Простак. Значит, истина - меньше всего. 13 страница
Казалось бы перед нами обычные философские рассуждения о времени и пространстве, однако рассуждения не вообще обо всем, как принято в философии, а рассуждения о суждениях, т.е. подход чисто риторический. Речь фактически идет о смене риторической парадигмы, переход от аристотелевских возможных способах доказательств (определение
138
риторики Стагиридом) к единственно возможным, причастным ситуации реального времени и пространства высказываниям. Отсюда один шаг к хронотопической типологии речей, создание которой Бахтин считал принципиально важным40. Из настоящего расходятся лучи в прошлое и будущее, воплощающиеся в типы судебной и совещательной речи в терминах Аристотеля.
Считаем нужным напомнить: жить из себя, исходить из себя в своих поступках вовсе не значит еще жить и поступать для себя. Центральность моей единственной причастности бытию в архитектонике переживаемого мира вовсе не есть центральность положительной [?] ценности, для которой все остальное в мире лишь служебное начало. Я-для-себя - центр исхождения поступка в активности утверждения и признания всякой ценности, ибо это единственная точка, где я ответственно причастен единственному бытию, - оперативный штаб, ставка главнокомандующего моим возможным и моим долженствованием в событии бытия, только с моего единственного места я могу быть активен и должен быть активен. Моя утвержденная причастность бытию не только пассивна (радость бытия), но прежде всего активна (долженствование реализовать мое единственное место). Это не высшая жизненная ценность, которая систематически обосновывает все остальные жизненные ценности для меня как относительные, ею обусловленные; мы не имеем в виду построить систему ценностей, логически единую с основной ценностью - моей причастностью бытию - во главе, идеальную систему возможных различных ценностей, не имеем в виду и теоретической транскрипции действительно исторически признаваемых человеком ценностей, с целью устано-
|
|
|
_________
40 См. Бахтин под маской. М., 1993. - Вып.3 - С.24.
139
вить между ними логические отношения подчинения, соподчинения и др., т.е. систематизировать их. Не систему и не систематически-инвентарный перечень ценностей, где чистые понятия (содержательно себе тождественные) связаны логической соотносительностью, собираемся мы дать, а изображение, описание действительной конкретной архитектоники ценностного переживания мира не с аналитическим основоположением во главе, а с действительно конкретным центром (и пространственным и временным) исхождения действительных оценок, утверждений, поступков, где члены суть действительно реальные предметы, связанные конкретными событийными отношениями (здесь логические отношения являются лишь моментом рядом с конкретно-пространственным и временным и эмоционально-волевым) в единственном событии бытия. (127-128)
|
|
|
Бахтин строит не философскую систему, а риторический алгоритм действия каждого конкретного человека, человека действующего словом, а не вообще разумного человека. Homo sapiens является лишь абстрактным моментом, теоретической составляющей, присущей homo verbo agens, и это Бахтин показывает, разводя понятие систематических и реальных ценностей. Реальные предметы изобретаются в реальной ситуации времени и пространства, а также эмоционально-волевых намерений говорящего. Подробно Бахтин разворачивает эти краткие cyждения в цикле статей "Стилистика художественной речи" или - скажем так во избежание слишком предварительной категоричности по поводу авторства Бахтина указанного цикла статей - замыслы Бахтина разворачиваются подробно в "Стилистике художественной речи"41.
_____________
41 Сами эти статьи, как и подробные риторические и философские комментарии к ним, можно прочитать во второй части пятого выпуска серии Бахтин под маской (в печати).
|
|
|
140
Обратим еще внимание на специфику изобретаемого предмета: изобретаются предметы, связанные конкретными событийными отношениями. Это же является и предметом гуманитарии в целом: человек общающийся42.
Чтобы дать предварительное понятие о возможности такой конкретной ценностной архитектоники, мы дадим здесь анализ мира эстетического видения - мира искусства, который своей конкретностью и проникнутостью эмоционально-волевым тоном из всех культурно-отвлеченных [7} миров (в их изоляции) ближе к единому и единственному миру поступка. Он и поможет нам подойти к пониманию архитектонического строения действительного мира-события. (128)
В "Стилистике художественной речи" этот прием от искусства к жизни конкретизируется риторически: текст художественного произведения рассматривается непосредственно как словесное действие, событие речевого общения анализируется отвлеченно от художественного своеобразия произведения, из которого берется текст.
