Таяна. Северо-Западное Приграничье
Трудно сказать, кто первым почуял опасность — эльфы или кони. Если это были эльфы, то они до поры до времени не говорили о своем открытии. Кони, естественно, тоже, потому как Творец в великой мудрости своей не наделил их даром слова. Они просто встали, дрожа и роняя хлопья пены. Людям это было знакомо, к тому же они теперь знали, в чем дело. Знали они и то, что те, кто душегубствует во славу неведомого Ройгу, на самом деле смертны, и даже очень.
«Серебряные» не сомневались, что впереди их ждет еще одна разоряемая деревушка, такая же, как те, мимо которых они уже прошли. В трех лесных поселках было поздно что-либо предпринимать, разве что схоронить покойников, что и проделали быстро и деловито после того, как Максимилиан отслужил короткую заупокойную службу. Еще на двух хуторах был бой, вернее — избиение. Спасенных — всего около пяти десятков человек — в сопровождении двух легкораненых воинов отправили назад в Эланд. Сопровождающие должны были не столько защищать селян, сколько проследить, чтобы те не болтали языками. Еще пятерых «Серебряных» Рене отрядил в ближайший городок и далее, чтобы его именем людей выселяли с уединенных деревень и хуторов. Но все это было за Ганскими порогами, в лесной полосе, про которую даже умники из Академии не могли сказать, кому же она принадлежит: Рыси или Альбатросу. Тут была уже лесная Таяна. Выходило, что адепты Ройгу рыщут и здесь, хоть это было и вовсе странным — захватчикам свойственно бесчинствовать на чужих землях, но чтобы на своих?!
|
|
|
В последние дни Рене мог не думать о разведке. Эльфы все взяли на себя, исчезая и появляясь с проворством и неожиданностью солнечных зайчиков. «Серебряные» чуть-чуть робели пред неожиданными союзниками, хоть и старались не показывать виду. Отряд быстро продвигался вперед, одновременно забирая в сторону Червонного кряжа подальше от торных троп.
Местность стала суше, все чаще попадались каменные россыпи — следы древнего ледника. Наконец после перехода вброд пенистой ледяной Джавейки[108] на смену осинам и вязам пришли лиственницы. Сразу стало легче дышать. Отряд шел быстро, без задержек, не предполагая встретить кого бы то ни было — в этих краях, равно далеких и от больших дорог, и от больших рек и ничем особо не примечательных, если не считать древесины, которую было просто срубить и трудно вывезти, люди не селились. Но, видимо, кто-то тут все же устроился и теперь стал добычей «этих ублюдочных рогоносцев», как с чисто солдатским остроумием прозвали ройгианцев. Известно ведь, что стоит врага как следует обозвать, и он тут же теряет часть силы, так как не может настоящий мужчина бояться тех, кого презирает.
|
|
|
«Серебряные» уже привычно спешивались, готовясь взять врага в кольцо, чтобы никто не ушел, пока эльфийские лучники делают свое дело, а затем пройти железной сетью по домам и сараюшкам, без жалости рубя головы, так как ройгианцев можно только убивать. Молча. Без разговоров. Эти пьянеющие от чужих страданий двуногие существа, бывшие некогда людьми, оказались совершенно бесполезны, так как ничего не знали и не помнили. В их убогих, выгоревших душонках жила одна лишь страсть — убивать тех, кто им подвернется, причем особым способом. Артефакты — гладкие мутно-белые камни с отверстиями, которые носили на груди предводители отрядов убийц, сразу же после смерти первой жертвы (сначала убийцы не применяли никаких особых ритуалов, главное было убить, причем все равно кого — мужчину, женщину, ребенка, кошку, лошадь…) начинали слабо пульсировать, словно горло белесой пещерной лягушки, и тут же на жителей взятой в кольцо деревни накатывал пеленающий, тупой ужас, заставляющий бросать все и ковылять к центру некоего круга, где всех ждала чудовищная общая смерть. Только некоторым — чаще всего это были молодые матери или молодожены — по непонятной причине удавалось избежать паралича воли. Эти пытались сопротивляться и защищать детей и любимых. Что ж, смерть от удара ножом или арбалетной стрелы была чище и быстрее той, что ждала остальных.
|
|
|
Убийцы делали свое дело и уходили на поиски новых жертв. Они не помнили ни того, кто их послал, ни того, откуда они пришли. Они вообще ничего не помнили, даже своих имен, поэтому пленных перестали брать уже в третьем селе.
До сих пор отряду везло — ни одного серьезно раненного. Рогоносцы, пьяные от крови и безнаказанности, оказывались добычей, по глупости сравнимой с токующими глухарями или обожравшимся болотным львом.[109] Это несколько замедляло продвижение вперед и вместе с тем, по категорическому утверждению Эмзара, ослабляло Ройгу, вернее, препятствовало восстановлению его сил. К тому же никто из эльфов, не говоря уж о «Серебряных», и помыслить не мог, чтобы пройти мимо гибнущих или не отомстить убийцам.
Подготовка к схватке была недолгой, все заняли свои места еще задолго до того, как вернулись разведчики. Клэр, чье право Рыцаря Осени первым идти в самые опасные места никто не смел оспаривать, как всегда возник неожиданно, и на его лице невозможно было ничего прочесть. Однако Эмзар что-то почувствовал. Видимо, у короля Лебедей было какое-то иное зрение.
|
|
|
— Что на этот раз?
— Всадники — я не смог подобраться ближе, но это не «вигорнэас».[110] Их около сотни, и сила их собственная, не наведенная.
— То, что почуяли наши кони, — объяснил Эмзар, — не есть энергия, которую выкачивают из жертв. Я и сам заметил некоторые различия, но не был уверен. Эти существа обладают собственной магией и собственной волей.
— Я понял, — кивнул Рене, — их можно обойти?
— Наши лошади от них уйдут, ваши — нет. Но они в любом случае найдут наши следы, и тогда охотниками будут они.
— Я тоже так думаю, — согласился Рене, — если их не обойти, их придется перебить. Жаль, что наши люди стали считать эту добычу хоть и отвратительной, но легкой.
— А вам и не надо ничего считать, — Эмзар легким движением освободил стрелку шлема, и она упала на лицо сверкающей серебряной полосой, — это наш бой, а вы должны, забирая все время вправо, идти вперед. Мы вас догоним…
— Но…
— «Но» не может быть, — с горечью ответил эльф, — благодаря нашим бывшим владыкам вы, смертные, беззащитны перед любой магией достаточной силы. Судя по всему, они заметили исчезновение «сборщиков» и послали адептов более высокого ранга узнать, в чем дело. Мы были недальновидны, ввязавшись в пограничные схватки, теперь надо исправлять положение. Быстрее собирайтесь и уходите.
— Хорошо! — Рене жестом подозвал к себе Роцлава. — Лейтенант! Принять командование. Уходить на север, северо-восток, прижимаясь к горам так, чтобы только могли пройти лошади. Мы догоним.
— Это безумие, Рене, ты не должен участвовать в схватке. Ты больше не принадлежишь себе.
— Глупости, — Рене в бешенстве тряхнул серебряными волосами, — если я останусь в стороне, я перестану быть самим собой, а это еще хуже. Мне всегда везло. К тому же я тоже кое-что могу…
Эльф больше не спорил. Может быть, потому, что было не до этого. Перворожденные, быстро переговариваясь на своем звонком певучем языке, занимались вещами малопонятными непосвященным. Мелькали, сплетаясь и расплетаясь, изящные длинные пальцы, вспыхивали и гасли разноцветные искры, на свет извлекались странные предметы, на первый взгляд похожие на изделия лучших ювелиров древности — только в тысячу раз прекраснее, а на деле, видимо, являющиеся боевыми талисманами.
У Рене талисманов не было. Если, разумеется, не считать знаменитой Черной цепи, которая МОГЛА иметь какие-то никому не ведомые свойства, да Жана-Флорентина, тихо сидевшего на своем браслете. Жаб в последнее время присмирел, похоже, робел эльфов, хотя у Рене не было в этом твердой уверенности — герцог так и не удосужился поговорить со своим приятелем, который тщательно хранил инкогнито. Убедившись, что заставить цевца[111] сделать хотя бы шаг навстречу опасности невозможно, герцог спешился и спокойно наблюдал за сборами. Первыми закончили дела люди. Без лишних слов и эмоций «Серебряные» быстро уходили в сторону замеченной с пол-оры назад северной тропы. Рене глядел им вслед, пока его не отвлекло яростное ржание. Огромный вороной жеребец рыл копытом землю, злобно поглядывая на иноходца Рене.
