ОБЕЗГЛАВЛЕННАЯ ФРАНЦИЯ: ПОДЪЕМ БУРЖУАЗИИ И ЖАКЕРИЯ 35 страница
Возвращение в 1374–1375 годах «Черной смерти», той самой эпидемии, что ускорила отъезд де Куси из Ломбардии, осиротило еще больше домов и снизило поступление налогов. Повторение чумных вспышек имело кумулятивный эффект — оно способствовало сокращению численности населения и погрузило столетие во мрак. Письменные свидетельства сообщают, что при сборе подушного налога в 1379 году четыре деревни Глостершира ничего не сдали; в Норфолке шесть столетий спустя деревенские жители, посещая друг друга, увидели, что пять маленьких церквей стоят пустыми, заброшенными с XIV века. Однако, как и раньше, количество смертей было величиной непостоянной, и не ощущалось недостатка в охочих до земли сыновьях, бедных родственниках и безземельных крестьян, готовых взять оставшуюся без владельца собственность и приступить к возделыванию земли.
Беспокоили общественность и религиозные волнения, и эти настроения выразил оксфордский теолог и проповедник Джон Уиклиф. С исторической точки зрения, это был самый выдающийся англичанин своего времени. Материализм церкви и светскость ее представителей были известными претензиями, общими для всей Европы, но особенно остро они ощущались в Англии, враждебно настроенной к иноземному папству. Как и повсюду в Европе, всем хотелось ограничить светскость церкви, очистить дорогу к Богу, засоренную деньгами, пошлинами и пожертвованиями. В Уиклифе политические и духовные устремления английского протестантизма сошлись и слились в философию и программу.
|
|
|
Тридцатишестилетний магистр Баллиола подогревал антиклерикализм и заслужил внимание публики своими прочувствованными проповедями. Обличая проникший в церковь «вирус» мирского, он развивал опасные мысли Марсилия Падуанского и Уильяма Оккама, возглавил борьбу англичан против верховенства папского закона над королевским двором и возражал против выплаты налогов папству. В 1368 году, в должности королевского капеллана, он поехал на переговоры с папой в составе королевской свиты.
В год приезда де Куси Уиклиф метафорически прибил к двери храма свои тезисы в виде трактата «О гражданской власти»; а документ этот предлагал не больше не меньше, как отъем церковной собственности и исключение священников из правительства. Вся власть, говорил Уиклиф, происходит от Бога, а решением земных вопросов должны заниматься гражданские власти. Путем логических построений, в острой полемической борьбе, заполненной ссылками на «вонючие» монашеские ордена и на антихристов от церкви, он пришел к радикальному утверждению — духовенство в качестве посредника между человеком и Богом следует устранить.
|
|
|
Специфические взгляды Уиклифа отражали как национальные интересы, так и народные чаяния. Десятилетиями парламент жаловался на то, что иностранные владельцы богатых церковных приходов, такие как высокомерный кардинал Талейран-Перигор, вытягивают деньги из английской казны. Эта сумма, как говорили, вдвое превышала доходы короны, а церковная собственность в Англии оценивалась в треть всей земли государства. Продажа папских индульгенций с фальшивой папской печатью была широко распространена и превратилась в бизнес. Священнослужители оставались неподвластными гражданским законам, в результате, жалобы пропадали без ответа, и это стало еще одной причиной для недовольства. Больше всего людей возмущало двурушничество священников. Если священник мог купить в епархии лицензию на содержание любовницы, то у него, по-видимому, имелся лучший подход к Богу, нежели у простого грешника. Слабость священства к женскому полу была такова, что если какой человек признавался на исповеди в прелюбодеянии, духовнику не разрешалось спрашивать имя любовницы, — считалось, что иначе он сам может воспользоваться «податливостью» этой женщины.