Единство мира эстетического видения не есть смысловое - систематическое, но конкретно-архитектоническое единство, он расположен вокруг конкретного ценностного центра, который и мыслится, и видится, и любится. Этим центром является человек, все в этом мире приобретает значение, смысл и ценность лишь в соотнесении с человеком, как человеческое. Все возможное бытие и весь возможный смысл располагается вокруг человека как центра и единственной ценности; все - и здесь эстетическое видение не знает границ - должно быть соотнесено с человеком, стать человеческим. Это не значит, однако,
|
|
|
___________
42 См. И.В.Пешков. Человек общающийся // Апокриф. М., 1992. - С.4 -11.
141
что именно герой произведения должен быть представлен как содержательно-положительная ценность, в смысле придания ему определенного положительного ценностного эпитета: "хороший, красивый" и под., эти эпитеты могут быть все сплошь отрицательными, он может быть плох, жалок, во всех отношениях побежден и превзойден, но к нему приковано мое заинтересованное внимание в эстетическом видении, вокруг него - дурного, как вокруг все же единственного ценностного центра, располагается все во всех отношениях содержательно лучшее. Человек здесь вовсе не по хорошу мил, а по милу хорош. В этом вся специфика эстетического видения. (128)
Тут совсем не антропный принцип современной естественной науки и философии. Тут классический принцип практической центральности говорящего человека, который в центре не абстрактной философской или физической картины мира, а в центре исхождения события, случая, казуса (в терминах судебной риторики).
Весь ценностный топос, вся архитектоника бытия были бы иными, если бы ценностным центром был не он. Если я созерцаю картину гибели и совершенно оправданного позора единственно любимого мной человека - эта картина будет совершенно иной, чем в том случае, когда погибающий для меня ценностно безразличен. И не потому вовсе, что я буду пытаться оправдать его вопреки смыслу и справедливости, все это может быть исключено, картина может быть содержательно справедливой и реалистичной, и все же картина будет иная, иная по своему существенному топосу, по ценностно-конкретному расположению частей и деталей, по всей своей архитектонике, я буду видеть иные ценностные черты, и иные моменты, и иное расположение их, ибо конкретный центр моего
142
видения и оформления картины будет иным. Это не будет пристрастное субъективное искажение видения, ибо архитектоника видения не касается содержательно-смысловой стороны. Содержательно-смысловая сторона события, отвлеченно взятая, равна себе и тождественна при разных конкретных ценностных центрах (включая сюда и смысловую оценку с точки зрения той или иной содержательно-определенной ценности: добра, красоты, истины), но эта содержательно-смысловая себе равная сторона сама только момент всей конкретной архитектоники в ее целом, и положение этого отвлеченного мира различно при различных ценностных центрах видения. Ведь один и тот же с содержательно-смысловой точки зрения предмет, созерцаемый с разных точек единственного пространства несколькими людьми, занимает разные места и иначе дан в конкретном архитектоническом целом поля видения этих разных людей, его наблюдающих, причем смысловая тожественность его входит как момент в конкретное видение, она лишь обрастает индивидуализированными и конкретными чертами. Но при созерцании события отвлеченно-пространственное положение есть лишь момент единой эмоционально-волевой позиции участника события. (128-129)
И снова абзац начинается с риторической метки: топос! Общее место риторического изобретения, выросшее у Аристотеля из реального общего места события речевого (ораторского) общения (агора, например), требовавшего не только физической (площадь43), но и интеллектуальной общности (иначе речи не могли бы быть убедительными), превращается у Бахтина в исходно единственное индивидуальное место зарождения своего определенного ответственного слова, соответствующего единому и
___________
43 Не здесь ли кроется интерес Бахтина к площадным жанрам речи?
143
единственному бытию-событию. Слово рождается как позиция участника этого события.
Так и содержательно-тожественная оценка одного и того же лица (он - плох) может иметь разные действительные интонации в зависимости от действительного конкретного ценностного центра в данных обстоятельствах: люблю ли его действительно, или мне дорога та конкретная ценность, по отношению к которой он не состоятелен, а он безразличен; это различие, конечно не может быть отвлеченно выражено в виде определенной субординации ценностей, это конкретное архитектоническое взаимоотношение. Нельзя подменять ценностную архитектонику системой логических отношений (субординация) ценностей, истолковывая различия в интонации следующим систематическим образом (в суждении: он - плох): в первом случае высшей ценностью является человек, а подчиненной - добро, а во втором обратно. Таких отношений между отвлеченно-идеальным понятием и действительным конкретным предметом не может быть, отвлечься же в человеке от его конкретной действительности, оставив смысловой остов (homo sapiens), тоже нельзя. (129)
Здесь, как и в предыдущем случае возникают ассоциации с "Риторикой Аристотеля. Хвала или хула определенного человека - цель эпидейктической речи (которая, кстати, генетически ближе всего к речи художественной). И здесь Бахтин совершает радикальный переворот в риторической теории: оценке человека с точки зрения общих мест он противопосталяет оценку любовно-конкретную, исходящую не из отвлеченных понятий добра или истины или красоты, а из любимой действительности этого человека.
