Мономах на мгновение задумался, шевеля губами...
А произошло вот что.
Тремя днями раньше, посоветовавшись со своим ближайшим окружением, переяславльский князь Владимим Мономах, решил, наконец, поговорить с Великим князем Святополком о том, что не давало ему покоя все последние годы. Да что там последние годы – всю жизнь!
Он послал в Киев гонца, и тот, вернувшись, сказал, что Святополк, в самом хорошем расположении духа, готов, хоть не медля, встретиться с Мономахом на берегу Долобского озера.
Зная переменчивый характер своего двоюродного брата, Мономах, не долго думая, объявил сборы, и в тот же день, в крытом возке на санных полозьях, отправился в путь.
Сразу за городом он разоблачился – снял парадные княжеские одежды и остался в простом овчином полушубке и старенькой, отороченной парчой шапке.
В санный возок сели трое. Сам Мономах. Его воевода Ратибор. И игумен с ящичком, в котором хранились принадлежности для письма и заготовки для печатей - скреплять грамоты.
Его друг детства, боярин Ставр Гордятич поехал верхом на могучем грудастом коне.
И правильно сделал. Им втроем тесновато было в небольшом возке, а сядь туда же высокий, дородный Ставр, то ему одному места мало будет, остальным хоть наружу тогда вылазь!
Пусть скачет, - улыбнулся, глядя на него, Мономах. Все равно силу некуда девать – не зря уже в народе богатырем зовут!
Одно плохо, уж больно охочь до беседы этот боярин. Не то, что Ратибор, который может молчать всю дорогу. Или игумен, что и сам молится и другим молиться или думать не мешает. А Ставру все кажется, что они забыли что-то, готовясь к важному разговору. Вот и приходится перекрикиваться, через маленькое оконце, да утайкой, чтоб ни человек, ни ветер, ни сорока раньше времени не разнесли по миру то, из-за чего они с такой спешностью ехали к великому князю.
|
|
|
Мономах коротко успокоил очередное беспокойство Ставра и с легким вздохом посмотрел ему вослед.
Он сам только недавно стал предпочитать езде верхом такой вот возок. А так, считай, – год за годом, десятки лет прожил в седле, дойдя до возраста, когда мужчина зовется уже не молодым человеком – а средовек. Хорошее время - и ум есть, и силы еще не остыли. Можно, конечно, и на коне. Но… в возке как-то уж поприятнее...
Знал князь – шепчутся за его спиной враги-недруги, да всякие завистники: замок, мол, в Любече построил на манер немецких… зимний возок, дескать, сделал себе совсем как они…
А почему бы и не построить? Отчего бы не завести? – удобно откинулся на спинку сидения Мономах. - Что зазорного в том, чтобы лучшему у чужеземных людей учиться? Не худое же у них нам перенимать?
|
|
|
Ему вдруг вспомнилось, как отец однажды показывал ему письмо своей сестры, его тетки, к Ярославу Мудрому, которую тот выдал замуж за французского короля и без подписи которой не был действителен ни один их закон. Как она плакалась в нем батюшке, за то, что заслал ее в такую дыру, как Париж. Улицы здесь узкие, грязные, вонючие, помоями залитые, жаловалась она. Народ груб, неучен, не чета нашему. Даже читать-писать не умеют…
- Княже! – подскакав, вдруг позвал Ставр Гордятич.
- Ну что еще… - недовольно поморщился Мономах.
- Не надо было все-таки уступать тебе десять лет назад киевский стол Святополку. Ну что хорошего он за это время для Руси сделал? Первым делом бросил в темницу послов половецких, чем всю Степь на нас, не готовых к войне с ними, поднял… Тебя на помощь позвал, да только и свою, и твою дружину на Стугне-реке бесславно положил… Как мы-то с тобой еще живы остались? Вся Русь тогда кровью умылась! А потом, как правил? А-а!.. Что толку теперь говорить… Был бы ты сейчас Великим князем, только бы и оставалось, что отдать всем князьям приказ. А так… Поезжай теперь, упрашивай, доказывай, кланяйся. Да было бы хоть кому!..
|
|
|
- Не забывайся! О Великом князе все ж говоришь! – строго напомнил Мономах. – К тому же о моем брате!
- Хорошо! – виновато согласился боярин. – Но мнится мне, что великий князь не простит тебе последней обиды…
- Какой еще обиды?
- А той, что ты оставил своего сына княжить в Новагороде, когда он собрался посылать туда своего… - боярин стал высказывать и другие, не менее серьезные доводы, что Святополк найдет причины для отказа, но Мономах без труда разбил их и отпустил его:
- Так то Ставка, то-то Ставр Гордятич. Погоди… а о чем это я думал-то?
Он наморщил свой высокий лоб, ища, потерянный с появлением Ставра, конец мысли и, наконец, словно бы сам себе, кивнул:
Нет, и там есть чему у нас поучиться! И нам что у них перенять! Главное, чтобы худое, которое у них самих льется через край, на Русь не перекинулось! Тут ведь дело, какое… Хорошее веками накапливается, а растерять можно за год. А плохое, наоборот, за год приобретешь, а потом потомки столетья выплевывать будет!
Хорошо бы всему этому худому на вечные времена плотный заслон по границе Руси провести, чтобы чистый и добрый, как родниковая слеза, характер русского человека не испортить. Как в древних книгах сказано – скифы когда-то делали. И если те свои злые обычаи так старательно берегли, что всякому иноземцу, даже не слушая, голову сразу рубили, нам тем паче добро свое беречь надо… Конечно, не так, чтобы сразу мечом, но все же…
|
|
|
- Ты что-то сказал, княже? – крикнул, проезжая мимо, Ставр.
- Да нет… Так - подумал о тех, кто после нас здесь ездить будут!
- А что им? – удивился боярин. - Сыны твои ладно пристроены. Мои тоже бедствовать не должны!
Всем хорош Ставр Гордятич, покачал головой Мономах, смел, предан, в битве горяч, но… думает только о сегодняшнем дне. Так же, как и лучшие люди Святополка, с которыми ему придется схватиться в словесном споре. А тут речь, пожалуй, даже не о завтрашнем дне. Так что пусть-ка он лучше в этот раз отмолчится на съезде князей.
Мономах, пальцем подозвав Ставра приблизиться, тихим, но строгим тоном приказа передал ему эту свою просьбу.
Боярин слегка обиженно пожал плечами, и поскакал вперед.
Мономах скрестив на груди руки, задумался. Он и Святополк - съезд князей всей Руси! А что – как ни странно, но это так. Этот вопрос решить могут только они. Святополк – потому что обладает силой власти. А он, Мономах – властью силы. Вроде, одни слова, а переставь их, и большая получится разница!
Помнится, лет пять… нет, дай Бог памяти – восемь назад, когда на съезде было больше десяти князей, тоже поднимался серьезный вопрос. Кое-кто из князей стал всерьез предлагать прекратить на будущее всякий перераздел Руси. Пусть каждый навсегда остается владеть своей отчиной, твердили они и тогда не будет ни споров ни кровавых распрей из-за столов. Взгляды всех устремились на Мономаха. Ожидая его ответа, Святополк сидел тогда белей снега. Ведь согласись с таким предложением Мономах, у которого земель было больше всех, и от власти великого князя не осталось бы даже названия!
Но разве можно было нарушать завещание Ярослава Мудрого, чтобы верховная власть на Руси переходила к старшему в роде?
А интересы Руси для него всегда были выше своих. И митрополит Николай поддержал. Словом, не дали тогда разодрать Русь на десяток мелких стран. И, слава Богу – что бы тогда от нее осталось? Одно лишь имя? Половцы в считанные годы растерзали бы всех поодиночке!
Половцы…
Как ни хотел не думать об этой своей вечной боли Мономах до встречи с великим князем, но и эти мысли, и все вокруг так и напоминало о ему них.
