Ночь со 2-го на 3-й день месяца Сирены.
Арция. Мунт
Лупе скорчилась в нише, прикрыв голову руками. Она с трудом вспоминала, как бежала по подземному ходу, камни которого с отвратительным чмокающим звуком смыкались прямо за ее спиной. Амулет на шее жалил, как тысяча пчел, не признавая в ней хозяйку, но и не осмеливаясь ослушаться воли хозяина. Наконец бесконечная галерея кончилась, и женщина оказалась в занесенной снегом нише за городской стеной. День давно погас, но света хватало — полная луна щедро освещала засыпанные снегом поля, которые, казалось, светились своим собственным светом — неживым, холодным, отстраненным. Маленькая колдунья вздрогнула от холода, сейчас не хватало только замерзнуть. Хорошо хоть Гонтран в отличие от нее не потерял голову и позаботился о плаще и сапогах. Она не знала, что творится сейчас в городе, в Замке Святого Духа, но оставаться поблизости от Мунта было безумием. Тем более что она узнала больше, чем могла рассчитывать. И потом, не сидеть же здесь вечность, придется рискнуть, — Лупе сотворила простенькое заклинание, которое должно отвести глаза тем, кто мог сейчас смотреть со стены в ее сторону.
Жаль, что светит луна, лучше бы шел снег, но тут уж ничего не поделаешь. Кот в охапке вывернулся и тяжело шлепнулся в сугроб. Это ему не понравилось, и он возмущенно заорал. Лупе вздохнула и вновь взяла его на руки. В конце концов, человек, который погиб, спасая ее, просил о нем позаботиться. Что же ей сейчас делать? Конечно, можно отвести глаза кому-то из придорожных трактирщиков, но это было слишком опасно. Те, кто вломился к самому Гонтрану Куи, наверняка не успокоятся, пока не разыщут ее, сведения же, которые она получила столь причудливым и страшным образом, слишком драгоценны, чтобы рисковать ими ради кружки подогретого вина и теплой постели. Леопина невольно усмехнулась, представив, что бы о ней теперешней сказали ее надутые знатные родичи.
|
|
|
Холод начинал забираться под плащ, и женщина решительно вышла из укрытия и сразу же провалилась, чуть ли не по пояс. Да, идти явно придется по дороге. Деньги у нее есть, в каком-нибудь селе она найдет лошадь. Похоже, она вернется на добрую кварту раньше, чем рассчитывала, вот Луи удивится… Лупе сама подивилась, что вспомнила арцийского принца и как он не хотел ее отпускать. То ли чувствовал, то ли просто боялся, как мы всегда боимся, когда уходят те, кто нам дорог… Она тоже боялась, когда провожала Шани, и, как оказалось, правильно боялась. Но отчего ей так хочется жить, так хочется поскорее вернуться в ставшие родными места? Неужели этот мальчишка с синими вечерними глазами, похожий и не похожий на Шандера, стал для нее что-то значить? Все-таки женское сердце удивительно глупая вещь. Десять лет назад она была готова поклясться всем, чем можно и чем нельзя, что полюбила на всю жизнь. Не прошло и года, как от любви осталось лишь усталое отвращение. Затем Шани, Шани, из-за которого она решилась на Великий Расклад, который и сейчас не дает ей покоя. Все становится понятным, но лишь тогда, когда сбывается… Нет, Шандера она действительно любила, а Луи так похож на таянского графа… И потом, она так устала от холода, от одиночества…
|
|
|
Странная все же ей досталась судьба. Несколько ор назад она была уверена, что ее или сожгут, как ведьму, или, что гораздо хуже, отдадут самому Годою, который легко раскроет ее невеликое колдовство и узнает то, что знать ему ну никак нельзя. Потом ей показалось, что с ней затеяли какую-то игру. Правду сказать, она и по сию пору не была уверена, что случившееся не было частью какого-то дьявольского плана. Однако проверить возможности у нее не было. Оставалось надеяться, что Кэриун учует, если с ней что-то не так. У Лупе уже не осталось сил на сомнения и неуверенность, она просто хотела домой. Именно домой, потому что дом там, куда мы хотим вернуться и где нас ждут.
|
|
|
Лупе улыбнулась непонятно чему, поудобнее подхватила тяжеленного кота и решительно зашагала через сугробы…
Год от В.И.
Й день месяца Сирены.
Корбутские горы
— Может быть, ты мне наконец объяснишь, откуда ты здесь взялся? — Эльф с искренним недоумением смотрел на Симона, выглядевшего в кожаной гоблинской одежде на удивление нелепо. — Я готов был встретить в этих горах кого угодно, но уж никак не тебя.
— Взаимно, — с достоинством парировал изрядно похудевший медикус, — но пути судьбы неисповедимы. Кстати, хочу тебя поблагодарить за весьма своевременное вмешательство, если бы не ты, мы бы уже доказывали гоблинскому богу, что произошла ошибка.
— Прекрати, — Роман слегка пожал плечами. — Ты обязан спасением не мне, а хозяевам этого дома. Не вмешайся они, я бы остался в стороне, как бы мне ни было вас всех жаль…
— Понимаю. Вечное соотношение цели и средств, долг разведчика и все такое… Тем не менее ты вмешался, да еще как… Ну, раз уж ты отказываешься от нашей благодарности, остается ее выразить этой милой орке, на удивление свободно говорящей по-арцийски…
— Вот и выражай, Криза несомненно оценит твое красноречие. Только у нас слишком мало времени, а знать я должен все.
|
|
|
— Обширная тема, мне придется долго говорить, — Симон с наслаждением отпил из дымящейся кружки, — у гоблинов есть чему поучиться, хотя бы этот отвар, хотел бы я знать, чего они в него кладут… Ты, как я понял, желаешь знать, что произошло после вашего с Герикой отъезда?
— Примерно…
— Я не так уж много знаю, нам в Таяне приходится довольствоваться слухами и домыслами. Из Гелани мы убрались в начале Звездного Вихря, что творится там сейчас, не представляю, но вряд ли что-то хорошее. Три месяца назад Годой все еще воевал с Эландом, но как-то странно: обе армии всю осень топтались у Гверганды, а потом, к обоюдному удовольствию, разошлись на зимние квартиры. Сам Михай засел в захваченном Мунте и корчит из себя императора арцийского и таянского. Синяки свирепствуют, как никогда раньше, хотя если кого и нужно сжечь за Недозволенную магию, так это их патрона.
— То есть Михай снюхался с фискалами, и те сочли уместным взять его сторону. А Церковь?
— С Церковью сам Проклятый ногу сломит. Архипастырь Феликс со всеми потрохами на стороне Эланда. Годою он как кость в горле, но этот мерзавец не из тех, кто отступает. В Таяне велено считать, что Церковь на стороне Годоя. Наш распрекрасный Тиберий объявлен кардиналом и за это под звуки органа лижет убийце и колдуну все места. В то, что Кантиска признала Тиберия, никто не верит, но все помалкивают, потому что особо недоверчивым на площади у ратуши по тарскийскому обычаю вырывают языки. Ты бы сейчас нашу старушку-Гелань не узнал, сосед соседа боится. Эркарда нет, всем заправляет граф Варшани, троюродный брат Годоя по матери. Не скажу, что глуп, но и излишним умом не страдает. Но я отвлекся от наших святош. Вышла по осени у Годоя одна история с циалианками, но я в ней мало что понял.
— А эти-то дивы тут при чем?
— Ты, разумеется, знаешь, что святая Равноапостольная Циала, а значит, и циалианское сестринство выбиваются в первые ряды. Еще пару столетий назад Циала считалась достаточно второстепенной святой, а уж в Тарске и Таяне и вовсе сомневались в чистоте ее одежд, а теперь тарскийская красотка обошла всю нимбоносную братию, кроме святого Эрасти, которого в Благодатных землях всегда любили… Ты об этом не задумывался?
— Как-то не до этого было.
— А мне поневоле стало до этого, когда циалианки подмяли под себя Академию. Нам, медикусам, лучше держаться подале и от синяков, и от Церкви, а уж от воцерковленных баб!..
— Симон, дорогой, давай вернемся в наше время. Что эти непорочные сестры натворили?
— У меня сложилось впечатление, что они спелись с Годоем, так как тот подарил им рубины, некогда принадлежавшие самой Циале. Не думаю, чтоб это было сделано из любви к святой родственнице.
— И что же Михай получил взамен?
— А вот тут полная неясность. Посольство циалианок прибыло в Гелань. Их приняли чуть ли не как самого Архипастыря, Илана собственноручно передала им рубины прямо в центральном храме, где они, к слову сказать, и находились. Кстати, я заметил, что эти камни отчего-то весьма негативно действуют на беременность, хотя обычные рубины никакими вредоносными свойствами не обладают…
— Симон!
— Ах да… на следующий день сестры торжественно отбыли в Арцию и сгинули где-то в Северной Фронтере. Рубины до главной резиденции циалианского ордена не доехали, непорочные девы сочли себя обманутыми, и сделка лопнула.
— И кто кого обманул на самом деле?
— Не представляю! Циалианок сопровождали тарскийские конники и их собственные паладины-охранники. Такой отряд мало кому мог оказаться по зубам.