Итак, ценностным центром событийной архитектоники эстетического видения является человек не как
144
содержательное себе тождественное нечто, а как любовно утвержденная конкретная действительность. При этом эстетическое видение отнюдь не отвлекается от возможных точек зрения ценностей, не стирает границу между добром - злом, красотой - безобразием, истиной - ложью; все эти различения знает и находит эстетическое видение внутри созерцаемого мира, но все эти различения не выносятся над ним как последние критерии, принцип рассмотрения и оформления видимого, они остаются внутри его как моменты архитектоники и все равно объемлются всеприемлющим любовным утверждением человека. Эстетическое видение знает, конечно, и "избирающие принципы", но все они архитектонически подчинены верховному ценностному центру созерцания - человеку. (129-130)
Любовно-эстетическое отношение к другому в событии речевого общения является дополнением к нудительно-ответственной участности изобретения. Занятие определенной единственной позиции в бытии предполагает возможность конфликта и вело к конфликту в риторике познания, мало профилактирующеи кризисное начало речи. Поэтому любовно-эстетическое приятие не просто созерцательный принцип поэтики, а входящий в самую сердцевину изобретения компонент риторики поступка. Поздно любить человека в процессе совершающегося действия слова, любовь должна направлять сам процесс замысла речи.
В этом смысле можно говорить об объективной эстетической любви, не придавая только этому слову пассивного психологического значения, как о принципе эстетического видения. Ценностное многообразие бытия как человеческого (соотнесенного с человеком) может быть дано только любовному созерцанию, только любовь может удержать и закрепить это
145
много- и разнообразие, не растеряв и не рассеяв его, не оставив только голый остов основных линий и смысловых моментов. Только бескорыстная любовь по принципу "не по хорошу мил, а по милу хорош", только любовно заинтересованное внимание может развить достаточно напряженную силу, чтобы охватить и удержать конкретное многообразие бытия, не обеднив и не схематизировав его. Равнодушная или неприязненная реакция есть всегда обедняющая и разлагающая предмет реакция: пройти мимо предмета во всем его многообразии, игнорировать или преодолеть его. Сама биологическая функция равнодушия есть освобождение нас от многообразия бытия, отвлечение от практически не существенного для нас, как бы экономия, сбережение его от рассеяния в многообразии. Такова же и функция забвения. (130)
Бахтин гнет свою линию в трактовке эстетического. Это не пассивное восприятие-созерцание, а любовно заинтересованное, развивающее достаточную силу внимание - термин также из словаря школьной риторики. Охватить и удержать предмет речи в его человеческом отношении - важнейшая задача.
Безлюбость и равнодушие никогда не разовьют достаточно сил, чтобы напряженно замедлить над предметом, закрепить, вылепить каждую мельчайшую подробность и деталь его. Только любовь может быть эстетически продуктивной, только в соотнесении с любимым возможна полнота многообразия.
Напряженное замедление как продуктивная функция любви в процессе рождения, т.е. изобретения предмета речи - существенное развитие риторической проблематики! Нельзя сказать, чтобы категория любви была чем-то новым для риторики44,
______________
44 См., например статью О.А.Сычева "Любовь как риторическая категория" // Риторика, ј1. - 1995. - С.13-15.
146
но в бахтинском подходе любовь становится центром изобретения, ибо налагается запрет на безлюбостъ и равнодушие. Последним, а как раз эти качества частенько свойственны риторике познания, отказано в продуктивности.
По отношению к ценностному центру (конкретному человеку) мира эстетического видения не должно различать форму и содержание: человек - и формальный, и содержательный принцип видения, в их единстве и взаимопроникновении. Только по отношению к отвлеченно-содержательным категориям возможно это различение. Все отвлеченно-формальные моменты становятся конкретными моментами архитектоники только в соотнесении с конкретной ценностью смертного человека. Все пространственные и временные отношения соотносятся только с ним и только по отношению к нему обретают ценностный смысл:
высоко, далеко, над, под, бездна, беспредельность - все отражают жизнь и напряжение смертного человека, конечно, не в отвлеченно-математическом значении их, а в эмоционально-волевом ценностном смысле. (130-131)
Действительно, в изобретении совершенно невозможно разделить форму и содержание, но принципиальным нюансом риторики поступка является модальность предписания: не должно! В риторике познания такого императива фактически не было, напротив, учебные руководства предписывали изобретение по общим местам как бы безотносительно к содержанию изобретения, по общим местам можно развить любую тему, это была форма порождения любого содержания. Не так у Бахтина. Любовно родить предмет во всей полноте его многообразия возможно только в нераздельности формы и содержания, причем неслиянность их на этапе изобретения может присутствовать только теоретически.
