Константиновские церкви. — Латеранская базилика. — Древнейшая церковь Св. Петра

⇐ ПредыдущаяСтр 3 из 141Следующая ⇒

По преданию, император Константин основал в Риме следующие базилики: Св. Иоанна в Латеране, Св. Петра в Ватикане, Св. Павла за стенами, Св. Креста в Иерусалиме, Св. Агнессы за Номентанскими воротами, Св. Лаврентия за стенами и Св. Марцеллина и Петра за Porta Maggiore. Однако исторически ничего не известно о построении этих церквей и, вероятно, только базилика Св. Иоанна в действительности обязана своим возникновением Константину.

Жена Константина Фауста владела домами семейства Латерана, который происходил из древнего римского рода и обессмертил себя не какими-нибудь деяниями, а тем, что обладал огромным дворцом. Неизвестно, с какого времени здания Латерана стали собственностью императоров. Ту часть дома, которая называлась Domus Faustae, император отдал римскому епископу, и преемники папы Сильвестра жили в ней в течение почти тысячи лет. Посреди этих латеранских дворцов стояла древняя базилика, построенная Константином; уже поэтому она не могла быть большим зданием и включала в себе скорее три, чем пять кораблей, колонны которых были взяты из языческих храмов. Но о константиновской постройке мы не имеем теперь уже никакого представления, и до нас дошло сколько-нибудь ясное описание только нового здания, воздвигнутого при Сергии III в начале X века. Базилика была посвящена Христу и называлась базиликой Спасителя, и только после VI века она стала называться базиликой Св. Иоанна Крестителя. Ее называли также Константиновская базилика, по имени ее основателя, и Basilica aurea вследствие богатых ее украшений. В книге пап перечисляются многочисленные приношения, сделанные Константином этой церкви: золотые и серебряные изделия большого веса, чаши, вазы, канделябры и другая утварь, украшенная праземами и гиацинтами; но очевидно, что биограф Сильвестра включил в описание и все то, что накопилось Ценного в церкви в последующие столетия. Как мать христианских церквей, Omnium Urbis et Orbis Ecclesiarum Mater et Caput, базилика Константина ставила себя на первое место перед всеми другими церквями и даже заявляла притязания, что святость иерусалимского храма перешла на нее, так как кивот завета евреев сохраняется под ее алтарем. Тем не менее эта епископская церковь Рима, торжественным вступлением во владение которою каждый папа начинал свое правление, была отодвинута на второй план собором апостола Петра.

Совершенно неизвестно, при каком папе и при каком императоре была основана церковь Св. Петра; и только согласие всех преданий и все сведения, имеющиеся в Церковных актах и даже у самых древних писателей, заставляют прийти к заключению, что эта церковь возникла при Константине. Книга пап говорит, что этот император воздвиг ее в храме Аполлона по просьбе епископа Сильвестра и положил тело апостола в неподвижный гроб из кипрской бронзы. Ватиканский храм Аполлона известен только по преданию; но раскопки показали, что церковь Св. Петра была основана рядом с святыней, у которой совершались служения в честь Кибеллы; этот культ долее всего сохранился в Риме и продолжался в священном Ватикане еще тогда, когда Феодосии уже молился у могилы апостола. По преданию, Константин сам взял лопату в руки, начал копать землю под фундамент и, полный ми-рения, вынес 12 корзин земли в честь 12 апостолов. Нам неизвестно, был ли цирк Калигулы тогда уже разрушен или он разрушился только во время постройки базилики. Последняя была воздвигнута рядом с цирком и из его материала. Такое место было избрано для церкви апостола потому, что, по преданию, он был распят в этом цирке; так же оно было освящено для христиан мучениями, которым подвергал здесь верующих Нерон.

Базилика долго сохраняла свой первоначальный вид. В течение Средних веков она была расширена пристройками, но коренному переустройству не подвергалась; это было сделано уже Юлием II в начале XVI века. Древняя церковь имела в длину 500 пальм и в вышину 170 пальм; у нее было пять кораблей и один поперечный корабль, и оканчивалась она полукруглой трибуной, или абсидой. Перед входом в церковь находился атриум, или Парадиз, который имел 255 пальм в длину и около 250 в ширину и был окружен внутри колоннадой. В атриум вела широкая мраморная лестница. На площадке этой лестницы преемники св. Петра встречали преемников Константина, когда последние приходили молиться у гроба апостола или получать из рук папы императорскую корону.

Великая церковь строилась постепенно. Техническая сторона постройки была грубая и варварская; неотделанный фасад, абсида, наружные стены были построены из материала, взятого из других зданий; архитравы, лежавшие на колоннах, были составлены из старых обломков; сами колонны, числом 96, были античные колонны из мрамора и гранита, но имели неодинаковые капители и базы. Для порогов были взяты мраморные плиты из цирка, и на них можно было еще видеть остатки прежних надписей или языческих скульптур. Достойно удивления, что уже в самой древней базилике Св. Петра обнаруживается характер, свойственный поныне столь многим церквям Рима: язычество проступает в них заплатами из награбленного античного мрамора. Внутреннее пространство, в которое вели пять дверей пяти кораблей, было велико и производило внушительное впечатление. Из небольших полукруглых окон свет проникал в высокий, украшенный колоннами главный корабль и освещал необделанные стропила крыши; внизу он падал на пол, сложенный из кусков античного мрамора, и на голые и высокие стены, которые вначале не были украшены мозаикой. Главный корабль заканчивался величественной аркой, которая своей мозаикой, вероятно, напоминала, что надлежит проходить не аркой императоров, а аркой святых, перенесших кровавые битвы за веру. Дальше полный благоговения взгляд благочестивого христианина встречал алтарь, где над телом св. Петра возвышался небольшой храм из шести небольших порфирных колонн. Само тело находилось в золотом склепе, освещенном вечными лампадами, в том вызолоченном бронзовом гробе, в который оно было положено Константином. Биограф Сильвестра дает весьма важное по отношению к вопросу о постройке храма указание, что над гробом возвышался массивный золотой крест такой же величины, как гроб, и со следующими словами, вделанными в нем in niello:

Constantinus Augustus et Helena Augusta.

Hanc domum regalis simili fulgure coruscans aula circumdat.

Перспектива главного корабля заканчивалась абсидой, или полукруглой трибуной, составлявшей подражание тем трибунам гражданских базилик Рима, в которых находились кресло претора и места судей. Трибуна древней церкви Св. Петра была украшена символической мозаикой, представлявшей Константина, подносящего Христу и св. Петру изображение церкви. Здесь были начертаны древние стихи которые можно было прочесть еще в конце Средних веков:

Quod duce te mundus surrexit in astra triumphans

Hanc Constantinus Victor tibi condidit aulara.