По обеим сторонам дороги росли могучие деревья. Помнили они, наверное, как он, совсем еще мальчишкой, вместе с отцом, матерью и насмерть перепуганной сестрой Янкой, да вот Ставкой и ближайшим окружением, убегал от их первого набега в Киев…
Сколько же ему лет-то тогда было?
Мономах на мгновение задумался, шевеля губами - восемь!
Детская память – что быстрая река с островами да каменистыми порогами. Многое уплывает безвозвратно. Но то, что озарит ее, словно вспышкой молнии, или обо что поранишься – остается в ней навсегда!
Много радостного и приятного было для него в детстве и юности. Чтение книг на половине дома отца, который, на изумление всем, знал пять языков и много чего мог рассказать интересного… игры и пение на материнской половине, где все было обставлено на греческий манер, потому что она была дочерью самого византийского императора…
Но, к сожалению, самым ярким впечатлением детства осталось неприятное – половцы.
Ни когда его, по древнему обряду, в три года сажали на коня, ни первое занятие в школе, ни даже радостная весть о том, что в тринадцать лет он стал ростово-суздальским князем, - не могли затмить тех страшных воспоминаний.
Темные фигурки половцев, в мохнатых шапках, на низких лошадях под стенами родного города… Чудом спасшаяся от них, за едва успевшими захлопнуться воротами, дружина отца… Чужие, длинные стрелы, летяшие в город одна за другой… И наконец, вот эта самая дорога, по которой он ехал сейчас…
И которая теперь во многом должна была решить будущую судьбу Руси…
2
- Как с князем разговариваешь? – возмутился Ставр Гордятич
Ехали, торопясь, поэтому остановки были не часты. Первый раз остановились, чтобы пообедать. Нашли большую, чистую поляну. Слуги расстелили прямо на снегу ковер, положили на него скатерть и попотчевали князя с воеводой, боярином и игуменом – по-дорожному просто, но сытно. Дружинники, расположившись чуть поодаль, ели то же, что и их князь. Некоторые из них даже не слазили со своих коней.
Поели, попили…
И вновь за маленьким слюдяным оконцем потянулась многострадальная Переяславльская земля. Как щит лежала она между Степью и Русью, принимая на себя первые, самые страшные удары половцев. И потому то тут, то там виднелись следы пепелищ, развалины и вновь оживающие веси…
Изредка Мономах приказывал возничему остановиться и накоротке беседовал с жителями этих, чудом уцелевших деревень.
Несмотря на стать Ставки Гордятича и почтенный возраст Ратибора, обоих одетых куда богаче чем князь, Мономаха все узнавали сразу. И, обращаясь только к нему, отвечая с поклонами на его вопросы, смиренно, отвечали:
- Да были половцы, но, слава Богу, ушли!
- Надолго ли? К осени жди опять…
- И так почитай каждый год…
- Не успеешь отстроиться, новый набег…
- Ох, жизнь пошла – на родной земле, словно звери по норам прячемся…
Светло-голубые глаза Мономаха темнели. Молча, он выслушивал смердов и так же молча, жестом приказывал возничему продолжать путь.
А что он мог сказать, чем обнадежить своих подданных, не зная сам, чем закончится его разговор со Святополком?
Особенно запомнилась ему молодая печальная женщина, сидевшая на краю проехавших мимо саней. На ее руках сидел ребенок, который показывал пальцем на возок и о чем-то спрашивал.
О чем он мог спросить, и что интересно могла ответить ему мать, если даже он сам, их князь, не знал, какая судьба ждет их даже в самое близкое время?..
Наконец, переяславльская земля закончилась и начались киевская – пошли владения Великого князя.
Видно было по всему, что в этот год половец успел похозяйничать и тут.
Увидев грузившего на краю поля сеном повозку смерда, могучего, едва ли не как его Ставр, Мономах опять приказал остановиться и, осматриваясь хозяйским взглядом по сторонам, медленно пошел к нему.
Игумен с Ратибором, тоже решив размять ноги, направились следом.
И хоть Ставр Гордятич на коне успел обогнать князя, чтобы грозно предупредить смерда, чтобы тот ведал, с кем ему предстоит беседовать, тот степенно отложил огромные деревянные вилы, стянул с головы треух и, словно не замечая боярина, сам сделал несколько шагов навстречу Мономаху и земно поклонился ему.
- Будь здрав и счастлив на долгие годы, князь Владимир Всеволодович!
- Будь здрав и ты! – отозвался Мономах. – Великого князя смерд?
- Да, княже, Святополка Изяславича!
- Ну, и как живешь? – даже не спрашивая имени, спросил князь, в намерении получив давно известный ответ сразу же пойти обратно, как вдруг услышал неожиданное:
- А хорошо, княже!
- Что? – приостановился Мономах. – У вас что – давно половцев не было?
- Почему? Были!
- И не голодаешь?
- Как это не голодать, все голодают. А я чем лучше?
- А что ж тогда в твоей жизни хорошего?
- Все очень просто, княже! – пожал плечами смерд и принялся объяснять. - Что плохо было, так то уж прошло, слава Богу, хоть жив остался! Что будет, то, может, еще хуже будет, и живым не буду. Так что, по всему выходит, что живется мне сейчас – хорошо!
- Да ты, я погляжу – философ! – усмехнувшись, покачал головой Мономах.
- Уж, каков есть! - не зная, похвалил ли его или, наоборот, ругает таким словом князь, неопределенно ответил крестьянин.
- Каков ни есть, а такого первый раз за последнее время встречаю. Как хоть звать-то тебя?
- Очень просто – Сувор!
- А во святом крещении? – строго уточнил игумен.
- А – Никола!
- Видишь, Николай, в честь самого чудотворца! А ты, прости Господи, все за языческое имя цепляешься! Да уж христианин ли ты, или Перуну до сих пор в дубовых лесах поклоняешься?
Смерд, не переча, хотя лучшим ответом был большой темный крест на его широкой груди, в ответ лишь поклонился игумену, и это тоже не осталось незамеченным Мономахом.
- А скажи мне Сувор… гм-мм… Николай, - поправился он под недовольным взглядом игумена и кивнул на робко подошедших к скирде и упавших на колени в ответ смердов. – И все ли у вас, да всегда ль хорошо так живут?
- Да нет, Владимир свет Всеволодович! Не все и не всегда! Когда, не в обиду тебе будет сказано, вы, князья, столы между собой делить начинаете, то покойникам и то, пожалуй, лучше живется…
- Но-но, ты как с князем разговариваешь? – возмутился Ставр Гордятич, но Мономах жестом велел ему замолчать и вновь с интересом посмотрел на смерда – продолжай!
А тот и не думал останавливаться:
- Все мы под Богом ходим! – ответил он боярину и уже снова Мономаху, продолжил: - Чужой князь верх возьмет – беда. Весь разорит, жёнку с детьми в рабство угонит. А его поддержишь, так свой князь не пожалеет.
- Смело говоришь! – покачал головой Мономах и выжидательно взглянул на смерда.
Но у того и на это нашлось достойное слово.
- По закону живу, по совести и отвечаю!
- Хорошо сказал!
- Потому хорошо и живу! Так что, прости, если что не так и спаси тебя, Господи, княже!
- За что благодаришь-то?
- А вот, выслушал!
- Толку-то!
- Не скажи. Все теплей на душе стало. Иной князь, тот же Святополк Изяславич, не в обиду ему будет сказано, проедет мимо - даже не заметит. Будто мы не люди, а березы или осинки вдоль дороги. И то за вырубленные деревья он с тиуна строже спросит, чем за загубленные половцами жизни!
