МОРЯ НЕ ВИДНО — ОНО ЗА СОПКОЙ 16 страница
— Я сибиряк родом, — сказал Бычков. — Орешков этих поел предостаточно. Но там они крупнее. Будем знать, что колымский стелющийся кедр способен выручить.
На другой день, хоть метель и продолжалась, вернулся Петр-второй, скинул с плеч перевязанный вдвое мешок.
— На неделю отхватил. Жадюга-каптерщик выдал с точностью до грамма. Но пособил старик Кузьменко. Я зашел к нему привет передать, а там сидит продавец из магазина для вольняшек, лук забирал. Тепличник и спроси его — не может ли чего отпустить для полевой партии? Я помог торговцу отвезти лук, отдал две десятки, а он положил мне в мешок двадцать банок консервов, у него все полки ими забиты. Во, красавцы какие!
Бычков так и ахнул: крабы в собственном соку! Деликатес…
— Сказано мне, что этими банками все магазины в Магадане завалены. Целый корабль одних крабов привезли, аж с Камчатки. Дают без карточек, сколь хошь. Во, жизнь!
Крабы в собственном соку не очень понравились поисковикам: пресные, с особенным запахом. Но все же еда. Попробовали жарить их с солью и луком. Получилось прямо ресторанное блюдо!
Чуть полегчало с морозом — вышли на съемку. Жгучий ветер путался по долине, обжигал щеки, руки, приходилось все время держать костер. Сергей брал в неглубоких шурфах пробы, нумеровал мешочки, откалывал ломом пласты для осмотра монолитов в тепле. Возвращались в палатку стылые, дрожащие, но никто не унывал. Поисковая партия, не обремененная лагерными правилами, вносила в жизнь что-то творческое, вольное. Никто не жаловался, не стонал, скорее, радовался вот этому вольному труду, возможности распоряжаться собой.
|
|
|
Отсюда, со стороны, Сергей увидел многое из того, что способно привносить из лагеря в нравственную чистоту человека: надо быть очень сильным и стойким, чтобы переносить подневольный труд годами, и не возненавидеть этот самый труд, превышающий возможности, вытягивающий все силы. Непомерный труд, голод, надругательства вымывали из человека достоинство, гордость, честь; что-то менялось в его психике и он падал все ниже и ниже, превращаясь в угодливое, покорное существо, пытаясь этой угодливостью получить для себя хоть какое-то послабление. Нередко шли на постыдные поступки, даже на подлость, чтобы спасти себя от смерти. Такие люди становились доносчиками, попадали в подручные оперативникам, писали под диктовку заявления, зная, что предают такого же, как ты сам, на верную смерть. Получив донос, оперчек отправлял оклеветанного в тюрьму вроде «Серпантинки» или «дома Васькова», где он исчезал без следа. А оперчек получал награду за бдительность, звездочку на погоны, оказывался на более высокой должности у того самого Сперанского, который возглавлял секретный отдел НКВД… И множились подлецы.
|
|
|
Мысли эти возникали чаще всего ночью, когда он просыпался от холода в палатке и тихо, стараясь не разбудить товарищей, подкладывал в печку дрова. Лишь лайка Зоя поднимала голову и с удивлением смотрела на него. Сергей ложился, слушал треск разгорающейся лиственницы и долго не мог уснуть, взбудораженный совсем не мальчишескими мыслями о странности жизни.
Конечно, хотелось поделиться с друзьями, ведь это так понятно. Но тотчас же отталкивал от себя эту мысль. Нельзя. А почему, собственно, нельзя? Значит, и в нем уж укоренился страх? Не просто поумнел, пройдя приисковый ад, а заражен вирусом страха, во власти того самого чувства, про который сказано: «Держи язык за зубами».
Вспомнилось: когда ехали от Волги через Сибирь и уже перезнакомились, его сосед по нарам железнодорожник Супрунов, с которым их развела пересылка в Магадане, однажды ночью с какой-то страдальческой интонацией прошептал ему на ухо:
«Забудь, откуда вышел родом, И осознай, не прекословь: В ущерб любви к отцу народов — Любая прочая любовь… И душу чувствами людскими Не отягчай, себя щадя, И лжесвидетельствуй во имя, И зверствуй именем вождя».
|
|
|
Сергей тогда же повторил про себя эти удивительные в своей прозорливости стихи. Не удержался, спросил:
— Откуда эти стихи, Иван Алексеевич?