Епископ Дамаз в 366 г. прибавил к базилике Св. Петра купель крещения, или баптистериум, мозаичную, но уже грубую, роскошь которой воспел Пруденций в нескольких стихах. Наряду с кратким описанием св. Павлиния, это единственные сведения, которые мы имеем о состоянии базилики при Гонории. Знаменитый епископ Нолы, такой же талантливой поэт, как Пруденций, принес в жертву языческую страсть к искусству, в которой он был воспитан, искреннему христианскому воодушевлению. Присутствуя при угощении бедных, которое, согласно шумному обычаю того времени, устроил в парадизе базилики богатый сенатор Алетий по случаю погребения своей жены Руфины, епископ в таких словах изобразил впечатление, произведенное на него церковью при этом случае: «Какую радость должен был почувствовать сам апостол, глядя на свою базилику, когда ты наполнил ее всюду несметной толпой бедных: и под высокой кровлей широкого и длинного среднего корабля; и вдали, где стоит апостольский престол, ослепляющий входящего в храм и вносящий в его душу радость; и там, где под той же кровлей, по обеим сторонам, простираются, как рук и, двойные портики; и там, где атриум переходит в притвор, где стоит купель, под сенью купола из массивной меди на четырех колоннах, которые мистически окружают источник воды, служащей для окропления рук и уст верующих. Такое украшение приличествует входу в церковь, так как уже перед дверьми должно быть явное указание на то, что происходит в церкви в священной тайне».

Около своего баптистерия епископ Дамаз поставил кафедру, которая, по преданию, уже со II века получила значение истинного престола Петра. Этот замечательный престол, древнейший трон, на котором восседали сначала скромные епископы, а затем могущественные папы, властвовавшие над землями и народами, существует поныне. В XVII веке Александр VII приказал вделать его в бронзовое кресло, которое было поставлено в трибуне собора на четырех медных фигурах отцов церкви. Во время юбилея апостола в июне 1867 г. престол этот был в первый раз по истечении двухсот лет вынут из своей оболочки и публично выставлен в боковом пределе. Это — древнее переносное кресло (sella gastatoria), сделанное из дуба, теперь уже сгнившего; в кресле заметны позднейшие поправки из акациевого дерева. Передняя сторона кресла украшена брусками из слоновой кости, на которых, в виде арабесок, представлены маленькие фигуры борющихся животных, кентавров и людей, и дощечками также из слоновой кости, на которых выгравированы изображения подвигов Геркулеса как символ геркулесовской работы древнего папства мировой истории. Первоначально этих дощечек не было на кресле; они явились, очевидно, уже позднее как украшение; некоторые из них укреплены даже кверху ногами. Нет сомнения, что эта знаменитая кафедра принадлежит если не апостольскому времени, то очень отдаленной древности. Мнение, что кресло это было Sella curulis сенатора Пудента, есть плод досужей фантазии.

В течение Средних веков вокруг собора Св. Петра постепенно создался как бы венец из часовен, церквей, монастырей и домов клира и пилигримов, и Ватикан стал священным городом христианства; но при Гонории к базилике примыкали немногие здания. Древнейшим из них был пристроенный к трибуне Templum Probi — надгробная часовня знаменитого сенаторского рода Анициев, раньше других в Риме принявших христианство.

Этот род был знаменит со времени Константина и, сравнительно с другими сенаторскими фамилиями, пользовался именно в последние времена римской империи такой славой, что даже еще в позднейшую эпоху Средних веков имя Анициев было окружено легендарным культом. Этот род в особенности содействовал христианской метаморфозе Рима. Владея самыми обширными латифундиями в Италии и во многих других провинциях империи, Аниции занимали высшие должности в государстве в продолжение более чем двух столетий. Они распались на несколько фамилий, как то: Алении, Авхении, Пинчии, Петронии. Максимы, Фаусты, Боэции, Пробы, Бассы и Олибрии были все из рода Анициев. В IV в. главой этого рода был Секст Аниций Петроний Проб, владевший несметными богатствами и достигший всех общественных почестей; в 371 г. он был консулом одновременно с императором Грацианом и 4 раза префектом; это был последний великий римский меценат. И он, и его жена Фальтония Проба, отличавшаяся большим умом, объявили себя христианами; само крещение Проб, бывший другом епископа Амвросия, принял незадолго до своей смерти.

Тело великого сенатора было положено его семьей в часовне, Templum Probi, еще раньше выстроенной им самим, в саркофаге, который сохранился доныне, так же как и более древний и более красивый саркофаг Юния Басса 358 г. Императорская фамилия так же воздвигла себе мавзолей рядом с собором Св. Петра. Вероятно, этот мавзолей был выстроен самим Гонорием, который велел похоронить в нем обеих своих жен, Марию и Термантию, дочерей Стиликона. Мавзолей не существует более, но в позднейшее время были найдены саркофаг и останки императрицы Марии.

В общем древняя базилика Св. Петра представляла при Гонории большое, вытянутое в длину здание со стенами, сложенными из кирпича, и с крестом на фронтоне; последний возвышался над двором, окруженным колоннами и походившим на монастырский двор. Видя эту некрасивую постройку, язычник-римлянин не мог не улыбаться тому, что она служит местом поклонения хранимому в золотом ящике телу еврейского рыбака, и не мог не сделать сравнения между ней и стоявшим вблизи мавзолеем императора Адриана, великолепной ротондой из двух ярусов колонн над кубической глыбой мрамора, украшенной статуями и, казалось, презрительно смотревшей на чуждую надгробную церковь. Находившийся поблизости цирк был разрушен; его развалины имели печальный вид каменоломен; рядом с христианской церковью, на разрушенном гребне цирка, возвышался еще высокий обелиск Калигулы. Таким образом, апостольский собор должен был производить на зрителя довольно странное впечатление, но для христианина этот собор был символом победы христианской религии, водворившейся на развалинах язычества. И уже при Феодосии старшем к Св. Петру направлялись толпы пилигримов, по преимуществу в июне, когда праздновалась память св. Петра и св. Павла. Как и ныне, путь пилигримов шел через мост Адриана, мост, по которому народы двигались больше, чем по какому-либо другому в мире. Но едва прошло еще столетие, и роскошные сооружения языческого Рима были забыты, а внуки тех римлян, которые со злобой смотрели ни возникавшую базилику, подымались на коленях по ее ступеням, чтобы повергнуться ниц у сверкающей золотом гробницы того галилейского рыбака, который в новом капитолии Рима, в Ватикане, стал более могущественным властителем мира, чем древний Зевс.

Древняя базилика Св. Павла. — Почитание святых в ту эпоху. — Св. Лаврентий extra muros и in Lucina. — Св. Агнесса. — 8. Crux в Иерусалиме. — Св. Петр и Св. Мария Maggiore. — Св. Мария в Транстеверине. — Св. Климент. — Вид Рима в V веке. — Контрасты в городе

По просьбе Сильвестра Константин воздвиг также базилику апостолу Павлу на расстоянии одной римской мили за стенами, на остийской дороге, где, по преданию, святой принял смерть, а по другому преданию, был погребен благочестивой матроной Люциной. Первоначально церковь Св. Павла была, по всей вероятности, простой надгробной часовней, которой император Константин не возводил. В 383 г. императорами Валентинианом II, Феодосием и Аркадием был издан приказ городскому префекту Саллюстию о сооружении более значительной и более блестящей базилики на месте старой. Феодосии начал сооружение новой базилики, а Гонорий закончил ее. Так как во время вторжения готов Алариха базилика Св. Павла уже была прекрасным храмом и была пощажена ими, то надо думать, что Гонорий окончил постройку базилики уже в 404 г.

