карко обычно причисляют к группе фантазистов. Стихи его характеризуются смешением интимного лиризма и иронии, по стилю они часто приближаются к уличной или эстрадной песенке. До своего перехода к прозе Карко выпустил три сборника стихов: «Chansons aigres‑douces» («Кислосладкие песенки», 1912), «La boheme et mon coeur» («Богема моей души», 1912), «Petits airs» («Маленькие арии», 1920). На русском языке имеются только переводы нескольких романов: «Человек, которого выслеживают» (Л., 1927), «Горестная жизнь Франсуа Вийона» (Л., 1927) – биография знаменитого французского поэта XV века – и мемуарная книга «От Монмартра до Латинского квартала» (Л., 1929).

 

ТРИСТАН ДЕРЕМ (р. в 1889 г.), псевдоним Филиппа Гюка (Philippe Hue), поэт из группы «фантазистов» (см. заметку о Тулэ). Такие эпигонские по отношению к позднему символизму направления в поэзии были в сущности своеобразным продуктом его «измельчания». Очень характерно, что французской критикой лучшим в лирике Дерема признаются экспромты, стихи на случай и другие поэтические «мелочи» в таком же роде. Кроме того Дерем, несомненно, – виртуоз стиха и среди современных поэтов Франции является чуть ли не лучшим версификатором. Особая чувствительность, не впадающая, впрочем, в сентиментальность, до известной степени заменяет ему богатство содержания.

Книги Дерема: «Petits poemes» («Маленькие поэмы», 1910); «La flute fleurie» («Цветущая флейта», 1913); «Les poemes des chimeres etranglees» (1919); «Le poeme de la pipe et de l'escargot» («Поэма о трубке и улитке», 1920}; «La verdure doree» («Золотистая зелень», 1925); «L'enlevement sans clair de lune» («Похищение без лунного света», 1925); «Le livre de Clymene» («Книга Климены», 1928); «L'enfant perdu» («Потерянный ребенок», 1929).

 

ПЬЕР РЕВЕРДИ (р. в 1889 г.). Сюрреалисты (Супо, Арагон и др.) считают Реверди своим учителем. И действительно, в поэтической технике Реверди, в его понимании поэтического образа и функции образа много общего с той последовательно субъективистской и алогической линией сюрреализма, которую представляет творчество Элюара (см. ниже). Однако Реверди скорее предшественник, чем подлинный сюрреалист; в его поэзии слитком много отчетливости и проясненности лирической эмоции, достаточно чуждой сюрреализму. Первая книга Реверди «poemes en prose» («Поэмы в прозе») вышла в 1915 г. За нею последовал ряд небольших сборников, составивших книгу «Les epaves du ciel» («Обломки неба», 1924).

 

ЖАН КОКТО (р. в 1892 г.). Судьба этого поэта чрезвычайно показательна для истории эволюции всего «левого» искусства бунтарски настроенной мелкобуржуазно‑интеллигентской богемы. Кокто начал как футурист и кубист. Его первые стихи сугубо алогичны, нарочито непонятны, стих и поэтический синтаксис крайне деформированы. После войны Кокто переживает увлечение дадаизмом, проповедывавшим «младенческое» отношение к миру и художественно воплощавшим его в принципиально обессмысленном соединении слов‑образов, парадоксально сочетающемся с декларативной революционностью и ненавистью к буржуазной культуре. Дадаизм однако распался так же внезапно, как и возник: временная стабилизация капитализма «излечила» мелкобуржуазных интеллигентов от овладевшей их сознанием паники, нашедшей свое художественное выражение во французском дадаизме и в немецком экспрессионизме. Кокто «правеет», но основою его поэтического стиля остается система нанизывания лирических образов по ассоциативной связи между ними, логически непроясненной для читателя и потому делающей поэтическое произведение «непонятным». Внешним содержанием, лирической фабулой стихотворения является в таких случаях само сцепление бессвязных образов, производящее на читателя впечатление системы символов, за которой должны скрываться глубоко зашифрованные «смыслы». «Смыслы» Жана Кокто в этот период его творчества – завуалированные эротизм и мистика. В 1926 г. совершилось обращение Ж. Кокто к католицизму, завершившее его эволюцию. Последние его стихи («Plain chant», 1923) знаменуют переход к классическому стилю, стилю поэзии лириков XVI века – Ронсара, Малерба, Дю‑Белле. Любовные стихи этого периода – быть может, лучшее из написанного Жаном Кокто.

Полное собрание его лирических стихотворений вышло в 1924 г. в издательстве Nouvelle Revue Francaise («Poesies completes»),

Кокто также автор кубистическпх пьес: «Parade» («Парад», 1915), «Le boeuf sur le toit» («Бык на крыше») и «Les mariees de la Tour Eiffel» («Свадьба на Эйфелевой башне», 1923). В настоящее время Кокто перешел к прозе; им написаны романы «Thomas l'Imposteur» (1923), «Le grand ecart» (1923), «Les enfants terribles» («Ужасные дети», 1929). На русский язык переведен «Самозванец Тома» (М., 1925).

 

ПОЛЬ ЭЛЮАР принадлежит к группе сюрреалистов, возникшей на развалинах послевоенного дадаизма (см. выше). «Сюрреализм» не является однородным течением. В нем отчетливо различаются радикально‑демократическая струя, отходящая от алогизма и крайнего субъективизма и пытающаяся найти выход в революционно‑реалистическую литературу (Луи Арагон), и другая, характерным представителем которой является Элюар и которая продолжает культивировать поэзию, основанную на сцеплении чисто субъективных ассоциаций или даже принципиально не имеющих никакой связи образов.

Элюар выпустил несколько сборников. Лучший из них – «La capitale de la douleur» («Столица скорби», 1926).

 

ЛУИ АРАГОН (р. в 1897 г.) принадлежит к левому активно революционному крылу французских сюрреалистов. Революционность этой группы поэтов была в значительной степени декларативной и мало подтверждалась их творческой практикой, пока в 1931 г. в журнале «Литература мировой революции» не появи– лась поэма Арагона «Красный фронт» («Le front ronge»). В этой поэме, полной революционного пафоса и насыщенной классовой ненавистью к буржуазии, поэт воспевает СССР, социальную революцию, призывает французский пролетариат к восстанию и братской солидарности с угнетенными колониальными народами. За напечатание поэмы Арагон был привлечен французскими властями к ответственности по обвинению в подстрекательстве солдат к неповиновению и призыве к убийствам и гражданской войне. В 1934 г. Арагон выпустил новую книгу, также посвященную революции, гражданской войне и социалистическому строительству в СССР, – «Hourra, Houral!» («Ура, Урал!»). В 1935 г. – роман «Les cloches de Bale» («Базельские колокола», руск. перев., М. 1935), где окончательно определяется поворот Арагона к революционному реализму.

Книги Арагона (кроме указанных): «Feu de joie» («Огонь радости», 1920), «Les aventures de Telemaque» («Похождение Телемака», 1922), «Le libertinage» («Вольности», 1924), «Le mouvement perpetuel» («Вечное движение», 1926), «Le paysan de Paris» («Парижский крестьянин», 1925) и др.

Н. Рыкова

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 120; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!