— Известного поэта, он почти так же молод, как ты. Вместе с отцом был сослан в Сибирь и всего там хлебнул. Стихи эти ходили по тюрьме.
Вот так… Не один он размышлял и переживал. Понятие добра, чести и достоинства неугасимо в человеке, даже, если смерть ходит по пятам того, кто пишет: «и лжесвидетельствуй во имя, и зверствуй именем вождя…»
Катились короткие зимние дни. Работа шла, понемногу открывались таинства скудной земли за Дальним полем. И здесь земля пригодна для огорода! В пойме больше, чем на склонах илистых и гумусных частиц, темно-серый слой под вейниковым дерном показывал урожайную способность поймы. К сожалению, долину во всех направлениях оконтурили бессточные и заболоченные низины, придется обрабатывать семь островов по пять-двадцать гектаров каждый.
Его пробы и монолиты, его записи осматривал Руссо, высказал «добро» и отправил пробы на Колымскую опытную станцию для более подробного анализа. Он дружески похлопал Морозова по плечу, еще раз сказал, что Колыме нужно много новых пашен, народу здесь все время прибавляется. И, оглядевшись, добавил совсем уже тихо:
|
|
|
— С первыми теплоходами прибывает новая партия заключенных женщин.
Сергей с трудом подавил грустную улыбку. Приглушенный голос этого уверенного, опытного человека показал ему, что и Руссо испытывает власть страха. Ужасно!
Шагая из центральной усадьбы на Дальнее поле, он подумал: а нет ли в сообщении почвоведа еще и завуалированной мысли — предупреждения об опасности, которая всегда, как говорится, на плечах у совхозных заключенных, — опасности отправки на прииски, поскольку совхозы получат замену? У него еще почти четыреста дней впереди, окажись на прииске — десять раз можно оказаться мертвым.
В следующий свой поход к Руссо Морозов заглянул и в лагерь, сказав, что ему нужно повидать кого-нибудь из учетно-распределительной части — попросить одного механизатора для весенне-полевых работ. Это прозвучало убедительно, у Сергея на руках был пропуск и он вошел в барак, где жил первые дни.
Тревожная атмосфера чувствовалась здесь едва ли не с порога. Плотники, механизаторы, скотники, конюхи выглядели удрученными. Переговаривались, сгрудившись вокруг печки, — и только о возможности этапа. Кто-то видел списки в УРЧ, кому-то проезжий шофер рассказал о фанерных будках, уже приготовленных на автобазе. Его бывший сосед по нарам попросился к Сергею в полевую партию. Словом, опасность охватила всех. К концу зимы на приисках всегда начинается аврал: надо, во что бы то ни стало, очистить от торфов площади для летней промывки золота; за зимние месяцы этот план повсюду остается невыполненным из-за высокой смертности, инвалидности «наличного состава». План под угрозой… Все на борьбу!..
До первого домика на Дальнем поле Сергей пришел к полуночи. Затопил печку и, когда избушка нагрелась, лег, не раздеваясь, и уснул в одиночестве и голодный.
Чуть свет поднялся и побежал по едва заметной тропе к палатке. Все, конечно, были на работе, печь остыла, Сергей выпил кружку холодного чая с куском хлеба и побежал по лыжному следу к своим товарищам. Издали видные средь белого поля поисковики как раз готовились переносить треногу на новое место. Топографическая съемка шла уже на границе долины, далее начинался редколесный подъем, негодный для совхозных целей: он был обращен на север.
Рассказ Сергея у костра был деловым: приказано исследовать долину еще выше по ручью — хотя бы на предмет использования ее как естественного сенокоса.
— Как там жизнь? — спросил Бычков. — Грозы на горизонте не видно?
— Да как сказать… Главная еда на сегодня у вольняшек — крабы. Жуют, привыкли. Видно, ничего другого уже нет на складах. Но скоро подвезут, так, по крайней мере, толкуют.
О других своих опасениях не сказал. Лишнее беспокойство.
