МОРЯ НЕ ВИДНО — ОНО ЗА СОПКОЙ 11 страница
Самая удачная рыбалка выпала Сергею в солнечный день, в чисто апрельский безветренный день с небольшой ростепелью в обеденное время. Он вытащил и принес больше двух десятков хариусов и налимов. На ту сторону идти побоялся, что-то там народу маячило много. Уже собрался назад, когда до него донесся далекий грохот трактора. Побежал, вдруг кто из охраны заявится? И вообще, могут быть новости. Впрочем, о письмах он уже забыл, видно, не разрешают ему письма, но и здешние новости могут быть всякие… В свое будущее он дальше дня следующего как-то перестал заглядывать, все равно не угадаешь. Только одно помнил, сколько ему осталось по календарю: недавно было 690, потом 676 дней, ну и так далее… Много это или немного? У других и по десять лет, а все равно считают. Вон взять Антона Ивановича. Тоже ждет, и на родине, где семья, тоже его ждут, считают дни.
Когда подходил со связкой рыбы через плечо, увидел в стороне трактор, он подталкивал сани к штабелю. Не тот ужасный ЧТЗ, а другой и с другим трактористом. А у самой палатки стоял Антон Иванович, ждал Сергея.
К его ногам Сергей и сбросил рыбу:
— Угадал к вашему приезду, Антон Иванович. Здрасьте!
— Да ты здесь уже по-оседлому, как ороч или якут! Экая благодать дается в Твои руки!
День такой удачный, солнечный, потому и берет рыба, а так по три-пять штук, не больше. Хариус к солнцу идет. Наварим, нажарим.
— Ох, люблю, грешник, рыбное! Вспоминаю «Метрополь», там в ресторане осетрину по-московски готовили, пальчики оближешь! Жалко, что нет у нас ни перцу, ни лаврушки, но все едино — хорошо. Действуй, а я пойду к бригаде, погляжу, что там у них.
|
|
|
Он приехал не из простого любопытства. Начальник строительства майор Силаев рассказал ему о телефонном разговоре с Магаданом: на подходе теплоход «Джурма», для него ледокол дорогу во льдах пропорол, ожидают со дня на день в Нагаево. В трюмах цемент есть, так что пора бетонщикам готовиться к своему делу. Новость эта уже не очень радовала: опять зона, подъем потемну, развод, выстойка у вахты, ругань, хитрые уловки уголовников, шмон, драки, вонь и холод большого барака. Только-только отвыкли от всего лагерного, в лесной палатке хоть и тесно, зато по-домашнему тихо, все породнились, да и работа по силам, еще и воспоминания перед сном о доме и родных, некая иллюзия свободы, благо Авдей совсем свыкся с ними. По нужде он уже ходит без своей винтовки, с которой первое время не расставался. Даже за пилу нет-нет, да и возьмется для «сугрева».
Машков слушал инженера и вздыхал. Значит, в лагерь. А тюрьма она и есть тюрьма. Спросил, не поднимая глаз:
— Какие там слухи, Иваныч? Все еще сажают нашего брата аль угомонились?
|
|
|
— Слухи такие, что на пересылке «Вторая речка» во Владивостоке народу собрали — непробойно. Добрая сотня тысяч новых, большей частью политических. Ждут теплоходов, а их, как всегда, мало, не рассчитывали на такой улов заключенных. Да никто и не предполагал, что аресты так долго будут идти. Ан, нет! Гонят и гонят. Врагов нашлось — немыслимо! Их гребут, а они прибывают. И какого народа! Твоя, к примеру, бригада, Михайлович, почти сплошь из крестьян, да? И у всех по десять, как и у меня. Кажется, в деревнях пособирали последних умелых работников, вычистили для новой жизни. Теперь на город переключились, вы уже не самые главные враги, теперь враги из интеллигентов, из партийных работников, вот какие враги. И разница эта для Дальстроя ощутимая. Вы всю жизнь физически работали и никаких там восьми часов и отпусков не знали. Все вы можете, хоть и блоху подковать. И дом срубить, и бетон сделать, и пахать-сеять. Такие заключенные для Колымы — находка, ведь золото золотом, а хозяйство и тут надо вести с умом. А вот теперь из трюма будут выходить слабые, а то и такие, которых выносить надо. Люди умственного труда не способны к тяжелым работам. Как с ними-то? Если как с вами, то все они скоро поумирают. А дать им нормальную пищу, восьмичасовой рабочий день и выходные — это уже поблажка, пособничество врагам народа. По счету сотня тысяч рабочих рук — вон она, на «Второй речке». А по существу — одни кандидаты на тот свет. Кому же золото копать, дома и дороги строить? Это я вам говорю для того, чтобы знали: удержать вас на строительстве будет очень не просто, опять все мы окажемся под страхом: вдруг с вахты и на какую-нибудь шахту или на прииск? Из всех здешних только один Морозов попробовал, что такое золотой прииск, до сих пор бледнеет, когда вспоминает. Или уже забыл, Сережа, морозные ночи в забое?