Эта знаменитая церковь, превосходившая своей красотой базилику Св. Петра, была сходна с ней по плану. Она была еще больше и имела 477 футов в длину и 258 футов в ширину. В помещение церкви вело несколько дверей, и взгляд терялся в обширном пространстве ее величественных кораблей, которых было пять, отделенных друг от друга четырьмя рядами колонн. Последние, по 20 в каждом ряду, были взяты из древних зданий. Колонны не все были одинаковы (некоторые колоссальные капители были из штукатурки и варварской формы), но этот недостаток сглаживался числом колонн, их величиной и ценностью камня. В одном среднем корабле было 24 монолита из благороднейшего фригийского мрамора (павонацетто) и вышиной в 40 пальм. Строитель связал колонны арками, переходившими в высокие стены. Последние в местах над колоннами были украшены мозаикой, но поясных изображений преемников св. Петра еще не было; эти изображения принадлежат более позднему времени. Потолки кораблей блестели позолоченной бронзой, а пол и стены были из мраморных плит. Как в храме Св. Петра, средний корабль замыкался большой триумфальной аркой, покоившейся на двух могучих ионических колоннах. Сестра Гонория, Галла Плацидия, при папе Льве I украсила эту арку мозаикой. В середине ее помещалось гигантское поясное изображение Христа с посохом в руке, взирающего вниз на верующих с ужасающей суровостью, как бы требуя, чтобы христиане пали перед ним ниц во прах, и кажется, что только такое рабское приближение к себе может допустить этот лик Христа, напоминающий голову Медузы. По сторонам Христа видны апокалиптические символы четырех евангелистов; книзу от него — 24 старейших праотцев церкви, а по концам арки — св. Петр и св. Павел. Эта мозаика представляет первый образец в Риме того стиля, который зовется византийским. Но ошибочно считать, что искусство это ведет свое начало из Византии; оно было традиционным римским искусством, имело для воспроизведения более значительных фигур прообразы в термах и дворцах и, наконец, в отношении христианских идеалов искусства, свидетельствовало только об отсутствии грации и свободы в Условиях существования Рима. Триумфальная арка Св. Павла возвышалась над равным алтарем и над местом (confessione), в котором покоилось тело апостола в бронзовом гробу; за аркой видна была украшенная мозаикой трибуна; ее отделяло от арки обширное пространство поперечного корабля.

Убранство в храме Св. Павла было так же богато, как и в храме Св. Петра. Золото, серебро и драгоценные камни своим изобилием и сказочной роскошью возбуждали воображение христиан, а позднее не в меру пленяли фантазию восточных варваров. Поэт Пруденций видел базилику при Гонории в ее первом девственном блеске и так описывает ее:

«Там, в другой области, на левом берегу реки, где расстилается покрытая дерном равнина, остийский путь ведет к храму Павла. Королевским величием дышит это место; щедрый князь воздвиг храм и оделил его великой роскошью. Листами золота он покрыл стропила, и внутренность храма сияет от блеска золота, как будто восходит солнце. Он поставил четыре ряда колонн из паросского мрамора. И вот свод подымается в высоту, сверкая так же ярко и цветисто, как сверкает долина весенними цветами».

Таковы были три главных базилики Рима, которыми исторически начался ряд всех других. Важно отметить, кому были посвящены эти три церкви. Христос, св. Петр и св. Павел в средине IV века были главами римского культа, а оба апостола — патронами римской церкви; апостол Петр как основатель ее и первый епископ; апостол Павел как проповедник между язычниками. Первый представлял иерархическое начало христианской церкви в Риме, второй — ее догматическое начало. Поклонение Деве Марии в IV веке официально еще не было признано; святым также еще не было воздвигнуто церквей. Последние продолжали называться обыкновенно по имени учредителей их или строителей. Но все более распространявшееся почитание могил мучеников скоро привело к тому, что поклонение им было перенесено из катакомб в самостоятельные церкви в городе. Почившие проникли из полей внутрь стен и потребовали своих алтарей в городе; точно так же оказывалось необходимым противопоставить живым и многочисленным воспоминаниям язычества и языческим храмам не меньшее число церквей во всех местах обширного Рима. И таким образом древняя мифология скоро была вытеснена новой.

Св. Лаврентий был одним из первых мучеников, которые были почтены сооружением им базилик. Архидиакон, испанец по рождению, этот мученик принял смерть, согласно преданию, при Деции в термах Олимпии, на раскаленной решетке. Его могилу показывали в катакомбах Ager Veronus на Тибуртинской дороге; пилигримы из Тусции и Кампаньи посещали эту могилу, и она воспета испанским поэтом Пруденцием. Когда преследования против христиан прекратились, Лаврентию была воздвигнута в названных катакомбах базилика, — третья за воротами Рима, так как храм Св. Петра также находился вне города. В жизнеописании Сильвестра построение этой базилики также приписывается императору Константину; вначале она, конечно, была простой надгробной часовней, и уж позднее Секст III и Лев I украсили ее за счет Calla Placidia.

Большое почитание, которым пользовался св. Лаврентий, доказывается двумя церквями, которые уже в ранние времена были посвящены ему на Марсовом поле. Епископ Дамаз, будучи португальцем и потому близким к святому по своему происхождению, основал между 366 и 384 гг., неподалеку от театра Помпея, базилику S. Laurentius in Damaso. Вероятно, она находилась подле курии или атриума, в котором был убит Цезарь. С постройкой базилики могло начаться разрушение этого памятника. Древняя церковь, построенная Дамазом, была снесена только в конце XV века и заменена новым зданием внутри дворца вице-канцлера.

Еще до Гонория была построена базилика S. Laurentis in Lucina. Так как такого рода добавления — in Lucina, in Damaso и т. п. — обыкновенно обозначают имя основателя, то предполагают, что церковь эта была построена римской матроной. Другие полагают, что церковь названа так по имени храма Juno Lucina. Но такой храм на Марсовом поле неизвестен. Базилика находилась поблизости тех солнечных часов, которые были поставлены Августом вместе с обелиском, служившим указателем для них.

Находящаяся в катакомбах церковь Св. Агнессы, за Porta Nomentana, также существовала уже при Гонории и находилась над могилой этой мученицы, рядом с более древним кладбищем. Подле нее стоял круглый мавзолей, который долгое время принимался за храм Вакха, так как мозаика этого храма изображала сбор винограда; в действительности же этот мавзолей был надгробной часовней дочерей Константина, Елены и Константины. Первая была замужем за Юлианом, вторая — за Аннибалионом и затем за Цезарем Галлом. Аммиан Марцеллин называет ее злобно и преступной. В деяниях св. Агнессы, бессмысленном произведении, которое даже Бароний признал подделкой, эта Константина изображена святой девственницей. С XIII века она чествуется как св. Констанца. Большой порфировый саркофаг, найденный в вышеупомянутом мавзолее, стоит в настоящее время в Ватикане, рядом с таким же саркофагом матери Константина, Елены. Эта знаменитая императрица была погребена в трех милях за Пренестинскими воротами (Porta Maggiorе), на Via Labicana, точно так же в великолепной круглой капелле. Ее развалины можно еще видеть в «башне глиняных горшков» (Torre Pignatarra).

Предание приписывает благочестивой Елене первое основание базилики Santa Сrосе in Gerusalem. Здесь императрица должна была поместить часть найденного ею подлинного креста. Время построения этой очень древней и замечательной церкви неизвестно. Она была выстроена в пустынном и красивом месте Рима, в северо-восточном углу стен, возле Кастренского амфитеатра и неподалеку от бань Елены. Книга пап помещает ее в баснословный дворец Sessorium, по имени которого находившиеся недалеко от него Porta Maggiore назывались Sessoriana. Так названа была и сама церковь; но действительное название ее было Basilica Heleniana и Hierusalem. Так как она упоминается под этим именем в 433 г. при Сиксте III, то она уже должна была существовать при Гонории.