На здешних широтах весна приходит с опозданием даже против Сибири почти на месяц. В середине апреля бывают такие затяжные метели, что носа не высунешь. Хорошо, что они поставили палатку не на открытом месте, а в лесном укрытии. По долине почти неделю метался такой снежный вихрь с сырым ветром, что о работе и думать было нечего. Выходили только за дровами. И без того скудный полумесячный паек растянули на три недели, иные дни ограничивались печеным турнепсом: успели натаскать из бурта…
Чуть поутихло, и Любимов с лайкой пошел к своей избушке. Знал, что приедут за кормом из совхоза, без него бурта не найдут: все заметено.
Трактор с двумя грузчиками в кабине действительно пробился на Дальнее поле. Когда Любимов появился возле избы, они сидели там и отогревались, а машина работала на холостом ходу. Не нашли бурта. Любимов оглядел седые головы грузчиков, спросил у тракториста:
— Где твои постоянные, молодые?
— Уже нема молодых. Вчера поехали на золотишко.
— Проштрафились?
— Куда там… Ты лагеря не узнаешь, как метлой вымели. Вольных и тех подняли. Явились лейтенанты из Магадана и подчистую разгрузили мужские бараки. Мастеровых тоже угнали, случись поломка, некому ремонтировать машины. Всех скотников, шоферов… Сказали, совхоз — бабье дело, скоро новые прибудут. Первый корабль уже в Нагаево муку привез, чего-то там еще. А тут, видишь, пурга на всей трассе, заносы, аварии. Я две ночи не спал, то и дело вызывали с трактором вытягивать машины. Вот такие дела.
— Ты чем питался все дни?
— Как бычок, турнепсом.
— А собачка твоя? Тоже на коровьих кормах?
— Маленько крупы осталось, варю ей кашу. Не пропадать же созданию. В другой раз поедешь сюда, утяни с фермы полмешка ячменя или овса, разотру, кисели ей буду готовить.
— Завтра приеду. Метель — не метель, все одно надо, скотина оголодала.
Отсиделись поисковики. Не взяли их…
Они еще раза три выходили на работу, паек им привозил тот самый тракторист, но, вообще говоря, можно было сворачивать съемку, оставались только камеральные работы для Бычкова и Морозова.
Следующие дни удивили внезапным затишьем и теплом. Ручьи потекли, дороги стали темнеть. Весна… Сняли палатку, собрали пожитки и вместе с печкой и трубами погрузили на сбитые лыжи. До избушки тянули лямку, пока не завечерело. Тут и ночевали.
От этой сторожки трасса хорошо просматривалась. Она спускалась в долину реки Дукчи от небольшого перевала, закрывавшего Магадан, и шла на мост и по долине до самого двадцать третьего километра, где кончались владения совхоза.
В иные часы из Магадана на север тянулась почти непрерывная лента грузовиков. В их кузовах везли машины, ящики, бочки, мешки, разные железки для приисковых механизмов. Потом возникали машины с некрашеными фанерными будками: везли заключенных. Лишь в одной такой веренице, прошедшей на закате солнца, Бычков насчитал пятьдесят семь трехтонок. До полутора тысячи заключенных! Ночью такой же караван прошел по трассе еще раз. Утром — снова.
Смотрели и считали молча. Морозов с внутренней дрожью пытался прикинуть, сколько же народу явится на Колыму в сезон 1939 года. Значит, не утихает кампания арестов. Требуется пополнять заключенными этот промороженный континент, где погибает больше, чем привозят…
На территории совхоза Бычков и Морозов появились, когда Пышкин обходил парники. Они увидели его издали, шел с директором и о чем-то озабоченно говорил, помогая себе жестами обоих рук. Бычков и Морозов встали, топограф коротко доложил, что задание выполнено.
— Прекрасно, — ответил агроном и глянул на директора: — Это те самые поисковики, которые изучали Дальнее поле.
— Чем теперь займетесь? — спросил Бычкова.
— Составлением плана-карты. Дней двадцать. Нужен ватман, тушь, готовальня. И место для работы.
— В бухгалтерии есть свободный стол. Устроит?
— Конечно. Только вот пропуск в зону…
— Это моя забота.
Пышкин перевел взгляд на Морозова.