- Не Божье это дело – смерду на Великого князя голос возвышать! – не выдержав, встрял в беседу игумен. Но теперь крестьянин осмелился возразить даже ему и с вызовом спросил:
- А по-Божьему бросать православных на растерзание поганым язычникам? Пускать его на святуюРусь - веси разорять да Божьи храмы жечь?
- Ну и отчаянный ты! – забывая свою всегдашнюю сдержанность, воскликнул Молномах. Видно было, что этот смерд нравился ему все больше и больше.
- Знаю! – сдержанно усмехнулся тот.
- Да, от старости и скромности ты, я вижу, не помрешь! – кивнул ему князь. - И откуда же тебе это ведомо?
- А ты сам мне это однажды сказал, отчего и осмеливаюсь величать тебя не как смерд, а как дружинник!
- Я? Когда? Где?!
- А в той печальной битве, когда едва не погибли все наши, да и сам ты едва уцелел – на Стугне… Мы ведь тогда, княже, совсем рядом с тобой против поганых бились.
Лицо Мономаха внезапно помрачнело. Но он быстро взял себя в руки и вдруг с неожиданной живостью спросил:
- А вот скажи мне, Сувор-Николай. А пошел бы ты снова со мной на поганых в поход?
- Прямо сейчас? – ахнул смерд.
Мономах оглянулся на Ратибора, на боярина и улыбнулся:
- Ну, почему прямо сейчас? Скажем, в конце…
- Лета?! – с готовностью обрадовался смерд.
- Зачем так долго ждать? Этого месяца!
Теперь уже крестьянин растерянно оглянулся на поле, на свою весь, на людей…
- Но ведь пахота… сев на носу… А… была - не была… пошли! – решительно махнул он рукой.
- Прямо к ним, на их вежи[2] – в Степь! – уже без улыбки, продолжал допытываться Мономах.
- Да хоть на край света!
- И не забоишься?
- А чего бояться? Кого ни спроси, на Руси или даже в той Степи – все знают, что ты не проиграл ни одной битвы!
- А… Стугна? – помолчав, напомнил Мономах.
- Так то не твоя вина, князь! – тоже помолчав, уверенно отозвался смерд. - То Святополк, который тебя в неурочный час, неготовым уговорил против половца выйти, вместо того, чтобы выкуп ему дать. Эх, да что вспоминать…
- И то верно! По-новому все делать надо!
Мономах оглянулся на Ставра Гордятича и спросил:
- А что, Ставка, поднимет этот молодец такими вилами половецкого коня вместе со всадником?
Боярин посмотрел на смерда, на вилы и кивнул:
- Думаю, поднимет!
- А, если ему боевое копье в руки дать?
- Ну… тогда, пожалуй, он и меня с коня сбросить сможет…
- Вот видишь…
И Мономах, не обращая больше внимания ни на смерда, ни на его поклоны, отправился обратно к своему возку.
- Сюда бы этого Святополка, чтобы народ свой послушал! – с горечью заметил он и Ставр Гордятич охотно подхватил:
- Да что ему народ? Он ведь на него только глазами своих бояр смотрит да их ушами слышит!
На это даже Мономах не сумел найти, что возразить своему давнему другу.
- Ангела в спутники!
- Доброго пути!
- Скатертью дорога! – ласково, с любовью, неслось ему вослед.
Мономах рассеянно кивнул, сев в возок, и дал приказ возничему как можно быстрее продолжать путь.
Даже ему, умевшему заглянуть на несколько десятилетий, а, может, и веков вперед, невдомек было, что в будущем это последнее пожелание ровного и гладкого, как скатерть, пути, приобретет совсем иной, прямо противоположный, смысл.
Да и не до того было ему сейчас, когда решалась судьба этого самого будущего…
3
Сестра подошла и степенно поклонилась брату…
Долго ли он так ехал, нет - раздумья, как омут все глубже и глубже затягивали его в себя, но, наконец, раздалось громкое:
- Киев!
- Что? – не понял далеко ушедший в свои мысли Мономах.
- Киев говорю! - показывая рукой на далекие маковки церквей, пояснил Ставр Гордятич.
- Вижу, - кивнул ему князь и благодарно перекрестился: - Слава Тебе, Господи! Приехали…
- Едем сразу на Долобское озеро? – нетерпеливо спросил боярин.
Чувствовалось, что, несмотря на долгую дорогу в седле, он прямо сейчас был готов вступить в борьбу с Великим князем.
- Нет! – остановил его пыл Мономах. – Сначала заедем в Собор святой Софии. Без Бога не до порога, а тут на такое дело идем!
- Верно! - поддержал игумен. – Воздадим сначала Божие – Богови, а Кесарю – Кесарево всегда воздать успеем!
Ставр Гордятич недовольно подернул плечами, в собор, так в собор, и высоко поднял руку, останавливая движение.
- Сто-ой! Последний привал! Всем отдохнуть и… поглядите, на кого вы похожи - привести себя в порядок! Чтоб в Киеве сразу поняли, кто к ним пожаловал!
Дружинники охотно спешились и, весело переговариваясь, как это бывает после дороги, принялись чистить своих коней, а потом заботиться и о своих плащах, доспехах да оружии. Сам Мономах переоблачился в княжеский плащ, надел новую, опушенную мехом парчовую шапку.
- Вперед! – придирчиво оглядев всадников, снова скомандовал боярин, и, под стягом со строгим ликом Спаса Нерукотворного, дружина переяславльского князя вступила в стольный град Киев.
Возок не быстро и не медленно, а ровно настолько, как приличествует княжеской чести, катил по хорошо знакомым Мономаху с детства улицам.
Да и в юности он здесь немало пожил.
И в молодости, гостя у отца…
А вот и последнее место, где он последний раз, в земной жизни видел его родное лицо.
В огромном Софийском соборе было пустынно и гулко. Служба давно отошла. И только немногие люди находились сейчас тут. Одни, среди которых было нескольких монахов и монахинь, молились. Другие, приехав из далеких мест и, наверное, впервые в жизни видя такую лепоту, разинув рты и задирая головы, осматривали все вокруг.
Мономах первым делом, как учили его с детства, прошел к главной иконе, перекрестился и поцеловал ее.
Затем – направился к мраморному надгробию, над которым было нацарапано, что здесь покоится прах Великого князя Всеволода Ярославича.
Ратибор со Ставкой, хорошо знавшие отца Мономаха, немного потоптались рядом, а затем, из деликатности, разошлись в стороны. Воевода сначала к могиле Ярослава Мудрого, у которого начинал службу, а затем - к иконе своего небесного покровителя, святого Климента, с частицей его мощей. А боярин - сразу к черноризцам, где о чем-то заговорил с отведшей его в сторонку монахиней…
На большом подсвечнике перед надгробьем горело великое множество больших и малых свечей.
«Сегодня поставили, прознав о моем приезде, или так и горят здесь всегда? –подумалось вдруг Мономаху. – А почему бы и нет? Отца всегда уважали и даже любили больше его братьев…»
Свечи радужно засияли, заиграли, превращаясь в огромный сплошной клубок. Воспоминания охватили Мономаха. Он словно вернулся сюда на десять лет назад, когда этот Собор был переполнен людьми и в нем не гулко, а мягко, торжественно звучал голос, произносившего надгробную речь епископа.
«Сей благоверный князь был с детства боголюбив, одеял бедных и убогих, воздерживался от пития и похоти…»
Мономах глубоко вдохнул, чувствуя, как мешает дышать засевший в горле комок.
За несколько месяцев до смерти отца он уже знал, что тот не жилец на земле, и хоть тот даже умер у него на руках, все равно и когда стоял тогда с зажженной погребальной свечой и долго потом не мог поверить в то, что его нет…
Рядом в момент похорон стояли самые близкие ему люди: жена Гита, дети, Ратибор, Ставка…
Гита плакала. Ратибор как всегда сурово молчал. А Ставка… тот наверняка изо всех сил сдерживал себя, чтобы даже тут не продолжать уговаривать Мономаха удержать власть отца, не отдавать ее Святополку.