Последняя из перечисленных в книге пап церквей Константина была церковь двух святых, Петра Exorcista и Марцеллина. Она стояла на Via Labicana, у камня, отмечавшего третью милю, на месте «ad duas Lauros», где находилась императорская вилла, неподалеку от так называемого мавзолея Елены. Она была в катакомбах; предание приписывает постройку ее Константину в виду близости ее к названному памятнику Елены.

Все эти древние базилики, большей частью церкви катакомб, помещались за воротами или на окраинах Рима. Но постепенно христианство все более и более приближалось к центру города, и уже в последнем году царствования Константина оно водворилось у Капитолия, если верны указания, что епископ Марк основал базилику в честь евангелиста того же имени. На соборе Симмаха в 499 г. она значится как титул (titulus).

Не подлежит сомнению раннее возникновение одной из самых красивых базилик Рима — базилики S.-Maria Maggiore на Эсквилине, которая была построена епископом Либерием между 352 и 366 гг. возле съестного рынка Ливии. По преданию, основанию этой церкви предшествовало видение. Богатый патриций Иоанн видел во сне, в ночь на 4 августа, Деву Марию, которая велела ему воздвигнуть ей базилику в том месте, где он утром увидит только что выпавший снег. Иоанн поспешил пойти к Либерию и рассказал ему о своем видении; последний сообщил ему, что и он видел точно такой же сон. И чудо свершилось. Либерии приказал начертить на свежем августовском снеге план базилики, на построение которой патриций дал средства. История поясняет это сказание. Базилика была памятником Никейского Символа веры и ортодоксального учения Анастасия, из-за которых Либерии сам был в изгнании в течение двух лет. Поклонение же Богородице в IV веке еще не было общепризнанным и оно получило такое значение только после 432 г., когда Сикст III вновь построил Basilica Liberiana, украсил ее мозаикой и уже прямо посвятил ее Богоматери.

Прекрасная базилика S. Maria in Trastevere, названная по имени епископа Каликста I, была выстроена или вообще основана Юлием I между 337 и 354 гг. Когда она была посвящена Марии, не известно; свой современный вид она получила только при Иннокентии II.

Еще замечательнее церковь Св. Климента, древняя базилика между Латераном и Колизеем, о которой говорит уже Иероним в конце IV века. Она была посвящена тому знаменитому епископу, который был вторым или третьим преемником апостола Петра на римском престоле. Что она возникла первоначально из помещения, в котором консул Климент имел обыкновение собирать верующих, не может быть доказано. Ни одна из церквей Рима по местоположению своему не заслуживает внимания в такой степени, как эта церковь, так как на том месте, на котором она была построена, имеются памятники различных эпох. Глубоко под церковью лежат огромные глыбы туфа какого-то древнего здания, принадлежащего времени если не царей, то республики. Над этими глыбами подымаются постройки императорской эпохи. Раскопками, кроме того, выяснено, что первоначальная, самая древняя, церковь Св. Климента была воздвигнута на древнем святилище Митры. После того как древняя базилика, которую знал Иероним, с течением времени погибла, над нею в Средние века была выстроена другая; ее устройство, хотя в ней неоднократно производились изменения, еще и в настоящее время дает самое наглядное представление о древних базиликах.

В V веке возникли еще другие церкви и, если мы до сих пор не упоминали о таких церквах, которые были основаны на развалинах древних храмов, то во вторую половину V века мы будем иметь возможность указать на существование многих из них. Язычество тогда уже пало в Риме; город был проникнут культом новой религии и находился под властью выработанной системы церковного управления, во главе которого стоял высокочтимый епископ. Однако Рим выглядел еще совсем языческим городом; его архитектурная роскошь еще сохранялась; его бесчисленные памятники стояли твердо; невзрачные же христианские базилики были едва заметны среди множества древних зданий: более значительные базилики находились за стенами города или на окраинах его, а менее значительные были разбросаны по разным местам.

Но тем, кто посещал Рим в начале V века, не могло не овладевать тяжелое чувство. Казалось, оцепенение смерти охватило весь город; он пустел, как бы под страшным проклятием. Все сооруженные римлянами и поднимавшиеся ввысь здания были уже только мертвым величием мертвого камня; они были покинуты, замкнуты и уже не возбуждали ничьего внимания и ничьего поклонения. Христианство, овладев великим городом, не могло вовлечь в свою новую жизнь это наследство, полученное от предков. Оно оставило не тронутыми, в развалинах, великие памятники древней культуры, красоты и полноты древнего искусства, работы и радости веков и воспользовалось лишь кое-где тем или другим храмом, некоторыми колоннами да мраморными обломками. История не знает другого примера такого отчуждения человечества от культуры, вполне еще сохранившейся. Рим наполовину был уже призраком; этот чудесный мир был беспощадно осужден на медленное умирание. Четыреста храмов, вид которых внушал христианам ужас и ненависть, были покинуты и стояли пустыми; вследствие распадения гражданской жизни вскоре наступило и безграничное запустение великолепных дворцов и терм, театров и ристалищ. Рим в одних частях своего тела разлагался и в то же время воскресал в других частях; древний город не отделялся от нового, и оба оставались перемешанными друг с другом. Этот яркий контраст смерти и жизни, язычества и христианства, которые вели между собой борьбу, вступали в сочетание и создавали удивительное двойственное существование, начался со времени Константина; и он еще не исчез и в наши дни. Развалины имеют здесь свою историю так же, как церковь и папство, которое на обломках цезаризма овладело политическим духом римского мирового могущества, и мы еще увидим тень Древнего Рима среди его граждан даже в позднейшую эпоху Средних веков. Язычество с его государственным устройством, религией и космополитической культурой было слишком могучим общественным строем, чтобы он мог миновать, совершенно не оставив по себе никаких следов. Продолжали существовать не только развалины памятников, но и остатки нравственного строя. Римский народ сохранял свою античную природу во все века. Мы можем сказать, что римляне после того, как победа христианства была давно уже решена, помогли созданию мирового могущества папства, видя в этом могуществе величие древнего Рима.

Гений древности продолжал жить в церкви и ее величественном культе. В каждую эпоху, даже во времена самого глубокого упадка, в истории Рима мы чувствуем дыхание этого гения, сказавшегося хотя бы только смутным стремлением злополучного потомства к древнему могуществу, никогда не умиравшим благоговением к величию предков и вновь пробудившейся мечтой о возможности восстановления римской империи. С концом же Средних веков этот языческий гений в блестящей форме Возрождения неожиданно вновь явился победителем над христианством.

Описав вид города при императоре Гонории, я начну V веком историю долгого и отчасти темного существования Рима в Средние века.