— Об этом молодом человеке я вам говорил. Кузьменко просил вернуть его в теплицу, пока хлопот на Дальнем поле нет.
— Ну, если просил…
— А вот что мы будем делать с парниками, ума не приложу. Бригадир явно не справляется. Может, молодого агронома на парники? Что скажете, Морозов? Справитесь?
— Если у меня выбор, то я — за парники.
— Сколько у вас осталось сроку? — спросил Пышкин.
— Триста сорок дней, — быстро ответил Сергей. — Если можно, оставьте меня работать на парниках, а жить, если можно, я буду в теплице, тогда смогу помогать и Кузьменко. У нас осенью неплохо получалось.
— Завидный энтузиазм, — заметил директор. — Лагерь опостылел?
Морозов не ответил. Пышкии понял его и сказал:
— Назначим бригадиром на парниках. Наука сложная, опыт будет полезным. А теплица… Если сам тепличник просит, почему и нет? Иди к нему, оставь там свою поклажу. С утра принимай бригаду на вахте. И скорей разжигайте бурты навоза, время подгоняет. Непогода нас отбросила на две недели.
ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
Счастливый таким окончанием разговора, Морозов чуть не бегом бежал в гору. Кузьменко приветливо встретил помощника, покормил. Они разговаривали и работали весь вечер. При свете ламп готовили почву под посев капустных семян. В нескольких метрах от них подвязывали к опорам огуречные плети две пожилые женщины, они только вчера прибыли с этапом.
— Опять жены «врагов народа», — тихо сказал Кузьменко. — Многих напрямую из Москвы, из Бутырок, где провели чуть не по году.
— Сын за отца не отвечает, — вспомнил Сергей. — Так говорил Сталин.
— Когда это он говорил! Теперь и теща за зятя… Чтобы и следа от несогласных с вождем не осталось. Такое было у Ивана Четвертого, рубил не только знатных бояр, а всех до третьего поколения. Уроки истории…
Когда женщины ушли в лагерь, Сергей сказал, что сам напросился к Василию Васильевичу в ученики, если он не возражает.
— Научу всему, что знаю сам. Завтра сядем и составим вместе график работ. Непогода задержала, мы опаздываем, потребно догонять весну. Вот этот стеллаж хотел оставить под огурцы, а придется под посев семян капусты, для первой очереди, пока приготовишь парники.
…Годы спустя, когда Сергей Морозов оглядывался в прошлое, он непременно вспоминал Василия Васильевича Кузьменко, своего наставника на первых шагах в северном растениеводстве. Не будь его, сомнительно, чтобы молодой агроном так глубоко и скоро познал бы сложнейшую науку закрытого грунта, как и практику освоения молодых земель Колымы, где все не так, как на рязанщине или юге России. Не родившись агрономом, Кузьменко сызмала любил крестьянский труд, он и его родители, Бог знает, с каких времен жили на земле и получали от нее все нужное для людей. Крестьянская душа его очень легко познавала любое дело в поле, в огороде, в саду, он ощущал себя частью живого, сроднился с миром живого и стал уже не владыкою, а той мыслящей частицей, которой дарована способность улучшать окружающий мир, творить красоту в этом мире. Будучи священником в деревне, он не отходил от заветов земледельца, всегда имел и образцовый огород, и прекрасный сад, не гнушался никакой работы, а в своих беседах с прихожанами непременно призывал к единству с миром живого, и к миру — к тому несколько отступившему от нас милосердию, которое сближает не только человека с человеком, но и человека со всем прекрасным и изменчивым окружением, поражающим своим совершенством и целомудрием.
Таких учителей Морозов в свои двадцать четыре года еще не знал.
Есть предел и для собственной жизни, это для отца Василия не было секретом. В своей духовной деятельности он крестил бесчисленное множество новорожденных и, наверное, стольких же старых и немощных отпевал, скорбя вместе с родственниками об усопших. Сознание заполненности старческих лет, радость появления ученика, которому можно передать все понимание труда и мастерства, которыми держатся и семья, и государство, наполняло его душу покоем. Ниточка доброты, так необходимая в их одинаковом положении, теперь уже не оборвется, чтобы не случилось с ними в лагерных веригах.