— Гиб! — Рене совсем было забыл о своем водяном знакомце, и, видимо, зря. Блестящее черное чудовище нетерпеливо топнуло передней ногой и приглушенно — понимает, подлец, что не стоит загодя оповещать врага о своем присутствии, — зарычало, как и положено чудищу из легенд. Всем своим видом Гиб выражал возмущение как медлительностью адмирала, так и тем, что намечающаяся драка предполагалась без него. Рене не колебался. Мысленно ругнув себя за то, что не отправил своего коня со Сташеком, адмирал привязал беднягу к какому-то деревцу и, больше не думая о нем, вскочил на лоснящуюся спину порождения Прежних, вновь пережив острое чувство наслаждения от власти над древним могучим существом.
При виде Гиба Эмзар удивленно приподнял бровь.
— Вот оно что… Я слышал о них, но считал их сказками.
Гиб презрительно фыркнул и яростно, не по-лошадиному, а по-кошачьи, стеганул себя по бокам белоснежным хвостом. Судя по всему, об эльфах он был весьма нелестного мнения, но понимал, что сейчас у них общий враг.
— Что ж, — Эмзар взглянул на Рене с явным одобрением, — ты действительно избран, и судьба проведет тебя за руку через все пороги до того места, где уже ты будешь делать судьбу. И не только свою. Сегодня я спокоен. Клэр?
— Пора, — тихо сказал Осенний Рыцарь. Стремительные силуэты всадников бесшумно понеслись между черными лиственницами.
Год от В.И.
Й день месяца Лебедя.
Большой Корбут
Криза почитала это место священным, и Роман готов был признать, что основания для этого были. Здесь, безусловно, чувствовалась Сила. Сердце эльфа помимо воли забилось радостно и возбужденно, словно в ожидании свидания с обожаемым существом, но все это продолжалось недолго. Рамиэрль был слишком хорошим разведчиком и слишком сведущим магом, чтоб не почуять следы недавней боевой волшбы, насквозь пропитавшей это место.
— Романе, — захлебывалась словами Криза, — такого там не бывать. Откуда вода? Умирать деревья, скала стать голая… И пусто, птицы, козы — все уходить далеко… Надо смотреть и понимать.
Эльф не спорил — ключ ко многому лежал здесь, в Последних горах. Правда, то, что девушке казалось странным и немыслимым, для эльфа всего-навсего было признаками пронесшейся по этим местам магической схватки. О чем-то подобном он слышал в Убежище, хоть и родился, когда великие войны уже отгремели и лишь остатки двух некогда дружественных эльфийских кланов продолжали бессмысленные стычки. Кто же рискнул пуститься во все тяжкие сейчас? Ройгианцы? Преступившие? Уанн? Темные?
Чем ближе Роман и Криза приближались к месту, именуемому орками Обителью Ночи, тем явственнее становились признаки не столь уж давнего боя. Когда-то здешние места были осенены тенью древней Силы, чистой и высокой, но теперь старые следы были затоптаны. Бард невольно усмехнулся, вспомнив, что арцийские контрабандисты заметали следы при помощи пастухов, за небольшую плату прогонявших по побережью бестолковые овечьи гурты, после чего даже самый умелый следопыт не мог разобраться, кто же здесь прошел раньше… Нечто похожее произошло и тут — заклинания разной силы и сложности сплелись в один тугой ком. Разобраться, кто и против кого их применял, было невероятно сложно.
Роман почти не сомневался, что отголосок именно этого боя он почуял накануне встречи с гоблинами. Вероятно, сначала Кэрль и Тург сцепились с Примеро и его сторонниками, но что было дальше?
Каменистая тропа вынырнула из ущелья и, извиваясь, поползла в гору. Криза оказалась права — зверье и птицы избегали этого места, только бестолковые ящерицы рисковали греться на солнышке там, где осенью прошумела магическая буря. Теперь уже эльф безошибочно узнавал следы, оставленные Преступившими, которые перемешались с магией, заставлявшей вспомнить Годоя, связанную с ним чудовищную туманную тварь и отвратительное и странное волшебство, встреченное эльфом в Рыжем лесу. Иногда сквозь всю эту круговерть прорывался отблеск чего-то давнего и великого, видимо присущего самой природе этих мест, некогда бывших величественными и прекрасными. Теперь же вековые лиственницы вокруг Обители Ночи были мертвы — кто-то, защищаясь или нападая, вытянул жизнь из могучих деревьев.
За века, если не за тысячелетия, каменная основа Ночной горы покрылась слоем почвы, на которой вырос лес. Теперь он погиб. По мере продвижения к вершине разрушения становились все сильнее. Деревья не просто умерли, они были переломаны и перекорежены, а с поверхности горы сползла земляная шкура, обнажив кое-где оплавившийся камень. Родники, питавшие небольшое горное озеро, иссякли, зато где-то на самом верху забил новый мощный источник, и ледяная мутная вода избрала руслом единственную удобоваримую тропу в базальтовой скале, продолжением которой, собственно, и была Обитель.
Эльф и орка наконец вышли из растерзанного леса, и Роман со смесью восторга и робости разглядывал открывшуюся взгляду странную крепость, словно бы отлитую из темно-серого сверкающего металла. Обитель Ночи представляла собой одинокую стройную башню с плоской, словно бы срезанной верхушкой, словно бы выросшую из тела горы. Вокруг кто-то воздвиг каменное же кольцо, высотой равное двум вековым лиственницам. В одном месте камень расступался, образуя щель, в которую мог бы пройти человек. По словам Кризы, этой тропой и этим проходом пользовались жрецы-старейшины, дважды в год приносившие у подножия башни жертвы Истинным Созидателям, в то время как собравшиеся в широкой долине у подножия горы гоблины затаив дыхание следили, когда над кольцом древних стен поднимется ароматный можжевеловый дым, знаменуя, что еще один круг судьбы замкнулся.
В остальное время к Обители никто не смел подойти ближе, чем на две весы. Гоблинская стража зорко следила, чтоб никто вольно или невольно не совершил святотатства. Но Криза и Роман вынырнули из небытия внутри заповедного круга. Впрочем, эльфа это не волновало, он не сомневался, что им удастся прокрасться мимо орочьих караулов, тем паче те следили за входящими, а не за выходящими. Куда важнее было понять, что же здесь произошло, а для этого нужно было подойти к самой башне.
— Это не бывать раньше, — нарушила молчание Криза, глядя в мутный, пенистый поток, преграждавший дорогу.
— Чего не было, волчонок? — Роман, хоть и чувствовал себя неуютно, заставлял себя улыбаться, чтоб ободрить спутницу. — Крепости? Пролома в стене? Воды?
— Башня быть всегда, в нее нет дверя. Там ходить можно во двор, — Криза чуть не плакала. — А вода течь… нижее? Низее? Теперь туда никто не ходить, если жрецы не закрывать воду… Созидатели злиться на наши, что те пошли с нехорошими, и закрывать дорогу в свой дом.
— Как же они могли закрыть дорогу, если погибли на Седом поле, — пожал плечами Роман, — но вода тут точно неспроста. Подожди, сейчас посмотрим, — подниматься по крутому каменистому склону было трудно, но эльф и орка сумели подобраться к самой стене. Роман больше не сомневался, что создавали Обитель если и не боги, то существа, владевшие магией такой силы, которая ему, Рамиэрлю, и не снилась. Они обошли крепость, но не нашли не то чтобы прохода, даже щели, в которую можно было вставить хотя бы иглу. Пришлось вернуться к пролому, из которого продолжала хлестать вода.
Роман велел орке отойти, а сам присел на корточки, сосредоточив всю свою Силу на ревущем потоке и пытаясь проследить его истоки. Эльф сам не понимал, почему столь упорно стремится внутрь диковинного сооружения, но за свою долгую жизнь пришел к выводу, что нельзя противиться таким вот неожиданным яростным озарениям.
А ведь сначала он пошел сюда только ради Кризы, которая, не устояв перед искушением в одиночку побывать в священном месте и положить к подножию башни несколько травинок с Седого поля, обнаружила убитый лес и бурлящую реку и, пораженная, бросилась за помощью к другу. Еще бы, ведь все, связанное с Обителью Ночи, для южных гоблинов было преисполнено величайшего смысла! Однако нынешние события на первый взгляд не имели никакого отношения к тем, кого орки называли Созидателями и исполнителем чьей воли неожиданно для самого себя стал эльф из Дома Розы.
Роман был уверен, что возникновение реки никоим образом не связано с теми, кто создавал Стражей Горды и говорил с ним в Кабаньих топях. А вот рука Уанна здесь угадывалась весьма четко, можно сказать, все прямо-таки кричало о маге-одиночке, в последние мгновения своей долгой и непонятной жизни совершившем деяние, достойное небожителей.