Глава III

Въезд императора Гонория в Рим в конце 403 г. — Резиденция императора. — Дворец цезарей. — Последние игры гладиаторов в Амфитеатре. — Отъезд Гонория в Равенну. — Нападение варваров Радагеса и поражение их. — Падение Стилихона

Читателю известны условия, в которых находилось римское государство в начале IV века. С той поры, как оно разделилось на западную и восточную половину и неудержимый поток переселявшихся народов стал прорываться через границы, которые защищались только слабыми легионами, это великое государство все более и более падало. Сам Рим уже не был больше местом пребывания западных императоров, избравших своей резиденцией Милан. Римляне, страшившиеся вторжений сарматов и германцев и лишенные отсутствием императорского двора обильных источников своего благосостояния, не переставали умолять своих немощных государей о возвращении в город, которому грозило полное запустение; так точно почти тысячу лет спустя потомки этих римлян осаждали пап просьбами покинуть Авиньон и снова перенести престол в умирающий город.

Юный Гонорий уступил призыву народа и в конце 403 г. совершил свой торжественный въезд в город. К этому времени Верхняя Италия была освобождена от готов, проникших в нее из Иллирии в первый раз зимой 400 г. под предводительством страшного Алариха. Стилихон, министр, генерал и тесть императора, кровавыми битвами при Вероне и Полленции в 402 г. устранил грозившую Риму опасность быть завоеванным готами, и Гонорий, таким образом, мог покинуть Равенну и отпраздновать десятилетие своего правления, свое шестилетнее консульство и победы, которыми был обязан своему великом у полководцу. По происхождению своему Стилихон был варваром, достиг власти при дворе Феодосия и был женат на Серене, племяннице этого императора. Это был первый германец, своими выдающимися способностями достигший высокого положения.

Со времени триумфального шествия Диоклетиана и Максимиана в 303 г. город не видел ничего подобного. Тогда, на высоте своего всемирного могущества, город праздновал победы над далекими народами Персии, Африки, Британии и Германии; в настоящее время празднество не столько льстило гордости, сколько отвечало радости освобождения от нашествия врага. Это было последним зрелищем императорского триумфа, которое видел Рим. Поэт Клавдиан оставил красноречивое описание путешествия императора, его въезда в город и празднеств, которые были даны в честь императора. Переживший страх Рим, казалось, был украшен, как невеста, которая спешит навстречу долгожданному освободителю, но эта невеста была уже стара и супруг бессилен.

Гонорий проследовал через Мильвийский мост, имея возле себя, на своей победной колеснице, Стилихона, и медленно продвигался вперед через воздвигнутые ему триумфальные арки; всюду раздавались в честь то юного Августа, то великого героя торжественные клики народа, который занял все дома улицы Капитолия и Палатина и поместился даже на крышах домов. С детским изумлением взирал народ на необычное зрелище, которое представляли толпы воинов, большей частью варваров, их развевающиеся знамена с драконами, стальные панцири, яркие и украшенные павлиньими хвостами шлемы. Императора встречало все население города; но милостивый император не дозволил, чтобы впереди его, колесницы, как то было в старину, рабски шел пешком сенат. Нетрудно представить себе, с какой горечью те сенаторы, которые еще оставались язычниками, вспоминали прошлое, когда императоры по триумфальной дороге направлялись к Капитолию Зевса, и с каким негодованием эти сенаторы мысленно посылали проклятия христианским священникам, которые с епископом Иннокентием во главе, с хоругвями и крестами шли навстречу Гонорию. Римский епископ уже тогда по своему положению внушал к себе почтение; но все-таки он был не больше как священником, назначался императором и был его смиренным подданным. Точно так же не было еще известно различие между церковью и государством, духовной и светскою властью. Значительная часть римского народа была еще язычниками; даже среди приближенных императора и занимавших высокие государственные посты были люди и старой, и новой веры, и язычники, и христиане. Кроме того, в Риме были ариане. Состоявшие на императорской службе германцы почти все без исключения держались арианской веры. Было бы ошибочно предполагать, что Рим с той поры, как он был покинут императорским двором и стал местом распространения христианской религии, представлял зрелище полного запущения. Если храмы и были пусты, то не были пусты театры и ристалища, и еще того менее — огромные и великолепные дворцы, в которых продолжали жить утопавшие в роскоши патриции.

Гонорий поселился во дворце цезарей, и пестрые толпы императорского придворного штата снова наполнили мраморные залы Палатина. Уже целое столетие Палатин оставался покинутым; за это долгое время он только два раза служил временным помещением для императоров, когда они, приезжая из своих далеких резиденций, посещали Рим. Лишенный Константином некоторых своих лучших украшений, отправленных в Византию, этот огромный дворец уже походил на дом, в котором все жильцы умерли и который поэтому стал приходить в упадок. «Но ныне (это льстивое изображение придворного поэта Клавдиана, еще язычника) древний дворец цезарей снова получил свой прежний вид, и Палатин в радости, что Бог снова поселился в нем, внял мольбам народов и дал им оракулов, более могущественных, чем дельфийские, — и снова вокруг статуй зацвели лавры!»

Гонорий оставался в Риме целый год. В Большом Цирке были устроены для народа игры, ристалища на колесницах, охоты на животных, пиррические танцы с оружием. Но язычники Рима обманулись в своих ожиданиях прежних игр в их древней форме и роптали, что даже бой гладиаторов был запрещен, к чему христианский поэт Пруденций настоятельно приглашал императора незадолго до его триумфа. Эти ужасные кровавые зрелища осудил уже Константин эдиктом 325 г., но мог только временно приостановить их; при преемниках же его они все-таки устраивались. По свидетельству древнего историка церкви, конец этим жестоким забавам был положен благодаря самопожертвованию одного смелого монаха. Этот монах, Телемах, бросился однажды на арену в толпу разгоряченных гладиаторов, к их полному изумлению, и, воодушевленный благородным порывом, стал удерживать их от убийственной борьбы; возмущенные зрители побили благочестивого ревнителя камнями. Однако Гонории приказал включить убитого в число мучеников и запретил навсегда бой гладиаторов. Эта легенда прекрасна, и можно только желать, чтобы она была правдива, ибо из всех древних игр, которым был положен конец христианством, нет ни одной, прекращение которой послужило бы к чести человечества больше, чем прекращение боя гладиаторов. Но мы не имеем, однако, никаких точных сведений о времени, когда окончательно оставлена была эта языческая забава. С той поры уже не слышно было ничего более о бое гладиаторов в амфитеатре Тита. И только игры борцов да охота на диких зверей сохранялись еще более чем столетие.

Сам Гонорий не чувствовал себя в Риме как дома; каменное великолепие города могло удручать его и наводить на него скуку. По всей вероятности, уже в конце 404 г. его погнала из Рима весть о новых надвигающихся толпах варваров. И он поспешил обратно в укрепленную Равенну, которая была окружена болотами. Здесь он устроил свою резиденцию и оставался в ней в безопасности в то время, когда 200 000 кельтов и германцев под предводительством Радагеса перешли Альпы и стали опустошать Верхнюю Италию. Стилихон напал на эти орды при Флоренции, которой они уже достигли, производя всюду страшные опустошения. В короткое время он уничтожил их и еще раз спас Рим от угрожавшей ему гибели.

Благодарные римляне поставили герою статую из меди и серебра у ростр и воздвигли триумфальную арку императорам Аркадию, Гонорию и Феодосию. То был последний почет, оказанный Стилихону; уже в августе 408 г. он пал жертвой дворцовых интриг и своих сношений с королем вестготов Аларихом, о характере которых история сохранила, однако, лишь сомнительные сведения. Аларих, смелый предводитель готов, происходивший из уважаемого рода, еще будучи юношей, полакомился с нравами римлян и их воинским искусством, и за свои отважные подвиги получил почетный титул Bakes (смелый), который остался за его родом, наряду с родом Амалов, самым знаменитым в готском народе.