— И вместе с тем все исчезли. Как когда-то отряд Зенона…
— Исчезли. До последнего человека. В конце концов все объяснили нападением разбойников из числа спевшихся с местными селянами дезертиров из разбитой весной арцийской армии, хотя втихаря ходили слухи про Всадников, которые зимой куда-то исчезли. Говорят — ожили, потому как наступает конец света.
— Что ж, — Роман не стал рассказывать лекарю про Кэриуна и Сумеречную, которые вполне могли поучаствовать в истреблении или пленении циалианского посольства, — будем считать, что вороны облапошили друг друга, а значит, о союзе Годоя и циалианок на какое-то время можно позабыть. А теперь, друг Симон, расскажи о себе. Где Лупе, каким ветром тебя занесло в горы, откуда взялся новорожденный гоблин и почему он рыжий?
— Лупе я оставил на Лисьей улице, но не думаю, чтобы девочка там задержалась. После гибели графа Гардани она была сама не своя…
— При чем тут Гардани?
— Ах да, ты ведь уезжал в Кантиску и ничего не знаешь. Все просто, такое случалось не раз. Лупе и Шандер любили друг друга, он погиб, она осталась…
— Но Шани жив! Он должен сейчас быть в Эланде!
— Не может быть!!!
— Может. Мы с Преданным нашли его.
— И ты ничего не сказал?!
— Ты же помнишь, что произошло, — рождение Младенца, болезнь Герики, наше бегство. Согласись, нам было не до разговоров, да и не знал я, что Лупе его любит. К тому же я поклялся тому, кто взялся дотащить больного Шани в Эланд, что буду молчать.
— А она себя мысленно похоронила вместе с ним. Когда меня забрали в Высокий Замок, Леопина наверняка почувствовала себя свободной. Уж не знаю, что она затеяла, но, готов поклясться, ее в Гелани теперь нет…
— А зачем тебя вызвали в Высокий Замок?
— Годой завел у себя собственных синяков, хотя им это имечко вряд ли подходит, так как эти достойные господа щеголяют в каких-то сероватых хламидах. Новоявленные фискалы и согнали в кучу всех, кто хоть как-то разбирался в магии, думаю, чтоб никто не проследил за их собственной волшбой. Впрочем, обращались с нами сносно, хоть и запретили любую магию, и возле нас вечно отирался синяк с Кристаллом. Правда, приходящих больных позволяли лечить, а к тяжелым нас провожали стражники, которые брали плату за лечение.
— Как же ты выбрался?
— Меня взял в помощники придворный медикус. Правду сказать, хоть он и лечил всю жизнь королей, я в этом деле понимаю поболе. Короче, не прошло и полгода, а я уже пользовал супругу регента.
— Ланку?
— Да, она ожидала наследника и очень тяжело переносила свое состояние. Принцесса не привыкла чувствовать себя плохо, с ней пришлось помучиться, к тому же она очень тяжело пережила разлуку со своими драгоценностями.
— Ты, верно, хочешь, чтобы я о чем-то догадался, — эльф укоризненно покачал головой, — но меня слишком долго не было, и я слишком устал думать.
— Придется мне покаяться, — усмехнулся медикус, — я чуть было не нарушил клятву целителя, так как полагал, что такое чудовище, как Годой, наследника иметь не должен. Но потом я одумался и решил, что младенца можно оставить в живых. Куда проще подменить мальчика (если родится мальчик) на девочку, которая не имеет никаких прав на корону. Из полдюжины дурех, которым срок выходил в одно время с принцессой, кто-то уж точно родил бы девочку.
Янка, ну ты ее тоже спас, показалась самой подходящей. Сирота-посудница, согрешила с кем-то по глупости, а о ребенке заботилась, спрашивала меня, все ли идет хорошо, приданое шила. Я и закинул удочку — предложил отдать ребенка одной знатной даме, у которой якобы рождаются урод за уродом. Девчонка пришла в восторг, что ее котенок вырастет дворянином, а она сама получит денежку и домик в деревне.
Только что мы ни удумаем, судьба окажется хитрее. Принцесса так часто меня расспрашивала о том, когда же ей срок, что я заподозрил неладное, тем паче она раз за разом наводила разговор на то, могут ли гоблины и люди иметь общих детей.
— Значит, Уррик таки стал любовником принцессы…
— Ты все знал?!
— Только что догадался. Я встречал гоблина, который любил Илану, но я и подумать не мог, что она окажется столь смела.
— Выходит, ты ее не осуждаешь? Но раньше ты, помнится, гоблинов не одобрял.
— Я поумнел, — отрезал Роман, — так, значит, принцесса родила от Уррика?
— Именно так, — подтвердил Симон, — она сама не знала, кто отец ребенка, поэтому подстроила так, чтобы, когда все началось, при ней был только я и ее старая нянька. Эта самая Катриона затащила меня в потайную комнату, заперла двери и спрятала ключи, сказав, что мы или выйдем оттуда вместе, или вообще не выйдем. Ланка тоже оказалась на высоте, редко какая женщина сохраняет в такой момент голову на плечах, а она сохранила.
— Принцесса всегда была сильной…
— Да, ею трудно не восхищаться, хотя ее замужество и то, что она творила потом… Не понимаю, почему она не убила Годоя, уж это-то она могла! Но я опять отвлекся. Родился мальчик с явными признаками гоблинской расы. И тут я пустил в ход свою задумку с Янкой. Конечно, я малость подчистил истину, сказав, что загодя подыскивал надежную кормилицу. Разыграли мы все как по нотам. Младенца мы до времени спрятали, я изобразил принцессе фальшивый живот, а Янку срочно призвали в горничные. Затем Илана изобразила схватки и выставила всех вон, кроме врача, старой няньки и горничной. Те, кто знал принцессу, не удивились ее капризу. Я заставил Янку разродиться чуточку раньше срока и предъявил толкущимся у двери нобилям и клирикам новорожденную принцессу.
Янку увела Катриона, сомлела, дескать, глупая девчонка и вообще пора ее отсылать рожать в деревню к родичам. Вряд ли кто-то стал бы думать о горничной в такой день, но осторожность не помешает.
— Дальше, я полагаю, вы решили определить младенца к соплеменникам?
— Держать маленького гоблина в Замке было глупо. Мы направлялись к северным гоблинам, у нас были пропускные перстни, но нас схватили намного южнее гоблинских земель.
— Одному из здешних жрецов-старейшин не терпелось принести человеческую жертву.
— Нам от этого было не легче. Объяснить им мы ничего не могли. Нет, не думай, я на твоих друзей не жалуюсь, в конце концов, они оказались вполне дружелюбными, хотя Янке этого до сих пор не понять. Скажи мне лучше — как ты совладал с зачарованным мечом?
— Сам не знаю, — пожал плечами эльф, — думаю, талисман помог и эти птички. Я уже видел такое. Когда Старая магия накладывается на эльфийскую, получается странный эффект. Тьма, окруженная синим огнем. Так было в Белом Мосту, так было, когда я лечил Герику, так было сейчас. Мне показалось, что я держал в руках черно-синий луч… Кстати о Герике, про нее ничего не слышно?
— Она в Эланде у Рене! Годой потребовал вернуть ему дочь, но Аррой ответил отказом.
Год от В.И.
Й день месяца Сирены.
Фронтера
Армия Луи Арцийского насчитывала уже не одну тысячу человек, и каждый день принца начинался с прорвы неотложных дел, которые не могли ждать. Неожиданно для себя, Луи оказался в ответе за множество людей, спросить было не у кого. Ни Шарля Матея, ни маршала Франциска рядом не было. Его странные приятели из Пущи знали и умели много, но армии в бой не водили и не собирались. Ноэль был опытным воякой, но большим количеством людей никогда не командовал. Когда в отряде насчитывалось несколько сотен, ветеран еще брался командовать и давать советы ударить тех там и так, но когда после боя у Белого Моста к Луи валом повалили крестьяне, дикий Кот растерялся, и принцу пришлось все решать самому. Хорошо хоть вытащенный из петли богатырь-войт оказался человеком с мозгами!
Рыгор Зимный ничего не знал ни о стратегии, ни о тактике, он никогда не воевал, а из всего оружия владел лишь охотничьим ножом да рогатиной, но фронтерец обладал здравым смыслом, недюжинным умом и той крестьянской сметкой, без которой большую армию не прокормить и не разместить. К тому же Рыгор все схватывал на лету. Долгими зимними ночами сын арцийского принца рассказывал фронтерскому селянину о прошлых войнах, чертил схемы минувших сражений и не уставал поражаться уму своего негаданного соратника. Правду сказать, без Зимного Луи пришлось бы тяжко. Войт, которого вскоре все стали кликать атаманом, оказался прирожденным вождем. Он не оспаривал первенства Луи, но сам принц отнюдь не был уверен, что смог бы подчинить своей воле всех стекавшихся к Кабаньим топям без помощи беломостца.