А как было не уступать? Святополк, хоть всего на несколько лет родился раньше Мономаха, но все же был старшим в роду. Оставить за собой стол отца, значило нарушить Закон, преступить завет Ярослава, - покосился Мономах на мраморное надгробие своего великого деда. И в его памяти зазвучали другие слова звучавшие в этом Соборе:
«Он был отличаем отцом своим князем Ярославом, возлюбившим его более прочих детей и повелевшим положить сына рядом с собою…»
Нет, сделать так, как предлагали тогда многие – означало восстановить против себя многих братьев. И самое страшное, подняли бы головы князья-изгои, вообще оставшиеся без столов. Эти готовы на все, чтобы всеми правдами и неправдами ухватить себе хоть частицу власти.
И тогда превратилась бы вся Русь в сплошную Нежатину Ниву.
А так – после нескольких лет споров и даже войн, на Руси снова хоть хрупкий да мир и единство. Самое время собрать ее в единый кулак, и…
Слезы на глазах Мономаха мгновенно высохли. Радужный клубок снова распался на горящие свечи. И он увидел стоявшую рядом сестру. Ту самую монашенку, с которой разговаривал Ставр.
- Янка? – обрадовано окликнул ее он и тут же поправился, вспомнив ее монашеский чин: - Прости, Анна!..
Сестра подошла и степенно поклонилась брату.
Как князю.
Тот, помня, какой она непоседой была она в детстве, только подивился и тоже сделал низкий поклон.
Как невесте Христовой.
- Сообщили, что приехать должен? – не зная, как и обнять-то ее теперь, смущенно шепнул Мономах.
- Да нет, сердцем почуяла! – тихо отозвалась Анна.
- Что сразу не подошла? – упрекнул ее князь.
- Не хотела тебе мешать!
- Да чем же ты можешь мне помешать, глупая?
- Как это чем? - не поняла Анна. - С батюшкой поговорить, и хотя бы вон, - кивнула она на лицо брата, - вдоволь наплакаться.
Мономах утер с глаз и щек слезы, и сказал:
- А я как раз вспоминал тебя сегодня. Ту ночь, когда мы из Переяславля в Киев от половцев мчались. И как ты тогда молилась. Почти всю дорогу в санях на коленях стояла! Бог, наверное, только по твоим молитвам и спас нас тогда!
- Надо же, - покачала головой Анна. – А я и не помню совсем…
- Ну, так помолись тогда сегодня так, как тогда! – вдруг с жаром попросил Мономах. - То было самое их начало, а теперь нужно, чтобы наступил их самый конец!–– Очень прошу… Понимаешь? Надо!
Теперь уже Анна, помня, что ее брат с детства всегда отличался сдержанностью, удивленно посмотрела на него и сказала:
- Ладно. Помолюсь. Ты только не сомневайся – услышит тебя Святополк!
Мономах быстро взглянул на сестру. Что это – действительно правду люди молвят, что его родная сестра прозорливицей стала или же… Ставка успел разболтать?
- Помолюсь, помолюсь! – повторила Анна. – А ты ступай!
Мономах сделал шаг к сестре...
И Янка, теперь в монашестве Анна, которая могла стать женой самого византийского императора, а выбрала этот строгий монашеский путь, широко перекрестила его и сказала одно только слово:
- Иди!..
-… и победишь! – явственно послышалось вслед за тем Мономаху, хотя губы его сестры даже не шевельнулись.
И он, самый уважаемый и непобедимый князь Руси, только покорно кивнул ей, и, придерживая рукой бьющийся в ножнах по ноге меч, решительно направился к выходу.
Ратибор и обрадованный Ставр Гордятич быстро пошли за ним следом.
Выйдя из Собора, Мономах перекрестился на его кресты и молча сел в свой возок. У него еще оставалось несколько минут езды, чтобы подвести итог мыслям: чем все-таки убедить Святополка пойти на половцев, как некогда тот уговорил его пойти на них. Надо же, только и покачал он головой, вроде бы, тоже, одни и те же слова, а какая большая разница.
Одно дело отразить половца на своей земле, и совсем другое…
4
Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер…
Святополк ожидал своего двоюродного брата около высокого шатра, поставленного на красивом берегу Долобского озера.
Это был высокий, с длинной седой бородой, человек, статная внешность которого внешне, как нельзя лучше соответствовала чину великого князя.
Рядом с ним, докучая просьбой дать ему на кормление город своего троюродного брата, стыл в заискивающем полупоклоне и в то же время буравя его своей черной острой бородкой князь-изгой. Это был молодой еще человек, но уже успевший из-за своего неуемного властолюбия принести немало зла русской земле. Ему было все равно – привести за собой половцев, убить, отравить – лишь бы занять чужой стол. Чуть поодаль ожидал очереди тоже переговорить с Великим князем коренастый купец с открытым честным лицом.
Воевода со старшими дружинниками стояли своим рядком и на чем свет ругали этих двоих, одного лестью, а другого золотом, сумевших улучить удобный момент, чтобы подсунуться к их князю, который избежал с ними встреч в Киеве.
Медленно текло время.
Святополк был в затруднительном положении. Он не знал, что ответить первому просителю и явно не хотел говорить со вторым. Поэтому изгою он уклончиво не говорил ни да, ни нет. А к купцу каждый раз старался повернуться спиной.
К тому же не до просителей было ему в этот час!
Заранее предупрежденный расставленными по дороге людьми, он больше всего хотел знать о каждом шаге переяславльского князя.
Вот он въехал в Киев. Ну, что ж – кто по ком плачет, тот к тому и скачет!
Не стал заезжать в терем своего покойного батюшки. Хорошо! Торопится, значит…
Заехал в Собор святой Софии. Ну, это на него похоже…
Выехал на дорогу, ведущую к Долобскому озеру.…
Едет!
Вот он уже совсем близко…
Подъезжает!..
- Сам вижу! – отмахнулся от гонца Великий князь и решил, что негоже будет, если Мономах заметит его, заранее дожидающимся у входа.
Коротко бросив изгою: «После, после поговорим!», а купца, не удостоив даже взглядом, он снова вошел в шатер. Дружинников, ринувшихся было за ним следом, остановил:
- А вы куда? Вам след дожидаться его здесь! Князь все же, причем второй по чину, после меня. Так что проявите к нему честь и почет. Но – помните все, что я вам наказал!..
Затем Святополк встал у полога и стал наблюдать, как приближается к нему возок двоюродного брата в сопровождение своего немногочисленного отряда под личным стягом.
Как только Мономах сошел на землю, он вышел из шатра и широко развел руки для приветствия.
Братья крепко обнялись и расцеловались.
Затем последовал черед дружины и двух просителей Великого князя.
Воеводу и дружинников Мономах поприветствовал, как давних знакомых, и даже боевых друзей, что и было на самом деле.
А что касается остальных…
В отличие от Святополка, Мономах приветливо поздоровался с купцом. Даже заговорщицки шепнул ему на ухо:
- Дождись меня! Может, понадобишься…
С изгоем же наоборот, хоть и был тот ему троюродным или четвероюродным братом, ограничился лишь холодным кивком. И того с него хватит. Слишком уж много зла успел причинить Руси этот, с детства обойденный Ярославовым порядком, кому и где править на Руси, князь.
Все начиналось как нельзя лучше.
Святополк радушно пригласил Мономаха войти в шатер. Они сели друг напротив друга на покрытых узорчатыми коврами скамьях. Позади, как повелось, по чину, расположились воеводы и старшие дружинники.