В последние годы царствования императора Феодосия мятежный готский народ провозгласил Алариха своим королем. Одну за другой опустошал Аларих провинции, лежавшие к югу от Дуная, проник в Пелопоннес и обратил несчастную греческую страну в пустыню. Многие города и знаменитые храмы были обращены в груды развалин, и только Афины, как гласит прекрасная легенда, были спасены тенью Паллады и Ахиллеса. Стесненный Стилихоном в узких проходах

Аркадии и близкий к гибели, этот страшный воин сумел счастливо выйти из своего отчаянного положения, и вскоре затем, благодаря интригам врагов Стилихона при византийском дворе, был назначен генералом Иллирии и признан союзником Восточной империи. После того он повел свой народ в Италию, откуда после битв при Полленции и Вероне в 402 и 403 гг. должен был снова уйти назад в придунайские страны. Тайные переговоры и обещания Стилихона побудили Алариха отказаться от союза с Восточной римской империей и поступить на службу Риму. Согласно договору, Аларих остался в провинции Иллирии, которую Стилихон надеялся отнять у Восточной империи, но затем неожиданно вновь двинулся к границам Италии и потребовал у Гонория вознаграждения за свои походы и за то, что он не пойдет дальше Эпира. Император находился тогда опять в Риме, и Стилихон явился из Равенны, чтобы вести переговоры. Сенат, которому честолюбивый полководец вернул некоторое значение, чтобы создать себе опору, был созван во дворце цезарей. После того как Стилихон изложил требования Алариха и настаивал на принятии их, решено было уплатить королю готов сумму в 4000 фунтов золота. Тогда Лампадии, самый уважаемый человек в сенате, возмутился таким позорным согласием на уплату дани и воскликнул: «Это договор не о мире, а о рабстве!» Испуганный своею смелостью, благородный сенатор бежал искать спасения в ближайшей христианской церкви. Случай этот получил известность и дал перевес врагам Стилихона. Национально-римская партия, которая ставила себе задачей удалить от римского двора вторгавшихся в него варваров, добилась наконец падения великого мужа. Императору было внушено, что Стилихон вместе с Аларихом, своим союзником, поклялся свергнуть императора с трона, чтобы возложить корону на свою собственную голову или на голову своего сына, и судьба Стилихона была решена. Спасаясь от преследователей, этот последний римский герой искал защиты у алтаря одной из церквей в Равенне и, когда его изменнически выманили из церкви, мужественно склонил свою голову под меч палача. Это было в 408 году.

Римляне не без удовольствия узнали о гибели великого полководца, которому были обязаны своим спасением от варваров. Язычники ненавидели в Стилихоне христианина, который сжег книги сивилл; христиане же ставили ему и его сыну Евхерию в вину их тайное расположение к служителям языческих богов. Статуи Стилихона были низвергнуты, но в то время, когда евнухи показывали римлянам окровавленную голову молодого Евхерия, последние уже предчувствовали, что ожидает их самих.

Аларих идет на Рим в 408 г. — Демон Алариха. — Предчувствия падения Рима. — Первая осада. — Посольство римлян. — Тусцийское язычество в Риме. — Выкуп за снятие осады. — Гонорий отвергает мир. — Аларих во второй раз перед Римом в 409 г. — Контр-император Аттал. — Поход Алариха в Равенну. — Он в третий раз становится лагерем перед Римом

Для короля готов Алариха едва ли было основание горевать о позорной смерти своего давнего врага, хотя бы у Алариха и была даже надежда поделить с ним восток и запад. Теперь уже не существовало единственного противника, который превосходил Алариха своими силами, прогнал его из Италии и обрек на бездеятельность, продолжавшуюся пять лет. Смерть Стилихона сделала Алариха повелителем судеб Рима. Решив еще раз попытать свое счастье, Аларих проник из Иллирии в Верхнюю Италию, куда его звали и друзья Стилихона, желавшие отомстить за его смерть, и ариане; отказ же в уплате договорной дани был достаточным для самого Алариха предлогом, чтобы нарушить договор. Какой-то демон, как говорит предание, не давая покоя Алариху, гнал его идти войной на Рим. Один благочестивый монах поспешил навстречу ополчившемуся королю варваров и заклинал его пощадить город и отказаться от чудовищного дела, им предпринятого. Гот ответил монаху: «Я поступаю не по своей воле; какое-то существо не дает мне покоя, мучает, гонит меня и взывает: иди и разрушь Рим!» Иероним и Августин полагают, что демон Алариха был указанием Бога, который хотел наказать развращенный Рим за его грехи. И кто мог бы не признать исторической силы в неудержимом влечении, которое толкало Алариха совершить неслыханное дело? Мысль о том, чтобы покорить вечный Рим, который еще никогда не был побеждаем врагом, должна была казаться человеческому уму чем-то ужасным, и в то же время она должна была производить чарующее действие на честолюбивого варвара. С военным походом Алариха началось завоевание обессиленной германскими народами Италии; тогда-то впервые германцы вышли из беспорядочного существования, движимого бессознательными естественными силами, и вступили в круг закономерно развивающейся культуры; но это же событие было вместе с тем и концом Римской империи. Аларих прежде всего мог надеяться, что с покорением Рима политические условия Италии будут глубже потрясены; но он, конечно, не мог рассчитывать стать властителем на сколько-нибудь продолжительное время, так как у него самого не было опоры ни в каком государстве, ни в каком городе, и не было тех вспомогательных средств и связей, какие некогда были в распоряжении Пирра и Аннибала.

Город все еще был средоточием всякой цивилизации, палладиумом человечества. И даже тогда, когда Рим перестал быть местопребыванием императора и высших государственных властей, он все-таки оставался идеальным центром империи. Уж одним своим именем, глубоко чтимым всеми людьми, Рим представлял определенную силу. Слова «Рим» и «римское» служили выражением мирового распорядка. Несмотря на то что Рим постепенно, жестокими войнами, подвел под свое иго так много народов, он не возбуждал в них ненависти; все покоренные Римом народы и даже варвары с гордостью называли себя гражданами Рима. Только фанатики-христиане могли чувствовать ужас к этому городу как месту служения языческим богам; апокалипсис предсказывал падение этого огромного Вавилона, напоившего все народы вином наслаждения. Книги Сивилл, возникшие в Александрии при Антонинах, предвещали, что город падет после того, как придет антихрист, и обещали, что он появится скоро; антихрист должен был явиться в образе возвращающегося перед концом мира истребителя христиан и матереубийцы, чудовища Нерона. Палладиум Рима утратит тогда свою силу; но с течением времени могущество Рима и славных латинян восстановится силой Христа. В противность Вергилию, Церковные отцы Тертуллиан и Киприан утверждали, что римское государство, так же, как и предшествовавшие ему царства персидское, индийское, египетское и македонское, ограничено во времени и идет к концу. Предание гласило, что Константин основал новый Рим у Босфора по настоянию оракула, так как Древний Рим не мог быть спасен от гибели, на которую был осужден.