Продажность, если не распутство приходского священника обычно являлись результатом низкого жалования, что приводило к необходимости продажи услуг, даже причастие могло не состояться, пока причастник не расплачивался со святым отцом, и это превращало ритуал в насмешку. Иуда, как известно, продал Христа за тридцать серебренников, а «нынешние священники делали это ежедневно за пенни». Легкомыслие было еще одной причиной для недовольства: епископы часто бранили викариев за то, что те с церковной галереи бросали свечные огарки на головы прихожан, либо совершали мерзкие пародии на церковные обряды «с целью вызвать смех, а возможно, и раздоры». Светских клириков в 1367 году обвиняли за ношение коротких, обтягивающих дублетов с длинными рукавами и с меховой или шелковой подкладкой, за дорогие кольца и пояса, за вышитые кошельки, за ножи, напоминавшие сабли, за цветные башмаки, причем некоторые носили и обувь, отмеченную «печатью дьявола» — с острыми загнутыми носами.
|
|
|
Высшие прелаты из знатных семейств вели себя столь же величественно, как и светские особы, они ездили с оруженосцами, клириками, сокольничими, грумами, гонцами, пажами, кухонными слугами, носильщиками. О щедрости и милости они забыли — писал Ленгленд; епископы святой церкви некогда распределяли наследие Христово среди бедных и нуждающихся, «а ныне ключ в руках у Алчности». Когда-то благотворительность находили в «рясе странствующего монаха, но было это давно, при жизни святого Франциска». Собрат Ленгленда по ремеслу, поэт Джон Гауэр, говоривший «от всего христианского люда», обличал священников и епископов, наживавшихся на взятках с богачей, замеченных в любодействе; поэт клеймил надменных епископов, чьи красные камилавки «открывались навстречу солнцу, словно алые розы, но краснота эта — цвет нечистой совести».
|
|
|
От обличения таких священников Уиклиф перешел к отрицанию состоятельности самого института священников, необходимого для спасения грешников; он наносил удар по самому основанию церкви и ее толкованию роли Христа. С этого момента он неотвратимо приблизился к отрицанию пресуществления, ибо без сверхъестественной силы священник не может преобразовать хлеб и вино в тело и кровь Христовы. Отсюда последовало и остальное — отсутствие необходимости в священнике, отрицание анафемы, исповеди, паломничества, поклонения реликвиям и святым, индульгенции и Сокровищницы заслуг. Уиклиф все это, так сказать, выметал метлой.
Вместо этого он предлагал Библию, переведенную на английский язык его учениками; эта книга могла донести до народа смысл религии в той форме, какую простолюдины могли понять без необходимости обращения к священнику и его бессмысленным латинским виршам. Ни один другой акт религиозного реформаторства не мог так сильно ударить по тысячелетним основам христианской церкви, но до этого момента должно было пройти еще несколько лет. В семидесятых годах началось движение лоллардов (слово пришло из фламандского языка, оно означает «бормочущий молитвы»). Это движение распространилось более всего среди простых людей и низшего священства, потом охватило и рыцарей, и часть аристократов, которым не по нраву было вмешательство церкви в политику. Граф Солсбери убрал из своей домашней церкви статуи всех святых и получил титул «насмешник над изваяниями и святынями»; были и те, кого называли «рыцарями в шляпах»: они отказывались снимать шляпу, когда по улицам проносили гостию.
Идеи Уиклифа и потребности короны подходили друг другу, как меч и ножны, потому и случился этот странный альянс: Иоанн Гентский взял Уиклифа под свое покровительство. Теория Уиклифа, благодаря которой нобили могли забрать назад земли, которые их предки завещали церкви, узаконивала желание Иоанна ограбить богатые церковные владения. То, что Генриху VIII удалось сделать спустя полтора столетия, Иоанн Гентский замыслил еще в 1376 году. Тем временем потеря территории во Франции, за которую были ответственны епископ Винчестерский Уильям Уикем и его собратья-священники, помогла выставить их из правительства. В 1371 году лорды парламента решили, что никто, кроме мирян, «кои могут ответить за свои преступления в королевском суде», не имеет права занимать должности канцлера, казначея, судьи казначейства и советника.