|
|
|
— До конца дней в памяти, — тихо сказал Морозов.
— А мы новый лес нашли, — грустно сказал Машков. — Такая добрая лиственница.
— За «нашли» — спасибо. Будем иметь в виду. Этапом я вас напугал, конечно, но пока что мы опять начинаем строительство, продолжим его. Защищать вас буду, как только смогу.
В палатку пришли еще шестеро, которых Машков отрядил грузить тракторные сани. С ними пришел и Авдей, сел у дверей, поставив винтовку меж коленей.
АНТОН ИВАНОВИЧ
Лесорубы сидели, опустив головы, проклинали судьбу и тех недобрых людей, которые оторвали их от семьи, от привычного труда на земле, с плугом и конями, и раскидали в страхе по тюрьмам, отправили на край света только потому, что умели они растить хлеб, беречь и холить свою землю и жить лучше, чем живут бездельники. И на Колыме рук своих не жалеют, работают, как привыкли работать. Однако впереди у них, похоже, новые испытания, страх очутиться на каторге, а там если и выживешь, то останешься без сил и здоровья.
|
|
|
Понимая невысказанные эти думы, Антон Иванович сказал:
— Вот так я и выложил все начальнику нашему, майору Силаеву: на стройке нашей опора — одна бригада и для перекрытий, и на каменных работах, без вас этажи не подымем, стройка будет стоять, если вас отправят. Лесозаготовка свою роль выполнила, укрыла вас на время. А вот как удержать в самом Дебине, когда вы маячите перед глазами? И это сказал майору. Кажется, он понял, обещал сделать все, что в его силах. Выше головы, мужики, не томите себя, все будет в порядке. Конечно, никто из нас не застрахован от неожиданностей, но начальство тоже понимает, кого надо удержать на строительстве. Думаю, всем вам лучше не мельтешить на глазах начальства, спокойно работать, как вы умеете.
Опять в палатке повисла тишина. Булькала, испуская аромат, уха в котле, из подпечья вырывался жаркий свет сгорающих дров, отблески его скользили по лицам, по серому брезенту палатки, по уложенному вдоль стенки инструменту, отполированному деревом и цепкими руками. Снаружи доносилось тарахтение трактора на малом газу. Не глушили.
— Так! — сказал Машков. — Обед готов, Антон Иванович.
— Можно и отобедать.
И загремели миски и ложки.
Антон Иванович остался ночевать в бригаде. Тракторист, похлебавши ухи, отправился в Дебин. Лесу в штабеле было еще на пять-шесть ездок. Надо бы валить еще, но судьба лесорубов пока была неясной. Кто знает, что завтра?..
Утром Сергей взялся за инструмент, но Машков сказал:
— Ты уж, это… Не бросай рыбалку, подкорми нас. Удача на реке не каждый день, известно. Антон Иванович, не желаете на реку? Утешное дело.
— Я с тобой по лесу похожу, определим, сколько его там, а со следующим трактором вернусь на стройку. Топай один, Сережа, удачи тебе. И не теряй присутствия духа! Чуть что, место у бетономешалки за тобой.
В этот пасмурный день рыбалка у Сергея не получилась, он вытащил только двух налимов, а потом целый час ни одного поклева. Замерз у лунок. Побегал вокруг, посмотрел в сторону поселка и раз, и другой, решительно сунул топор за пояс и встал на лыжи. Прошлый его след замела позёмка, идти было вязко, он поглядывал не столько под ноги, сколько на улицу поселка, впрочем, пустую улицу.
Кругляков у знакомого дома лежало навалом, он рубил сперва в полушубке, потом, разогревшись, снял полушубок и принялся за дело в одной телогрейке. Так сподручней.