Годой совершил большую глупость, решив подарить вроде бы ничейные фронтерские земли гвардейцам-южанам, а история с рубинами и вовсе поставила крест на столь любимом некоторыми утверждении, что худой мир лучше доброй ссоры и лучше его пересидеть в хате с краю. Фронтера, а за ней и Нижняя Арция встали на дыбы. Казни в городах ничего не давали, разве что после них в лесах и болотах появлялись новые резестанты из числа родичей погибших. Во Фронтере во всеуслышание говорили и о том, что Годой предан анафеме и отлучен, и о том, что он и сам колдун и связан с другими колдунами, приносящими человеческие жертвы. Обстоятельная селянская фантазия все расставила по своим местам — и гоблинов, и пустые деревни, и исчезнувших Всадников, и странные слухи, выползавшие из-за гор…
Зима выдалась снежной и поэтому спокойной. Засевшие не в столь уж многочисленных городах гарнизоны пережидали вьюги у огня, ни солдатам, ни офицерам не улыбалось бросаться в воющую холодную тьму ради того, чтоб изловить и повесить десяток-другой крестьян. Резестанты тоже вынужденно отсиживались по своим укрывищам да по дальним деревням, справедливо полагая, что по такой погоде никто за ними гоняться не будет.
Самые отчаянные все же караулили на дорогах, высматривая плохо охраняемые обозы, небольшие отряды, да, если повезет, гонцов и курьеров, но таких на фронтерских дорогах почти не попадалось. Видимо, Годой насобачился общаться с Таяной с помощью колдовства.
А вот Луи зима, кроме передышки, принесла уйму тревог. Кэриун, казалось, спал на ходу, Сумеречная и вовсе исчезла где-то в начале Звездного Вихря. А Прашинко, тот просто не мог показываться, пока лежит снег. Лишенный глаз и ушей, сын Эллари поддался на уговоры Лупе, вознамерившейся отправиться ни много ни мало в Мунт. Нет, в том, что это было необходимо, сомнений не было. И им, и Рене нужны союзники в столице Арции. Луи не сомневался, что, по крайней мере, на пять могущественных фамилий можно положиться. Даже Прашинко при всей своей безотказности, быстроте и пронырливости не мог узнать некоторых вещей, которые наверняка знают бывающие при дворе. А император, самозваный ли он или же самый что ни на есть законный, должен давать приемы, на которые приглашаются знатнейшие фамилии. Нет, в Мунте стоило побывать, тем паче зимой, когда рождаются замыслы, когда на бумагу ложатся планы летних кампаний… Сначала Луи хотел идти сам, но Рыгор его отговорил. И то сказать, принца в Мунте знала каждая собака, не говоря уж о женщинах и собутыльниках. Да и характер сына Эллари не подходил для этой миссии. Действовать тайком, молчать, когда нужно, обращать внимание на каждую мелочь — этого Луи не умел. И тут вызвалась Лупе. На первый взгляд это было просто замечательно. Женщину будут подозревать в последнюю очередь, а ума и наблюдательности у маленькой колдуньи было не занимать. В случае же чего она могла и глаза отвести… Луи позволил себя уговорить, но с той поры, как одетая в рыженькую лисью шубку Лупе, помахав на прощание рукой, устроилась на запряженных мохноногой крестьянской лошадкой санках и долговязый фронтерец стегнул лошадь, принц не жил. Он ел, разговаривал, улыбался, отдавал приказы, но делал все это машинально. Его мысли занимало одно: «Где она? Что с ней?»
А потом ему приснился сон, в котором Леопина, путаясь в тяжелой мокрой одежде, убегала по болоту от всадников в нарядных охотничьих костюмах. Трубил рог, лаяли собаки, улюлюкали загонщики… Луи скакал вместе со всеми, и только он один видел, что травят они не лисицу, а женщину. Он видел, но не мог никому ничего сказать, не мог даже остановить коня. Его руки, его голос ему не повиновались…
Очевидно, он кричал во сне, потому что спавший с ним в одной комнате Рыгор Зимный растолкал его и сунул под нос стопку царки. Принц выпил, его вроде бы отпустило, но вот обуздать свою тревогу с той ночи он не мог. За кварту до предполагаемого возвращения Леопины он начал по вечерам выходить на дорогу и орами простаивать у тополя с обломанной вершиной, вглядываясь в пустой белый тракт. Лупе не было, да и не могло быть, но он все равно ждал… А в стороне стояли Рыгор и Гвенда. Беломостцы не навязывали свое сочувствие, хотя разгадали нехитрый секрет принца почти сразу. Луи был им благодарен — с ними он мог говорить о Леопине. Догадывались ли другие о его любви к Лесной Сестре или же объясняли его нетерпение ожиданием вестей из Мунта, сын Эллари не знал — в том состоянии, до которого он себя довел, ему было все равно, что про него скажут или подумают…
Вечерело, было холодно и ясно. До весны оставалось совсем немного, но зима еще и не думала убираться восвояси за Белую стену. Фронтера тонула в снегах. Если не считать темной полоски леса, все: небо, дорога, поля — завораживало прихотливой игрой розоватых и голубоватых оттенков. К вечеру голубой цвет вытеснял розовый и сгущался до синевы. Раньше вдоль тракта лежало немало деревень, превращенных во время осенней драки с тарскийским конным полком в почерневшие дымящиеся развалины. Теперь холодную синеву не прорезал ни единый лучик света — его просто некому было зажечь.
Потаенный лагерь резестантов находился в лесу, за не замерзающим даже в морозы болотом, через которое восставшие умудрялись каким-то странным образом пробираться, даже не замочив ног…
— Ваше высоцтво, — по-охотничьи тихо подошедший Рыгор тронул Луи за плечо, — пора вертаться, пока доберемся… Да и делов на вечер немерено. Придуть из-за самой Лычавки, они тоже до нас просятся, уважить треба… Опять же завтра поутру ехать туда придется, а вас, проше дана, поутру будить, что кошку купать…
— Да, хорошо, я иду! Действительно пора идти, Лупе не стоит ждать раньше, чем послезавтра. — Луи улыбнулся темно-синими глазами. — Дане атамане, а сейчас у вас нема чего-нибудь для души? Замерз я…
— Как то «нема», — заржал бывший войт, — шоб у меня, да царки не було?! — Рыгор засунул руку за пазуху и вытащил плоскую фляжку, с которой, по словам покойной войтихи, и началось его грехопадение. Сначала была царка, а потом красотка, которая ее делала… — От, — Зимный с любовью посмотрел на фляжку, — самалучшая во всей Фронтере, — и перебил сам себя: — Глянь-ка на тракт, едет хтось…
Когда Луи с вялым любопытством повернулся на дорогу, его сердце не дрогнуло. Не было никакого предчувствия, никакого озарения. Легкие саночки неспешно двигались вперед, лошадкой, судя по силуэту в платке, правила здоровенная бабища, за спиной которой сидело несколько подростков. Луи решительно хлебнул царки, тщательно притер пробку и хотел было вернуть Рыгору его сокровище, как из санок раздался знакомый хрипловатый голос:
— Дядька Рыгор! Гвенда!
Обгоняя и атамана и его подругу, Луи бросился вперед. Маленькая колдунья легко выскочила из санок, прижимая к груди какой-то сверток. Тетка с детьми, видимо торопясь домой, стеганула лошадку, и та потрусила вперед, но принц ничего этого уже не видел. Только блестевшие из-под множества платков глаза.
— Сигнора… Леопина…. Все в порядке?
— Ой, — она как-то странно повела плечами, — вроде в порядке, хотя, думала, не выберусь… Гвенда, возьми… Это кот, он без хозяина остался… Помнишь того синяка, что меня в дюз забрать хотел…
— Еще бы, — сплюнул Рыгор, — рожа, как у тухлой рыбы.
— Я его встретила, и он меня узнал…
— Узнал!!! — Луи, как с цепи сорвавшись, схватил женщину за плечи и начал бешено трясти. — Узнал! Не смей больше никуда ходить! Никуда и никогда! Я запрещаю тебе!!! Запрещаю!!! Слышишь!!!
Гвенда, давя улыбку, потянула открывшего было рот Рыгора за полу полушубка, и беломостцы тихонько пошли к лесу. На опушке они оглянулись — два темных силуэта на белом снегу слились в один…
Год от В.И.
Й день месяца Агнца.
Убежище
Прозрачная холодная росинка сорвалась с тонкой ветки и маленьким бриллиантом упала в подставленную ладонь. Нанниэль повернула руку, ловя каплей пробившийся сквозь ясную чистую зелень солнечный луч. Весна в Убежище, куда более ранняя, чем за пределами острова, всегда была томной и изысканной. Ничего яркого, излишне пестрого. Цветы, белые или нежных пастельных расцветок, изливали тонкий аромат. Мелодично звенели многочисленные ручьи и роднички, над которыми кружились прозрачные стрекозы, на покрытых причудливой резьбой стенах плясали солнечные зайчики. Все было как всегда, словно никто и не покидал лунной предвесенней ночью зачарованного острова.
Водяная Лилия медленно прошла вдоль темного пруда. Серебристые ивы полоскали готовые зазеленеть ветви в черной воде, мраморная девушка поправляла растрепавшиеся волосы, улыбаясь счастливо и просветленно. Она, Нанниэль, никогда так не улыбалась…
Каменная красавица будет вечно счастлива и любима, но создавший ее ныне одет в цвета Осени. И повинна в этом была ее дочь Эанке, а если быть до конца честной, то и она, Нанниэль, ибо это она внушила гордой и страстной девочке несбыточную мечту о власти. Потому что хотела уберечь дочь от того, через что прошла она — любя одного, принадлежать другому. Теперь она свободна. То, что Астен мертв, Водяная Лилия почувствовала сразу же, эльфийский свадебный обряд связывал двоих неразрывными магическими узами. А про гибель Эанке ей поведала ее собственная кровь.