Роман надолго задумался, пытаясь осмыслить увиденное. Сначала все шло более или менее понятно. Примеро, чью магию эльф сразу же узнал, видимо, во что бы то ни стало решил попасть внутрь башни, для чего и затеял весь их поход. Кольцо ему, похоже, было нужно именно для этого. Маг-недомерок предал ройгианским жрецам своих товарищей, однако те приняли бой и погибли, забрав с собой и врагов. Судя по всему, именно на это и рассчитывал Примеро. Скорее всего маленький волшебник собственноручно прикончил выдохшихся победителей, кем бы они ни были, после чего предпринял попытку проникнуть внутрь Обители Ночи, разбудив при этом какие-то вовсе чудовищные силы. И тут появился Уанн. Маг-одиночка разделался с предателем быстро, затратив при этом не так уж много сил, но затем ему пришлось останавливать запущенный недоумком Преступившим маховик.
Магия Уанна остановила уже начавшиеся изменения, которые, Роман в этом не сомневался, должны были превратить Обитель в такое же безумное место, как и то, в Рыжем лесу, из которого барду удалось вырваться только благодаря перстню Проклятого. Уанн победил, но это до дна вычерпало его силы, и старик уполз умирать на Седое поле, напоследок перекрыв чужакам доступ в крепость простым и надежным способом. Не так ли некто, познавший основы иной магии, сделал недоступной дорогу к Проклятому для всех, кроме владевших сходной силой?
Но почему маг-одиночка так поступил? Чтобы в Обитель Ночи вновь не проник враг или безумец или чтобы оттуда не вырвалось нечто чудовищное? Роман поднял голову, рассматривая сооружение, воздвигнутое неведомыми силами. Немыслимый замок успешно сопротивлялся зубам Драконов Времени, изрядно поизгрызших некогда высокие и скалистые Корбутские горы. Творение исчезнувших богов было соразмерным и, если так можно сказать, бережным. Оно не устрашало, не давило, а логически завершало возвышающуюся над своими собратьями горную вершину. Не будь на ней башни, та казалась бы куда более недоброй, и сюда по вечерам наверняка бы слеталась самая опасная нечисть. Чем больше Роман вглядывался в загадочный замок, тем больше был уверен, что Ройгу и его последыши не имели с ним ничего общего. Сила, воздвигшая Обитель, не была злобной. И Роман решился.
— Криза! Я иду туда. Так надо.
— А река? Она не пускать!
— Пускать, волчонок, — улыбнулся эльф, — меня пускать!
— Не тебя, — отрезала девушка, — нас!
Роман с сомнением покосился на спутницу. Клан Лебедя был особенно силен в водных заклинаниях, а Уанн слишком долго общался с Эмзаром и Астеном. Да, волшебство, примененное магом-одиночкой, не было эльфийским, но, зная старика, Роман довольно быстро сообразил, в чем тут суть. К тому же бард не сомневался — Уанн ХОТЕЛ, чтобы он, Рамиэрль-разведчик, оказался здесь. Происшедшее на Седом поле не случайно, его умышленно отправили именно сюда, а значит, водяная стена его пропустит, но вот Криза… Роман решительным жестом обнял девушку правой рукой за плечи и, прижимая к себе, увлек в ревущий поток.
Эстель Оскора
Шани объявился неожиданно, как того и требовало затеянное им с Рене представление. Правитель Эланда был непредсказуем и вездесущ, и Гардани приходилось мотаться от Гверганды до Идаконы и от Вархи, в которой коптил небо беглый арцийский двор, до рыбацких деревушек. Надо отдать справедливость командиру «Серебряных», справлялся он с герцогскими обязанностями неплохо. Граф выказал себя не только хорошим военачальником (имея в соратниках Мальвани и Архипастыря, сие было не столь уж и трудно, хотя Шани даже на их фоне неплохо разбирался в воинском деле), но и умелым политиком, способным и с гвергандскими старшинами договориться, и Бернара осадить, и, главное, внушить окружающим, что все идет как надо.
То, до какой степени неуютно Шани чувствовал себя в чужой шкуре, знали лишь старый Эрик, маршал Сезар, с которым граф коротко сошелся, а после истории с Гибом еще и я. Появляясь в Идаконе, Гардани всегда вырывал ору-другую для меня, и я не знаю, кому эти встречи приносили большую радость.
Я искренне любила этого человека — доброго, умного, мужественного и какого-то бессчастного, к тому же он знал про меня если не все, то многое. При Шани я могла не лгать и не изображать из себя заблудившуюся курицу. К тому же привычка двойника коротать со мной немногие свободные часы могла подтолкнуть Рене делать то же. Традиция есть традиция…
Вот и сегодня мы сидели, в сотый раз обсуждая то, что нас ждет. Шани рассказывал, как они укрепляют Гверганду и устье Адены. По всему выходило, что у этого рубежа уже сейчас надолго застрянет любая армия, а взять его до осенних штормов, делавших Прибрежный путь непроходимым, и вовсе невозможно. Кроме того, Шани сделал то, что убедило бы в подлинности его маски самого завзятого скептика, — он, правда с помощью Феликса, очистил Гверганду. Шаг воистину дерзкий и опасный, но с военной точки зрения необходимый. Жители города могли выбирать, переселиться ли им в Идакону или уйти под руку Михая Годоя, остаться же в городе могли лишь участники Священного похода.
Те, кто решил покинуть город, получили за оставленное имущество звонкой монетой. Это изрядно опустошило казну герцогства, но скопленного маринерами золота хватило бы и не на такое. Зато теперь никто не мог сказать, что в Эланде заправляют грабители и тираны, согнавшие добропорядочных горожан с насиженных мест в чем мать родила. Впрочем, ушедших было немного — горожане надеялись на крепость стен, благословение Архипастыря и мушкеты Мальвани.
Об арцийской армии пока не было ни слуху ни духу. Михай осваивался в Мунте и в нашу сторону не смотрел. Мальвани полагал, что дел узурпатору хватит до осени, а к этому времени Адена превратится в вовсе непроходимый рубеж. Непроходимый для вражеской армии, но вот для магии…
Я понимала, что в смертельной игре, которую развязал мой, с позволения сказать, отец, я остаюсь одной из ключевых фигур. Без сомнения, до меня попробуют добраться, остается лишь гадать как. Я была уверена, что узурпатор нападет не раньше, чем заполучит меня, а значит, следует ждать похищения, и скорее всего с применением какой-то магической пакости. Если б только я знала, как в нужный момент пробудить спящее во мне чудовище, я бы из мышки превратилась в кошку, а так приходилось уповать на свой не такой уж и великий разум да зачатки эльфийской волшбы. В своей полной неспособности обращаться с обычным оружием я успела убедиться.
Ерунда, что женщина не может быть воином. Ланка выросла на коне с кинжалом и пистолями в руках, меня же воспитывали по-другому и для другого. Если я каким-то чудом сумела восстать духовно, то надежд на то, что мое тело, даже положи я на это все свои силы, научится сливаться с клинком, не было никаких. После череды бесполезных попыток я махнула рукой на благородное искусство фехтования и сосредоточилась на тех крохах знания, которые в меня впихнули Роман и Астени. Тут дело пошло лучше. Я довольно быстро продвигалась вперед и вполне могла отбиться от нескольких сильных мужчин, разумеется, ничего не смыслящих в магии.
— Ты меня совсем не слушаешь? — голос Шани вернул меня на грешную землю.
— Так, задумалась, прости, — этого можно было и не говорить, Шандер Гардани никогда не стал бы сердиться из-за такой чепухи, да и говорил он, похоже, о чем-то не столь уж и важном.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. И тут я и почувствовала Зов. Ошибиться я не могла, так как это ощущение ни с чем не спутаешь. Даже в самый первый раз, зимой, на краю Босхи, я сразу же поняла, что вблизи находится некто, владеющий особой магией, и пытается мне приказывать. К счастью, на меня это действовало не сильнее, чем вопли повара на обнаглевшего кота, надежно укрывшегося на самом высоком из кухонных шкафов. Другое дело, что убитый Астени и Преданным Охотник был достаточно сильным колдуном, и я отнюдь не была уверена, что смогу в одиночку выстоять в подобной схватке — опыта у меня все же было мало до безобразия. Хорошо хоть головы от магического визга я не теряла. Зимой меня спас Астени, сегодня решать предстояло мне, ведь я оставалась единственным существом в Идаконе, хоть как-то разбиравшимся в ройгианской магии. Увы! На помощь звать мне было некого; то, что произошло в Башне Альбатроса прошлой осенью, показало, что верные клинки и отважные сердца для высокопоставленных адептов Ройгу опасности не представляют, а тот, кто осмелился меня вызывать, зная и про Охотника, и про Гончих Тумана, был не последнего разбора.