Движение сарматских и германских народов к границам империи в IV веке придало правдоподобие всем этим предсказаниям, и ожидание гибели помогло распространению панического страха, что город должен подпасть власти варваров, о которых в особенности христиане полагали, что они сожгут Рим так же, как были сочлены Ниневия и Иерусалим. Нет ничего удивительного в том, что уже при Константине услышан был голос, возвестивший гибель мира, которая должна наступить, когда падет Рим. «Когда эта глава земного шара, — говорил оратор Лактанций, — падет и будет объята пламенем, как предсказывают Сивиллы, кто усомнится тогда, что наступит конец и всему человеческому бытию и миру? Ибо этим городом держится еще мир, и мы должны усердно молить Небесного Бога, если воля Его не может быть иной, чтобы не раньше, чем мы думаем, явился тот достойный проклятия тиран, который совершит это злодейское дело и погасит свет, с исчезновением которого погибнет и сам мир».

С вступлением готов в Италию все эти страхи приняли определенную форму. Повествование Клавдиана о готской войне носит на себе некоторые черты глубокой скорби, с которой было связано предчувствие неизбежной погибели. «Восстань, — так взывает поэт, — достойная мать, освободись от унизительного страха старости, о город, равный по возрасту полюсу! Только тогда неумолимая Лахезис предъявит тебе свои права, когда Дон будет омывать Египет и Нил — Меотийское болото!» Но эти смелые восклицания были только вздохами отчаяния. Как только Аларих двинулся, панический ужас овладел Римом, и сам Клавдиан превосходно изобразил это. Едва в 402 г. король готов приблизился к По, как римлянам представилось, что они уже слышат ржание коней варваров. Начались приготовления к бегству на Корсику, в Сардинию и на греческие острова, с суеверным страхом стали рассматривать затмившийся месяц и рассказывать о страшных кометах, о сновидениях и различных ужасных знамениях, и казалось, что наступило время сбыться древнему предзнаменованию, по которому 12 коршунов Ромула означали 12 веков существования города. Когда-то Стилихон спас Рим, но его уже не было, и генералы Гонория, Туртелио, Варанес и Вигилантий не были способны заменить гений Стилихона. Исходя из гордого чувства величества, но не из сознания силы империи, равеннский двор отверг мирные предложения Алариха и его скромные требования денежного вознаграждения. Двор чувствовал себя в безопасности среди адриатических болот и предоставил Рим его собственной участи. Теперь Рим не был больше средоточием государственной власти, и эту власть не могли поразить покорение и падение Рима, «ибо Рим был там, где был император».

Король готов уже перешел По у Кремоны; всюду опустошая страну, он прошел через Болонью к Римини и, не встречая сопротивления, спустился по Фламиниевой дороге. Затем он обложил стены Рима густыми толпами скифских всадников и массами своего пешего готского воинства, жаждавшего крови и добычи.

Аларих не предпринимал никакого штурма города и только окружил его. Перед каждыми главными воротами Аларих поставил отряды войск, отрезал всякое сообщение города со стороны как земли, так и Тибра, и выжидал неизбежных последствий принятых им мер. Римляне укрылись за вновь укрепленными стенами Аврелиана и надеялись устрашить врага видом окровавленной головы знатной женщины. Серена, несчастная вдова Стилихона, племянница императора Феодосия, так как она была дочерью его брата Гонория, жила в смертельном страхе в своем дворце в Риме; при ней находилась ее дочь Термантия, которая была возвращена в Рим евнухами, когда Гонории отказался от нее. Термантия была взята Гонорием замуж после того, как ее старшая сестра Мария умерла и когда сама она едва вышла из детского возраста. Сенат подозревал, что Серена призвала готов к Риму из мести и действовала в согласии с ними. Он приговорил ее к смерти от руки палача. Принцесса Плацидия, сестра Гонория и по Феодосию тетка Серены, имевшая тогда 21 год, дала свое согласие на это позорное убийство. Плацидия жила во дворце цезарей; в Риме жили тогда еще и другие женщины императорского рода, ставшие вдовами, а именно: Лэта, бывшая супруга императора Грациана, и ее старая мать Пизамена. Однако сенат обманулся в своей безумной надежде, что готы после смерти

Серены откажутся от намерения войти в город и снимут осаду. В Риме начали господствовать голод и чума. Благородные Лэта и Пизамена продавали свои драгоценности, чтобы удовлетворить нужды народа.

Охваченный отчаянием сенат послал наконец в лагерь готов для переговоров о мире испанца Базилия и трибуна императорских нотариусов Иоанна. Посланные, свидевшись с королем, объяснили ему, что, в случае если король предъявит чрезмерные требования, великий римский народ, привыкший к войне, готов выдержать отчаянную битву. «Траву, — ответил на это Аларих презрительно и насмешливо, — тем легче косить, чем она гуще». Он потребовал выдачи всего золота всех ценных вещей и всех рабов варварского происхождения. Тогда один из посланных спросил короля: «Что же думает он оставить римлянам?» «Их жизнь», — был ответ.

В этом безнадежном положении древнеримская партия прибегла к помощи мистерий в честь низверженных богов. Старцы из Тусции, опытные в предсказаниях, искусстве их родины, и призванные, вероятно, префектом города, предложили освободить Рим от врага заклинаниями. Благодаря этим заклинаниям, как говорили авгуры, враг будет поражен молнией; но для успеха заклинаний сенат должен по древнему обычаю принести торжественные жертвы в Капитолии и в других храмах. Рассказывающий об этом языческий историк Зосим утверждает даже, что сам епископ Иннокентий допустил обратиться к этим авгурам, хотя и не одобрил этого. Тот же историк беспристрастно свидетельствует, что язычество оказалось уже умершим в Риме, так как никто не отважился присутствовать при жертвоприношениях; кудесников отослали домой и перешли к более действительным мерам.

Второму посольству Аларих объявил, что он удовольствуется уплатой ему 5000 фунтов золота и 30 000 фунтов серебра; кроме того, он требовал 3000 штук окрашенного пурпуром сукна, 4000 шелковых одеяний и 3000 фунтов перца — все это отвечало потребностям варваров. Для уплаты большой суммы наличных денег оказалось недостаточно принудительного налога; поэтому обратились к драгоценностям, хранившимся в закрытых храмах, и стали плавить золотые и серебряные статуи, что доказывает, что в Риме было еще достаточно ценных статуй. Из числа этих попавших в плавильную печь ценностей Зосим сокрушается более всего о национальном изображении Доблести, вместе с которым погибли у римлян последние остатки храбрости и добродетели.

Как только Аларих получил потребованную им денежную сумму, он позволил голодным римлянам выходить через некоторые ворота, устроить трехдневный рынок и доставлять продукты через гавань. Сам он отошел и разбил лагерь в Тусции. Он увел с собой не менее 40 000 варваров-рабов, мало-помалу перебежавших к нему из города и его роскошных дворцов. Аларих ждал ответа двора из Равенны, куда отправились посланные сената, чтобы представить императору условия мира и союза. Гонории или его министр Олимпий отказались от этих условий, хотя требования Алариха не были чрезмерно велики. Он обещал удовольствоваться ежегодной данью золотом и хлебным зерном, властью над Норикой, Далмацией и обеими Венециями и званием генерала императорских войск.