Но как только Мономах взглянул на бегающие глаза брата, да на то, как посматривают на Великого князя его люди, он сразу понял, что все тут было настроено, а точнее, подстроено против него. Святополк был верен своей привычке загребать жар чужими руками – не зря про него шла упорная молва, что он даже займы дает в Киеве под большие проценты, через подставных людей. Вот и сейчас, не желая портить отношений с братом, от которого зависело, шаток или прочен его Киевский стол, он решил укрыться за спинами своих бояр.
И не так-то просто будет переломить их, закаленных во многих битвах крепче любого меча и вынудить отступиться от своего князя.
Но, коль уж приехал – то надо!
Мономах кашлянул, давая понять, что готов говорить и, встретив благожелательный кивок Святополка – приглашение к началу разговора, сказал:
- Брат…
Великий князь сразу помрачнел лицом и насупился – он не любил, когда даже Мономах обращался к нему так.
Но Мономах, словно не замечая этого, обвел глазами стоявших перед ним дружинников, снова остановился взглядом на Святополке и повторил:
- Брат…
Все ожидали, что он начнет, как всегда, осторожно и издалека. Про дела в Константинополе и Европе, кичась, как считали некоторые, тем, что состоит в родстве едва ли не со всеми царями и королями, и сам имеет не меньше прав на византийский престол, чем нынешний кесарь – Алексий Комнин.
Те же дружинники Святополка, что ближе знали Мономаха, встали поудобнее – интересно послушать, что скажет на этот раз переяславльский князь? Он всегда говорит о таких удивительных вещах, что порой замечаешь, что слушаешь его с широко раскрытым ртом. И откуда только он все знает – и про великого полководца Александра Македонского, и про римских кесарей и даже про крестовый поход, который идет сейчас на Иерусалим? Хотя неудивительно – если батюшка его, покойный Всеволод Ярославич, знал пять языков, да мать византийская принцесса – как не набраться всякой книжной и прочей премудрости.
Брат! - в третий раз сказал Мономах и вдруг начал с самого главного, ради чего, собственно и приехал: - Доколе мы будем терпеть половцев? Доколе русская земля будет страдать от их набегов? Не пора ли нам с тобой собрать всю Русь, да сообща выступить на поганых?
- Вот те раз! - даже крякнул от неожиданности Ставр Гордятич. – Мне велел молчать. А сам что творит?
- Чш-шш!! – строго остановил его игумен и, как бы благословляя Мономаха взглядом, нравоучительно шепнул: - Аще угодно будет Богу, чтобы успешно решилось это дело, то какая разница с конца разговор начинать или с начала?
Опытный в боевых делах, Ратибор, хорошо зная, какая польза бывает от внезапной атаки, тоже согласно кивнул словам Мономаха, и продолжал стоять с самым спокойным и невозмутимым видом.
Зато святополковы советники выглядели растерянными. Они оказались явно не готовы к такому началу.
Ну и хитрость выдумал этот переяславльский князь! Попробуй сразу ответь такому…
И никому из них – ни Ставру Гордятичу, ни Ратибору, ни опешившему Великому князю с его дружинниками было невдомек – что это вовсе никакая не хитрость или уловка.
Мономах и впрямь думал начать издалека, чтобы, поучительными примерами из истории подготовить всех, а потом уж сказать про поход всей Руси в Степь, но по дороге все увиденное, услышанное и бурлившее в нем последние годы, так НАКИПЕЛО, что он сам, того не ожидая, сразу сказал об этом!
- Но, князь, - первым приходя в себя, развел руками Святополк и, явно уводя беседу в сторону, примиряюще улыбнулся: - Насколько мне известно, все половецкие набеги уже прекратились!
- В эту зиму, да! - согласился Мономах. – Но, чтобы их не было в следующую, и через десять лет, и даже через сто, я предлагаю - собрать всех князей воедино и объединенным русским войском самим выступить в Степь!
- Как! Самим? В Степь?! – недоуменно, словно давая понять своим дружинникам, что ослышался, переспросил Святополк.
- Да виданное ли это дело? – первым, густым басом поддержал его воевода. – Дело руссов – сидеть по укрепленным городам, да встречать половца на валах и речных переправах. Главное, не пускать их в глубь русских земель.
Ставка рванулся, было, вперед, чтобы объяснить воеводе, что не может больше обескровленная переяславльская земля быть таким княжеством-крепостью между Степью и Русью. Да и сколько раз обходили их степняки, чтобы напасть на другие города и тот же Киев… Но, перехватив взгляд Мономаха он только опустил руки и сжал кулаки так, что все услышали их хруст.
- Вот оно как… - задумчиво покачал головой Святополк. - И когда же это ты, князь, выступать предлагаешь?
- А как только сойдет снег, и просохнут дороги! - спокойно, точно речь шла о простой поездке на охоту, ответил Мономах. – Прямо этой весной!
Тут уж дружинники Святополка пришли в себя и послышались их возмущенные голоса:
- Да ты что, князь!
- Слыхали?
- Зима на исходе!
- Скоро - землю пахать, а мы крестьянина и его коня – на войну?!
- Великий князь, скажи хоть ты ему, что со времен наших прадедов этого не бывало!
Святополк успокаивающе кивнул крикнувшему это дружиннику, все лицо и шея которого были изуродованы боевыми шрамами, и вопросительно посмотрел на своего брата:
- Да, князь? Дружина моя верно молвит! Виданное ли дело - самим в Степь идти? Да еще и весной!
- То-то и оно, что самим! – убеждая и Великого князя и его советников, горячо заговорил Мономах. - Тогда наша слабость, что мы сто лет в Степь не хаживали, силою обернется! То-то и оно, что весной! Ибо сейчас кони у степняка слабы после зимней бескормицы. Для тяжкого боя бессильны.
Мономах говорил про то, что половцам, которые привыкли жить у себя в вежах, не таясь, и в голову не придет, что русские осмелятся оставить свои укрепленные города, валы да переправы и напасть на них.
Ставр Гордятич так хотел добавить что-нибудь для красного словца, но, помня наказ Мономаха, только рукой красноречиво советовал людям Святополка: слушайте, слушайте, мол, что говорит мой князь!
А Мономах выждал паузу, чтобы лучше вняли тому, о чем он только что сказал, уже с упреком, поочередно заглядывая в глаза каждому из стоявших перед ним бывалых воинов и, подолгу не отводя взгляд, продолжал:
- А вам я, дружинники, многими победами славными, удивляюсь. Коня… смерда жалеете. А про то что, откормив за лето свои табуны, половец, отберет и урожай, и коня, а самого смерда в рабство угонит, словно знать не хотите!
Он опять помолчал и теперь, давя уже на воинскую гордость, тоном, каким, говорил с ними, бывало, на ночных привалах у костров, спросил:
- И вообще, мало мы с вами за половцами по русской земле гонялись, да, стыдно вспомнить, и от них тоже побегали? Теперь пусть они побегают от нас! Да не где-нибудь, а в своей Степи! Степь большая – спрятаться негде!
Дружинники Святополка засмеялись, но, взглянув на своего князя, закашляли, осеклись.
- Полон отобъем, наших русских людей, которые уже и не чают, что мы их когда-то спасем, вызволим! – продолжал уговаривать Мономах, с радостью замечая, что лица многих дружинников при этом потеплели. Вспомнив про алчность брата, не преминул воспользоваться и этим: - Да и добычу возьмем! Великую! Какой никогда еще не бывало! Откуп с каждой вежи, что сдастся сама, и всё, что сможем увезти с тех городов, которые мы возьмем на щит!
Тут уже оживился и сам Святополк. Как будто увидев перед собой табуны лошадей, потоки серебряных монет, парчу, шелка… он даже невольно зашевелил пальцами, подсчитывая, сколько можно получить от этого похода, если все будет так, как говорит Мономах.