Нанниэль не знала, как все произошло, но была уверена, что отец и дочь уничтожили друг друга. Она ненавидела мужа и боялась дочь, но с их смертью в душе образовалась пустота, которую было не заполнить. Убитая любовь оставляет кровоточащую рану, убитая ненависть — разочарование, убитая повседневность — холод и одиночество.
Нанниэль давно считала себя одинокой, но настоящую цену самому страшному из всех существовавших слов узнала после гибели нелюбимого мужа и жестокой дочери. Когда же Эмзар увел всех, кто хотел и мог сражаться, женщина и вовсе впала в какую-то летаргию. День шел за днем, бледные завитки, проросшие на месте гибели Тины, понемногу превращались в роскошные листы молодого папоротника, которые в самую короткую ночь в году покроются жаркими, сводящими с ума цветами, а осиротевшая Нанниэль тенью бродила по Убежищу, никого и ничего не замечая. И вот теперь капля росы, упавшая с зеленеющей березы, словно бы разбудила ее.
Нанниэль поняла, что ей пора. Убежище — это прошлое, которому она больше не принадлежит. Эта жизнь кончена, и ее место в том пугающем, грубом, кровавом мире, в который ушел сначала ее сын, а затем и Эмзар Снежное Крыло, ее единственная, вечная любовь. Она должна идти к нему. Сегодня. Немедленно.
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Фронтера
Резестанты выступили на рассвете. Восемь с половиной тысяч человек в прекрасном настроении шли на северо-восток. Светило солнце, дул легкий ветерок, вдоль обочины дороги пробивались первые желтые цветы, и очень хотелось жить.
Луи ехал рядом с Рыгором, обещавшим в ближайшем будущем стать неплохим всадником. Гайда весело бежала впереди, помахивая пушистым хвостом. Поход начинался просто отлично, и внутри Луи все пело, было отчаянно, радостно и чуть боязно, как перед прыжком в воду или перед первым свиданием. К походу готовились всю зиму, и теперь предстояло выяснить на деле, сумели ли они превратить толпу разъяренных и неумелых крестьян в боеспособную армию.
Все не столь уж и обширные познания арцийского принца и здравый смысл и немалый опыт фронтерского войта пошли на то, чтобы обратить недостатки резестантов в достоинства. Оба предводителя прекрасно понимали, что весной за них возьмутся всерьез. Отсидеться по лесам не удастся — годоевцы примутся за уцелевшие деревни, наберут заложников, выжгут, вытопчут и загадят все, что можно. Да и не стоило браться за оружие, чтобы потом прятаться по углам. Оставалось одно — перенести действия на территорию противника, то есть в Таяну! И пусть тарскийцы с гоблинами до посинения стерегут Горду, резестанты пройдут через Тахену!
Луи и Рыгор знали, что в Таяне хозяйничают тарскийские ублюдки, а приграничные села опустошены. Хуже, чем есть, уже не будет. Если они пойдут туда, то не только закроют карателям путь во Фронтеру, но и оставят Михая без подкреплений. Но вот как при этом уцелеть и нанести ощутимый вред противнику? Луи располагал двумя с лишним сотнями обстрелянных и умелых воинов, а после успешного нападения на тарскийский обоз у них появилось какое-то количество легких пушек, но большинство армии составляли вчерашние крестьяне, и делать из них солдат было некогда, да и амуниции и оружия не хватало. Ко всему южная Таяна представляла собой холмистую степь, перемежаемую небольшими перелесками и мелкими речонками, где укрыться не было никакой возможности. Правда, за Геланью шли дремучие леса, но там резестантам делать было нечего — основные силы тарскийцев располагались недалеко от Гремихи, и, возможно, именно там устроили то капище, о котором говорил Куи.
Капище желательно было разрушить. Луи и Рыгор подозревали, что «рогатые» прекратили шастать по Фронтере именно потому, что стали отправлять свои мерзкие обряды в одном месте и что именно там и сгинули обитатели таянских деревень и городков. Это подлое место нужно было еще найти, и надеяться на помощь Прашинко и Кэриуна не приходилось — Таяна была для них отравлена, а власть Сумеречной кончалась у болот, так что рассчитывать приходилось лишь на себя. Но если они не оттянут на себя резервы Годоя и не разрушат проклятый храм, Рене и Феликсу несдобровать. Да и самих повстанцев не оставят в покое, слишком много неприятностей они причинили узурпатору. Что ж, каждый должен делать то, что может, а фронтерские резестанты могли незаметно проникнуть в Таяну и поднять там немалый шум.
То, что родилось в головах Луи и Рыгора, безусловно, повергло бы в ужас любого ученого стратега, но атамана и принца сие не заботило. Главное, чтобы их детище помогло отбить в степи атаку регулярных тарскийских и гоблинских частей. Нужно было обороняться от превосходящих сил противника и при этом не стоять на одном месте? Но крепость строить некогда, да и с собой ее не увезешь… А что увезешь?! То, что Луи нацарапал ножом на столешнице в том доме, где они зимовали, выглядело довольно дико, но Рыгор все понял с лету. Бывший войт сгреб принца в медвежьи объятия и помчался собирать плотников и кузнецов. Работа закипела, и теперь за Луи и Зимным по дороге тянулся невиданного вида обоз, состоявший из прочных повозок, запряженных четверками выносливых крестьянских лошадей. С двух сторон на цепях свешивались толстые дубовые доски, закрывавшие проход под повозками, на дне которых до поры до времени лежали здоровенные деревянные щиты, которые можно было установить и на самих повозках, и между ними. В довершение всего эти чудища — на некоторых из телег были установлены захваченные по осени пушки — были скреплены между собой длинными железными цепями.
Вожди резестантов сошлись на том, что, когда они выйдут в холмы, двигаться нужно будет по четыре запряжки в ряд, причем крайние ряды будут длиннее внутренних, чтобы при необходимости быстро перестроиться в боевой порядок. Две с половиной сотни опытных кавалеристов, сопровождавших повозки, должны были при этом действовать по обстановке, ну а на марше их делом будет разведка. Крестьянской же пехоте надлежало действовать под прикрытием повозок, на которые Луи и Рыгор и возлагали главную надежду.
Принц и войт долго думали, сколько людей посадить на каждую повозку, и наконец сошлись на десятке, в котором каждый дополнял другого. Дело ездового было следить за лошадьми, стрелков — по возможности удерживать врага на расстоянии, а вот для ближнего боя Рыгор удумал нечто совершенно чудовищное, что могло прийти в голову лишь доведенному до крайности крестьянину. Учить вчерашних пахарей, пастухов да кузнецов орудовать шпагами и мечами было некогда, да и в схватке с более опытными противниками они были бы обречены, но когда в мужицких руках знакомое орудие, лучше означенному мужику на дороге не попадаться! Даже Луи стало как-то неуютно, когда он увидел изготовленные по приказу Рыгора тяжеленные цепы, подвижная часть которых была окована железом. Зато длинные пики с крюком, которым можно свалить всадника с седла, придумал Луи. Вернее, не то чтобы придумал, просто вспомнил, что в стародавние времена, когда еще не было пороха и рыцари таскали на себе пуды железа, такие крючья использовались вовсю. Впрочем, цепами и пиками резестанты не ограничивались. В ход шло все от самодельных луков и арбалетов до пересаженных наподобие пик кос, дубин и раскопанных по подвалам захолустных фронтерских замков мечей.
Вооружались и тренировались до середины месяца Иноходца, и вот наконец пришла пора показать себя в деле…
Глава 27
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Варха
Небо было пустым и серым, даже птицы, и те над Вархой больше не летали. Базилек смотрел из окна, как по груде камней, сваленных в углу небольшого садика, стекает вода. Он был совсем один, и он ничего не знал о том, что происходило за пределами дома и двора, с двух сторон ограниченных высоченной крепостной стеной, а с двух — высоким забором. Раньше бывшему императору хотя бы позволяли подниматься на стену и смотреть на Гану и зеленеющие леса, но потом что-то произошло. Его зять вернулся из своей ежедневной отлучки на берег с горящими глазами, но на расспросы не ответил ни свекру, ни Валле, на которую так рявкнул, что бедняжка совсем растерялась. Когда-то недруги императорской фамилии язвили, что Бернар живет с коронэлем в юбке, а думает о смазливых корнетах. Стоило Валле потерять свою значимость, как муж из нежного и податливого превратился в грубого и злого, словно в случившемся был виноват кто-то другой. Ведь это Бернар настоял на сговоре с Годоем, хотя Эллари всегда восхищался Счастливчиком Рене и говорил, что с Эландом нужно дружить, потому что там арцийской крови уцелело больше, чем в самой Арции. Эллари никогда бы не позволил так себя обмануть, а он, Базилек? Почему он позволил сослать сына брата, кому мальчик мешал?