147
Мы догадываемся, что формальное завершение связано со смертью (человека, героя, предмета)45, но пока смертный жив вся оформленностъ его содержательна и относительна. Он - автор, а не герои, да и герой еще находится в изобретении in statu nascendi, он, другой, еще не оформлен, в то время как я-для-себя не формален в принципе (как, впрочем, и не содержателен).
Только ценность смертного человека дает масштабы для пространственного и временного ряда: пространство уплотняется как возможный кругозор смертного человека, его возможное окружение, а время имеет ценностный вес и тяжесть как течение жизни смертного человека, причем [?] и содержание временного определения, и формальная тяжесть, значимое течение ритма. Если бы человек не был смертен, эмоционально-волевой тон этого протекания, этого: раньше, позже, еще, когда, никогда - и формальных моментов ритма был бы иной. Уничтожим масштабы [?] жизни смертного человека - погаснет ценность переживаемого: и ритма, и содержания. Конечно, дело здесь не в определенной математической длительности человеческой жизни (70 лет), она может быть произвольно велика или мала, а только в том, что есть термины, границы жизни - рождение и смерть, и только факт наличности этих терминов создает эмоционально-волевую окраску течения времени ограниченной жизни; и сама вечность имеет ценностный смысл лишь в соотнесении с детерминированной жизнью. (131)
Время и пространство как формально-содержательный признак ситуации бытия человека в ее эмоционально-волевом тоне, связанном в воплощении с интонацией, а следовательно, в последнем счете с речевым
__________________
45 Этот подход недавно абсолютизировал К.Г.Исупов. См. его статью "Смерть другого" в сборнике "Бахтинологая" (Спб., 1995. - С. 103-116).
148
общением. Бытие человека, даже понятие смертности у Бахтина держится на риторических категориях. Завершение человека как его смерть осуществляется с древности в эпидейктических надгробных и поминальных речах, из которых и возникает эпос, в частности эпос Гомера. Однако, несмотря на традиционные ценности смерти, Бахтин на первый план ставит ценности жизни пусть даже смертного человека. Все-таки масштабы пространственно-временной ситуации определяются масштабами жизни, смерть лишь задает граничные термины. Впрочем, это лишь имеет значимые последствия в риторике поступка: жизнь ощущается и наполняется смыслом лишь на границе со смертью, поэтому нужна настоящая любовь к другому для изобретения речи, преодолевающей смерть, а не приближающей к ней.
Лучше всего мы можем пояснить [?] архитектоническое расположение мира эстетического видения вокруг ценностного центра - смертного человека, дав анализ (формально-содержательный) конкретной архитектоники какого-нибудь произведения. Остановимся на лирической пьесе Пушкина 30-года: "Разлука".(131)
В этой лирической пьесе два действующих лица: лирический герой (объективированный автор) и она (Ризнич), а следовательно, два ценностных контекста, две конкретные точки для соотнесения к ним конкретных ценностных моментов бытия, при этом второй контекст, не теряя своей самостоятельности, ценностно объемлется первым (ценностно утверждается им); и оба этих контекста, в свою очередь, объемлются единым ценностно-утверждающим эстетическим контекстом автора-художника, находящегося вне архитектоники видения мира произведения (не автор-герой, член этой архитектоники) и созерцателя. Единственное место в бытии эстетического субъекта (автора, созерцателя), точка исхождения его эстетической активности - объективной любви к человеку -
149
имеет только одно определение - вненаходимость всем моментам архитектонического единства [нрзб] эстетического видения, что и делает впервые возможным обнимать всю архитектонику и пространственную, и временную ценностно-единой утверждающей активностью. Эстетическое вживание - видение героя, предмета изнутри - активно свершается с этого единственного вненаходимого места, и здесь же на нем свершается эстетическое приятие - утверждение и оформление материи вживания в единой архитектонике видения. Вненаходимость субъекта, и пространственная, и временная, и ценностная, - не я предмет вживания и видения - впервые делает возможной эстетическую активность оформления. (131-132)
Дата добавления: 2018-09-20; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!