А Мономах видел перед собой лишь сожженные русские веси, вытоптанные половецкими конями поля, лежавшие вдоль дорог трупы, а еще едущую на санях женщину и глаза ее ребенка…
И потому, наверное, тон и слова переяславльского князя становились все более убедительнее, всех доводов Святополка с его людьми.
- Оно-то, конечно, так … - уже слышались с той стороны осторожные голоса.
- Хорошо бы одним ударом степняка от Руси отвадить…
- А ну, как проведает он о наших планах? – могучим басом оборвал их воевода Святополка.
- Да! – поддержал его тот. – А на это что, скажешь, брат? Шило в мешке и то не утаишь, а тут – целое войско!
- А мы через купцов ложный слух пустим… - понизив голос, многозначительно поднял указательный палец Мономах. – Идем, мол, брать богатый град Корсунь!
- Нет! – вдруг выкрикнул дружинник со шрамами.
- Что значит нет? – нахмурился Мономах.
Он знал этого дружинника, как одного из самых мужественных и честных, едва ли не во всем русском воинстве. И, откровенно говоря, даже втайне надеялся на его поддержку.
- Не бывало такого, чтобы руссы подло, как ночной тать шли на врага! – твердо сказал тот, не отводя дерзкого взгляда от глаз князя. – Еще со времен великого Святослава мы всегда говорили всем прямо: «Иду на вы!»
- А мы и скажем! Мы даже пошлем им такую грамоту! – примирительно улыбнулся ему Мономах. – С самым лучшим гонцом! – он мгновение помолчал и с хитринкой добавил: - Как только, не доходя до Корсуня, повернем на Степь!
- Поганые Божьи храмы жгут, - неожиданно подал голос игумен. – Священников убивают. Жрецы из лесов вышли. От истинной веры, которая только-только укоренилась на Руси, людей хотят оторвать! Снова Перуну да поверженным идолам поклоняться! А мы тут еще раздумываем, идти или нет?..
- Верно молвишь, отче! – кивнул игумену Мономах. - Я про это как-то и не стал говорить, думал, здесь все православные, и так всё понятно…
А дальше, обращаясь уже к одному только Святополку, закончил:
- Не за себя, за всю Русь и тех, кто больше всего страдает от поганых: простых горожан и смердов – стариков и старух, мужиков, их жен и детей прошу. Для того и приехал сюда. Я все сказал. Теперь твой черед отвечать, Великий князь! Идем на Степь?
Святополк долго сидел, не поднимая головы, затем решительно встал во весь свой могучий рост и, к радостному изумлению своего воеводы с дружинниками усталым и тихим голосом сказал:
- Да вот он я… Готов уже!
Мономах порывисто сделал навстречу ему шаг и, заключая в крепкие объятья, от всего сердца, сказал:
- И тем великое добро всей земле русской сотворишь, брат![3]
5
- Это еще откуда, кто таков? – нахмурился Мономах.
- Уф-фф! – выдохнул Мономах, выйдя из шатра и с наслаждением подставляя лицо еще по зимнему морозному, но уже ласкающему первым солнечным теплом, воздуху. – Легче в жестокой битве побывать, чем один такой спор выиграть!
- Такой спор десятка битв стоит! – коротко возразил Ратибор.
- Я, как только услыхал, что ты про дело начал, думаю все – можно сразу уходить, не солоно хлебавши! – поддакнул Ставр Гордятич.
В шатер вошли и вышли один за другим несколько гонцов. Затем появился со своим ящичком игумен и, наконец, сам Великий князь.
- Всё! Эти пусть едут! – кивнул он вослед поскакавшим с написанными и зскрепленными печатями грамотами гонцов. – А остальных, к тем князьям, что ближе живут - завтра, а то и третьего дня из моего дворца приказы отправим.
Мономах согласно кивнул. Завтра, так завтра. Есть еще время. О многом надо перетолковать с братом в его тереме-дворце. Есть у него кое-какие задумки и по пешцам, по их вооружению, и по тому, как добираться до места, и надо заранее решить, каким строем - походным или боевым – пойдут они по Степи.
Братья еще раз обнялись и разошлись до вечера.
К Святополку тут же направился, находившийся все время у самого входа в шатер, князь изгой.
На полпути он поравнялся с Мономахом, и взгляды их встретились.
В глазах Мономаха на какое-то мгновение промелькнула жалость и сочувствие, что судьба так жестоко распорядилась с этим так же, как и он, рюриковичем. Но тут же в них появился непримиримый стальной блеск, как ко всем врагам Руси, и он громко посоветовал Великому князю.
- Не обещай ему ничего, брат! Все равно он больше того, что уже имеет, не получит!
Святополк с облегчением – вот выручил, так выручил брат, теперь и объяснять мне ему ничего не надо, даже не обиделся на такое обращение. Он лишь дождался, когда к нему подойдет проситель, и бессильно развел руками: мол, слыхал, что я могу поделать? Хоть нас и двое, а все-таки как-никак – съезд князей!
- Ах, так? Ну, ладно!
Князь изгой, яростно взмахнул головой, сел на своего коня и, бешено нахлестывая плеткой, помчался прочь.
Ратибор хмуро поглядел ему вслед и подошел к князю.
- Не нравится мне все это, - тихо сказал он.
- Что именно? – не понял Мономах.
- Слыхал больно много! – объяснил Ратибор, показывая глазами на превратившегося в точку изгоя.
- Ну, все, да не все!
Мономах загадочно подмигнул воеводе и подозвал к себе купца, от которого в который уже раз отвернулся, делая вид, что занят крайне важным делом, Святополк.
Он давно знал и уважал этого торговца.
- Что - тяжба? – кивая на брата, спросил он.
Купец, не отвечая, только молча мотнул головой.
- Я чем-то могу помочь?
- Вряд ли. Я ведь не стол у него просить пришел!
- А что же?
- Да так… Одолжил денег одному ростовщику, через которого Великий князь киевлянам под проценты деньги дает, а тот возвращать не желает. Думал, через твоего брата на него поднажать, а он, вишь, даже слышать меня не хочет!
- Д-да… - покачал головой Мономах. - И много одолжил?
- Много-не много – а все деньги!
- Ну, ладно! Не могу я тебя, так ты меня - выручишь?
- Я? Тебя?!
- И даже не меня, а – всю Русь!
- Да я, да… - засуетился купец.
- Погоди, тут дело непростое, я бы сказал, даже опасное, – остановил его Мономах. – Так что, не торопись с ответом. В Степь надо идти. И даже не идти, а ехать, - покосился он туда, где уже исчезла точка от князя изгоя. - Как можно быстрее! Сможешь?
- Конечно! – кивнул купец.
- И не сробеешь?
- А что мне бояться? У меня охранная грамота от главного хана имеется. Никакой половец даже пальцем меня не тронет!
Мономах горько усмехнулся, слыша эти слова. Для него они не были новостью. Набеги - набегами и войны - войнами, а купцы обеим враждующим сторонам нужны были всегда. Кому-то ведь нужно сбывать награбленные товары и кому-то продавать взятых в плен мирных жителей…
Сам этот купец, насколько было известно Мономаху, никогда не занимался такими делами. Считал это не Божьим делом, и что богат только тот, кто в Бога богатеет. То есть и зарабатывает честно, да еще и делится своим богатством с другими людьми. И правильно делал. Но в то же время, он, как никто другой, умел доставать то, что очень любят ханские жены, всякие редкостные ткани и благовония. Да и самого главного хана не забывал почтить дорогими подарками, а иногда даже выполнял его тайные поручения в Константинополе и латинских странах.
Но тут дело было особого рода… И Мономах обязан был честно предупредить честного человека о возможной опасности.
- Половец-то, может и не тронет, а вот сам хан… - вздохнул он. - Тут, понимаешь, в чем дело!