Собственно говоря, выхода у меня было два. Можно было не обращать внимания на назойливый призыв, пусть их колдуют. Они хотят, чтобы я прошла в свою спальню? Почему бы не запереть дверь и не перебраться в другое место (хотя бы к той же сестре Димана), подождать возвращения Рене, рассказать ему все и умыть руки. Решение казалось очевидным, но, во-первых, ужасно не хотелось раскрывать карты, а во-вторых, Рене не был магом и мог рассчитывать разве что на помощь Гиба, тогда как я худо-бедно шуганула Охоту и прикончила финусов. И это не говоря о том, что я сотворила с Эанке и ее сворой! Кроме того, тварь, каким-то образом забравшаяся в мою спальню, могла оттуда вылезти и натворить в городе бед. Нет, решительно, бежать нельзя!
Остается одно — собраться с силами и схватиться с незваным гостем, надеясь, что Сила вернется ко мне в нужный момент. Я немного помедлила — как-никак этот мой бой вполне мог стать последним, почему-то поправила растрепавшиеся волосы, сказала какую-то глупость Шани и отправилась совершать подвиг.
Когда я открыла дверь в спальню, меня постигло разочарование. В комнате никого не было. Конечно, под кровать и в здоровенный сундук черного дерева я не заглядывала, но вряд ли таинственный колдун уподобился незадачливому любовнику, застигнутому врасплох. Внезапно мое внимание привлекло высокое зеркало в резной раме, созданное для того, чтобы отражать разряженных арцийских ноблесок, но каким-то образом оказавшееся в суровом Эланде. С инкрустированной слоновой костью и перламутром рамой все было в порядке, но вот стекло… Оно больше не отражало затянутых шпалерами стен и узкого окна, а являло миру странную клубящуюся массу. Выглядело это довольно-таки гнусно, но не страшно.
Бедная Тина как-то рассказала мне, что любая отражающая поверхность может быть использована как окно, через которое умеючи можно многое увидеть и услышать, а то и пройти туда, куда нужно. Эльфы для этой цели использовали водоемы с чистой водой, но годились и хорошо отполированный камень, и зеркальное стекло. Ройгианцы, видимо, предпочитали зеркала. Это было вполне объяснимо. Подчинить камень и воду могут лишь те, кто знаком с магией стихий, накладывающей на своих адептов очень серьезные ограничения, в том числе и запрет на использование чужой жизненной силы. Маг должен расплачиваться за свое умение собственной болью, тем более сильной, чем сложнее и длительней заклинание. Зеркало же — вещь рукотворная, его можно подчинить с помощью ритуалов, безболезненных для колдующего, но опасных, подчас смертельных для существ, избранных в качестве источника энергии. Разумеется, ройгианцы пошли именно этим путем.
Я чинно уселась в глубокое кресло и уставилась в помутневшее стекло. Ждать пришлось недолго, сквозь туман проступила какая-то фигура. Вскоре можно было рассмотреть высокого мужчину в роскошном молочно-белом одеянии с переливающейся опаловой диадемой на развевающихся кудрях. Он был очень красив — высокий, стройный, с безукоризненно правильным лицом. Не по-эльфийски — красота эльфов более эфемерна, у них никогда не бывает таких твердых подбородков и таких тяжелых век. Незнакомец, без сомнения, принадлежал к той же расе, что и Всадники, но если те казались мне чуть ли не единственными родными существами в нашем неуютном мире, этот из зазеркалья вызывал холодное, тяжелое отвращение. Возможно, причиной были его глаза — точная копия ослепшего зеркала. Я не знала, был ли это сам Ройгу или кто другой, но поняла, что мало мне сейчас не покажется.
Священного трепета я не чувствовала, скорее злость. Пока я не увидела того, кто навязывался мне в хозяева, моя готовность драться была не более чем отражением любви к эландскому герцогу, на которого эта тварь замахнулась, и ненависти к человеку, по недоразумению являющемуся моим отцом. Теперь же мои чувства забурлили, как кипящий рыбный суп с пряностями. Я возненавидела пустоглазого гостя с первого взгляда, и я не только сумела сохранить невозмутимость, но и заговорить уверенно и даже нагло:
— Что тебе нужно, Слепой? Я тебя не звала.
— Это я призвал тебя!
— Призвал? — я решила вести себя дерзко. Вряд ли эта тварь часто получала отпор, а значит, должна удивиться. Она и удивилась, но внешне это не выказала, а резким скачком усилила магическое давление — словно выплеснула в огонь бочку смолы. Пущенной в ход силы хватило бы, чтоб скрутить в бараний рог сотню бывалых воинов, но я вынырнула из магического огня не хуже саламандры. Мне стало жутко и весело.
— Призвал? — повторила я со смешком. — Я услышала твои вопли и пришла. Но только для того, чтобы сказать: оставь меня в покое. Я не твоя и твоей никогда не буду. И не стой у меня на пути!
С первых же слов я довела Пустоглазого до исступления, а исступление порой помогает воинам в битве, но магам — никогда. Сумей он собраться, мне, обладающей Силой, но не имеющей никакого понятия о том, как ее следует использовать, пришлось бы плохо. К счастью, мой противник лез в драку, как лезет пьяный мужик, когда загодя видно, где и как он собирается ударить. Это оказалось не так уж и сложно, решения приходили сразу; мне даже казалось, что я не одна, а стоит рядом со мной некто и спокойно и буднично, как школьный учитель, подсказывает, как и что следует делать дальше.
Как бы то ни было, но заклятья зеркального злыдня не достигали цели. Я от них частично уклонялась, а частично отбивала, причем с каждым разом у меня получалось все лучше и лучше. Судя по всему, для твари в зеркале это было больно и унизительно. Пустоглазый впадал во все большую ярость, а я каким-то образом поняла, как из этой ярости, собирая и удерживая ее, лепить собственные чары, превосходящие силой исходные, направленные против меня. Он так и не понял, что я делаю, а в моих руках оказался невидимый шипастый шар, который я приготовилась метнуть в противника, подгадав, когда тот, попробовав меня достать очередной раз, раскроется. Уж не знаю, что бы с ним случилось, но он, пытаясь меня отвлечь, помянул Рене.
Кстати, эти олухи были уверены, что адмирал сейчас в Идаконе! Видимо, вызывая меня, они заметили Шани и ничего не заподозрили. Эльфийская магия оказалась хорошим щитом против чужих глаз! Тем не менее слова Пустоглазого подействовали на меня, как хорошая оплеуха! Рене! Где он?! Что с ним?!! Я опять не поняла, как это у меня вышло, но я разорвала связь с Пустоглазым, отшвырнув его, как паршивого щенка. Это было очень больно, но, по-моему, этой твари досталось сильнее, чем мне. Он исчез и, исчезая, выпустил зеркало из-под контроля, а я как-то сумела перехватить власть над этим окном в бездну и заставить его повиноваться. Сквозь клубящуюся мглу проступила горная тропа, высокие лиственницы, полосатая скала с раздвоенной вершиной, а потом я увидела Рене верхом на осатаневшем Гибе. Там, в горах, шел бой. Передо мной мелькнул белый плащ Эмзара, рядом с братом Астена, кажется, бился Нидаль, а чуть дальше вспыхнули золотом доспехи Рыцаря Осени, в котором я признала Клэра. Их противниками были ройгианцы, я прямо-таки ощущала их ненависть и негодование. Рене поднял руку, произнося заклятие, показавшееся мне эльфийским… Все было хорошо, но только сил ему явно недоставало, по крайней мере в сравнении с теми, что переполняли меня, и я с силой послала вперед шар, слепленный мной из ненависти Пустоглазого, всем своим существом желая, чтобы Рене поймал его и пустил в дело…
Это мое усилие оказалось последним. То ли Пустоглазый все же захлопнул дверь, то ли я нечаянно разорвала нить, связавшую меня с обезумевшим зеркалом, но битва в горах вдруг распалась на тысячи холодных разноцветных огоньков, словно бы стекло мгновенно замерзло, а затем я увидела в нем себя… Так я и не узнала, чем закончился бой и смогла ли я хоть как-то помочь.
Год от В.И.
Й день месяца Лебедя.