Часа два колол, ворох порядочный вырос, недоумевал, почему никто не выйдет? Вскорости, из-за угла показалась хозяйка с мальчиком за руку, она прошла мимо крыльца, подошла близко, сказала улыбчиво:
— Здравствуй, дровосек. Здоров ли?
— Как видите, — Сергей приподнял шапку. — Это ваш? — кивнул хлопчику и улыбнулся.
— Сережа, ты мой? — спросила мать.
— Я и папин тоже, — тихо ответил пятилетний малый.
— Тезка мой, выходит.
— Вот как! Такое совпадение. Вы все еще за речкой?
— Да, последние дни.
— А потом?
— Как начальство распорядится.
— Понимаю. Знаешь что? Хватит тебе топором махать, вон какая гора. Отдохни. Я скоренько обед разогрею и сразу двух Сергеев накормлю.
— Неудобно, как-то…
— Удобно. Я мужу о тебе сказала. И за что ты — сказала. Он вздохнул — и все. Не упрекнул.
— Похоже на милосердие.
— Такого слова в наши годы никто уже не знает. Спасибо, что вспомнил. Ну, а обед ты заработал. Еще как!
И вошла в дом. Через десяток минут крикнула в форточку:
— Заходи!
Если что и удивило гостя в этой двухкомнатной квартире колымского офицера, то разве что светлые бревенчатые стены, совсем как в лесном селе Унгоре за Городком, где он работал. Деревенская рубленая изба. Над столом висела лампа с бумажным абажуром, на одной стене обязательный портрет Сталина в рамке, на другой — семейный портрет. Три стула и платяной шкаф, табуретки на кухне. Жилище аскетов. Или заезжих ненадолго людей.
Он так и сказал, когда усаживался к столу под любопытным взором тезки.
— Нормативная обстановка. Казенная. А зачем свою заводить? Сегодня здесь, завтра Бог знает где.
— А ты что делаешь? — спросил мальчик.
— Дрова рублю. И лес пилю, чтобы дома строить.
— А зачем?
— Чтобы людям было где жить. И чем печки топить.
Давненько Морозов не ел мясного супа из тарелки! Домашним, забытым повеяло на него со стола, накрытого скатертью. Хозяйка сидела напротив, подбодряла:
— Ешь, ешь, у меня целая кастрюля.
— И еще картошка, — сказал маленький Сережа, — с мясом.
— С консервами, — уточнила мать. — Сережа, тебе еще долго… Ну здесь?
— Шестьсот пятьдесят дней.
— Ты считаешь дни?!
— Еще бы!
— А потом?
— Нас если и выпускают, то с ограничением. Дадут жить где-нибудь в глуши и никуда больше.
— Мы тоже всю жизнь в глуши…
— Мне это не страшно. Я агроном. Могу просто крестьянствовать. Лишь бы не мешали.
— Ты сильно обижен?
— А как вы думаете? Ни за что ни про что — тюрьма. Так любого можно. Всю страну — в лагеря.
— На кого же обижен? — И проследила за его взглядом. Он отвел глаза от портрета. — Вдруг он не причем, Сережа? Вдруг его сбили с толку, наговорили, напугали, наконец?..
Сергей склонился над тарелкой. Он уже твердо знал, кто и кого сбил с толку. Не надо объяснять. И разговор прекратился. Хозяйка подлила еще, принесла мясо с картошкой, чай.
— Извини, картошка у нас сладковата.
— Подморожена. Наверное, когда везли. По таким-то холодам…
В этом доме, пусть и на короткое время, он обрел забытый семейный покой. Конечно, здешние офицеры и тем более солдаты войск НКВД тоже как бы в заключении. Только условия жизни другие. Уехать им нельзя, служба. И нелегкая. Сергей так думал, отвечал на вопросы своего любопытного тезки и его матери. Уже одеваясь, услышал тихое:
— У меня брат где-то пропал… Наверное, как и ты. Полтора года нет вестей. Спаси его, Господи!
Сергей Морозов шел к своим лункам, порядочно нагруженный добром. И хлеб, и консервы, и пшено, даже сахар. Словно знала хозяйка, что не встретит она больше дровосека, судьба которого так сходна с судьбой ее брата.