Мономах отвел купца в сторону, и вкратце рассказал о том, что было на встрече со Святополком. Начал со своего предложения всей Русью выступить в Степь, и закончил предложенной им хитростью с Корсунью.
Польщенный таким вниманием со стороны переяславльского князя и особенно его доверием, купец даже не замечал, что их разговор подслушивал подкравшийся к ним и притаившийся за раскидистым дубом юноша в дорогой шубе, собольей шапке и отороченных мехом сапогах.
- Ну как, берёшься съездить к Степь - передать эту ложную весть? – сказав все, что посчитал нужным, спросил Мономах. – За труды заплачу, не обижу! Сколько хочешь?
- Да будет, князь, я… и так съезжу! - махнул рукой купец. – Мне за то любой наш торговец спасибо скажет. Половцы ведь они нам, как кость поперек горла стоят. Не будет их – без опаски и с ромеями, и с арабами торговать станем! Я и сам тогда куда боле получу, чем на деле своем потеряю! – показал он глазами на Святополка.
- И с братом поговорю, решу твое дело! – пообещал Мономах. – В накладе не оставлю!
- Вот видишь? Ну, как с тебя после этого деньги брать? К тому же, ты сам сказал, для Руси это надо. А это все равно, что родной матери в беде или болезни помочь, а потом затребовать с нее денег! Так что, князь, сделаю все, как велишь
Купец клятвенно прижал ладонь к груди, желая заверить Мономаха. Чтоб тот не сомневался в нем, но в этот момент раздался вскрик схваченного игуменом за ухо и подведенного к князю отрока.
- Это еще откуда, кто таков? – нахмурился Мономах. - Подслух?
- Нет, я… - захныкыкал отрок.
- Сын это мой! – подсказал купец и знаком попросил игумена отпустить парня.
- Как звать? – мягчея спросил Мономах.
- Звенислав, во святом крещении Борис! – с готовностью ответил отрок.
В далеком Киеве послышался ударт колокола, и он повернувшись на него, благоговейно перекрестился.
- Хороший отрок, богобоязненный! – сразу успокоившись, одобрил игумен и отошел в сторону.
- Он – всегобоязненный! - с горечью махнул купец и строго спросил сына. – Ты что это тут делал? Подслушивал?!
- Я не хотел… я только…это не нарочно… - забормотал отрок, испуганно пятясь от отца.
- Все! Поедешь со мной в Степь! – остановил его тот.
- Как! Ты и сына с собой возьмешь? – удивился Мономах.
- А куда его теперь девать? – пожал плечами купец. – Не оставлять же мне его теперь здесь! Да и хан скорей поверит, увидев, что я родным сыном рискую!
Лицо отрока позеленело и перекосилось от страха.
Мономах заметил это и пожалел его.
- Может, все-таки лучше оставить его здесь?
- Да нет, прости, княже, я лучше знаю своего сына! Он и тайну подслушанную растрезвонить может, и вообще. пора учить его мужеству! Сейчас отправлю домой обоз, который оставил тут рядом, в двух шагах, а после этого, на двух лошадях, мы быстрей ветра домчим до главного хана. Тем более, он сейчас невдалеке, вместе со всеми другими ханами отмечает конец зимних набегов!
Он низко поклонился Мономаху, а затем повернулся к Звениславу и строго сказал:
- Сбегай к обозу и передай мой приказ немедленно отправляться в обратный путь, без меня! Да! И без тебя тоже! – приостановил он, со всех ног бросившегося, было, выполнять наказ отца, сына. - И быстро назад. Одна нога там, а вторая тут!
6
- Ай-ай, какая оплошность Мономаха! – покачал головой Белдуз.
Пир, на который, по приглашению главного хана Ороссобы, собрались почти все половецкие ханы, был в самом разгаре, когда ковровый полог стремительно распахнулся, и в шатер вошел маленький коренастый степняк в серебряном наличнике.
Огромные богатыри-телохранители, не рискуя даже приостановить его, только склонили перед ним могучие шеи.
- Белдуз! Хан Белдуз пришел! – послышались одновременно приветливые, испуганные и мстительные голоса.
Вошедший, сняв наличник, почтительно поприветствовал сначала главного хана, затем – всех остальных. После этого он занял одно из самых почетных мест, и, с нескрываемым вызовом, огляделся вокруг.
Посреди шатра, в сложенном из степных камней очаге тлел священный огонь. Ороссоба, старый, высохший, как осенняя степь, сидя на самом высоком войлоке, уже долго не отрываясь, смотрел на него, и даже не слышал, как участники пира хвастаются друг перед другой захваченной этой зимой в русских землях добычей.
Все временно, все тленно в этом мире! – говорил его застывший, отсутствующий взгляд. - Превратятся в прах и шелк, и ковры, состарятся молодые рабы и рабыни, потеряют свой аромат самые изысканные благовония, а приятно отягощяющее ладонь золото и звонкое серебро перетечет неверными ручейками в реки иных времен и моря чужих судеб…
Ничто, казалось, уже не волновало в этом мире человека, по мановению одного пальца которого могла ожить и прийти в движение вся бескрайняя Степь.
Но разговор о появлении на пиру хана Белдуза, сразу дошел до слуха главного хана.
Он поднял глаза, следуя оживающим взглядом за синей струйкой дыма, которая уходила в отверстие посреди крыши, и уже властными и зоркими, опустил их на вошедшего хана.
- Почему сразу не приехал на мой зов?
- Не смог, хан. Прости, были дела поважней пира! Но на второй, как видишь, откликнулся сразу и даже загнал двух коней! Что случилось?
Ороссоба хотел погневаться, что Белдуз осмелился опоздать на его пир, тем более, что такое уже было и не раз. Но, решив, что видать, у того, и правда, были на то серьезные причины, мысленно махнул рукой на его ослушание.
- Да вот! Приехал сначала этот, - кивнул он на сидевшего среди половцев князя изгоя. - Говорит – Руссы на Степь хотят идти!
- Руссы? На нас? – даже забыв от удивления про обычай, запрещающий младшим переспрашивать старших, не поверил Белдуз.
- Да никогда они не пойдут на Степь! – раздались уверенные голоса.
- Чтобы они вышли из-за своих валов?
- Оставили города?
- Да речные переправы?..
- Тихо! – властно поднял руку главный хан и, показывая на купца, уже мягче продолжил: - А потом прискакал этот. И говорит, что Русь действительно готовится выступить в поход этой весной. Но вовсе не на Степь, а на богатый град Корсунь!
- Дозволь спросить, хан!
- Спрашивай!
- И что же вы решили делать?
- А мы еще не решили. Мы только решаем, что лучше сделать, – сцепил кончики пальцев, унизанные перстнями с драгоценными каменьями Ороссоба. - Предложить ли руссам богатый откуп или, пока еще есть время, уйти в самую глубь Степи, куда не дотянутся даже копыта их быстрых коней.
- Трусы! - злобно прошипел хан своему соседу. – Сначала разузнать, все, как следует надо, а уж потом решать?
- И что ты же предлагаешь? – усмехнулся тот, грызя баранью лопатку.
- Еще не знаю! - снова шепотом огрызнулся Белдуз и громко сказал: - Дозволь хан мне самому спросить этих руссов!
- Да они и так уже, вроде бы все сказали, но если хочешь – спрашивай! Но помни, это – мои гости!
Белдуз согласно кивнул и обратился к князю изгою:
- Скажи, князь! Ты своими ушами слыхал то, что твои уста принесли нам?
- Да, хан! Конечно! – клятвенно стукнул себя в грудь князь.
- И от кого ж-же?
- От самого Великого князя и Мономаха!
- Где? - продолжал допытываться Белдуз.
- На их съезде!
- Это что же, тебя, изгоя, пригласили на съезд князей?