Северо-Западная Таяна
Гиб яростно визжал, колотя белоснежными копытами сбитого наземь врага. Водяной Конь сражался умело, словно ему не раз приходилось иметь дело с подобными существами. Хотя кто знает, из каких бездн вызвала Сумеречная это создание… Сам Рене довольно долго довольствовался ролью простого наблюдателя, не мешая коню сражаться и вместе с тем запоминая и пытаясь понять, что же происходит. Силы были примерно равными, но у эльфов была только одна цель — полностью уничтожить противника, странные же существа на бледных лошадях, похожие и непохожие на тех, кого Гиб убил в Башне Альбатроса, с остервенением защищали свою жизнь, стараясь прорваться из окружения. Нескольким это удалось, и сразу же Клэр и трое эльфов, выбравшись из общей кучи, устремились в погоню.
Бой шел словно бы в двух измерениях. На первый взгляд бледные и эльфы рубились, как обычные бойцы. Знаменитые луки эльфов были отложены после первого же выстрела, уложившего на месте десятка три противников. Насколько смог Рене разобраться в этой круговерти, как только бледные увидели, с кем имеют дело, они поставили барьер, исключающий использование оружия, непосредственно не соприкасающегося с телом своего хозяина.
Орудовали обе стороны мечами — похоже, адепты Ройгу, так же как и их противники, привыкли к старинному оружию, ничем, впрочем, не напоминавшему тяжеленные железяки времен первых королей из династии Анхеля. Тогда, после победы Циалы над Проклятым, даже жалкие остатки боевой магии были запрещены и забыты, а сумасшедший монах Фома Роканский еще не изготовил свое адское зелье, позволяющее взлетать прямо на небо. Правда, в непотребном для предстатия пред Творцом виде. В те годы люди укрывали свое тело с помощью холодного железа, служившего прекрасной защитой от такого же железа. Потом, когда появились пушки, мушкеты и особенно сравнительно легкие пистоли, которые можно заряжать заблаговременно, пришлось соразмерять прочность доспехов с их легкостью, позволяющей всадникам и пехоте маневрировать. От доспехов прежних лет, когда тяжело вооруженные рыцари и их несчастные кони таскали на себе пуды железа, уцелели лишь нагрудники-кирасы, шлемы, которых старательно избегали легкомысленные молодые нобили, и в некоторых кавалерийских полках поножи и налокотники. Мечи же превратились в более удобные в ближнем бою шпаги и сабли.
Рене немало дивился эльфийским клинкам и шлемам с забралами-стрелками, теперь же он увидел их в деле. Снаряжение Перворожденных как нельзя лучше подходило для схватки именно с бледными. Изящные доспехи, видимо, были нужны не столько для защиты от мечей, сколько от чуждого колдовства. Бледные подобной защиты не имели и потому погибали чаще, но от этого было не легче. Вряд ли у Михая был только один подобный отряд, эльфы же были здесь все. Кроме, разумеется, тех, с кем судьба свела Рене еще в юности, но между ними и Эландом расстилалось бескрайнее Серое море.
Рене с болью увидел, как светловолосый эльф схватился за горло и, пошатнувшись, приник к гриве светло-серого коня. Двое бледных бросились в образовавшуюся было брешь, намереваясь ускакать. Гиб злобно взвизгнул и прыгнул вперед, сбив противника грудью и добив копытами — это был его излюбленный прием, немало врагов уже нашли смерть под копытами исчадия ада, в которое превратился Водяной Конь. Второй бледный тем не менее вырвался из окружения и понесся к лесу. Рене, сам не понимая, что делает, внезапно вскинул руку в его направлении, произнося давным-давно забытые слова, призывающие ветер. Они и раньше-то сработали один-единственный раз, когда он на маленькой лодочке с месячным запасом пресной воды готовился пуститься через «дохлые широты», в которых неделями приходилось дожидаться самого малого ветерка.
Эльфийские спасители Рене отговаривали его от этой затеи, предлагая остаться с ними, но Рене хотел одного — вернуться к людям. Тогда ему и объяснили, что делать, попросив больше никогда не применять эти знания. Он свое слово сдержал, да так, что странные певучие слова опустились на самое дно его памяти. И вот теперь всплыли.
Рене сам не понял, как они сорвались с его губ, сопровождаемые жестами, про которые он точно не мог слышать. Прошумели верхушки лиственниц, и навстречу беглецу ринулся невесть откуда взявшийся вихрь, отшвырнувший его назад с той же легкостью, с которой мальчишка забрасывает камень в пруд. Боковым зрением Рене успел заметить, как всадник с конем со всей силой влетели в вековой ствол и так и остались лежать меж узловатых корней. Удивиться герцог не успел. С его памяти словно бы спала пелена, и в мозгу всплыли слова, значение которых он давным-давно забыл, если вообще когда-то понимал, само же время словно бы замедлило свой бег. Да нет, не замедлило, это он, Рене, вдруг стал чувствовать, что сейчас сделает тот или иной бледный, а значит, и упреждать эти маневры.
Всего пять слов: «Терез ленья че ти хогуэра!», и черно-синий огонь, подобный тому, что выручил в Белом Мосту и Петрищах, охватил трех атаковавших Эмзара бледных, не тронув сражавшегося рядом эльфа. Крик «Арде», повторяющий непонятное церковное слово, и на конце шпаги Рене, в которой сроду не было ничего таинственного, расцвела огненная гвоздика. Таланты герцога как наездника заметно уступали его умению фехтовальщика, но не тогда, когда под ним был Гиб. Рене уже понял, что со спины Водяного Коня просто так не упадешь, а управлять им нет никакой нужды — эландец ощущал то же слияние со своим скакуном, что и с боевым кораблем. Они с Гибом в этом бою стали единым целым, герцогу казалось, что в него вливается сила и вековая ненависть волшебного существа, Гиб же упреждал желания наездника, оказываясь в нужное время в нужном месте.
Даже явное наслаждение, которое дарила черному жеребцу схватка и личная расправа над врагом, отступало, когда Рене видел, что надо мчаться в другое место, кого-то выручать — эльфов все же было поменьше, чем их врагов, или же, напротив, не дать очередному бледному уйти.
Горящая шпага Рене оказалась оружием, противостоять которому бледные были не в состоянии. Одно ее прикосновение сначала раскаляло их мечи, а затем превращало в струйки пара. Кони, обожженные черным огнем, бесились и выходили из повиновения, белые плащи вспыхивали, как солома на ветру жарким летом, облепляя наездников и коней, превращая их в живые костры. Но главным было не это — видя судьбу своих товарищей, остальные, потеряв голову, бросались на эльфийские клинки, лишь бы уйти от всадника с горящей шпагой. Вскоре все было кончено. Как только последний бледный принял смерть от рук Лебединого Крыла, странное состояние покинуло Рене. Накатилась страшная усталость, в глазах потемнело, и он буквально рухнул на руки кого-то из Перворожденных.
Глава 21
Эстель Оскора
Зеркало снова стало зеркалом, честно отражающим угол затканной ирисами и бабочками арцийской шпалеры и пару резных кресел. Надо будет сказать, чтобы эту гадость — не кресла, а сходящее с ума посеребренное стекло, вынесли куда подальше. Я и раньше-то не шибко любила эту женскую усладу, а уж теперь… Но, как бы то ни было, схватку со слепым гостем из зазеркалья я выиграла. Пустоглазый красавчик пришел за шерстью, а ушел даже не стриженый, а бритый. Жаль, конечно, что они теперь знают не только, где я, но и чего от меня можно ждать. Ну и пусть им! Теперь десять раз подумают, прежде чем напасть!
Да, схватка выжала меня, как губку, но это была недорогая цена за Знание и за то, что мне удалось сотворить… Еще раз взглянув на пришедшее в себя зеркало, я на ватных ногах добралась до окна, где стоял кувшин с нарциссами. Жаль их было, но вода была нужнее мне, и я опрокинула кувшин себе на голову. Наверное, царка помогла бы еще лучше, но в моей комнате ее не было — эландцы полагают ее мужским напитком.
Мокрая, как утонувшая мышь, я стояла у распахнутого окна, жадно вдыхая соленый ветер. Итак, я не безоружна перед ройгианцами! То, что угнездилось во мне с той ночки в доме геланского лекаря, поднимало голову всякий раз, как сталкивалось с их магией. Я сама не понимала, что творю, как не понимает кошка, как ей удается упасть на все четыре лапы, но это было неважно. Главное — результат. Только что я на равных схватилась с кем-то очень сильным и победила. Да, это был не сам Ройгу или кто-то из его ближайших подручных, а то, что Астен называл астральной проекцией, но и это было очень даже неплохо. Я научилась орудовать направленными на меня заклятьями, как мечом, вырванным из вражеской руки и отрубившим эту самую руку.