На крючках в уже замерзших лунках Морозов нашел еще два небольших налима. Хариусы в этот день не попадались. Выходной у них, что ли?..
Прошло меньше недели, в лес приехал сержант и приказал Авдею вести бригаду в Дебинский лагерь. Лес в распадке остался живой.
Что больше всего удивило лесорубов в лагере, так это полупустые бараки. Бригада устроилась на дальних нарах, поправили скособоченную печку, расшуровали ее. Тотчас к печке подошли и окружили ее барачные старожилы, освобожденные от работы кто по болезни, кто по полной немощи. Двое узнали Машкова, они работали под его руководством пока не разлучили. Бригадир спросил их о житье, хотя и без вопроса было видно, что за житье у больных. Стояли они в порванных бушлатах, в изношенных холявах на распухших ногах, а в глазах стыла голодная тоска и надежда — вдруг у новоселов найдется что-нибудь съедобное. Машков спросил:
— Куда народ подевался?
— Увезли народ. Два дня подряд увозили. Куда-то на север. На новые прииски.
Весть была страшная. Но пришел Антон Иванович, бодро поздоровался, громко объявил:
— Завтра на бетономешалку. Сто мешков цемента уже привезли. Песок и гравий есть. Получил задание: к середине мая закончить перекрытие и подняться на второй этаж. Оконные проемы зашивают, печки поставим, чтобы бетон схватывался в тепле. Не пугайтесь пустоты в лагере, в иные дни тут битком, дают отдых транзитным, которые с теплохода. Среди них много слабых, старых, больных. Говорят, кроме «Джурмы» подошли теплоходы «Ежов», «Кулу» и еще какой-то, не помню названия. Женщин много привозят.
— Их тоже на прииски?
— Пока не додумались. Везут по той дороге, что вправо от трассы, вдоль реки. Там совхоз «Эльген» и лесозаготовки. Сплошь женские лагеря. Вчера последняя партия ночевала. Все жены и родственники «врагов народа». Смотреть без слез нельзя. Интеллигентные, привыкшие к обеспеченной жизни, а тут… И сроки — от пяти до пятнадцати. Вот такие дела, ребятки. Ты как, Сережа? В норме? Заходи перед ужином, угощу чаем.
Тревога висела над Дебинским лагерем. Сто тридцать оставшихся там заключенных пребывали в состоянии постоянной напряженности, теряли сон от одной мысли, что сейчас откроется дверь и нарядчик возвестит об этапе.
Ближе к вечеру у вахты остановились машины, из них высаживались заключенные, строились, по счету шли в зону. Это были женщины, закутанные до глаз, все в ватных брюках, холявах и в разношерстных платках. Все на одно лицо: старые и молодые. Из бараков высыпали мужчины: такой невероятный случай! Прибывших, человек до ста, отправили в столовую, там они поужинали, немного согрелись и тем же порядком, с конвоирами прошли к четвертому угловому бараку. Значит, только на ночлег, чтобы утром отправить на тот самый «Эльген», что ниже по Колыме.
Общение с новенькими пресекалось строжайше. У барака все же крутились урки из лагерной обслуги, выменивали курево, какие-то вещи, их гнали, увертливо ловили, тащили в карцер. На входе в женский барак поставили охрану, но уборная в зоне была одна, медпункт тоже один. В свете прожекторов то там, то здесь появлялись фигуры, они испуганно по двое-трое переходили двор, ждали друг друга, тихо переговаривались. Все для них было страшно и чуждо.
Когда Морозов шел от инженера, его путь пересекли три женщины, возвращавшиеся от фельдшера. Одна спросила:
— Где мы находимся?
— Разве вам не сказали? Это Дебин, четыреста километров от Магадана. — И добавил: — Вас везут в совхоз «Эльген», сто километров в сторону. Вы из Москвы?
— Ленинградские. Из «Крестов», — с оглядкой сказала пожилая. — Тут, говорят, очень плохо, верно это?
— Невесело, — ответил Сергей. — Правда, дело к лету…
— О, Господи! — вздохнула собеседница. — Вы давно здесь?
Он сказал и тут же спросил:
— Как там, в центре, не успокоились?
— Нет, — ответили ему. Берут и берут, полны и тюрьмы и пересылки.
Рано утром мимо казармы прогремели три машины с фанерными коробами над кузовами. Пошли на «Эльген».