Во Франции между тем накатывала «встречная волна». Купцы и землевладельцы вряд ли были довольны тем, что из них выжимают налоги. Деньги эти герцог Ланкастер и его свита в Брюгге растрачивали на «жутчайшие сумасбродства» (horribles expenses et incredibiles ). Согласно суровому монаху аббатства Сент-Олбанс Томасу Уолсингему, ненавидевшему Ланкастера за его антиклерикальную политику, посланники проводили время в «бесчинствах, кутежах и танцах», обошедшихся в двадцать тысяч фунтов. Делая скидку на предвзятость записей Уолсингема, нельзя не признать их ценность, поскольку в них содержится живая информации о том безумном времени.
Лояльность людей проходила суровую проверку и в вопросах снабжения: во время путешествия король имел преимущественное право на скупку продуктов питания по обе стороны от дороги и на снабжение армии продовольствием. Поставщики королевского двора «хватают людей и лошадей, работающих на поле, пахарей, идущих за волами», «люди стонут и ропщут» при приближении короля. То, что было досадной помехой в мирное время, в войну сделалось экономической тиранией. Нобили, заведовавшие поставками, богатели на военных контрактах не менее поставщиков королевского двора и судей казначейства. Прибрежные города страдали от расквартированных войск, покуда те дожидались кораблей, которые должны были перевезти их в пункт назначения. Из-за нарушений в режиме судоходства торговля приходила в упадок, денежные штрафы уже не текли в экономику золотым потоком, а если они и прибывали, то корона платила этими деньгами английским войскам и освобождала английских пленных. Деньги за выкуп короля Иоанна достигли всего трех пятых от необходимой суммы, когда король Карл прекратил финансирование войны и потребовал возвращения денег в качестве возмещения. Иными словами, Англия не разбогатела от войны, а становилась все беднее.
В 1376 году состоялось заседание парламента, Общины существовали только как орган, выдающий согласие на налоги. Верхняя палата работала на постоянной основе и имела в своем составе сильную антиланкастерскую фракцию, готовую противостоять герцогу. В совет двенадцати входили четыре епископа, четыре графа и четыре барона. Лидером фракции стал бывший подопечный де Куси, молодой граф Марч, женатый на Филиппе, дочери старшего брата Ланкастера, покойного герцога Кларенса. Филиппа претендовала на корону после смерти Черного принца и его девятилетнего сына Ричарда, а потому муж Филиппы считал, что у него есть причина опасаться герцога Ланкастера, который, как все считали, вынашивает коварные планы с целью отнять корону у племянника.
Ланкастер и в самом деле подумывал о короне, но о кастильской, по праву женитьбы на дочери покойного Педро Жестокого. Он уже именовал себя королем Кастилии — или мсье д’Эспань, — хотя, возможно, у него и не было серьезного намерения узурпировать права племянника: он просто хотел побыстрее закончить войну с Францией и мобилизовать английские войска для захвата испанского трона. В качестве председателя королевского совета он был реальным главой правительства; вместе с Алисой Перрерс Ланкастер управлял своим отцом-королем и завоевал репутацию вольнодумца, поскольку открыто содержал любовницу Екатерину Суинфорд, вдову рыцаря, убитого в Аквитании. Впоследствии они поженились, и от их брака началась династия Тюдоров. Он жил на берегу Темзы в прекрасном Савойском дворце, славившемся террасами и благоуханным розовым садом; у него была великолепная коллекция драгоценных камней и наследство, оставленное отцом его первой жены — первым герцогом Ланкастерским; короче говоря, он обладал всеми атрибутами власти и богатства, за которые его ненавидели и считали негодяем. Эта репутация, как и репутация его старшего брата — образца рыцарства, — возможно, преувеличена.
Народные волнения усилились после приезда принца Уэльского, который прибыл в Вестминстер на заседание парламента из своего загородного имения. Принц хотел увериться в том, что лорды и Общины преданы его сыну, но народ решил, что он приехал поддержать Общины, настроенные против его брата-герцога, амбиций которого опасался. На самом деле горячий темперамент принца не приветствовал вмешательства в дела монархии, однако значение имеет не то, что есть на самом деле, а то, в чем уверено общественное мнение. Члены парламента верили, что принц их поддерживает, потому и черпали из его присутствия уверенность и силу.