Поразмыслив еще, я пришла к выводу, что дремавшая во мне Сила может просыпаться и без помощи дохлого Оленя. Вряд ли недоброй памяти Эанке имела что-то общее с ройгианцами, и уж тем более их и близко не было, когда я защитила могилу Астена от лесного зверья. Видимо, когда я выходила из себя, заложенное во мне проявлялось вне моей воли и моего сознания. Как бы то ни было, отныне я не сомневалась, что в нужный момент помогу Рене, так как страх за него неминуемо превратит меня в страшное оружие. Не знаю, совладаю ли я с самим Ройгу, но и ему справиться со мной будет непросто. Вот бы научиться управлять живущей во мне Силой, вызывая ее по собственной воле! Не ждать же всякий раз визита через зеркало.
Увы! Когда на меня не покушались ройгианцы и я была спокойна, я превращалась в самую заурядную бабенку, с которой мог сладить кто угодно… Хотя что это я впадаю в самоуничижение? Эльфийские знания могут защитить очень даже неплохо, если, разумеется, вовремя заметить опасность… К тому же со мной Преданный, ишь как скребется в дверь… Сейчас сюда сбежится весь замок. Я впустила рысь и зарылась лицом в мягкую шкуру. Нет, пожалуй, не стану я убирать зеркало, это было бы трусостью. Я оторвалась от Преданного и подошла вплотную к стеклу. Из таинственной глубины на меня смотрело бледное лицо, обрамленное мокрыми слипшимися волосами. Красота, однако, неземная… А все же… Все же вправду ли мелькнул в зеркале Рене верхом на Гибе, а рядом Эмзар, Клэр и другие эльфы, или мне это почудилось?
Год от В.И.
Й день месяца Лебедя.
Червонный кряж
Из эльфов не погиб никто, однако ранены были многие, а трое весьма серьезно. Четверо Перворожденных — три женщины и один мужчина — все, как один, отрешенные и серьезные, занимались ранеными. В сражении они не участвовали — потерять целителей означало загубить впоследствии множество жизней. Это решение владыки Лебедей обсуждению не подлежало, а по прекрасным, нечеловечески спокойным лицам понять, как к этому отнеслись те, кого оно касалось напрямую, было невозможно.
Рене с трудом открыл казавшиеся неподъемными веки и столкнулся со взглядом Эмзара, видимо ожидавшего, когда герцог придет в себя.
— Я не был ранен, — эландец говорил уверенно и четко, хотя голова разламывалась на тысячи кусков.
— Нет, конечно, — эльф накрыл рукой ладонь Рене, — это отдача, бич всех магов. Ты сделал больше, чем можно было представить…
— Если я скажу, что не знаю, как у меня это вышло, и вряд ли смогу это повторить, вы мне не поверите?
— Отчего ж не поверим? — Эмзар пожал плечами. — Ты действительно ДУМАЛ, что ничего не знаешь, однако на островах тебя обучили гораздо большему, чем ты полагал, просто до поры до времени эти знания спали, так же как и вторая кровь.
— Вторая кровь, это еще что?
— По всему выходит, что в тебе сплелись две крови — наша и Ушедших. Иначе тебе вряд ли удалось бы оседлать Водяного Коня… Для нас он существо изначально враждебное, для смертных — сказка, да он их к тому же и в грош не ставит, в тебе же он признал хозяина. В тебе точно две крови, оттого и наши заклятья в твоих устах меняются до неузнаваемости — пламя становится черным, попутный ветер превращается в оружие. И еще… Овладевшая тобой Сила невероятно велика. Я помню Всадников Горды, то, что ты сотворил, по плечу разве что им… Я могу предположить лишь одно — некто невероятно сильный поделился с тобой своей мощью, хоть и не представляю как.
— Некто, — выдавил из себя улыбку Рене, — еще один некто. Великие Братья! У меня голова идет кругом от всех этих загадок. И не только от них, — адмирал, невольно сморщившись, прижал ладони к вискам.
— Да, тот, кто взялся тебе помочь, не рассчитал, — Эмзар покачал головой. — Сила, которой он тебя накачал, чуть тебя не убила. Второй раз тебе такого не выдержать. Что поделать, каждому положен свой предел, и смертным, и бессмертным. Даже могуществу Творца, и тому, видимо, есть границы…
— Именно! — Рене в последние дни почти забыл про Жана-Флорентина, а тот все это время просидел тихо, видимо не решаясь предъявить свою персону эльфам, но сентенция Эмзара оказала на философа то же действие, что свежий след на хорошую гончую. Даже недоверие, которое жаб питал к Дивному Народу, и то отступило перед возможностью бесконечного обсасывания эффектной, брошенной в сердцах фразы. — Однако, несмотря на изначальное неравенство возможностей, о котором упомянул повелитель клана Лебедя, — взахлеб начал жаб, — способность мыслящих существ поступать по своему усмотрению является неопровержимым доказательством того, что все создания, обладающие этой способностью, потенциально равны, и никто не может утверждать, что является выше другого только потому, что он родился в том или ином месте, в том или ином окружении и был изначально наделен теми или иными способностями…
— Разумеется, не может, — привычно согласился Аррой. — А теперь разрешите мне представить моего спутника.
— Андриаманзака-Ракатуманга-Жан-Флорентин, — учтиво произнес жаб, в порыве вежливости покинув свой золотой насест и поднявшись по руке Рене ему на плечо.
— Наслышан, — откликнулся эльф, тем не менее опустив подробности, к вящему разочарованию маленького философа. Второе разочарование, еще более горькое, заключалось в том, что оба — и Рене, и Эмзар — напрочь отказались обсуждать вопросы свободы воли и потенциального равенства перед Творцом всех наделенных волей созданий, сославшись на дела более неотложные. Жаб обиженно насупился, но с плеча не слез, намереваясь, видимо, при первой возможности вернуться к столь животрепещущей теме. Однако разговора не вышло — появившийся Нидаль, каштановые локоны которого скрылись под наложенной целителем серебристой повязкой, сообщил, что Клэр привез пленного.
Тяжело вздохнув и мысленно проклиная все на свете, Рене Аррой поднялся. Земля тут же мстительно покачнулась, желая уйти из-под ног. Тем не менее эландец отказался от помощи и пошел сам, гордо вскинув серебряную голову и надеясь лишь на то, что дорога не окажется длиннее его воли. Так и вышло, а открывшаяся взгляду адмирала сцена заставила забыть даже о больной голове.
Клэр стоял, опершись одной рукой о доходивший ему до пояса вросший в землю валун. У его ног лежал опутанный, как коконом, серебристой тонкой веревкой бледный всадник, лицо которого, искаженное страхом и ненавистью, было, однако, обращено не к эльфу, а к Гибу, стоявшему рядом в позе коня Императора-Победителя, занеся ногу со сверкающим прозрачным копытом над головой пленника.
— Похоже, они знают друг друга, — бросил Рене.
— Видимо. Жаль, твой вороной друг не может нам ничего рассказать. Или все же может?
— Нет, — авторитетно сообщил Жан-Флорентин, — в свое время род Гиба был лишен речи, потому что его предки оказались свидетелями великой тайны.
— Какой тайны? — быстро спросил Рене.
— Великой, — охотно пояснил Жан, — нет ничего надежнее заклятья, наложенного вовремя. Древние умели хранить свои секреты.
— Жаль только, если именно эту тайну нам придется выуживать из моря крови, — задумчиво проговорил Эмзар. — Что ж, попробуем поговорить с этим созданием…
— Гиб, отойди пока, — попросил Рене, — но недалеко, ты можешь нам понадобиться.
Водяной Конь, недовольно фыркнув, отступил на два шага и замер, вбирая ноздрями северный ветер.
— Ночью будет дождь, — сообщил жаб, — Гиб это чует. И я, разумеется, тоже. С севера идет сильная гроза. Лучше отсюда уйти, мне не нравится это место…
— Значит, уйдем, — не стал спорить Рене, — вот поговорим с этим красавцем и уйдем, — и, наклонившись над пленником, быстро спросил: — Кто ты? Кто вас сюда послал?
— Я — Оггу, — с вызовом ответил бледный. — И я больше ничего не скажу, я не разговариваю с предателями, потомками предателей и прихвостнями чужаков!
— Сильно сказано, — Рене машинально откинул белую прядь со лба, — что ж, раз ты не хочешь говорить, ты нам и не нужен. Гиб, иди сюда и покончи с ним.
Жеребец, одним прыжком оказавшись перед лежавшим пленником, вскинулся на дыбы, огласив окрестности коротким злобным ржаньем, и замолотил передними ногами по воздуху. Затем конь опустился на четыре ноги и принялся рыть копытами землю, стараясь, чтобы комья летели в сторону бледного. Погарцевав подобным образом некоторое время, Гиб решительно повернулся к извивающемуся пленнику черным блестящим крупом, занес заднюю ногу и медленно, по волоску, начал ее опускать.