На стройке закрутилась, загудела бетономешалка, пошел кирпич и раствор. Сергей стоял у рычагов, следил, как загружают емкость, включал подогретую воду, чтобы через короткое время опрокинуть в короб содержимое — уже готовый теплый бетон. Его тачками возили по сходням наверх. Бригада работала слаженно, без понуканий. Антон Иванович заходил к ним оживленный, радостный. С удовольствием потирал руки. Наконец-то он снова на работе! В нем заговорил инженер, профессиональное чувство заглушило тоскливое ощущение тюремщины.
Дни становились длиннее, на припеке под полуденным солнцем можно было видеть как плавится, исходит паром снег. Но после заката мороз сразу же сковывал мокрый снег и ночи почти ничем не отличались от январских. Только укоротились.
Со стройки было видно, как по шоссе катились в две стороны машины. Грузы и люди шли на север, в сторону Ягодного. Дальстрой напитывался свежей кровью десятков тысяч «новеньких». Те из них, что избежали скорого расстрела, вряд ли имели преимущество перед погибшими. В ту весну 1938 года на прииски везли людей в том состоянии безразличия и тупого ожидания конца, которое не отступает после многомесячного испытания ужасом, или ожиданием смерти.
Едва ли не все человеческое терялось еще на пороге Колымы, ставшей символом безвозвратной каторги. Ни Павлову, ни Гаранину мыслящие люди не требовались, только мускульная сила, пусть и не очень крепкая, но все же способная держать в руках кайло, лом или рукоятки груженой тачки.
Еще через день в Дебинский лагерь опять прибыла партия заключенных, но их везли с севера на юг. Две машины с заключенными не разгрузили у вахты, а позволили им подрулить к дверям одного из бараков. Лагерь как раз вернулся с работы, Сергей сидел у Антона Ивановича, когда за фанерной перегородкой его «кабинета» раздалась команда и шум движения — признаки прибывшего этапа.
— Пойдем, глянем, кого мне в соседи определили, — Антон Иванович потянул за собой Сергея.
Половина барака все эти дни оставалась пустой. Сейчай там двигалась, шевелилась темная людская масса. Включили большую лампу. В ее свете можно было разглядеть прибывших. Одетые в так называемое б/у, в старье, они очень нетвердо передвигались, у некоторых были самодельные костыли, грязные бинты на голове, на руках. И все те же, ничего не выражающие лица безнадежно уставших и абсолютно безвольных людей.
В печку подложили дров, стало теплей. Прибывшие густо сбились у печки, оттесняли друг друга, втискивались в двухслойный круг, ловили тепло протянутыми руками, разматывали тряпье, снимали шапки, чтобы скорей согреть слабое тело. С ними обращались, как, с немощными, силком распихивали по нарам, выстраивали в очередь перед бачком с супом-баландой и горкой хлебных кусков, доставленных из кухни. Получив миску и пайку, этапники жадно ели, оглядывались по сторонам. А покончив с едой, стояли и ждали, не дадут ли еще… Кто-то навзрыд плакал. Кого-то били. Кошмар.
Нарядчик увидев инженера, сказал брезгливо: (
— Отходы производства. Везут в инвалидный лагерь около Магадана. Держать на прииске полуживых нет смысла. Многие даже не ходят, их затаскивали в барак. А все не умирают, цепляются за жизнь. Вот народ! — И задумчиво покачал головой. В его тоне звучало удивление. Не умирают!
Сергей подошел к одному из привезенных, спросил:
— Вы откуда?
Тот медленно повернул голову, всмотрелся в лицо Сергея:
— С «Водопьянова»… Прииск в Северном управлении. У тебя покурить не найдется?
— Не курю, — с сожалением ответил Сергей. — Трудно там?
— В шахтах работали. Голодно, пыль, грохот и холод, ад кромешный. Мало кто выдерживает полгода. Выбраковали, куда-то на новое место везут.
— Вы сами откуда?
— Из Москвы, сотрудник музея Ленина. Бывший, как понимаете. Провели через комиссию, актировали как неспособного к физическому труду. Что дальше, никто не знает.
Антон Иванович протянул ему початую пачку махорки и бумагу, нарезанную на цигарки.
— Возьмите, земляк. Едой не богаты, хоть это.
Дата добавления: 2018-09-23; просмотров: 208; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!