Раньше Базилеку было некогда думать, он едва успевал подписывать подсунутые сначала супругой, а потом зятем и дочерью бумаги и говорить подсказанные слова. А вот в Вархе, в Вархе бывший властелин Арции день за днем перебрал свою жизнь и пришел к выводу, что лучше бы ее и не было. Он не знал, что произошло, где Валла и остальные, куда делись зять и добряк-комендант. В их последнюю встречу Бернар ничего не рассказал, только пришел на ночь глядя и, став таким же ласковым, как и раньше, улестил Валлу и увел ее к себе. Базилек был рад примирению супругов, а они примирились, иначе дочка бы вернулась. Подождав немного, он лег спать и проснулся в холодном поту от ужаса.
Вроде бы ничего не произошло. Было тихо, масло в лампе прогорело и кончилось, за окнами разливалась белесая мгла. Базилек встал, дошел до окна — туман, плотный, как творог, застилал все. Стыдясь своего ужаса, бывший император на скорую руку оделся и попробовал открыть дверь — та не поддавалась. Базилек знал, что ее не запирали, их свободы внутри крепости никто не ограничивал. Еще больше испугавшись, император начал колотить в дверь кулаками и ногами и кричать, призывая на помощь обычно прохаживающихся по стене воинов. Ответа не было, проклятый туман глушил все звуки. Сбив до крови кулаки и сорвав голос, Базилек опустился на пол и заплакал. К нему так никто и не пришел. Как-то ему удалось задремать. Когда он открыл глаза, за окном был серый промозглый день, дверь по-прежнему была закрыта.
Кое-как приведя себя в порядок, пленник попробовал вновь достучаться хотя бы до кого-нибудь. Бесполезно. Он побрел назад в комнаты, перекусил вчерашним холодным мясом и принялся ждать неизвестно чего. Наконец послышались шаги, и вошел кто-то неизвестный в монашеском балахоне. Очень тихим голосом он сообщил, что крепость перешла в руки какого-то ордена — названия Базилек не расслышал, но что ему, Базилеку, никто не причинит вреда и он может не беспокоиться за свою судьбу. Предвосхищая его вопрос о дочери, внуке и зяте, монах сказал, что те уехали вместе с эландским гарнизоном, поручив клирикам заботиться об отце… Это на них походило, и Базилек немного успокоился. Ему оставили его дом, молчаливые люди в белом приносили ему еду и питье, прибирали комнаты, но ничего не говорили. Видимо, вступая в этот орден, давали обет молчания. Дни шли за днями. Прошла осень, затем зима… Бывшему императору казалось, что с той самой ночи небо над Вархой ни разу не было ясным. Бедняга потерял даже ту малость, которую ему оставили эландцы, — возможность говорить с людьми и смотреть на реку. Только дом и чахлый садик с вечно плачущей каменной горкой.
Несколько раз приходил давешний монах, чьего лица Базилек так и не видел, он осведомлялся о здоровье императора. Это, похоже, его действительно заботило. Когда зимой то ли пленник, то ли гость начал кашлять, монах зачастил, отпаивая больного какими-то снадобьями, а потом пустив в ход какое-то колдовство, после которого кашель как рукой сняло, а волосы императора совсем побелели. Затем Базилека вновь предоставили самому себе, и, наверное, это было самым страшным, что с ним могли сделать. Даже на его просьбы посетить крепостной иглеций, и то отвечали молчаливым отказом. Видимо, молитвы в храме были прерогативой лишь членов ордена. Император пробовал молиться и в доме, и в садике, но у него ничего не получалось. Серые небеса молчали.
Базилек был слабым человеком, всю жизнь он прятался за кого-то — за брата, отца, жену, зятя… Сейчас можно было спрятаться только за Бога, но тот не отвечал, и бывший владыка Арции не выдержал. Когда молчаливый прислужник принес ужин, он не сразу нашел Базилека. Тот умудрился открыть подвальный люк, приладить веревку к его кольцу и спрыгнуть вниз. Прислужник с ужасом смотрел на успевшее окоченеть тело. Шаддур ка Ройгу Исстисс виновных не пощадит…
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Эланд
— Я пришел сразу же, как смог, — Прашинко виновато взглянул на Рене из-под опущенных ресниц, — ты же знаешь, что зимой у меня совершенно нет сил.
— Никто тебя и не винит, наоборот, спасибо тебе, — Аррой сумел выдавить из себя улыбку, — все в порядке. Тем паче что я уже знал, что стражи Горды погибли… А вот за известия от Луи и Лупе спасибо. Это очень важно.
— Правда? Тогда я возвращаюсь, — пылевичок грустно вздохнул, — мы ничего не смогли сделать, они протолкнули Осенний Кошмар зимой, когда ни у Леса, ни у Болот нет сил, а Стражи не выдержали.
— Рано или поздно это должно было произойти. Ты передашь Сумеречной и Рыгору, что я просил?
— Конечно, — Прашинко кивнул и исчез.
— Вот так, дружище, — промолвил герцог Эланда, разглядывая собственную руку, — надо бы хуже, да некуда…
— Никогда не стоит отчаиваться, — ответствовал Жан-Флорентин, важно переползая с браслета на изящную нефритовую чернильницу и устраиваясь на ее краешке, — мы должны победить, значит, мы победим.
— Твоими бы устами… Скорее всего то, что сказал этот Гонтран, — правда, я склонен ему верить. Я помню его, он мне не понравился, но в уме ему не откажешь.
— Да, по всем признакам это был человек компетентный и способный логически мыслить.
— Жан-Флорентин!
— Я слушаю.
— Ты понимаешь, что нам нужно как-то защитить Кантиску и уничтожить это капище? И… Великие Братья! Я знаю, где оно! Варха!
— Да, это весьма вероятно, — согласился жаб, — хотя я бы не исключил и другие возможности… Скорее всего подобных мест два, а возможно, и более. А вот и Шандер.
— Опять ходил в разведку, — Рене укоризненно покачал головой, — так не терпится шею сломать?
— А что мне остается делать? — пожал плечами Гардани. — Тебя охранять — что воду решетом носить, одна надежда — случись что, сам отобьешься… Марциал велел всем маркитанткам выметаться из лагеря до конца месяца Иноходца.
— Значит, у нас остался месяц или около того, пока соберутся, пока летний лагерь разобьют…
— Похоже, — граф Гардани поднял черные глаза и внимательно взглянул на Рене, — что-нибудь случилось? И наверняка поганое?
— Достаточно, — согласился адмирал.
— Приходил Прашинко, — сообщил Жан-Флорентин, — он рассказал, что некий судебный маг, находившийся в оппозиции к тирану, утверждает, что Годой планирует этим летом захватить Кантиску и что в Таяне появился некий храм, аккумулирующий силу для Белого Оленя…
— Этому магу можно верить?
— Так, по крайней мере, утверждает…
— Помолчи, — неожиданно резко прикрикнул Аррой, — Шани, этим сведениям можно доверять. За них ручается, гм… Болотница за них ручается, но я звал тебя не за этим. Тебе придется съездить в Эр-Атэв.
— Сейчас?! — граф казался ошеломленным.
— Именно сейчас, — да не страдай так, к самому интересному ты вернешься. Пойми, что больше мне послать некого. Клирики с атэвами — как кошки с собаками. Маринеры мои тоже, а ты с Майхубом поладишь. А теперь прости. Давай расстанемся на пару ор — мне нужно написать письмо, тебе — собраться. Белка пока поживет у меня, с Герикой и Ри она дружит.
— Я еду сегодня?
— Да. Шани, это очень важно, намного важнее, чем подглядывать за маркитантками.
Шандер повернулся и быстро вышел.
— Ну и что это все означает? — Жан-Флорентин был не на шутку возмущен. — Ты мой сюзерен, но это не дает тебе права обрывать меня на полуслове.
— А до тебя не дошло, что ты мог натворить?
— Меня возмущает твой тон…
— А меня — твоя беспардонность. Ладно, успокойся… Я оборвал тебя, потому что боялся, что ты произнесешь имя Лупе.
— Ну и что? — не понял жаб.
— Великие Братья, — Рене скрипнул зубами, — и ты еще берешься рассуждать о любви! Неужели до тебя до сих пор не дошло, что Шани любит Лупе, а она сейчас с другим. С нашим другом и союзником!
— Это не имеет никакого значения. Во-первых, от этой любви, в отличие от предсказанной тебе Болотной матушкой, ничего не зависит, во-вторых, Лупе не единственная женщина. Я видел ее, и я знаю каноны человеческой красоты, до Иланы или Герики ей далеко.
— Для него она единственная! Не понимаешь? — Рене махнул рукой. — Значит, и не поймешь. Только прошу тебя, молчи. Ты ничего не знаешь.
— Но я знаю, — уперся жаб, — и к тому же лгать друзьям бесчестно. Наш долг открыть ему глаза.
— Чтобы потом ему же их закрыть. В гробу — он не переживет этого, неужели непонятно. Нет, вешаться Шани не будет, но полезет на рожон и сложит голову. Ты этого хочешь?
— Сильная натура переживет любое потрясение и лишь закалится в несчастьях, — стоял на своем Жан-Флорентин.