Эльфы и Рене Аррой не отрываясь следили за расправой. Когда огромное копыто коснулось сероватых волос ройгианца, тот не выдержал.
— Я скажу, — это был умоляющий, задыхающийся от ужаса шепот, ничем не напоминающий прежний, высокомерный тон, — уберите его, убейте меня, иначе… Я буду, буду говорить.
Гиб обернулся, скосив зеленый глаз на Рене, и тот готов был поклясться, что конь смеется. Адмирал кивнул головой, и прозрачное копыто плавно поднялось вверх, а затем резко опустилось вниз. Конь с силой топнул о землю в волоске от головы Оггу, который, судорожно разевая рот, пытался отползти от своего мучителя.
— Да, похоже, это старая вражда, — пробормотал Рене, ни к кому не обращаясь, — итак, что ты можешь нам рассказать? Куда вы шли?
Год от В.И
Й день месяца Лебедя.
Большой Корбут
Орка даже не успела испугаться, когда Роман ее потянул в реку. Зная твердость своего дорожного товарища, девушка настроилась на длительный спор с упреками, поджатыми губами, перемирием, заключенным за обеденным костром, и решительной вечерней атакой. Она надеялась, что Роман в конце концов сдастся, но чтоб так сразу… Ледяная вода обожгла не хуже огня, но больше ничего неприятного не случилось. Орка с восторгом и удивлением наблюдала, как река расступилась, словно разрезаемая гигантским ножом, и они медленно опустились на каменистое дно. Справа и слева от них возвышались абсолютно гладкие и блестящие водяные стены из полупрозрачного зеленоватого камня, от которых веяло холодом и сыростью. Криза и Роман быстро шли по старой орочьей тропе, ставшей ныне речным дном, а сзади смыкался со странным глухим ревом пропустивший их поток. Сердце орки от восторга и благоговейного ужаса трепыхалось, как пойманная ласточка, а в голове осталось место для одной-единственной мысли, что, не встреть она прошлой осенью Романа, она так бы и осталась девчонкой с дикой заимки, никогда не узнавшей, сколь велик и невероятен мир. Путь по дну, однако, оказался недолгим, Роман резко дернул девушку за руку, ледяная вода вновь обожгла их и отступила. Орка и эльф стояли внутри Ночной Обители. Сзади грохотала река, а перед глазами рвалась ввысь темно-серая сверкающая башня. Это было царство камня, похожего на вороненую сталь, и лишь над головой сверкало ясное синее небо, по которому ползло одинокое облако, похожее на толстую собаку.
Роман и Криза дважды обошли башню кругом, все то же — ни двери, ни окна, ни хотя бы щели или выбоины.
— Бесполезно, — вздохнул бард. — Если вход был, то он где-то внизу…
— Нет, — покачала головой орка. — Дверь не знать даже жрец-старейшина. Говорить, сюда ходить лишь дети Инта. Мы не могем, я — простая орка, а ты — враг. Нас не пускать.
— Может, ты и права, — Роман задумчиво тронул отливающий металлом камень и отдернул обожженную руку. Перстень Проклятого горел и переливался всеми оттенками от алого до черного, а на месте, которого коснулась рука барда, обозначилась дверь. Тяжелая, украшенная изображением волка, задравшего морду к полной луне. Скрипнули петли, и тяжелая створка медленно отошла внутрь. Орка и эльф чуточку помедлили, переглянулись и одновременно шагнули вперед.
Помещение, в котором они оказались, было просторным, сухим и пыльным. В свете луны, падавшем через отверстие в потолке, вырисовывалась одинокая сероватая колонна в самом центре. Если снаружи Обитель Ночи казалась высеченной из цельной гематитовой глыбы, то внутри ее камень стен более всего напоминал известняк меловых гор Западного Атэва. И все. Ни ужаса, ни восторга башня не внушала, разве что… Эльф невольно вздрогнул, осознав, что внутрь они вошли в разгаре дня, когда никакой луны на небе и близко не было. Более того, после зимних снегопадов и весенних ливней башня-колодец должна была заполниться водой. За века здесь должна была скопиться уйма грязи и ила, но на пыльном полу не было ни капли, а стены излучали сухое тепло, словно в каменистой пустыне после беспощадного жаркого дня.
В глубине души Рамиэрль ожидал чего угодно: живых скелетов, невиданных чудищ, хитроумных ловушек, но не этой жаркой пустоты. Мгновенный взгляд на дверь, и новое потрясение — вход исчез, вместо него серела древняя неопрятная кладка. Время как бы замерло, а стук двух сердец казался нестерпимо громким. Роман и Криза не вдруг сообразили, что это башня начала пульсировать в такт человеческим сердцам. Эльф заметил отчаянный взгляд орки, устремленный на его руку, и обомлел. Камень кольца тоже пульсировал, попадая в такт биению башни, волны света захлестывали древнее сооружение.
Роман по наитию поднес подарок Проклятого к срединному столбу. Камень вошел в камень, словно в масло, и сразу же внутренность башни немыслимо изменилась. Призрачный свет по-прежнему дрожал на древних стенах, но вместо невзрачного серого столба возникла прозрачная колонна, отливавшая той чистой, холодной синевой, которой поражает небо на исходе дня в месяце Волка, той же синевой, что плескалась в глазах Астена и самого Рамиэрля. Затем сверкающую поверхность прорезала тонкая трещина, и колонна раскрылась, как раскрываются созревшие каштаны. Роман, как-то сразу позабыв о прижавшейся к стене Кризе, шагнул внутрь прозрачного столба и оказался… на заснеженной вершине.
Холода он не чувствовал, но вокруг, несомненно, лютовала самая прекрасная из всех виденных эльфом зим. Ночная Обитель, Последние горы, Тарра — все куда-то исчезло. Он был в ином мире, сверкающем и холодном.
Небо над головой казалось лиловым, а на горизонте, над сверкающими ледяными вершинами горной грядой сиял зеленый луч — последний луч уходящего дня. Медленно поднималась луна — огромная, серебряная, девственно чистая, лишенная уродливых серых пятен, так портящих лик ночной красавицы в мире Романа. Вокруг ночного светила кружили причудливые созвездия, а внизу расстилалась слегка холмистая равнина, укутанная снегом, игравшим в лунном свете немыслимыми бликами. Со своей вершины эльф разглядел несколько играющих волчьих пар. Звери свечой взмывали вверх, мягко приземлялись в пушистые сугробы, огромными прыжками носились по снежным склонам, оставляя цепочки синих следов. Иногда волки задирали головы вверх, и ветер разносил по ущельям торжествующий вой.
Несмотря на усталость и все ужасы последнего года, бард невольно залюбовался волчьими плясками. Слух Романа, однако, был не хуже звериного — какими бы легкими ни были шаги за его спиной, он их услышал и резко обернулся, схватившись за оружие. Из-за острой заледеневшей скалы вышел воин. Был он высоким и стройным, закованным в странную броню, словно бы сотканную из ночной синевы. Развевающийся плащ казался то черным, то начинал отливать холодной зеленью горных ледников. Рука незнакомца лежала на загривке огромного белого волка, послушно трусившего рядом. Но самым удивительным было узкое лицо пришельца, обрамленное темными волосами. Строгие черты могли поразить совершенством даже эльфа, а в синих глазах застыла вечность. Незнакомец с волком остановился в двух шагах от Рамиэрля. Какое-то время оба молча рассматривали друг друга. Первым заговорил пришелец:
— Приветствую тебя, потомок Ларэна, обладатель Ключа! Что же задержало тебя в пути?
Год от В.И.
Й день месяца Лебедя.
Северная Таяна
Эландский герцог так и не понял, почему в стане Ройгу его величали предателем. Врагом — да, в этом сомнений не было, но изменником?! Кому-кому, а бледной нечисти он никогда не присягал. Пленный об этом также ничего не знал. Злоба, впитанная Оггу с молоком матери, если, конечно, предположить, что у бледных всадников бывают матери, была намного старше его самого, но великой тайны, подобной той, что хранил в себе бессловесный Гиб, бледный не ведал. Зато он рассказал многое другое.