В Вестминстере, в Расписной палате, состоялось бурное собрание Общин, а лорды заседали в Белом зале дворца. Де Куси, как граф Бедфорд, мог присутствовать 28 апреля на церемонии открытия вместе с лордами, однако письменным свидетельством о том, что он там был, мы не располагаем.
Общины перешли в наступление и впервые в истории избрали спикера в лице рыцаря из графства Херефорд, сэра Питера де ла Мара, который не напрасно был сенешалем у графа Марча. Критические моменты часто рождают людей, которые приходят на помощь. Сэр Питер проявил себя как мужественный и стойкий человек, «боговдохновенный», как сказал о нем Уолсингем. От имени Общин он обвинил в должностных преступлениях министров — королевского управляющего лорда Латимера и сэра Ричарда Лайонса, богатого купца, члена королевского совета и финансового агента, а также Алису Перрерс, получавшую, как было сказано, «каждый год из королевской казны до трех тысяч фунтов. От ее устранения государство получит большую прибыль».
Латимер был важной персоной — рыцарь Подвязки, ветеран сражений при Креси, Оре и ланкастерского похода, бывший коннетабль Дувра и уполномоченный союза пяти портов. Спикер обвинил его и Лайонса в обретении больших состояний благодаря мошенничеству, сообщил, что они жульничали с налогами: взяли у короля в долг двадцать тысяч фунтов, а вернули двадцать тысяч марок, при этом цена марки составляла две трети от стоимости фунта.
Члены палаты — оратор за оратором — по очереди выходили к аналою в центре зала, и каждый добавлял свои обвинения и жалобы. Люди говорили, что королевские советники богатеют за счет обнищания народа; они обманывают короля — тратят его доходы и требуют новых субсидий. Население совсем обеднело и не может платить непосильные налоги. Пусть парламент решает, как королю вести войну из его собственных средств.
Ланкастер рассвирепел и без свидетелей пригрозил «так напугать межевых рыцарей, чтобы они его больше не провоцировали». Доброжелатель предупредил его: «ваш брат принц поощряет Общины», их поддерживают лондонцы, и в обиду они себя не дадут. На следующий день, дождавшись удобного момента, герцог посетил Общины и напустил на себя такой любезный вид, что члены Общин изумленно на него уставились, однако это не помешало им снова выдвинуть обвинения против Латимера и Лайонса. В качестве свидетелей они вызвали двух прежних казначеев и других чиновников, потребовали предъявить счета и провели судебное расследование. Выслушав все доказательства, члены Общин в один голос воскликнули: «Господин герцог, теперь вы видите и слышите, что лорд Латимер и Ричард Лайонс трудились исключительно ради своей выгоды, а потому мы требуем наказания и удовлетворения!»
Латимер осведомился, кто предъявляет ему обвинения, и сэр Питер де ла Мар дал исторический ответ, что обвинения выдвигают Общины как государственный орган. Так одним махом он создал конституционный инструмент импичмента и увольнения министров. Лайонс хотел провалить процесс, послав Черному принцу взятку в тысячу фунтов, спрятанную в бочке с осетрами. Принц вернул бочку назад, но король, как человек циничный, принял такую же взятку, сказав при этом, что забирает свое.
Парламент подтвердил справедливость обвинений. Два обвиненных министра и четверо помощников, включая зятя Латимера, лорда Невилла, мажордома королевского двора, были признаны виновными, изгнаны со службы, им вменили штрафы и посадили в тюрьму; впрочем, Латимера вскоре освободили под поручительство группы друзей. Алису Перрерс обвинили во вмешательстве в правосудие, поскольку она сидела рядом с судьями и понуждала их принимать решения в пользу ее друзей. Одряхлевший король вынужден был согласиться с устранением Перрерс.
Иоанн Гентский принял петиции о реформе от имени короля; он понял, что на настоящий момент у него нет достаточной поддержки в палате лордов и воспрепятствовать он не может. Общины потребовали не только ежегодного заседания парламента, но и выборов его членов из «лучших людей» графств, а не назначения шерифом. Петиция призывала внедрить статут о наемных работниках и распоряжение об аресте и наказании нарушителей закона; документ отражал растущий антагонизм между нанимателем и работником. Петиция продемонстрировала и нараставшую вражду к папству, она призывала к отмене папских налогов и к запрету экспорта денег. К миру она не призывала, возможно, потому, что, по мнению Общин, неудачами в войне страна была обязана некомпетентным и продажным властям, которые теперь намеревались заменить.