— Хорошо, — устало вздохнул Аррой, — ты мне все уши прожужжал, что я — твой сюзерен. Так вот, я ЗАПРЕЩАЮ тебе разговаривать с Шандером и с кем бы то ни было о Лупе и Луи. Понял?
— Понял, — буркнул полиловевший со злости жаб.
— Ладно, не сердись, ты по-своему прав, но правда не всегда бывает кстати. И… Что ни делается, то к лучшему. Дружба Майхуба нам действительно нужна позарез. Если все кончится плохо, а такое нельзя исключить…
— Теоретически нельзя исключать ничего, — Жан-Флорентин сменил гнев на милость и был готов продолжать беседу.
— Именно, так вот, если мы проиграем, Майхуб останется единственным, кто сможет встать на пути у этой нечисти, а без советов Шандера он наверняка наступит на те же грабли, что и мы. И, Проклятый меня побери, я хочу, чтобы Шани остался жив! Это будет справедливо.
— Справедливо будет, если вы все выживете и к тому же победите, — буркнул Жан-Флорентин.
Год от В.И.
Й день месяца Иноходца.
Варха
Шаддур ка Ройгу Исстисс, вот уже сорок лет возглавлявший Орден Тумана, не страдал ни суевериями, ни излишней мнительностью, но в некоторые вещи, поведанные Древними, верил. В частности, Шаддур был глубоко убежден, что старинное тарскийское пророчество о том, что явлению Младенца предшествует гибель в одно лето Трех Великих Владык, справедливо. Именно поэтому его, в отличие от большинства его сподвижников, не удивила гибель ребенка Герики. Условие еще не исполнилось, и винить в этом было некого, кроме их самих.
Первоначально Шаддур полагал, что под тремя владыками подразумеваются Марко, Рене и Базилек и все случится еще в прошлом году. Глава ройгианцев отнюдь не собирался ждать у моря погоды. Три смерти сильных мира сего должны были стать великими свечами на алтаре Ройгу, но Рене по глупости Годоя вырвался из ловушки и оказался недосягаем. Именно тогда Шаддур понял, что нужно ждать. Убить Базилека и Марко, когда тот выполнит свою миссию, казалось делом нехитрым, но опять-таки вмешалась судьба. Марко пришлось превратить в сосуд для Молчаливого,[123] поглотив при этом его душу, а тело короля убила сорвавшаяся с цепи рысь Стефана. На трон взошел Годой, и тут Шаддур ка Ройгу понял, что Младенец будет рожден лишь после того, как души Рене, Базилека и Годоя покинут Тарру, причем (это было очень важно!) в одно лето, каковым Древние считали время между двумя снегами — прошлым и грядущим.
Именно поэтому захваченный вместе с семейством бывший император Арции не нашел свой конец на алтаре Ройгу, как его недалекий зять и его семья. Ведь погибни Базилек раньше срока, условие опять бы не было выполнено. Конечно, оставались еще калиф Майхуб, император желтого Канг-Хаона, южные короли и герцоги, но глава ройгианцев полагал, что речь шла о владыках тех мест, которые некогда облюбовал Ройгу. Шаддур не сомневался, что он своевременно сможет уничтожить ничего не подозревающего Годоя, Базилек смирно сидел в своей клетке, оставался Рене, справиться с которым никак не удавалось. Для себя ройгианец решил, что как только эландец сложит свою седую голову, он, Шаддур, прикончит бывшего владыку Арции, а затем и Годоя, после чего воспоследуют ожидаемые знамения, и только после этого можно будет вплотную заняться Эстель Оскорой, благо дух Ройгу после смерти Марко свободен и силен.
Однако никчемный арциец своей смертью спутал все карты. Правда, лето только начиналось, но нужно было спешить. Рене и Михай должны погибнуть, и лучше всего будет, если они уничтожат друг друга. Господин Шаддур знал, что Годой сейчас у Кантиски. Нужно, чтобы город был взят как можно скорее, а армии Михая повернули на Эланд…
Господин Шаддур прошелся по древним камням Вархи. Хорошее место, когда-нибудь тут будет Великий храм во имя Величайшего. Он привык к этому месту, где уже наполнена одна из Больших Чаш. Жаль, но ее придется потратить на Кантиску. Хватит ждать и надеяться на никчемное человеческое оружие. Смерть Базилека — знамение Начала, и его, Шаддура, дело довести все до Конца. Хорошо, что он не послушался уговоров Годоя и смел-таки проклятых Всадников, хоть это и обошлось потерей шести адептов высшей степени посвящения (к слову сказать, мечтавших о гривне ка Ройгу Исстисс) и полностью вычерпало Чашу, наполненную прошлым летом. Ройгианец задумался — от того, на что он решится, зависит слишком многое. Дожидаться конца войны или действовать прямо сейчас? Пустить в ход всю мощь? Раскрыть тщательно скрываемое множество веков? И если рискнуть, как быть с Вархой? Слишком много тут такого, что нельзя оставлять без присмотра. Нет, люди не страшны, а вот появившиеся у Явеллы эльфы и Рене с его непонятной силой… Да и собратья по Ордену, зарящиеся на его титул, могут попробовать в его отсутствие завладеть тем, чем им владеть не положено. Да, Варху придется закрыть, хоть это и потребует определенных сил. Что ж, до его возвращения пополнять Чашу будут «жнецы» Малого храма…
Господин Шаддур любовно потрогал гривну на шее. Насколько все же бесполезны принятые у большинства народов символы власти — короны, скипетры, державы… Гривна ка Исстисс не только облегчает путь Слепых Зеркал, но и будит память Древней Силы, без которой даже Великой Чаши, и той недостаточно, чтобы сделать то, что ему удалось (и вовремя!) сотворить с башней Девы и что он сделает с Вархой! А вот слишком много возомнивший о себе Кавот попробовал проделать то же с Вратами Воина, и где он теперь? Правда, ему кто-то и очень вовремя помешал… — на тонких губах Шаддура появилось подобие улыбки. Он решительно надел монашеский балахон и опустил капюшон — арцийцам до поры до времени его глаза видеть совсем необязательно. Глава ройгианцев не любил путешествий, но он не мог себе позволить сидеть и ждать, когда Годой управится с эландским выскочкой. Шаддур задумчиво потрогал рукой гривну: может, пройти путем Зеркал? Нет, не стоит… Это заберет слишком много драгоценной силы, да и дорога эта не столь уж и безопасна. Придется все же путешествовать обычным способом, благо время позволяет: Годой собирается быть под стенами Кантиски не раньше месяца Влюбленных. Заодно он прихватит с собой и засевшего в Высоком Замке господина Улло и его подручных, в последнее время затеявших собственную игру, ну а остальные соратнички пускай посидят в Вархе и подумают о Вечном. Им полезно. Проследить за Таяной вполне в состоянии и этот приятель Годоя, и принцесса Илана, от них, по крайней мере, не воспоследует никаких неприятных неожиданностей. Таяна и Тарска уже дали все, что могли, теперь игра переносится в Арцию…
Конечно, Годой вряд ли обрадуется появлению Союзников, но стоит ли думать о чувствах того, что станет очередным камнем в стене будущего величия… Отец не страшен и не столь уж необходим, важна дочь, но до нее еще черед дойдет. Сначала Трое Владык, вернее двое, потому что никчемный Базилек своей смертью дал толчок обвалу, которого ждали тысячелетия…
Год от В.И.
Й день месяца Медведя.
Таяна
Отзыва не было, но Роман и не рассчитывал обнаружить в этих местах кого-то из Хранителей. Сумеречная ясно сказала, что севернее Горды никого не осталось. Да и в Последних горах и в Ларгах Роман не ощутил даже отзвука их присутствия. Видимо, Ройгу и сородичи эльфов не могли соседствовать, даже когда Белый Олень был слаб. Связываться же с местными духами Роман не решился, как знать, сумеет ли он удержать их в узде и не кинутся ли они ябедничать своим рогатым покровителям. Если пылевичок Прашинко верой и правдой служил противникам Ройгу, то какой-нибудь его горный собрат вполне мог оказаться в другом лагере. Однако сейчас они достаточно удалились от Корбутских гор, и Роман раз за разом прощупывал окрестности, ожидая сам не зная чего.
Армия южных гоблинов медленно, но уверенно двигалась вперед, и каждый день, проведенный с нею, для Романа был пыткой. Эльф по своей натуре был одиночкой, привыкшим полагаться во всем на самого себя, отвечать за других ему не доводилось. Его дело было разузнать о том, что занимало Эмзара и Уанна с Преступившими, а что уж те делали с полученными сведениями, разведчика не заботило — его ждала новая дорога. Конечно, либру приходилось иметь дело с самыми различными созданиями, некоторые из них на время становились спутниками и соратниками, но все это было не то… Теперь же на голову Рамиэрля из Дома Розы свалилось двадцать с лишним тысяч гоблинов, которые к тому же не имели никакого представления ни о стратегии и тактике, ни о воинской дисциплине. Они искренне хотели спасти мир от ройгианской скверны и помочь наследнику Инты, они были отменными охотниками, опытными следопытами, бесстрашными вогоражами, пастухами, берущими «на нож» волка, но они не были армией. В своем большинстве южные гоблины были такими же одиночками, как и сам Роман, которому предстояло вести их в бой, и это было ужасно.