В ройгианской иерархии он и его товарищи были не последними, но и не первыми. Бледных всадников на самом деле называли «мечами тумана», что вызвало у Рене, не терпевшего громких и глупых названий, презрительную усмешку. Делом «мечей» было слепое повиновение, в котором они находили наслаждение. Поскольку каждый их день походил на другой, у них не было ни прошлого, ни будущего, а только настоящее. Смерть же для них была испытанием. Те, кто достойно умирал во имя Ройгу, выполняя приказ, возвращался на землю в новом качестве Охотника, а то и Ожидающего. Тот, кто перед смертью дрогнул, мог рассчитывать разве что на вторичное рождение и возможность искупить вину, если же кто-то из «мечей тумана» не справлялся со своей миссией, то рождался в шкуре «жнеца», а то и обычного человека, обреченного служить камнем, которым будет вымощена дорога, по которой пройдут последователи Ройгу. Самой же страшной была смерть от рук своры Омма, навеки ввергавшая несчастного в раскаленное царство этого страшного бога. Именно там и оказался бы Оггу, прикончи его Гиб. Неудивительно, что занесенное над головой пленника копыто заставило его разговориться…
Отряд, который уничтожили эльфы, был спешно направлен к границе после исчезновения очередной группы убийц, или, как выразился Оггу, «жнецов». Это было тем более неприятно, что Чаша вновь была опорожнена впустую у Горды и ее следовало наполнить до следующего полнолуния. «Жнецы» в Приграничье собрали обильную жатву, Малую Чашу наполнили почти доверху, оставалось влить в нее всего несколько капель, как вдруг все остановилось. Это настораживало, и к Явелле направили отряд, достаточный, чтобы справиться с небольшой армией. Они так торопились, что шли не таясь, обходясь без разведки, так как не рассчитывали встретить кого-то в этих краях. Разумеется, ближе к Чернолесью они стали бы более осторожными.
Оггу не сомневался, что исчезновение трех сотен «мечей тумана» заставит ройгианцев ответить ударом на удар…
Год от В.И.
Й день месяца Лебедя.
Арция. Мунт
Сомнений больше нет! Герика в Эланде, и, что хуже всего, девчонка на поверку отнюдь не та, кем ее считали. Уверенная в своей силе гордячка, как же она не походит на кроткое, запуганное создание, послушно выполнявшее волю каждого, кто брал на себя труд ей приказывать! Проклятье!!! Как он мог проглядеть перемены в собственной дочери! А может, никаких перемен и не было, и маленькая дрянь обвела вокруг пальцев всех — воспитателей, многочисленных женихов, бледных и, наконец, отца?!
Михай Годой предпочитал смотреть правде в глаза, сколь бы неприятна и унизительна она ни была. Это не доставляло удовольствия, но помогало выжить и добиться своего. На сей раз правда заключалась в том, что его кровь оказалась сильнее его же воспитания. Он растил рабыню, даже не рабыню, а безотказное орудие, а выросла ловкая, беспринципная, отчаянная интриганка! Михай был взбешен, огорошен и вместе с тем в глубине души… горд! Горд, что Герика была достойной дочерью, усвоившей отцовские уроки, хоть и не так, как ему хотелось.
Тарскому господарю казалось, что он наконец-то разобрался во всем. Каждый судит по себе… Если б он вовремя догадался поставить на место Герики себя, он бы не оплошал. Дочь, без сомнения, хочет того же, что и он, — власти и полной свободы. Пойми он это вовремя, девчонка бы стала прекрасной союзницей, а он позволил провести себя, как паршивого студиозуса! Но какова доченька! Выжидала, годами ходила не поднимая глаз и добилась-таки своего! А эти бледные поганки так ничего и не поняли, Годой рассмеялся зло и весело, вспоминая недоумение Союзников, сначала потерявших след беременной королевы, а затем узнавших, что Воплощения нет, зато есть Эстель Оскора, существо, обретшее могущество, равное могуществу Ройгу, могущество, которое будет расти столь же стремительно, как и силы возвращающегося бога!
Годой не сомневался — Герика знала о своем предназначении все. То ли сама догадалась, то ли Беата успела растолковать пятилетней дочери… Он слишком поздно понял, что жена становится опасной. Узнав, что за судьба уготована их единственной дочери, она набросилась на него, как очумелая кошка. Шрам, оставленный зубами отчаявшейся женщины, не зарос до сих пор… А если девчонка собралась отомстить за мать? Тогда с ней не договоришься! Но как же просто объяснялось ее поведение!
Она поняла, что тело Стефана избрали, чтобы в названное время зачать Воплощение, и очаровала принца, сыграв на своей несхожести с Мариной-Миттой. Но Стефан оказался обманкой, так же, как граф Гардани и этот проклятый Рене. Он как-то устоял против магии Ройгу, и все повисло на волоске. Астральное тело Ройгу оказалось запертым в теле Стефана, и как заперто! Сначала ему еще удавалось вырываться на свободу, но после того, как Рене приволок в Высокий Замок своего эльфа, ловушка захлопнулась окончательно. Воля Стефана была столь сильной, что древний Бог и смертный очутились в положении каторжников, скованных одной цепью.
Ройгу мог обрести свободу, лишь разрушив обретенную им смертную оболочку, вышедшую из повиновения. Но главным ударом стало даже не это, а то, что Стефан отказался от Герики, отдав ее собственному отцу. И опять эта маленькая дрянь оказалась на высоте. Она даже бровью не повела, продолжая играть в любовь со Стефаном, и при этом с готовностью отдалась эландскому герцогу. Видимо, уже тогда оценила его как будущего союзника.
А как ловко она с помощью Мариты отделалась от ставшего ненужным мужа и исчезла из Замка! Переждала где-то в Гелани, избавилась от ребенка, призвала на помощь Стражей Горды, спутала все следы и, наконец, во всей своей красе объявилась в Эланде. Что ж, Герика, а вернее, Эстель Оскора ясно дала понять, что понимает свою силу и любое магическое нападение будет ею отбито. Выходит, на первых порах сражаться с Эландом придется обычным оружием, а одолеть Рене Арроя без помощи магии будет непросто!
Тарскиец никогда не преуменьшал сил противника, даже, пожалуй, преувеличивал; он довольно быстро взял себя в руки и постарался взглянуть на создавшееся положение глазами игрока в эрмет.
Бледные и Герика, если все идет так, как он полагает, отныне свяжут друг друга. Магические удары лоб в лоб не принесут победы никому, разве что угробят добрую половину Благодатных земель, а это его не устраивает. Чтобы волшба принесла пользу, нужно использовать ее неожиданно, не там, где ее будут ждать. Значит, удар должен быть нацелен не против Герики, благо врагов у него хватает. Бледные слишком уповают на свое колдовство, которое сработает, только если будет пущено в ход в нужном месте и в нужное время. А до этого нужно разлучить Эстель Оскору с Рене, а Рене с Архипастырем.
Вряд ли девчонка рискнет напасть первой, да она и не сможет это сделать. Ее сила в способности отразить удар, так стена отбрасывает назад пушечное ядро, которое может прикончить тех, кто его послал. Пока против Герики не пущена в ход волшба, она должна оставаться простой смертной. Должна или остается? Годой дорого бы дал за ответ на этот вопрос. Знай тарский господарь о том, что случилось с Эанке, он не был бы столь оптимистичен, но нельзя знать все…
Пока же, оценив ситуацию, Михай пришел к выводу, что ему нужны военные победы, одержанные без помощи магии. Кроме того, необходимо превратить Арцию из захваченной страны в свою вотчину. Пусть ненавидят, лишь бы признали за хозяина. К тому же на одного ненавидящего всегда приходится десять лижущих хозяйскую руку и двадцать по-коровьи равнодушных.
Рене будет ждать нападения и готовиться отразить его. Вот и пусть ждет. Будет ему нападение, тем паче держать гоблинов в столице становится опасно. Чтобы полностью взнуздать Арцию, понадобится около года. Прекрасно! Пусть бледные разбивают башку о Явеллу, а Рене бодается с гоблинами, пока он, Михай, становится полноправным хозяином Арции. Нужно приструнить Церковь, отточить несколько своих собственных магических приемов и, когда все будет готово… В конце концов, к арцийскому трону он шел тридцать лет, что для него еще год или два! Благодатные земли того стоят, а его дочь… Если она поймет, что союз с отцом выгоднее игры с Рене, они договорятся, и тогда в их руках будет вся Тарра. Девчонка, обведшая вокруг пальца всех — и даже его! — стоит того, чтоб выказать ей свое уважение! Годой вспомнил кислую физиономию Союзника, нехотя сообщавшего ему о неудаче с Эстель Оскорой, и мстительно хихикнул. Так им и надо. Хотели получить его дочь тайком от него, вот и получили! Раз они признались ему в своей неудаче, сомнений нет: им нужна его помощь, а значит, какое-то время им можно доверять, и с них можно спрашивать…
Год от В.И.
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!