Из поэмы Ленгленда явствует, что «нацепить колокольчик на кота Иоанна Гентского» так и не удалось, реформы не состоялись, поскольку парламент был распущен. В новый совет вошли девять лордов и прелаты, в том числе бывший канцлер Уильям Уикем и архиепископ Кентерберийский Саймон Садбери, прозаический персонаж незнатного происхождения. Молодость парламента сродни юности человека, когда мужчины меряются силой. Кроме Уикема и Садбери, шестеро из семи других членов, включая Уильяма Кортни, епископа Лондонского, были моложе тридцати четырех лет, двоим из них под тридцать, а одному — графу Марчу — двадцать пять. Их оппоненту, великому герцогу Ланкастеру, ровеснику де Куси, исполнилось тридцать шесть.
Едва парламент сформировался, принца настигла фатальная фаза его болезни, осложнившаяся дизентерией. Он так ослабел, что то и дело терял сознание, и каждый раз казалось, что он умер. Его покои заполнились врачами и хирургами, друзья, соратники и члены королевской семьи, приходившие к нему прощаться, и рыдали навзрыд. Сестра принца, Изабелла, и сир де Куси пришли к постели умирающего и тоже залились слезами. Явился Иоанн Гентский и два младших брата — Эдмунд Лэнгли, будущий герцог Йоркский, человек ничтожный, и Томас Вудсток, неприятный, сумасбродный тип с несчастливой судьбой. Пришел король, и «никто в этих горьких обстоятельствах не мог удержаться от слез, глядя на короля, прощавшегося с сыном навеки», с пятым из взрослых детей, ушедших прежде него.[11]
Двери покоев принца были открыты настежь, чтобы старые товарищи и все, кто служил ему, могли проститься, и «каждый человек то горько всхлипывал, то тихонько рыдал», а принц сказал всем: «Поручаю вам своего сына, он еще очень юн и мал, и как служили вы мне, так же преданно служите и ему». Он попросил короля и Ланкастера поклясться, и все горячо поклялись, графы, бароны и рыцари поклялись тоже, «и стало очень шумно от плача, вздохов и громких всхлипываний».
В день кончины последняя воля принца была исполнена и тщательно проведены все приготовления. Хотя смерть есть всего лишь вылет души из телесного узилища, обычно ей сопутствовала невероятная забота о похоронах, могильном камне и всех хлопотах о бренных останках, что, похоже, подчеркивало нежелание человека уходить из этого мира. Завещание принца было необычно подробным: украшение его кровати, включая полог, вышитый изображениями подвигов Саладина, досталось сыну. Отданы были специальные распоряжения о лошадях, похоронная процессия продумана до последней трубы, заказана надгробная статуя, которая должна была представить его «в полном рыцарском облачении в разгаре битвы… наше лицо кроткое, и шлем обтянут леопардовой шкурой».
Священники велели умирающему попросить прощения у Бога и у всех, кого он обидел. В последней вспышке гордыни он отказался, но, когда конец приблизился, сложил ладони и попросил прощения у Бога и людей. Но кротости от него ожидать не стоило и в этот миг. Когда сэр Ричард Стери, лоллард, выставленный из королевского двора Добрым парламентом и в какой-то момент повздоривший с принцем, пришел мириться, принц горько сказал: «Подойди, Ричард, подойди и посмотри на то, что ты так долго хотел увидеть». Стери запротестовал, и принц ответил: «Господь воздает каждому по его заслугам. Оставь меня, не хочу более тебя видеть». Духовник попросил принца не умирать без прощения, но принц молчал и только под уговорами пробормотал наконец: «Прощаю». Через несколько часов 8 июня 1376 года он скончался в возрасте 46 лет.
Дата добавления: 2018-09-22; просмотров: 154; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!