Роман был прекрасным разведчиком, но в военном деле разбирался весьма слабо. Его волновали исходы битв, от которых зависела обстановка в Благодатных землях, но применял ли кто-то из воюющих двойной охват противника или добивался успеха, используя тактику клина, эльфа не интересовало. Да и в современном оружии он разбирался постольку-поскольку. Артиллерия, занимавшая все большее место в умах арцийских стратегов, для Романа была темным лесом и даже хуже, потому как в лесу эльф никогда не растеряется. Короче, Роман, хоть и сохранял уверенный вид, чувствовал себя крайне неуютно. Единственным светлым пятном в ситуации было посетившее эльфа у Ночной Обители озарение, когда он, подняв выроненную убитым Граанчем чупагу, вручил ее Рэнноку, озаботившись тем, чтобы она вспыхнула почти неотличимым от прежнего синим эльфийским огнем, едва только руки отшельника сжали рукоятку. Вошедший таким странным образом в должность Рэннок оказался неоценимым помощником.
Вдвоем они кое-как разбили добровольцев на сотни и десятки и попытались вдолбить им азы воинского искусства, в чем немалую помощь оказали четверо уверовавших воинов изгнанного с позором северянина, жаждущих искупить прошлые заблуждения кровью. Их бывший предводитель, к слову сказать, по требованию Рэннока был тайно задержан и до поры до времени заперт под надежным присмотром, дабы ройгианцы слишком рано не прознали о постигшей их на юге незадаче. Зато другая великая мысль, придавшая южному ополчению сходство с армией, принадлежала лично Роману. Криза и Гредда с помощью самого Рамиэрля сшили несколько знамен, украшенных изображением птиц с Седого поля, а из странной серебристой травы было изготовлено некое подобие атэвского бунчука. Затем окрыленный успехом Роман придумал дать новоявленным воинам опознавательные знаки в виде все тех же птиц. Теперь начальник над тысячей носил на груди семь серебристых силуэтов, сотник довольствовался пятью, десятник тремя, а рядовой одной. Гоблины несказанно возлюбили свои эмблемы, сразу же выделявшие их среди соплеменников, остающихся дома.
Сборы не затянулись. Горцы привыкли надолго покидать родной очаг, все необходимое нося в заплечных кожаных мешках. К тому же торопила приближающаяся весна. Нужно было покинуть Корбут, пока холод еще скрепляет дороги, и постараться не очень отставать от вышедших раньше северян. Роман рассчитывал вести своих людей скрытно, при необходимости маскируя их под армию, спешащую на соединение с Годоем. От Горды он намеревался через Сумеречную послать весточку Рене и получить от него хоть какие-то указания. Ничего более умного ни он, ни Рэннок придумать не могли. Старый отшельник оказался на удивление мудрым и рассудительным во всем, что касалось организации похода, но о делах военных знал еще меньше Романа.
К счастью, начало кампании было удачным. Они шли быстро, передвигаясь все больше ночами. Сначала местность была пустынной, затем стали попадаться деревни и хутора, но их обитатели не имели ни малейшего желания связываться с марширующими гоблинами. Горная армия молча шла навстречу весне. Днем уже начинало припекать, снег стал синим и тяжелым, а на красном кустарнике, в изобилии росшем в этих местах, проклюнулись пушистые серебристые и золотые сережки, которые особенно радовали Кризу. Предприимчивая спутница Романа и слушать не пожелала о том, что останется дома с матерью, без единого упрека собравшей в дорогу мужа и сына. Правда, одиночество Гредды делили Симон, страстно заинтересовавшийся корбутскими целебными травами, свихнувшаяся от пережитого ужаса Янка и младенец, уход за которым добросердечная орка взвалила на себя.
Роман не преминул сообщить Кризе, что судьба послала в их дом сына того самого красавца, чей облик так поразил девушку у Ночной Обители. Сообщил, а потом целый день ходил с неприятным осадком на душе, вспоминая, как Криза вспыхнула, а потом делано равнодушным тоном сказала, что надо бы разыскать отца и сказать ему о рождении сына и о том, где тот находится. Впрочем, Криза была права, Уррик должен знать правду, но гоблинский офицер сейчас наверняка находился вне досягаемости в ставке Годоя, так что объяснение с ним, равно как и сердечные дела Кризы, ждали своего часа. Пока же девушка и ее брат взвалили на себя хлопотную и важную службу аюдантов и справлялись с ней очень даже неплохо.
Гоблины привыкли все свое носить с собой и лошадей не жаловали, а создавать обоз накануне весенней распутицы было бы неуместно, не говоря о том, что отбирать у крестьян их кормильцев эльфу не хотелось, так что единственными конями в отряде оставались Перла и Топаз. Кобылица смирилась с Кризой с той же покорностью судьбе, с какой прежняя Герика смирялась с очередным женихом. Юная орка показала себя заправской наездницей, и все распоряжения от Романа и Рэннока к новоявленным офицерам, будь они в авангарде или арьергарде, доставлялись незамедлительно. Топаз же по-прежнему подчинялся лишь своему хозяину, который, не желая быть еще более белой вороной среди своих новых соратников, упрямо шел пешком. Конь ему был нужен лишь для разведки, когда эльф отправлялся вперед, посмотреть, свободна ли дорога. Оказавшись в седле и не чувствуя за спиной мерной поступи горцев, Роман оживал и с наслаждением подставлял лицо встречному ветру. Они с Топазом легко покрывали весу за весой, иногда останавливаясь, чтобы прислушаться и присмотреться. В эти минуты Роман вновь чувствовал себя самим собой, Рамиэрлем-разведчиком, а не гоблинским генералом.
Вот и сегодня, объезжая по широкому полукругу слегка холмистую долину, которую им предстояло пройти за ночь, чтобы разбить дневной лагерь в синевшем на горизонте сосновом лесу, Роман не видел ничего необычного. Несколько довольно небольших деревень, все еще замерзшая река, холм, увенчанный одиноким сломанным деревом. Никаких следов Хранителей или Хозяев, никаких следов магии.
Топаз заметил больше. Мягкие ноздри жеребца напряженно ловили теплый ветер, затем конь обернулся и ударил о землю ногой. Топаз знал, что, почуяв собратьев, он не имеет права выдать себя ржанием, но должен оповестить хозяина. Кроме того, бывалый разведчик, Топаз каким-то образом отличал никому не нужных крестьянских и купеческих лошадок от коней, чьи всадники могли представлять интерес или угрозу. Роман полностью полагался в таких вопросах на суждения своего четвероногого товарища.
— Говоришь, там кто-то, на кого следует взглянуть? — Роман проверил, как ходит шпага в ножнах и на месте ли метательные кинжалы. — Ну что ж, давай проверим…
Год от В.И.
Й день месяца Медведя.
Лисьи горы
Белоснежная кобылица остановилась, не желая двигаться дальше. Нанниэль удивленно огляделась, она никогда не была в этих краях. Узкое ущелье. На дне бежит поток, вдоль него змеится тропа. Кое-где еще белеют снежные островки, сквозь которые пробиваются отважные темно-синие цветы. Тихо, даже слишком тихо… Почему же упрямится Льдинка? Эльфийка соскочила с лошади и попробовала повести ее в поводу. Не вышло. Льдинка дрожала всем телом и отказывалась сделать хотя бы шаг. Она не была боевой лошадью, такой, как ее брат Опал или же Топаз и Перла Рамиэрля. Их обучали (в том числе и магическим способом) повиноваться всадникам в любых условиях. Конечно, надо было бы взять с собой Рубина Эанке, но Нанниэль боялась всего, связанного с покойной дочерью, и отправилась на поиски Эмзара на своей лошадке, теперь вышедшей из повиновения.
Немного подумав, Водяная Лилия повернула назад и, проехав где-то с треть весы, обнаружила небольшую поляну у устья впадающего в безымянную речку ручья. Прикинув, что она не так уж и рискует, оставляя здесь Льдинку, Нанниэль привязала кобылицу и решила отправиться вперед, посмотреть, что же там творится. Свернуть с дороги эльфийка не могла, так как единственной возможностью обнаружить Эмзара для нее было пройти по его следу. Стоило с него сойти, и ей пришлось бы искать короля Лебедей по всей Тарре.
Когда стало ясно, что Лебеди под водительством Снежного Крыла покидают Убежище, Нанниэль сотворила заклятье, почитающееся для Дочерей Звезд постыдным.
Она вынула следы Эмзара и его коня и, пустив в ход собственную кровь и когда-то давным-давно раздобытую прядь темных волос, сотворила амулет, наливавшийся теплом, когда она шла по месту, где когда-то проходил или же проезжал Эмзар. Подобное выслеживание у эльфов считалось верхом неприличия, сотворение такого артефакта допускалось лишь по просьбе того, по чьим следам собираются пройти, но Нанниэль не могла поступить иначе. Она должна была знать, что сможет отыскать Эмзара. И вот теперь глупая лошадь лишает ее этой возможности.