В числе лиц, посланных Римом к императору, находился также епископ Иннокентий; но ни его требования, ни просьбы и доводы других послов, изображавших мрачными красками бедственное положение Рима, не произвели никакого впечатления, и Аларих вскоре после того узнал в Римини, куда пригласил его новый министр Иовий, что Гонорий с презрением отказывается дать ему, Алариху, звание генерала империи. Тогда Аларих пошел во второй раз на Рим; но еще раньше он послал итальянских епископов к Гонорию сказать ему, что чтимый город, уже более тысячи лет являющийся главой мира, будет предан огню и разграблению варваров, если Гонории настаивает на войне, и что он, Аларих, уменьшает свои требования и готов удовольствоваться Норикой, данью хлебом и дружеским союзом, который даст ему возможность обращать свое оружие против врагов императора. Однако министры ответили, что они клялись головой Гонория никогда не заключать мира с варварами и что скорее можно нарушить клятву Богу, чем императору.

Умеренность короля готов не может быть вполне объяснена тем преклонением перед авторитетом империи, которое было присуще всем варварам, даже самым отважным. Завоевателя сдерживает не благоговение, а страх, и Аларих мог думать, что для него, опиравшегося на разрозненные, плохо дисциплинированные толпы воинов, было бы лучше предпочесть кратковременной власти над городом более скромное, но обеспеченное официальным государственным договором, обладание какой-нибудь провинцией в государстве. Явившись снова у Рима, Аларих понял, что для его неопытных в осаде воинов будет невыполнимой задачей пробить стены Аврелиана или взобраться на них. Поэтому он решил окружить город и заставить его сдаться голодом. С этой целью он овладел важным портом Рима на правом берегу устья Тибра и, таким образом, взял в свои руки все источники запасов города.

Ближайшая задача задуманного Аларихом политического переворота заключалась не столько в том, чтобы действительно лишить Гонория трона, сколько в том, чтобы облечь удовлетворение предъявленных им самим требований в законную форму; а для этого ему необходимо было лицо, которое изобразило бы собой императора. Измученный народ был готов согласиться на условия готских послов, предлагавших низложить Гонория и признать Алариха протектором Рима. Народное восстание принудило сенат вступить в переговоры с королем готов. По предложению последнего, император Гонории был объявлен низложенным, и префект города Аттал, одетый в пурпур и диадему, был возведен на трон во дворце цезарей. Таким образом, мысль занять самому римский престол была очень далека от короля готов; он ограничился тем, что низложил законную династию и на ее место поставил императором, по решению сената и народа, римлянина, которому затем сам присягнул. В то же время Аларих, уже без всякого затруднения, получил от Аттала звание генералиссимуса империи, а гот Атаульф, муж сестры Алариха, был назначен префектом конницы.

Римский плебс встретил Аттала пожеланиями благополучия, рукоплескал назначению Тертулла консулом и ждал цирковых игр и щедрых милостей. Только фамилия Анициев оставалась безучастной к этому бурному перевороту; народ заметил это равнодушие и отнесся к нему враждебно. Аниции, могущественный род, стоявший во главе христианской аристократии Рима, справедливо опасались реакции со стороны язычников. Аттал сам был язычник; правда, в угоду готам, признававшим арианское христианство, он позволил окрестить себя одному из их епископов, но в то же время он не только разрешил открыть древние храмы, но удалил с монет лабарум с монограммой Христа и вместо изображения креста стал снова чеканить копье и изображение римской Виктории.

Затем готское войско, соединившись с войском Аттала, направилось осаждать Равенну. Аттала Аларих взял с собою. Едва готы показались перед стенами Равенны, как императора Гонория покинула всякая бодрость. Он вступил в переговоры с готами и выразил даже готовность признать Аттала своим соправителем. Предложение это, однако, было отвергнуто. Конкурент Гонория мог бы достигнуть больших результатов, если бы он следовал намерениям Алариха с должной проницательностью и энергией; но этот бывший префект Рима не находил нужным следовать указаниям того, кому был обязан своим возвышением: он презирал варваров и ничего не сделал, чтобы отнять у императора Африку, для чего король готов предлагал ему свои войска. Это был человек неспособный стать ни государственным мужем, ни воителем. Между тем измена министра Иовия укрепила Гонория в мысли бежать в Константинополь; но в это время неожиданно в гавани Равенны появились шесть когорт, и это вернуло Гонорию бодрость. Этот почти неприступный город делал тщетными усилия Алариха, который, впрочем, не переставал вести переговоры с императором. К своей креатуре, Атталу, Аларих относился как к пугалу. В Римини он снял с Аттала пурпур и диадему, отослал их в Равенну, а экс-императора с его сыном Амиелием удержал, как пленников, в своем лагере. Однако в Равенне старались оттянуть переговоры о мире.

Появление Сара, смелого готского начальника и смертельного врага Алариха; неожиданное нападение этого Сара на Атаульфа, войска которого были разбиты, и, наконец, допущение Сара в стены Равенны убедили короля готов, что его намеренно обманывают. Тогда он снял свой лагерь и в третий раз пошел на Рим. Если раньше, по многим соображениям, он щадил столицу государства, то теперь он решил силой овладеть ею и поступить с ней, как со своей добычей. Ничтожный Гонории поступался Римом, довольный, что враг ушел от Равенны.

Теперь готы и гунны стояли в лихорадочном нетерпении на высотах перед Римом, который король обещал отдать им на разграбление. В стороне Ватикана эти дикие воины могли видеть базилику Св. Петра и дальше за ней, на берегу Тибра, базилику Св. Павла. Начальники говорили воинам, что они не должны направлять своих жадных взглядов на эти, полные золота и серебра, святыни; но все, что есть дорогого за высокими стенами Аврелиана, принадлежит им, воинам, если они смогут проникнуть за эти стены. И воины, одолеваемые хищными желаниями, видели перед собой неисчерпаемую добычу; они смотрели на это чудо архитектуры, на этот переживший столетия мир домов и улиц с высокими обелисками и колоннами и с позолоченными статуями на некоторых из них; они видели стройно расположенные величественные храмы, театры и цирки, стоявшие как громадные круги, термы с их тенистыми помещениями и обширными куполами, сверкавшими на солнце, и, наконец, обширные дворцы патрициев, казавшиеся городами внутри города, городами, в которых, как знали воины, имеются в изобилии драгоценности и скрывается роскошный и беззащитный цвет римских женщин. Варварская фантазия воинов была вскормлена рассказами о сокровищах города, слышанными от кочевых предков на Истере и у Меотийского болота; но животной жадности воинов ничего не говорила недоступная им мысль о том, что город этот был городом Сципионов, Катона, Цезаря и Траяна, давших миру законы цивилизации. Варвары-воины знали только, что Рим силой оружия покорил мир, что богатства мира собраны в Риме, и эти сокровища, которых еще ни один враг не грабил, должны достаться им как военная Добыча. И этих сокровищ было так много, что воины надеялись мерять жемчуг и благородные камни, как зерно, а золотыми сосудами и роскошными вышитыми одеяниями нагрузить телеги. Лохматые сарматы войска Алариха, одетые в звериные шкуры и вооруженные луком и колчаном, и сильные готы, облаченные в медные панцири, — и те и другие, грубые сыны природы и воинственных скитаний, не Могли иметь никакого представления о высоте, на которой стояли в Риме искусства, только смутно чувствовали, что Рим для них — море сладострастной неги, в которое они погрузятся; и они знали также, что все римляне — или презренные гуляки, или монахи-аскеты.

Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 285; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 1 234 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!