- Н-нет, - уже менее уверенно ответил князь. – Но я сидел у самого входа в шатер, где он проходил, и слыхал все!
- Ай-ай, какая оплошность Мономаха! – покачал головой Белдуз. – И про Корсунь тоже слыхал?
- Чего не слыхал, того не слыхал, врать не буду.
- А говоришь, что слыхал всё! Люблю предателей, но ненавижу их! - снова шепнул соседу Белдуз и продолжая свой расспрос, обратился теперь к купцу:- А ты откуда про Корсунь знаешь? Тоже Великий князь рассказал?
- Нет, у меня есть знакомый ростовщик, - охотно принялся объяснять купец, - через которого Святополк дает под проценты займы киевским людям. Так вот у этого ростовщика, есть другой ростовщик, который ему очень много должен, и мой ростовщик очень обеспокоенный, как бы его ростовщик не разорил его, после съезда князей, выказал мне свои опасения…
- Все ясно! Можешь не продолжать! – остановил его жестом Белдуз и с полупоклоном повернул голову в сторону старого хана.
- Позволь попросить тебя кое о чем хан?
- Проси!
Белдуз поднялся со своего места и, пройдя к главному хану, прошептал:
- Вели этим… своим гостям удалиться! Что им делать тут, когда решается судьба всей Степи?
Ороссоба несколько мгновений подумал и, решив, что просьба Белдуза справедлива, объявил об окончании пира и приказал слугам проводить князя и изгоя в приготовленные для них шатры.
- Да проследи, чтобы наши дорогие гости ни в чем не имели нужды! – прикрикнул он им вдогонку.
- И жен своих, попроси уйти, – продолжил Белдуз и, перехватив недовольный взгляд старика, пояснил: - Уж очень они любят то, что привозит им этот купец!
Главный хан нахмурился, но выполнил и эту просьбу Белдуза, и, когда в шатре остались одни только ханы, тот спросил:
- Что они просят за свое предательство?
- Как всегда! - пожал плечами главный хан. - Князь помочь ему выгнать из города своего брата, чтобы сесть там на стол. А купец, известное дело что – золото!
- Ну, с князем мне все ясно, – презрительно махнул рукой Белдуз. - А вот купец для чего пожаловал? Зачем нам надо знать про то, что Русь пойдет на Корсунь?
Вошедший слуга молча подложил в огонь лепешки сухого верблюжьего навоза, смешанного для аромата с пригоршней высушенных прошлогодних трав. Ороссоба стал долго смотреть в очаг, на его синий дым и, наконец, задумчиво, словно бы нехотя возвращаясь в эту, по сути прожитую уже им жизнь, находясь как бы уже не тут и не совсем еще там, сказал:
- Выгод от его сообщения действительно много. Мы можем, например, известить византийского императора о планах руссов – Корсунь все же его город! А можем сами, пока они будут стоять под крепостными стенами Корсуня, напасть на оставшуюся без войска Русь!
- Коней откормить сначала надо! – послышались возражающие голоса ханов.
- Какой может быть набег, если они едва держатся на ногах?
- Вот если бы руссы отложили свой поход на месяц-другой…
- Или бы корсунцы смогли продержаться такое время…
- А?
Но главный хан снова смотрел на костер и внимал только своим мыслям. Иначе наверняка бы услышал эти последние слова и заметил, как вдруг вспыхнули глаза хорошо услышавшего их Белдуза…
Очнулся он только, когда тот вновь с почтением окликнул его:
- Ну, что ты еще хочешь? - устало спросил он.
- Прошу тебя, вели опять привести сюда русского князя! – уже не столько прося, сколько требуя, сказал Белдуз.
- Зачем?
- Надо! Я хочу задать ему один вопрос.
Главный хан бровью показал телохранителю на полог шатра, и не прошло минуты, как тот привел изгоя, который, судя по его бледному лицу, приготовился к самому худшему… Тем более, что к нему, поднявшись со своего места, подошел самый страшный из всех этих ханов – сам Белдуз.
Но тот вдруг не стал доставать нож, которым половцы режут скот, пытают пленных или добивают раненых, а, наоборот, с делано ласковой улыбкой спросил:
- Скажи, а гонцов к князьям уже отправили?
- Да!..
- Эх-х! Жаль… - огорчился Белдуз.
- Но не ко всем! – тут же добавил, заметивший это князь.
- Та-ак, - погасший было взгляд Белдуза, вновь оживился.
- Троих послали прямо с Долобского озера. А к остальным пошлют, может, завтра…
- Так-ак- та-ак! - поощряя его взглядом, заторопил Белдуз.
- А к тем, кто совсем рядом, и вовсе третьего дня!
- Хорошо! Молодец! – обрадовался хан, узнав всё, что желал. - Ступай обратно!
- Как! И это все? – удивился князь.
- А ты что еще хотел? В твоем шатре все то же, что здесь! Ведь приказано, чтобы ты ни в чем не нуждался! Или, может, ты хочешь вот это?
Белдуз взял со стола кусок сырого мяса, что половцы ели наряду с вареным, готовить которое научились у русских совсем в последнее время, и поднес его прямо к лицу изгоя.
Тот отшатнулся и выскочил из шатра.
- Ай, да Белдуз! – захохотали ханы.
- Вот насмешил!
- И выпроводил надоедливого гостя, и не обидел его при этом!
- Что ты задумал? – спросил старый хан, после того, как ханы отсмеялись. - Чего ты хочешь?
Белдуз посмотрел на него и упрямо наклонил голову:
- Я прошу дать мне три дня. И ничего не решать до этого!
- Три дня? – недоуменно пожал плечами старый хан.
- Это не так уж и много, учитывая, что у нас еще много времени, чтобы успеть собрать дань или уйти хоть за Дон!
Половцы зашептались, задумались…
Собирать дань для Руси – значит возвращать все награбленное, которым они только что хвастали друг перед другом. Уходить в глубь Степи – значит, оставить свои вежи и города. А это убытки. Такие убытки… А что, если, и правда, Белдуз что-то сможет узнать. И даже что-то придумать!
К тому же не так уж и много он просит – подождать всего каких-то три дня. Да хоть десять!
Главный хан, для которого и один лишний час был теперь самым бесценным подарком на этой земле, сначала нахмурился. Но потом и он согласился и вопросительно посмотрел на Белдуза:
- Допустим, мы согласимся. И… что же ты собираешься сделать за эти три дня?
- У меня есть свой человек во дворце великого князя. Я узнаю от него, куда послан последний гонец. А потом перехвачу его и добуду грамоту!
- Думаешь, это будет так просто сделать?
- А я пойду тихо, с малым отрядом.
- А если вас обнаружат?
- Тогда сделаю вид, что совершил набег. Гонец спокойно поедет по этому месту, а тут я со своими людьми, в засаде…
- Ложный набег? Засада?– неожиданно оживился Ороссоба. На несколько мгновений, он, словно вернулся в свою молодость, когда сам был горазд на подобные выдумки. - А что – русские хорошо знают, что мы сразу же уходим после набега. Ложный набег это даже лучше правдивой тишины, когда всех боишься, и всего опасаешься… Гонец наверняка потеряет осторожность и будет беспечным. И засада тоже неплохо. Ты хорошо это придумал, Белдуз. Ха-ха… Ложный набег… Засада… Ладно. Иди! Мы подождем тебя. Но помни – только три дня…
Главный хан взял шелковую веревочку и неторопливо завязал на ней три узелка. Показав ее всем, он жестом отпустил быстро надевшего свою серебряную личину Белдуза и, еще раз посмотрев на очаг, устало прикрыл глаза. Что для него каких-то три дня, когда перед ним вот-вот начнет расстилаться еще более огромная и бескрайняя, чем сама эта Степь – вечность…
7
Дата добавления: 2018-08-06; просмотров: 245; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!