Вздохнув, Водяная Лилия зашагала вперед и вскоре поняла, что Льдинка не так уж и глупа. Ощущение давящей тяжести и обволакивающего сырого холода было отвратительным, но Нанниэль слишком долго была одинока, чтобы отступить. Она шла, стиснув зубы, по лесу, в котором не было ни птиц, ни насекомых, и вскоре выбралась на небольшую скальную площадку. Внизу виднелась широкая, но неглубокая котловина, посредине которой стояло самое мерзкое сооружение, которое можно себе представить. По крайней мере, эльфийке показалось именно так, хотя с точки зрения цвета, пропорций и размера здание было даже красивым. Высокое, с узкими игольчатыми башнями и стрельчатыми окнами, оно словно бы вырастало из клубящейся по дну котловины мглы.
Чувства отвращения и страха, захватившие вдову Астена, гнали ее прочь от этого гиблого места, но какое-то нездоровое, мучительное любопытство приковало женщину к земле. В гнетущей тишине внезапно раздались ритмичные жутковатые звуки, похожие на завывание своры, загоняющей зверя, и Нанниэль, сама не понимая почему, принялась торопливо спускаться вниз, все же не забыв окутать себя отводящим глаза заклятием. Она шла на звук, который все приближался… Наконец эльфийка оказалась на площади перед храмом. Двери были закрыты, вокруг не было ни души. Примостившись за невысокой изящной колонной, увенчанной ветвистыми оленьими рогами, сделанными все из того же камня, Водяная Лилия ждала. Лай раздавался уже совсем близко, но сначала на площадь высыпало несколько десятков людей. Мужчин и старух среди них не было — только молодые женщины, девочки-подростки и дети. Видимо, они пришли издалека, ноги некоторых были стерты в кровь, лица измождены, и на них застыл ужас.
Нанниэль видела, как беглецы бестолково затоптались по площади, и в это время с трех сторон, сжимая невидимое кольцо, появились огромные бледные собаки. Дойдя до какой-то, ведомой лишь им границы, свора остановилась, явно чего-то ожидая. И тут раскрылись двери храма, и оттуда выступило несколько фигур в светло-серых балахонах, между которыми шли, странно и диковато улыбаясь, три молодых нобиля. Одна из серых фигур молча обошла замерших девочек и указала на троих. Нобили, все с теми же застывшими улыбками, двинулись вперед, схватили избранниц и повлекли в храм. Две шли молча и покорно, словно овцы на бойню, но третья — рыженькая толстушка — внезапно дико завизжала и, извернувшись, ударила своего стража ногой по колену, вырвалась и бросилась наутек, смешно переваливаясь. Двое остальных этого даже не заметили. Дотащив своих пленниц до плоского камня, видимо исполнявшего обязанности жертвенника, они рывком забросили на него девушек, сорвали с них одежду и замерли, поджидая отставшего.
Рыженькая все еще бежала, а за ней, медленно, по волоску, но неотвратимо приближаясь, двигались чудовищные собаки, за которыми следовало пятеро или шестеро закутанных в молочные плащи охотников. Им ничего не стоило схватить жертву сразу же, но, видимо, погоня их забавляла, так как они позволили девушке добежать до края котловины, заканчивающейся отвесной скальной стеной. Девушка прижалась спиной к шероховатому камню, она задыхалась, губы ее были искусаны до крови. Но она все еще не сдавалась. Нанниэль с ужасом и жалостью наблюдала, как беглянка наклонилась и подняла довольно увесистый булыжник с острыми краями, видимо намереваясь подороже продать свою жизнь.
Собаки и охотники остановились и расступились, давая проход оставшемуся без дамы нобилю. Тот, так и не согнав с лица усмешки, пошел вперед, протягивая сильные руки. Девчонка метнула камень, который угодил смеющемуся в грудь. Удар был не слабый, но тот даже не вздрогнул. Между ним и рыженькой оставалось не больше шага, когда Водяная Лилия ударила. Она не думала, что сделает это, она вообще ничего не думала, но Зло, с которым она столкнулась, разбудило в ней то, что до этого буйно проросло в ее сыне и муже, за что она их осуждала. Водяная Лилия не смогла вынести чужих страданий и бросилась на помощь, не думая о себе. Она была одна, а противников… Псов десятка полтора, с полдюжины загонщиков и столько же жрецов. Много, очень много даже для сильного мага.
В свое время Астен с трудом справился с Охотником Ройгу, но в Малом храме адептов такого ранга не было: чтобы наполнять Чашу за счет детей и молодых женщин, маги высоких степеней посвящения не требовались, да и Охотники, в последнее время питавшиеся Силой Вархи, после заклятья Шаддура изрядно ослабели. К тому же на стороне Нанниэли была внезапность. Впрочем, эльфийка ни о чем таком не знала. Она сделала то, что не могла не сделать, не задумываясь ни о причинах, ни о следствиях…
Смеющийся остановился, словно налетел на незримую стену, а затем в жутких корчах свалился на землю. Свора резко обернулась, и Нанниэль, сама не ведая, что творит, выступила вперед. Нанесенный ею удар разрушил чары прикрытия, о которых она совсем позабыла, и теперь все: и враги, и жертвы — могли видеть ее. Первыми бросились вперед собаки, но Нанниэль была сильной волшебницей, ненамного уступавшей (если уступавшей) дочери. Первые два пса, глухо взвыв, ткнулись оскаленными пастями в каменные плиты, еще шесть или семь остановились и начали судорожно кататься по земле, окруженные язвящими их голубыми искрами. Светящихся синих точек становилось все больше, они охватили всю свору, перекинулись на стоявших позади Охотников, облепили светло-серые фигуры жрецов. Те, правда, довольно быстро их погасили, но Нанниэль, собравшись с силами, вызвала ясное голубое пламя, которое сначала окружило ее кольцом, а затем разомкнулось и, превратившись в огненный вал, пошло вперед.
Первыми погибли собаки, так и не сошедшие с места, затем наступил черед двух Охотников, но остальные, произведя какие-то пассы, остановили эльфийский огонь. На какое-то время все замерло. Силы эльфийки таяли, но и Охотники были на пределе, они уже не нападали, а лишь вяло огрызались, выгадывая время, — она чувствовала, что вскоре произойдет нечто, что придаст им силы. Этого было нельзя допустить, она не задумывалась почему, а просто знала, что в ее руках не просто жизни двух десятков смертных, которых она всегда презирала, а нечто важное, от чего зависит судьба этого мира и двух существ, вступивших на непонятную ей тропу. Эмзар, всегда занимавший ее мысли, и Рамиэрль, ее сын и сын Астена, который никогда ее не любил и которого не любила она… Оба они поставили Тарру выше клана, она осуждала их, а теперь сделала то, на что, возможно, не решились бы даже они.
Она могла бы бежать, ее вряд ли стали бы преследовать — эльфийка была очень неудобной и опасной добычей, да и охота была не за ней, а за смертными девушками и детьми, без крови которых ройгианские обряды не обретали должной мощи. Но Нанниэль стояла до конца, стояла там, где даже Эмзар наверняка бы отступил, предпочитая спасти часть, а не потерять все.
Жизнь каждого из Детей Звезд — магическая искра, высеченная самим Творцом, и искра эта в руках опытного мага может стать страшным оружием. Нанниэль, могущественная волшебница, добровольно отдавала себя, Бессмертную, Смерти, но высвободившейся при этом магической энергии хватило на то, что свора Ройгу вспыхнула ослепительным пламенем, перекинувшимся на отвратительное капище, присосавшееся к месту Древней Силы.
Дрожащие девушки и детишки с восторженным ужасом наблюдали, как серовато-молочные колонны оплавлялись и таяли, как свечи, гнулись и рассыпались лестницы, котлован затягивался, словно сама земля стремительно залечивала нанесенную ей рану. Наконец вспыхнули и загорелись чудовищные серебристые рога. Нанниэль в последнем усилии подняла к небу руки, и белоснежная молния, сорвавшаяся с ее пальцев, устремилась к пропитанному кровью алтарному камню и разнесла его на тысячи осколков. В тот же момент оцепеневшие от эльфийских чар, но не сломленные ройгианцы в корчах повалились на землю, а чернокудрая красавица пропала, словно бы ее никогда не было.
Нанниэль умерла на маленькой лесной поляне недалеко от Ласковой пущи. Она не выбирала это место, она вообще не думала, куда ее забросит, а действовала, повинуясь тому древнему зову, что гонит любую живую тварь, обладающую волей и гордостью, умирать подальше от чужих глаз. А Нанниэль исчезла с людских глаз именно потому, что умирала. Схватка вычерпала ее до дна.
Позже чудом спасшиеся невинные дети расскажут о явлении Равноапостольной Циалы, грозной и прекрасной, спасшей их от слуг Антипода, и к житию святой добавится еще одна глава, а годовщину этого события циалианцы будут отмечать как великий праздник. Позже ребятишки из лесного села найдут поляну, на которой от снега и до снега цветут странные белые цветы, похожие на водяные лилии, отчего-то выросшие на суше. Несмотря на все усилия узнавшего об этом купца, пожелавшего продать это диво в столицу, растение не желало цвести нигде, кроме одной-единственной ничем не примечательной поляны. Дело кончилось тем, что один новоиспеченный нобиль, будучи родом из этих краев, сделал строптивый цветок своей консигной, которую его прапраправнуки прославят в Войне Нарциссов…
Глава 28
Год от В.И.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 225; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!