Уже поздней ночью они вышли из теплицы и раскатали сенные маты поверх стекол. Печи были затоплены. И тогда они спустились ниже, где между рядами парников глыбились кучи мерзлого навоза.
— Твое хозяйство, — сказал Кузьменко, — один не справишься.
— Боюсь, что так.
— А у тебя есть помощницы. Или забыл? Катя да Зина, они тебя вспоминали. Уже не новички в парниковом деле. Так что есть опора.
Трасса гудела машинами за забором. Стояли, смотрели. Было сыро и холодно. Прошла колонна машин. Сорок пять, посчитал Сергей. Сорок шестая и еще пять машин за ней были без укрытия, в них тесно сидели, согнувшись, заключенные. Эти шесть машин свернули к воротам лагеря.
— Господи, еще несчастных привезли, — сказал Кузьменко. — Когда этой страсти придет конец? Сколько же надо придумать преступлений, чтобы осудить такую тьму людей?
Из открытых кузовов под светом лагерного прожектора сползали на землю толсто одетые узницы — в ватных штанах и бушлатах. Доносилась крикливая команда, темноту взрезал чей-то истерический плач. Открылись ворота, донеслась скороговорка принимавшего: «первая, вторая, третья… Быстрей, быстрей! Стоп!» Наконец, вся колонна втянулась за проволоку, ворота закрыли.
— Около двухсот, — сказал Морозов. — Дадут им завтра отдохнуть или сразу на работу?
Долина Дукчи была во тьме. Ярко светились прожекторы вдоль проволочной ограды лагеря. Там продолжалась суета.
Утром Морозов встречал рабочих. Отдохнуть им не дали.
Сергей не привык командовать другими людьми. И не любил командовать. Когда утром на парниках появилось более ста женщин, он растерялся. Лишь увидев среди них Зину и Катю, почувствовал облегчение.
— Ты где пропадаешь? — требовательно спросила Катя.
— На Дальнем поле, в экспедиции. Пашню искали.
— А мы думали, тебя снова на север укатали. Жалели. Ну что, за дело?
Славные его помощницы довольно скоро расставили всех по местам, объяснили, что и как делать. Неумело, словно на пробу, а, скорее всего, чтобы согреться, новенькие начали дробить мерзлые глыбы. Сергей ходил между ними, вглядывался в незнакомые лица, закутанные платками, брал кирку у одной, другой, показывал, как легче разбивать, но у слабых женщин не получалось. Работали медленно, с тем старанием, которое вообще присуще женщинам. Часа через три в пещерках, сделанных по обеим сторонам бурта, зажгли дрова. Весь бурт задымился, тепло изнутри согревало его, остро пахнущий дым и пар сносило ветром в сторону.
Выглянуло запоздавшее солнце, стало теплей. Женщины разматывали лагерные платки из старых одеял, расправлялись. Начались разговоры.
— Ты откуда будешь, парень? — спросила Сергея самая смелая.
— Из Рязани…
— Бабочки, кто есть рязанские? Земляк нашелся!..
Рязанских не оказалось. Сергей различал открытые лица, такие разные, улыбчивые и грустные, смешливые и сдержанные, старые страдальческие и молодые неунывающие. У четырех седовласых он отобрал тяжелые кирки, дал вилы — округлять бурты. Послал в теплицу Зину, она принесла два ведра теплой воды — умыться.
Снова работали — медленно, но добросовестно. Откуда-то появился Пышкин, дал несколько советов Сергею. Бурт с конским навозом уже сильно парил и оседал.
— Остается сообразить, — сказал главный агроном Сергею, — сколько дней уйдет на набивку парников. И с этим расчетом сеять капусту, чтобы во время начать пикировку. Записывайте, чтобы не прогадать. Больше спрашивайте у Зины и Кати, они уже освоили весь процесс подготовки.
И пошел — руки за спиной — в теплицу.
Чуть позже к работающим явился и начальник лагеря, капитан.
Все притихли и подобрались, заработали усердней. Сергей оставил вилы. Капитан, щурясь, оглядывал его, словно видел в первый раз.
— Что-то я тебя в лагере и на разводе не вижу? Где пропадаешь?
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 162; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!